во всяком случае, как ни велика эта опасность, очень и очень стоило бы рискнуть. Однако врожденный такт заставил его воздержаться от намека, и, опять помолчав некоторое время, он спросил:
– Вы говорите, сэр, что вас также задержали?
– Подите сюда, – сказал мистер Тигг, вставая. – Вы ничего не будете иметь против, если я открою на минутку это окно?
– Разумеется, нет, – ответил Том.
– Отлично, – сказал мистер Тигг, поднимая раму. – Видите вы там внизу человека в красном шейном платке и без жилета?
– Конечно, вижу, – воскликнул Том. – Это Марк Тэпли.
– Вот как, Марк Тэпли? – сказал мистер Тигг. – Этот ваш Марк Тэпли был так любезен, что не только проводил меня сюда, но еще и дожидается, чтобы проводить меня обратно. И совершенно напрасно он так любезен, – прибавил мистер Тигг, расправляя усы, – скажу вам, сэр, что лучше было бы для Марка Тэпли еще во младенчестве захлебнуться материнским молоком, чем дожить до сего дня.
Хотя мистера Пинча и устрашила эта ужасная угроза, однако у него все же хватило духу крикнуть Марку Тэпли, чтобы он вошел в дом и поднялся наверх, и тот повиновался оклику с такой быстротой, что не успели Том и мистер Тигг убрать свои головы из окна и снова закрыть его, как обвиняемый уже предстал перед ними.
– Скажите, Марк! – обратился к нему мистер Пинч. – Боже мой, что такое могло произойти между миссис Льюпин и этим джентльменом?
– Каким джентльменом, сэр? – сказал Марк. – Я здесь не вижу никакого джентльмена, сэр, кроме вас и вновь прибывшего джентльмена, – и он довольно неуклюже поклонился Мартину, – а ведь, насколько мне известно, ничего особенного не произошло между вами обоими и миссис Льюпин.
– Какие пустяки, Марк! – воскликнул Том. – Вы же видите мистера…
– Тигга, – вставил этот джентльмен. – Погодите. Я еще его уничтожу. Всему свое время.
– Ах, этого! – возразил Марк с презрительным задором. – Ну да, его-то я вижу. И видел бы еще лучше, если б он побрился и постригся.
Мистер Тигг свирепо затряс головой и ударил себя кулаком в грудь.
– Нечего, нечего тут, – сказал Марк. – Сколько ни стучите, все равно толку не будет. Меня вы не проведете. Ничего у вас там нет, кроме ваты, да и та грязная.
– Ну, Марк, – вмешался мистер Пинч, предупреждая открытие военных действий, – ответьте же на мой вопрос. Или вы сейчас не в духе?
– Да нет, сэр, с чего же мне быть не в духе? – ответил Марк, ухмыляясь. – Не так-то легко быть веселым, когда по свету разгуливают такие вот молодчики, аки львы рыкающие, если только бывает такая порода – один рев да грива. Что может быть между ним и миссис Льюпин? Что же другое, кроме счета! И я еще думаю, что миссис Льюпин зря им мирволит, надо бы с них брать втридорога за то, что они срамят «Дракон». По-моему, выходит так. У себя в доме я бы такого мошенника и держать не стал, даже за бешеную цену, какую дерут на ярмарках. От одного его вида может скиснуть пиво в бочках! Да и скисло бы, кабы могло понимать!
– А ведь вы так и не ответили на мой вопрос, Марк, – заметил мистер Пинч.
– Да что ж, сэр, – сказал Марк, – тут особенно и отвечать нечего. Приезжают они с приятелем, останавливаются в «Луне и Звездах», живут и по счету не платят, потом переезжают к нам, живут и тоже не платят. Что не платят, это дело обыкновенное, мистер Пинч, мы не против этого, – а не нравится нам, как он себя держит, этот молодчик. Все ему не так, все никуда не годится, все женщины, видите ли, по нем с ума сходят, – только подмигнет, они уже на седьмом небе; все мужчины для того только и созданы, чтобы быть у него на посылках. Это еще с полбеды, а нынче утром он мне говорит, как обыкновенно, медовым голосом: «Мы вечером уезжаем, любезный». – «Уезжаете, сударь? – говорю. – Не прикажете ли приготовить вам счет?» – «Нет, любезный, говорит, не трудитесь. Я велю Пекснифу, чтоб он об этом позаботился». На это «Дракон» ему отвечает: «Очень вам благодарны, сударь, за такую честь, но только как мы ничего хорошего от вас не видали, а багажа с вами нет (мистер Пексниф уехал, вам это, сударь, может, еще неизвестно?), то мы предпочли бы что-нибудь более существенное». Вот как обстоит дело. И я сошлюсь на любую даму или джентльмена, не лишенных простого здравого смысла, – заключил мистер Тэпли, указывая шляпой на мистера Тигга, – ну, не противно ли смотреть на этого молодчика?
– Позвольте спросить, – прервал Мартин эту откровенную речь и предупреждая ответные проклятия мистера Тигга, – как велик весь долг?
– В смысле денег очень невелик, сэр, – отвечал Марк. – Фунта три с чем-нибудь. Да дело-то не в деньгах, а в его…
– Да, да, вы уже говорили, – сказал Мартин. – Пинч, на два слова.
– Что такое? – спросил Том, отходя с ним в угол комнаты.
– Да просто в том – стыдно сказать, что мистер Слайм мой родственник, о котором я никогда ничего хорошего не слыхал, и что мне хочется его выпроводить отсюда; полагаю, три-четыре фунта не жаль за это отдать. У вас, я думаю, не найдется денег заплатить по счету?
Том Пинч замотал головой так энергично, что не оставалось никаких сомнений в его полной искренности.
– Вот беда, у меня тоже ничего нет, и если б вы были при деньгах, я бы у вас занял. А нельзя ли сказать хозяйке, что мы берем долг на себя? Я думаю, это будет все равно.
– Ну, еще бы! – сказал Том. – Она меня знает, слава богу!
– Тогда пойдем сейчас же к ней и так и скажем: чем скорей мы избавимся от его общества, тем будет лучше. До сих пор вы разговаривали с этим джентльменом, так, может быть, вы и сообщите ему, какие у нас намерения, хорошо?
Мистер Пинч согласился и тут же довел это до сведения мистера Тигга, который стал горячо пожимать ему руку, уверяя, что теперь он снова готов уверовать во все высокое и святое. Их помощь, говорил он, дорога ему не тем, что временно облегчит его удел, но прежде всего тем, что она вновь подтверждает высокий принцип, согласно которому избранные натуры всегда и везде сочувствуют избранным натурам, а истинное величие души находит отзвук в истинном величии души. Это показывает, говорил он, что они тоже умеют ценить талант, – хотя, поскольку дело касается Слайма, в благородном металле заметна лигатура. – и он благодарит их от имени друга так же тепло и сердечно, как если бы благодарил за самого себя. Тут все двинулись к лестнице, и, будучи прерван на середине речи, он, во избежание дальнейшей помехи, уже при выходе на улицу ухватил мистера Пинча за лацкан пальто и занимал его высокопоучительной беседой всю дорогу до самого «Дракона», куда следом за ними явились и Марк Тэпли с новым учеником.
Румяная хозяйка едва ли нуждалась в поручительстве мистера Пинча, чтобы отпустить на все четыре стороны постояльцев, от которых была рада избавиться любой ценой. И в самом деле, кратковременным лишением свободы они были обязаны прежде всего мистеру Тэпли, который по своему характеру видеть не мог благородных оборванцев, охотников поживиться на чужой счет, и особенно невзлюбил мистера Тигга и его приятеля как образцовых представителей этой породы. Таким образом, без труда уладив дело, мистер Пинч с Мартином ушли бы немедленно, если бы не настойчивые просьбы мистера Тигга оказать ему честь и познакомиться с его другом Слаймом, которым было настолько трудно противиться, что, уступая отчасти этим просьбам, а отчасти собственному любопытству, они согласились, наконец, предстать пред светлые очи этого джентльмена.
Мистер Слайм сидел в мрачном раздумье за графинчиком с остатками вчерашнего коньяка, погруженный в глубокомысленное занятие: мокрой ножкой своей рюмки он отпечатывал на столе кружок за кружком. Мистер Слайм имел жалкий и опустившийся вид, но в свое время, что был отъявленный хвастун, выдававший себя за человека с тонким вкусом и редкими талантами. Для того чтобы прослыть знатоком в области изящного, капитал требуется небольшой и всякому доступный: стоит только задирать нос повыше и презрительно кривить губы, изображая снисходительную усмешку, – и в любом случае этого хватит с избытком. Нелегкая, однако, дернула незадачливого отпрыска семьи Чезлвитов, от природы ленивого и не способного ни к какому усидчивому труду, растранжирив все свои денежки, объявить себя, пропитания ради, наставником в вопросах изящного вкуса; обнаружив, однако, хотя и слишком поздно, что для этого занятия нужно побольше данных, чем у него имеется, он быстро опустился до своего нынешнего уровня, и уже ничего не оставалось в нем прежнего, кроме хвастовства и желчи, – вряд ли мог бы он существовать самостоятельно и отдельно от своего приятеля Тигга. И теперь он был так жалок и низок, соединяя плаксивость с нахальством и заносчивость с пресмыкательством, – что даже его друг и приживал, стоявший рядом с ним, по контрасту возвышался до уровня человека.
– Чив, – сказал мистер Тигг, хлопая его по спине, – мистера Пекснифа не было дома, и я уладил наше дельце с мистером Пинчем и его другом. Мистер Пипч с другом – мистер Чиви Слайм! Чив, мистер Пинч с другом!
– Нечего сказать, приятно знакомиться при таких обстоятельствах, – сказал Чиви Слайм, глядя на Тома Пинча налитыми кровью глазами. – Я самый жалкий из смертных, поверьте мне!
Том, видя, в каком он состоянии, попросил его не беспокоиться и после неловкой паузы вышел вместе с Мартином. Но мистер Тигг так усиленно заклинал их кашлем и разными знаками задержаться в темном углу за дверью, что они его послушались.
– Клянусь, – воскликнул мистер Слайм, бессильно стукнув по столу кулаком, а затем подперев голову рукой и утирая пьяные слезы, – я самое несчастное существо, какое известно миру. Общество в заговоре против меня. Образованней меня нет человека на свете; какие сведения, какие просвещенные воззрения на все предметы, а посмотрите, как я живу! Разве сейчас, в эту самую минуту, я не принужден одолжаться двум посторонним лицам из-за трактирного счета!
Мистер Тигг наполнил рюмку своего друга, подал ему и многозначительно кивнул гостям в знак того, что сейчас они его увидят в гораздо более выгодном свете.
– Одолжаться двум посторонним лицам из-за трактирного счета, каково? – повторил мистер Слайм, скорбно прикладываясь к рюмочке. – Очень мило! А тысячи самозванцев тем временем стяжали себе славу! Люди, которые мне и в подметки не… Тигг, призываю тебя в свидетели, что самую последнюю собаку так не травили, как травят меня.
Испустив нечто вроде завывания, живо напомнившего слушателям только что названное животное в крайней степени унижения, мистер Слайм опять поднес рюмку ко рту. Как видно, он почерпнул в этом некоторое утешение, потому что, ставя рюмку на стол, презрительно усмехнулся. Тут мистер Тигг опять начал усиленно и весьма выразительно кивать гостям, давая этим понять, что сейчас они узрят Чива во всем его величии.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся мистер Слайм. – Одолжаться двум посторонним из-за трактирного счета! А ведь, кажется, Тигг, у меня есть богатый дядюшка, который мог бы купить полсотни чужих дядюшек? Кажется мне это или нет? Ведь я как будто из приличной семьи? Так это или не так? Я ведь не какая-нибудь посредственность без капли дарования. Скажи, да или нет?
– Дорогой Чив, ты среди человечества – американское алоэ, которое цветет всего один раз в столетие! – отвечал мистер Тигг.
– Ха-ха-ха! – опять рассмеялся мистер Слайм. – Одолжаться двум посторонним из-за трактирного счета! И это мне, мне! Одолжаться двум архитекторским ученикам – людям, которые меряют землю железными цепями и строят дома, как простые каменщики! Назовите мне фамилии этих двух учеников. Как они смеют делать мне одолжения!
Мистер Тигг был в совершенном восторге от этой благородной черты в характере своего друга, что и дал понять Тому Пинчу при помощи маленького мимического балета, сочиненного экспромтом для этой цели.
– Они у меня узнают, все узнают, – кричал мистер Слайм, – что я не из тех подлых, низкопоклонных смиренников, с которыми они привыкли иметь дело! У меня независимый характер. У меня пылкое сердце. У меня душа, которая выше всяких низменных расчетов.
– Ах, Чив, Чив, – бормотал мистер Тигг, – какая благородная, какая независимая натура, Чив!
– Ступайте и выполните ваш долг, сэр, – сурово произнес мистер Слайм, – займите денег на дорожные расходы; и у кого бы вы их ни заняли, дайте там понять, что я по натуре горд и независим и адски утонченные фибры души моей не переносят никакого покровительства. Слышите? Скажите там, что я их всех ненавижу и только благодаря этому сохраняю еще уважение к самому себе. Скажите, что ни один человек на свете не уважал так самого себя, как я себя уважаю!
Он мог бы прибавить, что ненавидит два рода людей: всех тех, кто оказывает ему помощь, и всех тех, кто больше преуспел в жизни, ибо и в том и в другом случае их превосходство было оскорблением для человека столь замечательных достоинств. Однако он этого не сказал, и с вышеприведенными заключительными словами мистер Слайм – слишком гордый, чтобы работать, попрошайничать, одолжаться или красть, допускавший, однако, чтобы за него работали, попрошайничали, одолжались и крали другие, слишком заносчивый, чтобы лизать руку, питавшую его в черный день, однако достаточно подлый, чтобы куснуть или рвануть исподтишка, – с этими весьма удачными заключительными словами мистер Слайм повалился головой на стол и заснул пьяным сном.
– Где вы найдете, – воскликнул мистер Тигг, догоняя молодых людей у порога и осторожно притворяя за собой дверь, – такую независимость духа, как у этого необыкновенного человека? Где вы найдете такого римлянина, как наш друг Чив? Где вы найдете такой чисто классический склад ума, такую простоту характера, достойную тоги? Где вы найдете человека с таким неистощимым красноречием? Я спрашиваю вас, господа, разве он не мог бы сидеть в древности на треножнике и прорицать без конца, лишь бы ему давали побольше джина с водой за общественный счет?
Мистер Пинч с обычной кротостью собирался было что-то возразить на последнее замечание Тигга, но, увидев, что его товарищ уже сошел с лестницы, двинулся за ним.
– Разве вы уже уходите, мистер Пинч? – спросил Тигг.
– Да, благодарю вас, – ответил Том. – Пожалуйста, не провожайте меня.
– А мне, знаете ли, хотелось бы сказать вам два слова наедине, мистер Пинч, – сказал Тигг, не отставая от него. – Одна минутка в кегельбане, проведенная в вашем обществе, весьма облегчила бы мне душу. Смею ли просить вас о таком одолжении?
– Да, разумеется, – ответил Том, – если вы этого желаете. – И он последовал за мистером Тиггом в названное им убежище; добравшись туда, сей джентльмен извлек из своей шляпы что-то похожее на остатки допотопного носового платка и вытер себе глаза.
– Сегодня вы видели меня, – сказал мистер Тигг, – в невыгодном свете.
– Не будем говорить об этом, – сказал Том, – прошу вас.
– Да, да, в невыгодном! – воскликнул мистер Тигг. – Я на этом настаиваю. Если бы вам довелось видеть меня перед моим полком на африканском побережье, во главе атакующего каре, с детьми, женщинами и полковой казной посередине, вы бы меня просто не узнали. Тогда вы почувствовали бы ко мне уважение, сэр.
У Тома Пинча были свои понятия о том, что такое доблесть, и потому эта картина не так его потрясла, как хотелось бы мистеру Тиггу.
– Впрочем, не беда! – воскликнул этот джентльмен. – Один школьник в письме к родителям, описывая чай с молоком, которым его угощают, выразился так: «Это сплошная слабость». Повторяю эти слова, относя их к самому себе в настоящее время, и прошу у вас извинения. Сэр, вы видели моего друга Слайма?
– Конечно, видел, – сказал мистер Пинч.
– Сэр, мой друг Слайм произвел на вас впечатление?
– Не очень приятное, должен сказать, – ответил Том после некоторого колебания.
– Я огорчен, но не удивляюсь, – воскликнул Тигг, хватая его за оба лацкана, – ибо вы пришли к тому же заключению, что и я. Однако, мистер Пинч, хотя я чело-пек грубый и легкомысленный, я уважаю Разум. Следуя за моим другом, я выказываю уважение к Разуму. К вам, предпочтительно перед всеми людьми, обращаюсь я, мистер Пинч, от лица Разума, который не может отвоевать себе место под солнцем. Итак, сэр, не ради себя, – я не имею к вам притязаний, – но ради моего друга, сокрушенного горем, чувствительного и независимого друга, который их имеет, – я прошу у вас взаймы три полкроны, решительно и не краснея. Прошу, ибо имею на это право. А если я прибавлю, что они будут возвращены вам по почте не далее как на этой же неделе, то я предчувствую, что вы меня даже осудите за эту меркантильную оговорку.
Мистер Пинч достал из кармана старомодный кошелек красной кожи со стальным замочком, вероятно принадлежавший когда-то его покойной бабушке. В нем был один полусоверен и ничего больше. Все богатство Тома до следующей четверти года.
– Одну минуту, – воскликнул мистер Тигг, зорко следивший за этой процедурой.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Жизнь и приключения Мартина Чезлвита'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Вы говорите, сэр, что вас также задержали?
– Подите сюда, – сказал мистер Тигг, вставая. – Вы ничего не будете иметь против, если я открою на минутку это окно?
– Разумеется, нет, – ответил Том.
– Отлично, – сказал мистер Тигг, поднимая раму. – Видите вы там внизу человека в красном шейном платке и без жилета?
– Конечно, вижу, – воскликнул Том. – Это Марк Тэпли.
– Вот как, Марк Тэпли? – сказал мистер Тигг. – Этот ваш Марк Тэпли был так любезен, что не только проводил меня сюда, но еще и дожидается, чтобы проводить меня обратно. И совершенно напрасно он так любезен, – прибавил мистер Тигг, расправляя усы, – скажу вам, сэр, что лучше было бы для Марка Тэпли еще во младенчестве захлебнуться материнским молоком, чем дожить до сего дня.
Хотя мистера Пинча и устрашила эта ужасная угроза, однако у него все же хватило духу крикнуть Марку Тэпли, чтобы он вошел в дом и поднялся наверх, и тот повиновался оклику с такой быстротой, что не успели Том и мистер Тигг убрать свои головы из окна и снова закрыть его, как обвиняемый уже предстал перед ними.
– Скажите, Марк! – обратился к нему мистер Пинч. – Боже мой, что такое могло произойти между миссис Льюпин и этим джентльменом?
– Каким джентльменом, сэр? – сказал Марк. – Я здесь не вижу никакого джентльмена, сэр, кроме вас и вновь прибывшего джентльмена, – и он довольно неуклюже поклонился Мартину, – а ведь, насколько мне известно, ничего особенного не произошло между вами обоими и миссис Льюпин.
– Какие пустяки, Марк! – воскликнул Том. – Вы же видите мистера…
– Тигга, – вставил этот джентльмен. – Погодите. Я еще его уничтожу. Всему свое время.
– Ах, этого! – возразил Марк с презрительным задором. – Ну да, его-то я вижу. И видел бы еще лучше, если б он побрился и постригся.
Мистер Тигг свирепо затряс головой и ударил себя кулаком в грудь.
– Нечего, нечего тут, – сказал Марк. – Сколько ни стучите, все равно толку не будет. Меня вы не проведете. Ничего у вас там нет, кроме ваты, да и та грязная.
– Ну, Марк, – вмешался мистер Пинч, предупреждая открытие военных действий, – ответьте же на мой вопрос. Или вы сейчас не в духе?
– Да нет, сэр, с чего же мне быть не в духе? – ответил Марк, ухмыляясь. – Не так-то легко быть веселым, когда по свету разгуливают такие вот молодчики, аки львы рыкающие, если только бывает такая порода – один рев да грива. Что может быть между ним и миссис Льюпин? Что же другое, кроме счета! И я еще думаю, что миссис Льюпин зря им мирволит, надо бы с них брать втридорога за то, что они срамят «Дракон». По-моему, выходит так. У себя в доме я бы такого мошенника и держать не стал, даже за бешеную цену, какую дерут на ярмарках. От одного его вида может скиснуть пиво в бочках! Да и скисло бы, кабы могло понимать!
– А ведь вы так и не ответили на мой вопрос, Марк, – заметил мистер Пинч.
– Да что ж, сэр, – сказал Марк, – тут особенно и отвечать нечего. Приезжают они с приятелем, останавливаются в «Луне и Звездах», живут и по счету не платят, потом переезжают к нам, живут и тоже не платят. Что не платят, это дело обыкновенное, мистер Пинч, мы не против этого, – а не нравится нам, как он себя держит, этот молодчик. Все ему не так, все никуда не годится, все женщины, видите ли, по нем с ума сходят, – только подмигнет, они уже на седьмом небе; все мужчины для того только и созданы, чтобы быть у него на посылках. Это еще с полбеды, а нынче утром он мне говорит, как обыкновенно, медовым голосом: «Мы вечером уезжаем, любезный». – «Уезжаете, сударь? – говорю. – Не прикажете ли приготовить вам счет?» – «Нет, любезный, говорит, не трудитесь. Я велю Пекснифу, чтоб он об этом позаботился». На это «Дракон» ему отвечает: «Очень вам благодарны, сударь, за такую честь, но только как мы ничего хорошего от вас не видали, а багажа с вами нет (мистер Пексниф уехал, вам это, сударь, может, еще неизвестно?), то мы предпочли бы что-нибудь более существенное». Вот как обстоит дело. И я сошлюсь на любую даму или джентльмена, не лишенных простого здравого смысла, – заключил мистер Тэпли, указывая шляпой на мистера Тигга, – ну, не противно ли смотреть на этого молодчика?
– Позвольте спросить, – прервал Мартин эту откровенную речь и предупреждая ответные проклятия мистера Тигга, – как велик весь долг?
– В смысле денег очень невелик, сэр, – отвечал Марк. – Фунта три с чем-нибудь. Да дело-то не в деньгах, а в его…
– Да, да, вы уже говорили, – сказал Мартин. – Пинч, на два слова.
– Что такое? – спросил Том, отходя с ним в угол комнаты.
– Да просто в том – стыдно сказать, что мистер Слайм мой родственник, о котором я никогда ничего хорошего не слыхал, и что мне хочется его выпроводить отсюда; полагаю, три-четыре фунта не жаль за это отдать. У вас, я думаю, не найдется денег заплатить по счету?
Том Пинч замотал головой так энергично, что не оставалось никаких сомнений в его полной искренности.
– Вот беда, у меня тоже ничего нет, и если б вы были при деньгах, я бы у вас занял. А нельзя ли сказать хозяйке, что мы берем долг на себя? Я думаю, это будет все равно.
– Ну, еще бы! – сказал Том. – Она меня знает, слава богу!
– Тогда пойдем сейчас же к ней и так и скажем: чем скорей мы избавимся от его общества, тем будет лучше. До сих пор вы разговаривали с этим джентльменом, так, может быть, вы и сообщите ему, какие у нас намерения, хорошо?
Мистер Пинч согласился и тут же довел это до сведения мистера Тигга, который стал горячо пожимать ему руку, уверяя, что теперь он снова готов уверовать во все высокое и святое. Их помощь, говорил он, дорога ему не тем, что временно облегчит его удел, но прежде всего тем, что она вновь подтверждает высокий принцип, согласно которому избранные натуры всегда и везде сочувствуют избранным натурам, а истинное величие души находит отзвук в истинном величии души. Это показывает, говорил он, что они тоже умеют ценить талант, – хотя, поскольку дело касается Слайма, в благородном металле заметна лигатура. – и он благодарит их от имени друга так же тепло и сердечно, как если бы благодарил за самого себя. Тут все двинулись к лестнице, и, будучи прерван на середине речи, он, во избежание дальнейшей помехи, уже при выходе на улицу ухватил мистера Пинча за лацкан пальто и занимал его высокопоучительной беседой всю дорогу до самого «Дракона», куда следом за ними явились и Марк Тэпли с новым учеником.
Румяная хозяйка едва ли нуждалась в поручительстве мистера Пинча, чтобы отпустить на все четыре стороны постояльцев, от которых была рада избавиться любой ценой. И в самом деле, кратковременным лишением свободы они были обязаны прежде всего мистеру Тэпли, который по своему характеру видеть не мог благородных оборванцев, охотников поживиться на чужой счет, и особенно невзлюбил мистера Тигга и его приятеля как образцовых представителей этой породы. Таким образом, без труда уладив дело, мистер Пинч с Мартином ушли бы немедленно, если бы не настойчивые просьбы мистера Тигга оказать ему честь и познакомиться с его другом Слаймом, которым было настолько трудно противиться, что, уступая отчасти этим просьбам, а отчасти собственному любопытству, они согласились, наконец, предстать пред светлые очи этого джентльмена.
Мистер Слайм сидел в мрачном раздумье за графинчиком с остатками вчерашнего коньяка, погруженный в глубокомысленное занятие: мокрой ножкой своей рюмки он отпечатывал на столе кружок за кружком. Мистер Слайм имел жалкий и опустившийся вид, но в свое время, что был отъявленный хвастун, выдававший себя за человека с тонким вкусом и редкими талантами. Для того чтобы прослыть знатоком в области изящного, капитал требуется небольшой и всякому доступный: стоит только задирать нос повыше и презрительно кривить губы, изображая снисходительную усмешку, – и в любом случае этого хватит с избытком. Нелегкая, однако, дернула незадачливого отпрыска семьи Чезлвитов, от природы ленивого и не способного ни к какому усидчивому труду, растранжирив все свои денежки, объявить себя, пропитания ради, наставником в вопросах изящного вкуса; обнаружив, однако, хотя и слишком поздно, что для этого занятия нужно побольше данных, чем у него имеется, он быстро опустился до своего нынешнего уровня, и уже ничего не оставалось в нем прежнего, кроме хвастовства и желчи, – вряд ли мог бы он существовать самостоятельно и отдельно от своего приятеля Тигга. И теперь он был так жалок и низок, соединяя плаксивость с нахальством и заносчивость с пресмыкательством, – что даже его друг и приживал, стоявший рядом с ним, по контрасту возвышался до уровня человека.
– Чив, – сказал мистер Тигг, хлопая его по спине, – мистера Пекснифа не было дома, и я уладил наше дельце с мистером Пинчем и его другом. Мистер Пипч с другом – мистер Чиви Слайм! Чив, мистер Пинч с другом!
– Нечего сказать, приятно знакомиться при таких обстоятельствах, – сказал Чиви Слайм, глядя на Тома Пинча налитыми кровью глазами. – Я самый жалкий из смертных, поверьте мне!
Том, видя, в каком он состоянии, попросил его не беспокоиться и после неловкой паузы вышел вместе с Мартином. Но мистер Тигг так усиленно заклинал их кашлем и разными знаками задержаться в темном углу за дверью, что они его послушались.
– Клянусь, – воскликнул мистер Слайм, бессильно стукнув по столу кулаком, а затем подперев голову рукой и утирая пьяные слезы, – я самое несчастное существо, какое известно миру. Общество в заговоре против меня. Образованней меня нет человека на свете; какие сведения, какие просвещенные воззрения на все предметы, а посмотрите, как я живу! Разве сейчас, в эту самую минуту, я не принужден одолжаться двум посторонним лицам из-за трактирного счета!
Мистер Тигг наполнил рюмку своего друга, подал ему и многозначительно кивнул гостям в знак того, что сейчас они его увидят в гораздо более выгодном свете.
– Одолжаться двум посторонним лицам из-за трактирного счета, каково? – повторил мистер Слайм, скорбно прикладываясь к рюмочке. – Очень мило! А тысячи самозванцев тем временем стяжали себе славу! Люди, которые мне и в подметки не… Тигг, призываю тебя в свидетели, что самую последнюю собаку так не травили, как травят меня.
Испустив нечто вроде завывания, живо напомнившего слушателям только что названное животное в крайней степени унижения, мистер Слайм опять поднес рюмку ко рту. Как видно, он почерпнул в этом некоторое утешение, потому что, ставя рюмку на стол, презрительно усмехнулся. Тут мистер Тигг опять начал усиленно и весьма выразительно кивать гостям, давая этим понять, что сейчас они узрят Чива во всем его величии.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся мистер Слайм. – Одолжаться двум посторонним из-за трактирного счета! А ведь, кажется, Тигг, у меня есть богатый дядюшка, который мог бы купить полсотни чужих дядюшек? Кажется мне это или нет? Ведь я как будто из приличной семьи? Так это или не так? Я ведь не какая-нибудь посредственность без капли дарования. Скажи, да или нет?
– Дорогой Чив, ты среди человечества – американское алоэ, которое цветет всего один раз в столетие! – отвечал мистер Тигг.
– Ха-ха-ха! – опять рассмеялся мистер Слайм. – Одолжаться двум посторонним из-за трактирного счета! И это мне, мне! Одолжаться двум архитекторским ученикам – людям, которые меряют землю железными цепями и строят дома, как простые каменщики! Назовите мне фамилии этих двух учеников. Как они смеют делать мне одолжения!
Мистер Тигг был в совершенном восторге от этой благородной черты в характере своего друга, что и дал понять Тому Пинчу при помощи маленького мимического балета, сочиненного экспромтом для этой цели.
– Они у меня узнают, все узнают, – кричал мистер Слайм, – что я не из тех подлых, низкопоклонных смиренников, с которыми они привыкли иметь дело! У меня независимый характер. У меня пылкое сердце. У меня душа, которая выше всяких низменных расчетов.
– Ах, Чив, Чив, – бормотал мистер Тигг, – какая благородная, какая независимая натура, Чив!
– Ступайте и выполните ваш долг, сэр, – сурово произнес мистер Слайм, – займите денег на дорожные расходы; и у кого бы вы их ни заняли, дайте там понять, что я по натуре горд и независим и адски утонченные фибры души моей не переносят никакого покровительства. Слышите? Скажите там, что я их всех ненавижу и только благодаря этому сохраняю еще уважение к самому себе. Скажите, что ни один человек на свете не уважал так самого себя, как я себя уважаю!
Он мог бы прибавить, что ненавидит два рода людей: всех тех, кто оказывает ему помощь, и всех тех, кто больше преуспел в жизни, ибо и в том и в другом случае их превосходство было оскорблением для человека столь замечательных достоинств. Однако он этого не сказал, и с вышеприведенными заключительными словами мистер Слайм – слишком гордый, чтобы работать, попрошайничать, одолжаться или красть, допускавший, однако, чтобы за него работали, попрошайничали, одолжались и крали другие, слишком заносчивый, чтобы лизать руку, питавшую его в черный день, однако достаточно подлый, чтобы куснуть или рвануть исподтишка, – с этими весьма удачными заключительными словами мистер Слайм повалился головой на стол и заснул пьяным сном.
– Где вы найдете, – воскликнул мистер Тигг, догоняя молодых людей у порога и осторожно притворяя за собой дверь, – такую независимость духа, как у этого необыкновенного человека? Где вы найдете такого римлянина, как наш друг Чив? Где вы найдете такой чисто классический склад ума, такую простоту характера, достойную тоги? Где вы найдете человека с таким неистощимым красноречием? Я спрашиваю вас, господа, разве он не мог бы сидеть в древности на треножнике и прорицать без конца, лишь бы ему давали побольше джина с водой за общественный счет?
Мистер Пинч с обычной кротостью собирался было что-то возразить на последнее замечание Тигга, но, увидев, что его товарищ уже сошел с лестницы, двинулся за ним.
– Разве вы уже уходите, мистер Пинч? – спросил Тигг.
– Да, благодарю вас, – ответил Том. – Пожалуйста, не провожайте меня.
– А мне, знаете ли, хотелось бы сказать вам два слова наедине, мистер Пинч, – сказал Тигг, не отставая от него. – Одна минутка в кегельбане, проведенная в вашем обществе, весьма облегчила бы мне душу. Смею ли просить вас о таком одолжении?
– Да, разумеется, – ответил Том, – если вы этого желаете. – И он последовал за мистером Тиггом в названное им убежище; добравшись туда, сей джентльмен извлек из своей шляпы что-то похожее на остатки допотопного носового платка и вытер себе глаза.
– Сегодня вы видели меня, – сказал мистер Тигг, – в невыгодном свете.
– Не будем говорить об этом, – сказал Том, – прошу вас.
– Да, да, в невыгодном! – воскликнул мистер Тигг. – Я на этом настаиваю. Если бы вам довелось видеть меня перед моим полком на африканском побережье, во главе атакующего каре, с детьми, женщинами и полковой казной посередине, вы бы меня просто не узнали. Тогда вы почувствовали бы ко мне уважение, сэр.
У Тома Пинча были свои понятия о том, что такое доблесть, и потому эта картина не так его потрясла, как хотелось бы мистеру Тиггу.
– Впрочем, не беда! – воскликнул этот джентльмен. – Один школьник в письме к родителям, описывая чай с молоком, которым его угощают, выразился так: «Это сплошная слабость». Повторяю эти слова, относя их к самому себе в настоящее время, и прошу у вас извинения. Сэр, вы видели моего друга Слайма?
– Конечно, видел, – сказал мистер Пинч.
– Сэр, мой друг Слайм произвел на вас впечатление?
– Не очень приятное, должен сказать, – ответил Том после некоторого колебания.
– Я огорчен, но не удивляюсь, – воскликнул Тигг, хватая его за оба лацкана, – ибо вы пришли к тому же заключению, что и я. Однако, мистер Пинч, хотя я чело-пек грубый и легкомысленный, я уважаю Разум. Следуя за моим другом, я выказываю уважение к Разуму. К вам, предпочтительно перед всеми людьми, обращаюсь я, мистер Пинч, от лица Разума, который не может отвоевать себе место под солнцем. Итак, сэр, не ради себя, – я не имею к вам притязаний, – но ради моего друга, сокрушенного горем, чувствительного и независимого друга, который их имеет, – я прошу у вас взаймы три полкроны, решительно и не краснея. Прошу, ибо имею на это право. А если я прибавлю, что они будут возвращены вам по почте не далее как на этой же неделе, то я предчувствую, что вы меня даже осудите за эту меркантильную оговорку.
Мистер Пинч достал из кармана старомодный кошелек красной кожи со стальным замочком, вероятно принадлежавший когда-то его покойной бабушке. В нем был один полусоверен и ничего больше. Все богатство Тома до следующей четверти года.
– Одну минуту, – воскликнул мистер Тигг, зорко следивший за этой процедурой.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Жизнь и приключения Мартина Чезлвита'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17