Ведь все, что ему удалось узнать сегодня с утра, не стоило одного короткого разговора с Сашей Гореловым. Но телефон уныло молчал. «Может, испорчен? Отключен?» Фомин приподнял трубку. Пищит…
В сердцах Фомин выдвинул ящик стола, вынул тощую папку, дело грузчика Родионова, уже полностью законченное, оставалась самая ненавистная для Фомина часть работы — писанина, он ее всегда тянул до последнего. Теперь самое время в ожидании звонка из больницы написать обвинительное заключение. Фомин вытащил из ящика стола словарь Ушакова и раскрыл папку.
Грузчик Родионов, сорока лет, имеющий пять классов образования, попался с поличным, когда перекидывал через забор фабрики мешок с паковочной сорочкой в количестве 160,1 метра стоимостью 34 копейки за метр.
«Родионов виновным себя признал и пояснил, — выводил Фомин особо четким, следовательским почерком, — что утром он выходил с территории фабрики и у пивной палатки договорился о хищении сорочки. Для чего он тайно похитил рулон сорочки в сшитом для него мешке, — Фомину было не до стиля, его заботило одно: как уместить все важные для суда подробности в наиболее краткий текст, — и около 11 часов выбросил за забор, куда должны были подойти двое мужчин и по договоренности уплатить ему 16 рублей и пол-литра водки…»
С Родионовым все было абсолютно ясно с самого начала следствия. Вора поймали на месте преступления, он признался, двое вступивших с ним в сговор тоже во всем признались, свидетели не разошлись в показаниях. Однако для Фомина, когда он сталкивался с такими делами, оставались всегда неясными корни преступления. Он вырос в рабочем городе, в рабочей семье, и у него в сознании не укладывалось, как можно красть там, где ты работаешь. Старший брат Фомина, начальник ткацкого цеха, помнил, каким замечательным мастером был когда-то Родионов — на слух определял в станке неполадку. А на днях перед Фоминым сидел опустившийся человек с испитым лицом и пытался доказать, что он не вор, потому что не прятал краденого, не уносил домой, а отдал по цене, которая гораздо ниже подлинной стоимости. Фомин старался не глядеть на трясущиеся руки подследственного Родионова, но они все время мелькали перед глазами. «У вас были золотые руки, — с горечью сказал Фомин подследственному, закончив короткий допрос. — Как же вы могли!.. Рабочие руки направили на подлое дело».
Родионов ушел как побитая собака, а к Фомину тут же влетел знакомый ему парень, тоже работавший на фабрике грузчиком. В свидетели он совсем не годился — Леха состоял на учете у психиатра. Фомину было известно его прозвище: «Леха из XXI века»
Человек будущего, как он себя отрекомендовал, заявил Фомину, что после долгих раздумий решил не протестовать против суда над Родионовым, но только на том условии, что милиция привлечет к ответственности тех, кто крадет в крупных масштабах. Никаких конкретных фактов у больного парня, конечно, не оказалось. Фомин, однако, поговорил с Лехой как бы всерьез, успокоил обещаниями. О больших кражах никаких сигналов не поступало, но…
Фомин дописал обвинительное заключение и взялся за представление на фабрику:
«Учет и хранение материальных ценностей ведется на предприятии небрежно, в результате чего и создается обстановка, благоприятствующая кражам». Фомин мельчил, чтобы поместилось на одной странице.
Все, кончил. Телефон словно бы только этого и дожидался. Фомин схватил трубку.
— Слушаю!
— Коля! Это ты? Я уже три раза звонила тебе домой, а тебя все нет. Дед посоветовал искать на работе. — Фомин с радостью узнал Валю. Она была чем-то очень взволнована, говорила быстро. — Господи, как я рада, что тебя нашла! Ни с кем другим не хотелось советоваться, только с тобой (Фомин мельком подумал: «Так вот кто звонил строгим голосом».) Коля, тут у меня сидят ребята, мои ученики… Ты меня слушаешь?
— Ну, и что твои ребята? — Фомин поскучнел. Она действительно разыскивала его по делу.
— Они сделали ужасную глупость. Сегодня ночью угнали чужую машину. Просто покатались. А кто-то им сказал, что за угон судят… Но они же не украли…
«Вот значит кто угнал маленького, горбатенького и появился ночью на Фабричной. Подростки-школьники, неплохие ребята, как уверяет Валя. У нее все ребята неплохие. Сколько же их было? Как фамилии?» Фомин взял ручку, приготовился записать.
— Они оба из девятого «А», — продолжала Валентина Петровна. — Ужасно трусят пойти в милицию. Дома у них еще ничего не знают, домой они идти не хотят, боятся.
— Бояться им теперь уже нечего. Чем скорее придут и во всем признаются, тем для них лучше. Они вдвоем были или еще кто постарше?
— Вдвоем! Толя не ездил он лишь открыл и завел машину. Ездил один Витя.
«Значит Шемякина с ними не было», — отметил про себя Фомин.
— Все равно, пускай приходят оба. Как их фамилии?
IV
С соседней кровати послышался слабый стон. Володя поднял голову от синего томика Ключевского. В дверях, убегая, мелькнул халат медсестры. Вскоре в палате появилась Галина Ивановна, за нею вся обычная свита. Кто-то проскочил вперед, пододвинул табурет к изголовью забинтованного невидимки. Галина Ивановна села и склонилась к Горелову. Он что-то сказал невнятно.
— Милый вы мой! — Галина Ивановна взяла невидимку за руку. — Молодчина! Вот обрадовали!
По ее знаку наступила полная тишина. Из бинтов послышалось:
— Го… лова… бо… лит…
— Ничего, ничего, миленький! — Галина Ивановна склонилась над забинтованной головой. — Теперь пойдем на поправку. — Она через плечо отдала энергичные, краткие распоряжения, понятные только ее свите. — Самое страшное уже позади, сейчас укольчик сделаем… — Она еще что-то говорила утешительное, а потом спросила: — Хотите ли вы рассказать следователю, как все случилось?
— Не на… — еле слышно произнес Горелов. — Болит…
— Не надо так не надо. Торопить не будем. — Она внушительно поглядела на свиту. Это значило, как понял Володя, что следователь может сколько угодно просить и настаивать — все равно его сегодня к Горелову не пустят.
Володю это почему-то обрадовало. Медики ушли, он остался вдвоем с невидимкой. Володе показалось, что розовый лопушок, торчащий из бинтов, насторожился, прислушивается. И пальцы с синими буковками ЛЕНА напряженно сжались.
«Сказать ему, что приходила его девушка, или пока не говорить? Слаб, разволнуется». Поколебавшись, Володя решил не волновать Горелова: «Никакого вмешательства в это дело!» Однако наперекор разумному решению мысль трудилась над разгадкой известных Володе фактов. Во-первых: Лена о чем-то «говорила» своему Саше, что-то она «знала». Во-вторых: тетя Луша не бегала за Леной в Посад, кто-то другой — но кто же? — известил Лену о несчастье с Гореловым. И в-третьих: человек-невидимка явно не спешит встретиться со следователем…
Володя остро ощущал, что ему сейчас недостает прежнего размаха воображения, умения выстроить оригинальную и смелую концепцию. Да, прав был знаменитый математик, утверждавший, что лучшие творческие идеи приходят не за столом. «И тем более, — добавил Володя про себя, — не в постели! Лучшие идеи приходят во время прогулок на свежем воздухе. Я залежался и потому не в форме, — таков был Володин категорический диагноз. — Скорее на улицу, и как можно больше движения!» Он встал, взял костыли и поковылял из палаты.
— Берегись! Задавлю! — Больничным коридором навстречу Володе лихо катил в инвалидной коляске Васька Петухов. — Владимир Алексаныч! — заорал во все горло Васька, дрыгая в воздухе обеими здоровехонькими ногами. Руки его крутили ободья огромных колес. — Покатаемся, а? Я к вам через весь город! Своим ходом. Милиционер хотел задержать, а я ему: «Еду в больницу». Он отпустил… Поверил! — Это слово Васька выговорил не без гордости. Разве бывало раньше, чтобы ему, Ваське Петухову, вот так — сразу! — поверили? И кто? Сама милиция!
Инвалидную коляску Васька извлек из монастырского подземелья. Чья она, уже никто не помнил. Дед Анкудинов и чудо-фотограф Женя отремонтировали коляску — с Васькиной активной помощью. И вот — пожалте кататься, Владимир Алексаныч!
— Спасибо! — Володя растрогался. — Ты даже не представляешь себе, как я рад!..
— Да что там… Пустяки… — важничал Васька.
— Не пустяки… Понимаешь, я увидел коляску и с этой минуты поверил в себя. В любом деле очень важно поверить, что начинает везти. Везенье придает человеку сил.
С помощью Володи Васька спустил коляску со второго этажа и выкатил из больничных дверей в сосновый лес. Колеса подпрыгивали на вылезших из земли корнях. Невидимая паутина внезапно налипала на лицо, Володя ее соскребал обеими руками. Обилие паутины обещало долгое бабье лето.
Васька привез Володю на отлогий берег Пути.
— Съедем, а? Как на саночках!
— Была не была! — вскричал Володя. — Съедем!
Вниз коляска скатилась — дух захватывало. Но зато и попыхтели они, выбираясь обратно. Васька толкал коляску сзади, Володя изо всех сил крутил колеса. Ничего, выбрались без посторонней помощи.
Наверху они остановились передохнуть. Васька вдруг смешливо фыркнул.
— Ты что? — спросил Володя.
— Да так… — Васька покрутил головой. — Вспомнил… Сегодня на переменке… Надо же! Сидят и трясутся… Я им… А они…
Васькины рассказы огорчали Володю скудостью словаря. В записи они бы превратились в нечто маловразумительное. Но в живой Васькиной речи — с выразительной мимикой, жестами — была уйма чувств, красок и образов. Слушая Ваську, Володя вспоминал отзыв известного исследователя Арктики о речи эскимосов. Эскимоса трудно понять, если не глядеть на говорящего. Имеют значение не столько слова — их у эскимосов немного, — сколько эмоции, они расцвечивают речь.
Однажды Володя пошел на смелый опыт. Сразу после Васькиного — причем не лучшего! — рассказа о новом фильме Володя раскрыл свежий номер толстого журнала и прочел несколько страниц прозы Мастера — так называли критики одного известного писателя. И что же? Проза Мастера произвела на Володю впечатление вялой. Мастер отбирал каждое слово, как яблоко на базаре, ощупывая и обнюхивая с брезгливой складкой у рта. Он писал изысканно и потому бесчувственно, бессердечно, без души. Володя через этот опыт — его примитивность он прекрасно понимал! — постиг, что выразительность языка достигается не отбором особенных слов, а умением поставить простое слово так, чтобы оно зазвучало в полную силу… Гости съезжались на дачу… Все смешалось в доме Облонских…
Сейчас, слушая бессвязную, но поразительно красочную, эмоциональную речь Васьки и не сводя глаз с его плутоватой физиономии, Володя представлял себе вживе… Школьная мальчишечья уборная, двое девятиклассников, вынужденные принимать очень важное решение… Васька в роли опытного советчика… Суть вопроса Володе еще неясна, но он уже ощутил, что эти двое из девятого «А» влипли в какую-то скверную историю. Васька им что-то говорит… Ах, вот что… Васька им говорит полушепотом, что учительница физики Валентина Петровна знакома с Фоминым из милиции, для нее Фомин расшибется в лепешку!.. Тут Володя почувствовал язвительнейший укол в область сердца. Васькины сведения в житейских вопросах отличались большой достоверностью.
А эти двое девятиклассников, видно, тоже знали, что есть вещи, в которых Васька Петухов разбирается почище любого отличника. Они вняли его совету, пошли и покаялись учительнице физики… Стоп, стоп!.. В чем же они покаялись?
Володя увидел вживе!.. Ночь, двое мальчишек подходят к белому «Запорожцу» первого выпуска.
«Спорим — не заведешь!» — говорит Витька Мишаков Тольке Гнедину. «Ерунда! — отвечает Толька. — Это мы запросто!»
«Кто, кто? — Володя словно очнулся. — Витька Мишаков, младший брат Лены?»
Витька в описании Васьки выглядит так: жирный, в импортных шмутках, владелец магнитофона «Сони» и мопеда. Отец у Витьки хмырь, деловой мужик, Витьку держит в ежовых рукавицах и, по достоверным сведениям, временами лупит шлангом от пылесоса.
— Ну, не лупит, — уточнил Васька, — а разочек-другой врежет ума…
У Тольки отец большой начальник — главный инженер Путятинской фабрики. Толька парень неплохой, технарь. Магнитофон у него не покупной — сделал сам. Ездит на микромотоцикле собственной конструкции. Взял обыкновенный детский самокат, приспособил на него велосипедный моторчик. Красота! Двадцать километров в час… Тольку, конечно, увлекла интересная техническая задача. Прежде чем завести мотор «Запорожца», надо было разгадать, какие хитрости против угонщиков применяет владелец машины зубной техник Галкин. Хитростей оказалось много, но все они нейтрализовались простейшим образом — отключением аккумулятора. Толька отключил аккумулятор, отпер ножичком дверцу, снял «Запорожец» с ручного тормоза. Затем ребята откатили машину подальше от окон Галкина, потому что «Запорожец» тарахтит, как мотоцикл. И Толька доказал свою правоту — завел мотор. А Витьке захотелось еще и покататься. Тогда Толька вылез и пошел домой. Витька сел за руль и поехал. И вот ведь дурак! Вместо того чтобы, накатавшись, поставить «Запорожец» на место или где-нибудь неподалеку, Витька бросил машину черт те где, на шоссе. Теперь обоим придется отвечать. Витьке за угон, а Тольке, быть может, лишь за соучастие, но все равно — уголовная статья. Васька там же, в мальчишечьей уборной, подробнейшим образом объяснил обоим девятиклассникам, что на этот счет говорит уголовный кодекс. Витька аж захныкал — боится не кодекса, а пылесосного шланга. Тольку дома не бьют, но отец у него дрожит за свой авторитет, Тольке дома будет долгая, нудная выволочка. И характеристика теперь испорчена, а Толька мечтает после десятого поступать в какой-то мудреный институт.
По совету Васьки оба преступника двинулись на поиски Валентины Петровны. А Васька буквально через две минуты встретил в школьном дворе одного знакомого парня из компании Гири.
Тут Володя выслушал с большим интересом краткий и яркий Васькин рассказ о желтых касках и враждующих с ними белых касках…
Так вот, один из желтых поведал Ваське, что ночью на Фабричной был сбит какой-то прохожий, но желтые тут чисты как стеклышки и их враги белые тоже. Один парень с Фабричной, Игорек Шемякин, напрямик заявил Фомину из милиции, что мотоциклисты никого не сбивали. Игорек сам ничего не видел, но его бабушка ночью не спала и видела своими глазами старый «Запорожец»…
Так вот оно что!.. Володино воображение нарисовало всю последовательность событий. Виктор Мишаков ехал на «Запорожце», сбил нечаянно пешехода, подбежал к нему, узнал жениха сестры Сашу Горелова и в панике кинулся наутек. Бросил машину на шоссе, вернулся домой с первым автобусом и… И, боясь отца, во всем признался сестре. Вот почему Лена спозаранку появилась в больнице. И вот почему ей надо как можно скорее увидеться с Сашей. Она хочет попросить Сашу, чтобы он не давал никаких ниточек, ведущих к Виктору… Да, все выстраивается вполне логично. Однако в эту стройную концепцию не укладываются слова Лены: «говорила», «знала».
Володя отправил Ваську домой учить уроки и с удовольствием покатался по дорожкам, где сердечникам указывали путь стрелки и дощечки: 200 метров, 400, 500, 800…
О радость движения! Володе явилась парадоксальная мысль, что пребывание в больнице ничуть не изолировало его от городской жизни. Напротив — сюда, в больницу, стекаются все новости, от важнейших до мельчайших. Умей только черпать, отцеживать, что тебе нужно. Взять хотя бы сегодняшний Васькин рассказ. Сколько он дал наблюдательному человеку! А если поразмыслить над особенностями больничного быта?.. Пребывание в больничной палате один на один открывает в человеке такое, что в обычной жизни не заметно, не бросается в глаза. Взять хотя бы Володиного соседа, человека-невидимку. Что-то в нем есть загадочное… Вернее, скрытное…
Выехав на главную аллею, Володя издалека увидел Лену Мишакову, сидящую на скамейке рядом с пожилым мужчиной, явно не из числа болящих, — не в пижаме из пестренького вельвета, а в нормальном костюме.
«Сейчас познакомимся с Павлом Яковлевичем Мишаковым», — сказал себе Володя.
Лена поднялась и пошла ему навстречу.
— Меня все еще не пускают. Говорят, что Саше лучше, а сами не пускают. Ему правда лучше?
— Намного! — Володя продолжал крутить руками колеса и остановился только перед скамейкой, где сидел пожилой мужчина.
На Володю он произвел впечатление очень робкого, затюканного. Неужели Павел Яковлевич, Богатый Мишаков, носит такой плохонький костюм неопределенного стариковского цвета, такой, жгутиком, галстук?
— Здравствуйте, — несколько смущенно произнес Володя. — Вы отец Лены?
— Это мой дядя, — покраснев, объяснила Лена, потому что сам дядя уныло молчал. — Папа в командировке.
— Очень приятно! — Володя поклонился.
Все встало на свое место. Анатолию Яковлевичу, Бедному Мишакову, вполне подходил облик неудачника — унылое лицо и робкое молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
В сердцах Фомин выдвинул ящик стола, вынул тощую папку, дело грузчика Родионова, уже полностью законченное, оставалась самая ненавистная для Фомина часть работы — писанина, он ее всегда тянул до последнего. Теперь самое время в ожидании звонка из больницы написать обвинительное заключение. Фомин вытащил из ящика стола словарь Ушакова и раскрыл папку.
Грузчик Родионов, сорока лет, имеющий пять классов образования, попался с поличным, когда перекидывал через забор фабрики мешок с паковочной сорочкой в количестве 160,1 метра стоимостью 34 копейки за метр.
«Родионов виновным себя признал и пояснил, — выводил Фомин особо четким, следовательским почерком, — что утром он выходил с территории фабрики и у пивной палатки договорился о хищении сорочки. Для чего он тайно похитил рулон сорочки в сшитом для него мешке, — Фомину было не до стиля, его заботило одно: как уместить все важные для суда подробности в наиболее краткий текст, — и около 11 часов выбросил за забор, куда должны были подойти двое мужчин и по договоренности уплатить ему 16 рублей и пол-литра водки…»
С Родионовым все было абсолютно ясно с самого начала следствия. Вора поймали на месте преступления, он признался, двое вступивших с ним в сговор тоже во всем признались, свидетели не разошлись в показаниях. Однако для Фомина, когда он сталкивался с такими делами, оставались всегда неясными корни преступления. Он вырос в рабочем городе, в рабочей семье, и у него в сознании не укладывалось, как можно красть там, где ты работаешь. Старший брат Фомина, начальник ткацкого цеха, помнил, каким замечательным мастером был когда-то Родионов — на слух определял в станке неполадку. А на днях перед Фоминым сидел опустившийся человек с испитым лицом и пытался доказать, что он не вор, потому что не прятал краденого, не уносил домой, а отдал по цене, которая гораздо ниже подлинной стоимости. Фомин старался не глядеть на трясущиеся руки подследственного Родионова, но они все время мелькали перед глазами. «У вас были золотые руки, — с горечью сказал Фомин подследственному, закончив короткий допрос. — Как же вы могли!.. Рабочие руки направили на подлое дело».
Родионов ушел как побитая собака, а к Фомину тут же влетел знакомый ему парень, тоже работавший на фабрике грузчиком. В свидетели он совсем не годился — Леха состоял на учете у психиатра. Фомину было известно его прозвище: «Леха из XXI века»
Человек будущего, как он себя отрекомендовал, заявил Фомину, что после долгих раздумий решил не протестовать против суда над Родионовым, но только на том условии, что милиция привлечет к ответственности тех, кто крадет в крупных масштабах. Никаких конкретных фактов у больного парня, конечно, не оказалось. Фомин, однако, поговорил с Лехой как бы всерьез, успокоил обещаниями. О больших кражах никаких сигналов не поступало, но…
Фомин дописал обвинительное заключение и взялся за представление на фабрику:
«Учет и хранение материальных ценностей ведется на предприятии небрежно, в результате чего и создается обстановка, благоприятствующая кражам». Фомин мельчил, чтобы поместилось на одной странице.
Все, кончил. Телефон словно бы только этого и дожидался. Фомин схватил трубку.
— Слушаю!
— Коля! Это ты? Я уже три раза звонила тебе домой, а тебя все нет. Дед посоветовал искать на работе. — Фомин с радостью узнал Валю. Она была чем-то очень взволнована, говорила быстро. — Господи, как я рада, что тебя нашла! Ни с кем другим не хотелось советоваться, только с тобой (Фомин мельком подумал: «Так вот кто звонил строгим голосом».) Коля, тут у меня сидят ребята, мои ученики… Ты меня слушаешь?
— Ну, и что твои ребята? — Фомин поскучнел. Она действительно разыскивала его по делу.
— Они сделали ужасную глупость. Сегодня ночью угнали чужую машину. Просто покатались. А кто-то им сказал, что за угон судят… Но они же не украли…
«Вот значит кто угнал маленького, горбатенького и появился ночью на Фабричной. Подростки-школьники, неплохие ребята, как уверяет Валя. У нее все ребята неплохие. Сколько же их было? Как фамилии?» Фомин взял ручку, приготовился записать.
— Они оба из девятого «А», — продолжала Валентина Петровна. — Ужасно трусят пойти в милицию. Дома у них еще ничего не знают, домой они идти не хотят, боятся.
— Бояться им теперь уже нечего. Чем скорее придут и во всем признаются, тем для них лучше. Они вдвоем были или еще кто постарше?
— Вдвоем! Толя не ездил он лишь открыл и завел машину. Ездил один Витя.
«Значит Шемякина с ними не было», — отметил про себя Фомин.
— Все равно, пускай приходят оба. Как их фамилии?
IV
С соседней кровати послышался слабый стон. Володя поднял голову от синего томика Ключевского. В дверях, убегая, мелькнул халат медсестры. Вскоре в палате появилась Галина Ивановна, за нею вся обычная свита. Кто-то проскочил вперед, пододвинул табурет к изголовью забинтованного невидимки. Галина Ивановна села и склонилась к Горелову. Он что-то сказал невнятно.
— Милый вы мой! — Галина Ивановна взяла невидимку за руку. — Молодчина! Вот обрадовали!
По ее знаку наступила полная тишина. Из бинтов послышалось:
— Го… лова… бо… лит…
— Ничего, ничего, миленький! — Галина Ивановна склонилась над забинтованной головой. — Теперь пойдем на поправку. — Она через плечо отдала энергичные, краткие распоряжения, понятные только ее свите. — Самое страшное уже позади, сейчас укольчик сделаем… — Она еще что-то говорила утешительное, а потом спросила: — Хотите ли вы рассказать следователю, как все случилось?
— Не на… — еле слышно произнес Горелов. — Болит…
— Не надо так не надо. Торопить не будем. — Она внушительно поглядела на свиту. Это значило, как понял Володя, что следователь может сколько угодно просить и настаивать — все равно его сегодня к Горелову не пустят.
Володю это почему-то обрадовало. Медики ушли, он остался вдвоем с невидимкой. Володе показалось, что розовый лопушок, торчащий из бинтов, насторожился, прислушивается. И пальцы с синими буковками ЛЕНА напряженно сжались.
«Сказать ему, что приходила его девушка, или пока не говорить? Слаб, разволнуется». Поколебавшись, Володя решил не волновать Горелова: «Никакого вмешательства в это дело!» Однако наперекор разумному решению мысль трудилась над разгадкой известных Володе фактов. Во-первых: Лена о чем-то «говорила» своему Саше, что-то она «знала». Во-вторых: тетя Луша не бегала за Леной в Посад, кто-то другой — но кто же? — известил Лену о несчастье с Гореловым. И в-третьих: человек-невидимка явно не спешит встретиться со следователем…
Володя остро ощущал, что ему сейчас недостает прежнего размаха воображения, умения выстроить оригинальную и смелую концепцию. Да, прав был знаменитый математик, утверждавший, что лучшие творческие идеи приходят не за столом. «И тем более, — добавил Володя про себя, — не в постели! Лучшие идеи приходят во время прогулок на свежем воздухе. Я залежался и потому не в форме, — таков был Володин категорический диагноз. — Скорее на улицу, и как можно больше движения!» Он встал, взял костыли и поковылял из палаты.
— Берегись! Задавлю! — Больничным коридором навстречу Володе лихо катил в инвалидной коляске Васька Петухов. — Владимир Алексаныч! — заорал во все горло Васька, дрыгая в воздухе обеими здоровехонькими ногами. Руки его крутили ободья огромных колес. — Покатаемся, а? Я к вам через весь город! Своим ходом. Милиционер хотел задержать, а я ему: «Еду в больницу». Он отпустил… Поверил! — Это слово Васька выговорил не без гордости. Разве бывало раньше, чтобы ему, Ваське Петухову, вот так — сразу! — поверили? И кто? Сама милиция!
Инвалидную коляску Васька извлек из монастырского подземелья. Чья она, уже никто не помнил. Дед Анкудинов и чудо-фотограф Женя отремонтировали коляску — с Васькиной активной помощью. И вот — пожалте кататься, Владимир Алексаныч!
— Спасибо! — Володя растрогался. — Ты даже не представляешь себе, как я рад!..
— Да что там… Пустяки… — важничал Васька.
— Не пустяки… Понимаешь, я увидел коляску и с этой минуты поверил в себя. В любом деле очень важно поверить, что начинает везти. Везенье придает человеку сил.
С помощью Володи Васька спустил коляску со второго этажа и выкатил из больничных дверей в сосновый лес. Колеса подпрыгивали на вылезших из земли корнях. Невидимая паутина внезапно налипала на лицо, Володя ее соскребал обеими руками. Обилие паутины обещало долгое бабье лето.
Васька привез Володю на отлогий берег Пути.
— Съедем, а? Как на саночках!
— Была не была! — вскричал Володя. — Съедем!
Вниз коляска скатилась — дух захватывало. Но зато и попыхтели они, выбираясь обратно. Васька толкал коляску сзади, Володя изо всех сил крутил колеса. Ничего, выбрались без посторонней помощи.
Наверху они остановились передохнуть. Васька вдруг смешливо фыркнул.
— Ты что? — спросил Володя.
— Да так… — Васька покрутил головой. — Вспомнил… Сегодня на переменке… Надо же! Сидят и трясутся… Я им… А они…
Васькины рассказы огорчали Володю скудостью словаря. В записи они бы превратились в нечто маловразумительное. Но в живой Васькиной речи — с выразительной мимикой, жестами — была уйма чувств, красок и образов. Слушая Ваську, Володя вспоминал отзыв известного исследователя Арктики о речи эскимосов. Эскимоса трудно понять, если не глядеть на говорящего. Имеют значение не столько слова — их у эскимосов немного, — сколько эмоции, они расцвечивают речь.
Однажды Володя пошел на смелый опыт. Сразу после Васькиного — причем не лучшего! — рассказа о новом фильме Володя раскрыл свежий номер толстого журнала и прочел несколько страниц прозы Мастера — так называли критики одного известного писателя. И что же? Проза Мастера произвела на Володю впечатление вялой. Мастер отбирал каждое слово, как яблоко на базаре, ощупывая и обнюхивая с брезгливой складкой у рта. Он писал изысканно и потому бесчувственно, бессердечно, без души. Володя через этот опыт — его примитивность он прекрасно понимал! — постиг, что выразительность языка достигается не отбором особенных слов, а умением поставить простое слово так, чтобы оно зазвучало в полную силу… Гости съезжались на дачу… Все смешалось в доме Облонских…
Сейчас, слушая бессвязную, но поразительно красочную, эмоциональную речь Васьки и не сводя глаз с его плутоватой физиономии, Володя представлял себе вживе… Школьная мальчишечья уборная, двое девятиклассников, вынужденные принимать очень важное решение… Васька в роли опытного советчика… Суть вопроса Володе еще неясна, но он уже ощутил, что эти двое из девятого «А» влипли в какую-то скверную историю. Васька им что-то говорит… Ах, вот что… Васька им говорит полушепотом, что учительница физики Валентина Петровна знакома с Фоминым из милиции, для нее Фомин расшибется в лепешку!.. Тут Володя почувствовал язвительнейший укол в область сердца. Васькины сведения в житейских вопросах отличались большой достоверностью.
А эти двое девятиклассников, видно, тоже знали, что есть вещи, в которых Васька Петухов разбирается почище любого отличника. Они вняли его совету, пошли и покаялись учительнице физики… Стоп, стоп!.. В чем же они покаялись?
Володя увидел вживе!.. Ночь, двое мальчишек подходят к белому «Запорожцу» первого выпуска.
«Спорим — не заведешь!» — говорит Витька Мишаков Тольке Гнедину. «Ерунда! — отвечает Толька. — Это мы запросто!»
«Кто, кто? — Володя словно очнулся. — Витька Мишаков, младший брат Лены?»
Витька в описании Васьки выглядит так: жирный, в импортных шмутках, владелец магнитофона «Сони» и мопеда. Отец у Витьки хмырь, деловой мужик, Витьку держит в ежовых рукавицах и, по достоверным сведениям, временами лупит шлангом от пылесоса.
— Ну, не лупит, — уточнил Васька, — а разочек-другой врежет ума…
У Тольки отец большой начальник — главный инженер Путятинской фабрики. Толька парень неплохой, технарь. Магнитофон у него не покупной — сделал сам. Ездит на микромотоцикле собственной конструкции. Взял обыкновенный детский самокат, приспособил на него велосипедный моторчик. Красота! Двадцать километров в час… Тольку, конечно, увлекла интересная техническая задача. Прежде чем завести мотор «Запорожца», надо было разгадать, какие хитрости против угонщиков применяет владелец машины зубной техник Галкин. Хитростей оказалось много, но все они нейтрализовались простейшим образом — отключением аккумулятора. Толька отключил аккумулятор, отпер ножичком дверцу, снял «Запорожец» с ручного тормоза. Затем ребята откатили машину подальше от окон Галкина, потому что «Запорожец» тарахтит, как мотоцикл. И Толька доказал свою правоту — завел мотор. А Витьке захотелось еще и покататься. Тогда Толька вылез и пошел домой. Витька сел за руль и поехал. И вот ведь дурак! Вместо того чтобы, накатавшись, поставить «Запорожец» на место или где-нибудь неподалеку, Витька бросил машину черт те где, на шоссе. Теперь обоим придется отвечать. Витьке за угон, а Тольке, быть может, лишь за соучастие, но все равно — уголовная статья. Васька там же, в мальчишечьей уборной, подробнейшим образом объяснил обоим девятиклассникам, что на этот счет говорит уголовный кодекс. Витька аж захныкал — боится не кодекса, а пылесосного шланга. Тольку дома не бьют, но отец у него дрожит за свой авторитет, Тольке дома будет долгая, нудная выволочка. И характеристика теперь испорчена, а Толька мечтает после десятого поступать в какой-то мудреный институт.
По совету Васьки оба преступника двинулись на поиски Валентины Петровны. А Васька буквально через две минуты встретил в школьном дворе одного знакомого парня из компании Гири.
Тут Володя выслушал с большим интересом краткий и яркий Васькин рассказ о желтых касках и враждующих с ними белых касках…
Так вот, один из желтых поведал Ваське, что ночью на Фабричной был сбит какой-то прохожий, но желтые тут чисты как стеклышки и их враги белые тоже. Один парень с Фабричной, Игорек Шемякин, напрямик заявил Фомину из милиции, что мотоциклисты никого не сбивали. Игорек сам ничего не видел, но его бабушка ночью не спала и видела своими глазами старый «Запорожец»…
Так вот оно что!.. Володино воображение нарисовало всю последовательность событий. Виктор Мишаков ехал на «Запорожце», сбил нечаянно пешехода, подбежал к нему, узнал жениха сестры Сашу Горелова и в панике кинулся наутек. Бросил машину на шоссе, вернулся домой с первым автобусом и… И, боясь отца, во всем признался сестре. Вот почему Лена спозаранку появилась в больнице. И вот почему ей надо как можно скорее увидеться с Сашей. Она хочет попросить Сашу, чтобы он не давал никаких ниточек, ведущих к Виктору… Да, все выстраивается вполне логично. Однако в эту стройную концепцию не укладываются слова Лены: «говорила», «знала».
Володя отправил Ваську домой учить уроки и с удовольствием покатался по дорожкам, где сердечникам указывали путь стрелки и дощечки: 200 метров, 400, 500, 800…
О радость движения! Володе явилась парадоксальная мысль, что пребывание в больнице ничуть не изолировало его от городской жизни. Напротив — сюда, в больницу, стекаются все новости, от важнейших до мельчайших. Умей только черпать, отцеживать, что тебе нужно. Взять хотя бы сегодняшний Васькин рассказ. Сколько он дал наблюдательному человеку! А если поразмыслить над особенностями больничного быта?.. Пребывание в больничной палате один на один открывает в человеке такое, что в обычной жизни не заметно, не бросается в глаза. Взять хотя бы Володиного соседа, человека-невидимку. Что-то в нем есть загадочное… Вернее, скрытное…
Выехав на главную аллею, Володя издалека увидел Лену Мишакову, сидящую на скамейке рядом с пожилым мужчиной, явно не из числа болящих, — не в пижаме из пестренького вельвета, а в нормальном костюме.
«Сейчас познакомимся с Павлом Яковлевичем Мишаковым», — сказал себе Володя.
Лена поднялась и пошла ему навстречу.
— Меня все еще не пускают. Говорят, что Саше лучше, а сами не пускают. Ему правда лучше?
— Намного! — Володя продолжал крутить руками колеса и остановился только перед скамейкой, где сидел пожилой мужчина.
На Володю он произвел впечатление очень робкого, затюканного. Неужели Павел Яковлевич, Богатый Мишаков, носит такой плохонький костюм неопределенного стариковского цвета, такой, жгутиком, галстук?
— Здравствуйте, — несколько смущенно произнес Володя. — Вы отец Лены?
— Это мой дядя, — покраснев, объяснила Лена, потому что сам дядя уныло молчал. — Папа в командировке.
— Очень приятно! — Володя поклонился.
Все встало на свое место. Анатолию Яковлевичу, Бедному Мишакову, вполне подходил облик неудачника — унылое лицо и робкое молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11