– Надеюсь, что так, сэр.
– Вероятно, ее просто утомило путешествие.
– Не только, сэр. Дело в том, что сегодня утром ее мул оступился, и она упала. Казалось, она не ушиблась – поднялась без всякой помощи, и сама смеялась над своей незадачей; но к вечеру у нее закололо в боку. Она несколько раз жаловалась на боль, когда мы следом за вами поднимались в гору.
Глава многолюдной экспедиции, снисходительный, но не склонный к излишней короткости, счел, видимо, что участия выказано им более чем достаточно. Он замолчал, и больше ничто не нарушало тишины, водворившейся в комнате, пока, четверть часа спустя, не появился на столе ужин.
Вместе с ужином появился еще один молодой монах (старых монахов в этом монастыре словно бы и не было) и занял место во главе стола. Ужин ничем не отличался от ужина в любом швейцарском отеле; не было недостатка и в вине – добром красном вине из монастырских угодий, расположенных ниже, там, где природа не так сурова. Когда стали садиться за стол, вошел художник и спокойно уселся вместе со всеми, как будто и думать забыл о своей недавней стычке с путешественником в образцовом снаряжении.
– Скажите, святой отец, – принимаясь за суп, обратился он к монаху, исполнявшему обязанности хозяина, – много ли у вас еще есть собак прославленной сенбернарской породы?
– Всего три, мсье.
– Я видел трех собак в нижней галерее. Верно, это те самые.
Хозяин, стройный, черноглазый, весьма обходительный молодой человек, который, несмотря на черную рясу с белыми шнурами, перекрещивавшимися наподобие помочей, не больше походил на типичного сенбернарского монаха, чем на типичного сенбернарского пса, сказал, что да, верно это были те самые.
– Одна из них, – продолжал художник, – мне показалась на вид знакомой.
Ничего нет мудреного. Эту собаку хорошо знают в Здешних краях. Мсье мог повстречать ее в долине или где-нибудь на озере с одним из братьев, собирающих на нужды монастыря.
– Это как будто делают в определенное время года?
Мсье совершенно прав.
– И всегда берут с собой собаку. Собака помогает делу.
И в этом мсье прав. Собака помогает делу. Она привлекает внимание и интерес, что вполне понятно. Ведь собаки этой породы славятся повсюду. Вот и мадемуазель, вероятно, подтвердит.
Мадемуазель несколько замешкалась с ответом, как будто была еще не слишком сильна во французском языке. Но за нее подтвердила миссис Дженерал.
– Спросите, много она народу спасла, эта собака? – сказал по-английски молодой человек, недавно потерпевший афронт.
Но переводить вопрос не понадобилось. Хозяин тотчас же отвечал по-французски:
– Нет. Никого.
– А почему? – спросил тот же молодой человек.
– Простите, – степенно ответил хозяин. – Будь у нее случай, она, без сомнения, не отстала бы от других. Вот, например, – продолжал он с улыбкой, разрезая телятину, – если бы вы, мсье, предоставили ей такой случай, я уверен, она с большим усердием бросилась бы исполнять свой долг.
Художник расхохотался. Общительный путешественник (весьма рьяно заботившийся о том, как бы не упустить чего-нибудь из своей доли ужина) вытер кусочком хлеба усы, на которых повисли капельки вина, и примкнул к разговору.
– У вас сейчас, верно, все меньше проезжающих, святой отец, – сказал он. – Сезон ведь уже кончается, не так ли?
– Да, сезон кончается. Еще каких-нибудь две-три недели, и мы останемся одни со снежными метелями.
– Вот тогда-то, – продолжал общительный путешественник, – собакам будет работа, выгребать из-под снега замерзших младенцев, как на картинках.
– Простите, – переспросил хозяин, не поняв сказанного. – Почему – собакам будет работа выгребать из-под снега замерзших младенцев, как на картинках?
Но прежде чем он успел получить ответ, в разговор снова вмешался художник.
– Вам разве неизвестно, – хладнокровно спросил он своего спутника, сидевшего напротив, – что в зимнее время сюда никто не заходит, кроме контрабандистов?
– Черт возьми! Я этого не знал!
– Да вот, представьте себе. Для путников подобного рода этот монастырь – неоценимое пристанище, но так как они отлично разбираются в предвестьях непогоды, то собакам с ними делать нечего – недаром порода сенбернаров почти вывелась. А детишек своих, я слыхал, контрабандисты все больше оставляют дома. Но сама идея великолепна! – вскричал художник, неожиданно воодушевляясь. – Прекрасная, возвышенная идея! Клянусь Юпитером, нельзя удержаться от слез, размышляя об этом! – И он преспокойно занялся своей телятиной.
Насмешливое противоречие, заключенное в этой тираде, могло бы кой-кому показаться обидным, но произнесена она была таким естественным и непринужденным тоном, а жало насмешки запрятано так искусно, что человеку, недостаточно владеющему английским языком, очень трудно было уловить истинный смысл, а даже и уловив, обидеться на этого джентльмена со столь приятными манерами и привлекательной наружностью. Покончив с телятиной среди общего молчания, джентльмен снова обратился к своему визави.
– Взгляните, – сказал он все таким же тоном, – взгляните на нашего любезного хозяина, который еще не достиг даже расцвета лет. Как изысканно вежливо, с каким благородством и с какой скромностью он возглавляет нашу трапезу! Манеры, достойные короля! Отобедайте у лондонского лорд-мэра (если вас туда пригласят), и вы сразу почувствуете разницу. И вот этот очаровательный юноша с точеными чертами лица – редко удается встретить такой безукоризненный профиль! – бросает мирскую жизнь с ее трудами и заботами и забирается сюда, в заоблачную высь, единственно ради того (если не считать удовольствия, которое, я надеюсь, ему доставляет отличная монастырская пища), чтобы предоставлять здесь приют жалким бездельникам вроде нас с вами, полагаясь на нашу совесть в отношении платы! Разве не достойна восхищения такая жертва? Неужели мы так черствы, что не почувствуем себя растроганными? И если за восемь или девять месяцев из двенадцати ни один обессиленный путник не ухватится за мохнатую шею умнейшей собаки на свете, склонившейся над ним с деревянной фляжкой на ошейнике, – следует ли отсюда, что мы должны унижать это заведение злословием? Нет! Да хранит его бог! Это прекрасное заведение, замечательное заведение!
Седовласый джентльмен, возглавлявший многолюдную Экспедицию, весь надулся, словно в знак протеста против того, что и его причислили к жалким бездельникам. Не успел художник кончить свою речь, как он заговорил, с величественным апломбом человека, привыкшего руководить, и лишь на время уклонившегося от этой почетной обязанности.
Обращаясь к монаху, он выразил мнение, что жизнь здесь, на вершине горы, зимой очень уныла и тягостна.
Монах согласился с мсье, что эта жизнь не отличается разнообразием. В течение долгих зимних месяцев трудно дышать. Холода очень суровые. Нужно быть молодым и здоровым, чтобы переносить все это. Но когда ты молод и здоров, то с благословения божьего…
– Да, да, все это понятно. Но жить взаперти все-таки тяжело, – заметил седовласый джентльмен.
Так ведь и в самую ненастную пору выдаются дни, когда можно выйти погулять. Монахи обычно протаптывают дорожки в снегу и ходят по ним для моциона.
– А пространство, – не унимался седовласый джентльмен. – Такое тесное. Такое – кха – замкнутое.
Мсье упускает из виду, что приходится еще наведываться в убежища, и туда тоже проложены в снегу тропки.
Но мсье стоял на своем: все-таки пространство уж очень – кха-кхм – ограниченно. И потом – всегда видишь перед собой одно и то же, одно и то же.
Монах слегка пожал плечами, с тонкой улыбкой. Это, конечно, справедливо, но он хотел бы заметить, что очень многое тут зависит от точки зрения. Мсье и он смотрят на скучную здешнюю жизнь с разных точек зрения. Мсье никогда не приходилось жить взаперти.
– Мне – кха – да, само собой разумеется, – отвечал седовласый джентльмен. Он был, казалось, сражен силой Этого довода.
Мсье, как английский турист, располагает всем, что может сделать путешествие приятным; у него есть деньги, экипажи, прислуга…
– Да, да, без сомнения. Именно так, – подтвердил джентльмен.
Мсье, разумеется, трудно войти в положение человека, который не властен сказать себе: завтра я пойду туда, а послезавтра – сюда, эта преграда мне мешает, так я обойду ее, мне здесь тесно, так я выйду туда, где просторнее. И мсье, вероятно, не представляет себе, что ко всему можно приспособиться, если необходимость заставит.
– Вы правы, – сказал мсье. – Но – кха – довольно об этом. То, что вы сказали, совершенно – кхм – верно; я в этом не сомневаюсь. И вопрос исчерпан.
Так как ужин пришел к концу, он с этими словами поднялся и передвинул свой стул на прежнее место у камина. Другие гости тоже поспешили выйти из-за стола, где было очень холодно, и рассесться поближе к огню, чтобы их хорошенько припекло перед сном. Монах, исполнявший обязанности хозяина, отвесил поклон, пожелал всем покойной ночи и удалился. Но общительный путешественник успел шепнуть ему, что недурно бы получить подогретого вина, что тут же и было обещано. Вскоре вино принесли, и виновник затеи, усевшись в центре кружка, перед самым камином, принялся наполнять стаканы.
Младшая из двух молодых девиц сидела молча в своем темном уголке (лампа коптила и почти не давала света, так что освещено было только небольшое пространство перед камином) и внимательно прислушивалась к тому, что говорилось о занемогшей путешественнице. Когда все занялись вином, она встала и потихоньку выскользнула из комнаты. Прикрыв за собой дверь, она помедлила в замешательстве, не зная, в какую сторону идти; но после недолгих блужданий по гулким коридорам набрела на помещение в конце главной галереи, где ужинали слуги. Здесь ей дали лампу и рассказали, как найти комнату больной.
Нужно было подняться по главной лестнице в верхний этаж. Голые, беленые стены кой-где были прорезаны окнами, забранными железной решеткой, и от этого монастырь казался ей похожим на тюрьму. Стрельчатая дверь комнаты или кельи, где поместили больную, была притворена неплотно. Она постучала раз, другой, третий, но, не дождавшись ответа, осторожно толкнула дверь и заглянула в комнату.
Дама лежала с закрытыми глазами на постели, под целой грудой одеял и пледов, которыми ее укутали, когда она очнулась от обморока. В углу подоконника стояла лампочка, но ее слабый, мерцающий огонек не мог разогнать тьму, сгустившуюся под сводами. Девушка нерешительно приблизилась к постели и спросила шепотом:
– Вам лучше?
Больная дремала, и этот тихий шепот не разбудил ее. Девушка постояла у постели, внимательно вглядываясь в спящую.
– Как хороша, – прошептала она еле слышно. – Я никогда не видела такого красивого лица. И как не похожа на меня!
Последнее замечание могло показаться странным, но, видно, в нем был какой-то странный смысл, потому что на глазах у девушки выступили слезы.
– Я знаю, что угадала. Это о ней он говорил в тот вечер. Я могла бы ошибиться в чем угодно, только не в этом, только не в этом.
Она нежно и бережно отвела прядь волос, упавшую на лицо спящей, потом дотронулась до ее руки, которая лежала поверх одеял.
– Мне приятно смотреть на нее, – сказала она про себя. – Приятно видеть то, что так пленило его.
Она хотела убрать руку, но в эту минуту спящая открыла глаза и вздрогнула от неожиданности.
– Ради бога, не пугайтесь. Я одна из путешественниц, прибывших вместе с вами. Я пришла узнать, как вы себя чувствуете и не могу ли я чем-нибудь помочь вам.
– Вы, кажется, уже были так любезны, что прислали мне свою горничную.
– Нет, это моя сестра, а не я. Но скажите, вам лучше?
– Гораздо лучше. Я ушиблась при падении, но не сильно, и сейчас, когда я полежала и согрелась, все уже почти прошло. Просто когда мы там ждали ужина, у меня вдруг закружилась голова и я потеряла сознание. Боль была и раньше, но тут она как-то сразу меня одолела.
– Можно, я посижу с вами, пока кто-нибудь не придет? Вам это не помешает?
– Напротив, буду очень рада, одной так тоскливо. Но я боюсь, как бы вы не озябли, здесь очень холодно.
– Я не боюсь холода. Я не такая хрупкая, как может показаться на вид. – Она проворно пододвинула к постели грубо сколоченный табурет (два таких табурета стояло в комнате) и села. Больная не менее проворно стянула с себя один из теплых дорожных пледов, накинула его на гостью и, чтобы он не свалился у той с плеч, обняла ее одной рукой.
– Вы так похожи на добрую, заботливую сиделку, – улыбаясь, сказала дама, – что мне кажется, будто вас ко мне прислали из дому.
– Я очень рада, если так.
– Я задремала, и мне снился дом. Старый мой дом, где я жила, когда еще не была замужем.
– И когда не уезжали так далеко.
– Мне случалось уезжать и дальше; но тогда то, что мне всего дороже в этом доме, было со мной, и тосковать было не о чем. А сейчас, оставшись одна в этой комнате, я немножко затосковала, вот мне и привиделся такой сон.
Грустная нежность и что-то похожее на сожаление слышались в ее голосе, и гостья, чувствуя это, старалась смотреть в сторону.
– Странно, что случай в конце концов свел нас вместе, и так даже близко, под одной шалью, – после некоторого молчания сказала девушка. – Я ведь, думается мне, давно уже ищу встречи с вами.
– Вы ищете встречи со мной?
– У меня есть записка, которую я должна была передать вам, если мы повстречаемся. Вот она. Или я очень ошиблась, или она адресована вам. Да?
Дама взяла записку, сказала «да!» и стала читать.
Гостья не сводила с нее глаз, пока она не дочитала до конца. В записке стояло всего несколько строчек. Дочитав, дама слегка покраснела, поцеловала гостью и крепко сжала ей руку.
– Он пишет, что милая, добрая девушка, которую он рекомендует мне этим письмом, может когда-нибудь стать для меня поддержкой и утешением. Что ж, так оно и случилось – при первом же знакомстве.
– Я не знаю, – нерешительно сказала гостья, – я не знаю, известна ли вам моя история? Он вам никогда ее не рассказывал?
– Нет.
– Я так и думала. Но сама я не вправе рассказать ее вам сейчас, потому что меня очень просили не делать этого. В ней нет ничего особенного, просто вы бы тогда поняли, почему я должна просить вас не упоминать здесь об этой записке. Вы видели моих родных? Кое-кто из них – я в этом признаюсь только вам – не чужд некоторой гордости, некоторых предрассудков.
– Знаете что, – сказала дама, – вы лучше возьмите письмо назад, чтобы оно не попалось на глаза моему мужу. А то, если он о нем узнает, то может как-нибудь невзначай проговориться. Спрячьте его снова у себя на груди, так будет вернее.
Гостья с величайшей осторожностью спрятала письмо. Ее маленькая, тонкая ручка еще держала его за уголок, когда в коридоре послышались чьи-то шаги.
– Я обещала, – сказала гостья, вставая, – написать ему после того, как мы с вами встретимся (ведь мы должны были встретиться, рано или поздно), и рассказать, здоровы ли вы, счастливы ли. Я, пожалуй, напишу, что вы здоровы и счастливы.
– Да, да, да! Напишите, что я вполне здорова и вполне счастлива. И что я от всего сердца благодарна ему и никогда его не забуду.
– Ну, мы еще увидимся утром. И наверно не в последний раз. Доброй ночи!
– Доброй ночи! Благодарю вас, благодарю за все. Доброй ночи, дорогая моя!
Прощанье вышло торопливым и взволнованным, и так же торопливо и взволнованно гостья покинула комнату.
Она ожидала встретить за дверью мужа своей новой приятельницы, но по темному коридору шел не он, а его спутник, тот, что хлебной корочкой вытирал с усов капли вина. Он уже прошел мимо и удалялся, но, заслышав за собой шаги, круто обернулся назад.
По своей чрезвычайной галантности этот джентльмен никак не мог допустить, чтобы молодая барышня одна спускалась с лестницы, да еще сама освещала себе путь. Взяв у нее из рук лампу и подняв так, чтобы как можно больше света ложилось на каменные ступени, он пожелал проводить ее до места. Она шла за ним, с трудом скрывая неприятное чувство, которое всем своим обликом вызывал в ней этот человек. Еще до ужина, глядя на него из своего темного уголка, она мысленно представляла его себе среди знакомых ей лиц и обстановки, и мало-помалу ею овладевало отвращение, граничившее с ужасом.
Он галантно довел ее до обшей комнаты, и сам, войдя следом, уселся на свое прежнее место – самое удобное место перед камином. Озаренный неверными отсветами догорающего пламени, он спокойно допивал вино, протянув к камину ноги, а чудовищная тень, колыхавшаяся на стене и потолке, передразнивала все его движения.
Все уже разошлись по своим комнатам, чувствуя усталость, и только отец молодой девушки дремал на стуле у огня. Общительный путешественник не поленился сходить наверх, чтобы принести свою дорожную фляжку с бренди. Так по крайней мере он объяснил седовласому джентльмену и его дочери, вылив содержимое фляжки в оставшееся вино, и с наслаждением потягивая эту смесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9