Тина не выдерживала и тоже начинала кричать на маму:
- Не трогай! Не трогай! Это мой папа! - и топала ногами.
- Ну и целуйся, целуйся со своим папочкой! - кричала мама. - А я не хочу!
Тина никогда теперь не вспоминала маму. Будто её и не было вовсе.
Так получилось, что Ивасика и Тину Глафира Павловна в первый же день в первом классе посадила за одну парту.
И когда было родительское собрание, на котором выбирали родительский комитет, Тинин папа, Николай Иванович, и Ивасикова мама, Лидия Петровна, тоже сидели за одной партой. (Глафира Павловна садила родителей на те же места, где сидели их дети.)
И Николая Ивановича, и Лидию Петровну избрали в родительский комитет.
Глафира Павловна была очень ими довольна. В родительском комитете Николай Иванович и Лидия Петровна работали больше и активнее всех.
Лидия Петровна устроила в классе аптечку (она была медсестрой). А Николай Иванович смастерил для аптечки в углу очень симпатичный навесной шкафчик со стеклянными дверцами.
Когда Николай Иванович мастерил, то просил Ивасика помочь. Ивасик подавал инструменты, гвоздики, держал реечки. И даже два гвоздика забил сам. Правда, первый согнулся. Но Николай Иванович выпрямил его, весело проговаривая:
- Ишь чего выдумал! Сгибается! По шляпке его за это, по шляпке! Тина стояла рядом и смеющимися глазами влюблённо смотрела на папу.
Сперва Ивасику понравилась и сама Тина, и её папа-особенно папа. И отношения между ними понравились - шуточные, весёлые отношения.
- А ну, Христя, раскрывай дневник! Что у тебя сегодня вскочило туда? говорил папа, приходя забирать её с продлёнки.
- Пожалуйста, товарищ папа! За крючки пятёрочка зацепилась. А с палочками хуже, кривенькие вышли, больше тройки не потянули,- комично жаловалась Тина.
- Ай-яй-яй! Объявляю вам своё, родительское "фе"! Приказываю - палочки выровнять, тройку исправить!
- Есть! - Она бросалась папе на шею и целовала его. (В душе у Ивасика шевелилась зависть.)
Однажды они пошли всем классом в оперный театр на балет "Лесная песня". И сидели рядом - Ивасик с мамой и Тина с папой. Ивасику было радостно.
А перед Октябрьскими праздниками они пошли в кино, уже без класса, просто вчетвером: Тина с папой, Ивасик с мамой. И потом ещё дважды ходили. И ничего в этом не было странного, всё нормально.
Но как-то перед Новым годом на перемене Ивасик услышал, как Соня Боборыка (она и тут оказалась с ними в одном классе) сказала в группе учеников:
- А её папа ухлёстывает за его мамой.
- Хи-хи! - хихикнул Гришка Гонобобель.
Ивасика словно кипятком обварило.
Соня Боборыка ещё что-то сказала, но он уже не разобрал, потому что быстро прошёл мимо, сделав вид, что не расслышал.
Ивасик и сам замечал, что мама последнее время стала больше прихорашиваться, следить за собой. И настроение у неё было более весёлое - она частенько даже напевала, чего раньше никогда не делала. Но Ивасик только радовался этому.
И вот, выходит...
На уроке он ни с того ни с сего вдруг толкнул локтем Тину:
- Подвинься! Расселась...
Она удивлённо взглянула на него. Но ничего не сказала, подвинулась.
И так стало горько Ивасику, что и словами не выразить.
После продлёнки их пришли забирать вместе и его мама, и Тинин папа.
Они стояли в вестибюле рядом. Он рассказывал ей что-то весёлое, видимо шутил, а она смеялась, да так охотно, так звонко, так радостно, как не смеялась никогда раньше.
Ивасик вдруг почувствовал, что маму у него забирают. Что она не принадлежит больше безраздельно ему и только ему, как это было всегда. Что она, когда вот так смеётся, почти чужая ему. Тинин папа перехватил его враждебный взгляд исподлобья и широко раскрыл глаза:
Ов-ва! Что случилось? Уж не подрались ли вы с Христей? "Товарищи"!
- Нет-нет, папочка! Всё в порядке, - поспешила сказать Тина.
По дороге домой Ивасик молчал.
И только дома вдруг выкрикнул отчаянно:
- Зачем он тебе?! Зачем они нам?! - и горько заплакал. Мама растерянно замерла, потом порывисто обняла его:
Ну успокойся, успокойся, сынок! Что ты! Что ты... Никто, никто мне, кроме тебя, не нужен. Никто!
Лишь когда он перестал плакать, она тихо сказала:
- Я почему-то думала, что они тебе нравятся. Мне так казалось... А если пет, то, конечно...
Он ничего не ответил.
На следующий день, когда родители пришли забирать их после продлёнки, Николай Иванович и Лидия Петровна стояли уже в разных концах вестибюля. Будто незнакомые. Тинин папа то и дело поправлял пальцем очки на переносице и смущённо улыбался. Никаких шуток, никаких острот. Ивасикова мама смотрела устало и безразлично.
Наступил Новый год, а потом каникулы.
Ивасик совсем успокоился.
Только заметил, что мама перестала прихорашиваться и напевать.
Однажды в конце каникул поздно вечером мама подошла к окну и вдруг в отчаянии махнула рукой, потом резко обернулась и взглянула на Ивасика. Неизвестно почему, Ивасик сделал вид, что ничего не заметил. Но через минуту подошёл к окну и посмотрел на улицу. На той стороне под деревом против их дома кто-то стоял. Был мороз, метель, одинокие прохожие торопились, стараясь быстрее спрятаться в дом или троллейбус. А этот стоял, топчась на одном месте, и ёжился от холода. Потом вдруг дёрнулся и спрятался за дерево.
Фигура показалась Ивасику как будто знакомой. Но различить было трудно далековато, темнота и метель.
Мама уже постелила постель и позвала его спать. И снова, сам не зная почему, Ивасик не сказал маме ни слова о том, что увидел.
Через два дня каникулы окончились.
Как всегда после каникул, настроение у всех было приподнятое, весёлое. Переговаривались, рассказывали друг другу разные новости, смеялись.
Только Тина сидела почему-то за партой опустив глаза, поникшая, молчаливая.
Её уже спрашивали и Шурочка Горобенко, и Аллочка Грацианская, и Соня Боборыка:
- Чего это ты? Что с тобой? Может, больная? Но Тина деланно улыбалась, махала рукой:
- Да нет, ничего! Всё нормально.
И лишь когда возле неё сел Ивасик и тоже спросил: "Чего ты?" - она вдруг глубоко вздохнула и тихо ответила:
- Папа заболел. Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких... А в больницу не хочет... из-за меня.- И подбородок у неё задрожал.
У Ивасика сжалось сердце.
- Ну, не переживай... Выздоровеет. У меня тоже было когда-то воспаление лёгких... крупозное. Я ещё совсем маленьким был. Мама целые ночи меня вот так на руках носила. Чтобы не было отёка лёгких. И - как видишь... Выздоровеет. Не волнуйся... А кто с ним сейчас?
- Соседка. Это она настояла, чтобы я в школу пошла. Я не хотела... - В глазах у девочки были слезы. На продлёнку Тина не осталась. Когда мама пришла его забирать, Ивасик сразу же выпалил:
- А Тинин папа заболел... Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких. А в больницу не хочет... Из-за Тины... Мама так побледнела, что Ивасик аж испугался. И поспешил добавить:
- Но он же выздоровеет... Правда ж? Я же выздоровел.
Всю дорогу они молчали.
Накормив Ивасика, мама обняла его и как-то виновато сказала:
- Ивасик, сынок, я... я должна проведать Николая Ивановича. Я же медсестра... Может, я там нужна. Воспаление лёгких-это не шуточки...
Она, наверное, приготовилась к тому, что Ивасик будет возражать, по он сказал:
- Конечно... Надо проведать. Только возьми и меня с собой.
Мама с благодарностью посмотрела на него и молча кивнула. Потом взяла шприц в блестящей металлической коробочке, какие-то ампулы, и они пошли.
Дверь им открыла заплаканная Тина.
Посреди комнаты стояла высокая черноволосая женщина в белом халате. Выражение лица у неё было решительное и неумолимое.
- Я настаиваю на госпитализации! Вы же взрослый человек. Вы что, хотите оставить свою дочку сиротой?
Говорила она громко, пожалуй, громче, чем следовало бы в присутствии тяжелобольного.
Николай Иванович лежал на тахте красный, с пересохшими губами. Без очков лицо его казалось детским и беспомощным. Однако он упрямо качал головой, возражая.
- Что? Что с ним? - прямо с порога спросила Лидия Петровна.
- Типичная пневмония. Причём двухсторонняя. Надо колоть антибиотики. Через каждые четыре часа. И банки, и вообще уход... А он категорически отказывается от госпитализации. Если бы хоть была наша патронажная сестра. А то, как на грех, заболела... Скажите хоть вы ему.
Лидия Петровна была уже возле больного, держала его одной рукой за лоб, второй за пульс. И он что-то шептал виновато.
- Не волнуйтесь, - обернулась мама Ивасика к врачу. - Я медсестра. И укол сделаю, и банки поставлю.
Потом мама с врачом вполголоса говорила о необходимых процедурах, а Ивасик озирался вокруг.
Квартира была небольшая, двухкомнатная, обыкновенная, а вот стены... Все стены были завешаны детскими рисунками. И каждый в аккуратной рамочке. Рамочки делал, конечно, папа. А рисовала, конечно, Тина. Больше всего было почему-то котов и зайцев. Но эти коты и зайцы были необыкновенно выразительные, каждый со своим лицом, своим характером. Просто талантливые были зайцы и коты. И ещё почти на каждом рисунке было солнце - жёлтое, яркое, лучистое.
Глядя на эти солнца, Ивасик почему-то вспомнил вдруг метельный морозный вечер и одинокую фигуру под деревом.
Он посмотрел на Тининого отца. Тот лежал в жару, бессильно откинувшись на подушку, по в глазах, которые он близоруко щурил на его маму, была несказанная детская радость.
Ивасик вдруг почувствовал, что в сердце у него нет уже того ревнивого страха, который был недавно, а есть только сочувствие и жалость.
Он подошёл к Тине, которая смотрела на него испуганными глазами, и сказал тихо:
- Не переживай, Христя... Раз мама тут, всё будет нормально. И улыбнулся.
Он впервые назвал её Христей, как называл её только отец, и сказал не "моя мама", а просто "мама".
Тина улыбнулась ему сквозь слезы.
...Во втором классе у них уже была одна фамилия - Ярёменко:
Тина и Ивасик Ярёменки.
Одноклассники не сразу привыкли к этому. Гришка Гонобобель даже пробовал хихикать, а Соня Боборыка и Люська Заречняк - сплетничать.
Но Ивасик взял Тину за руку, стал посреди класса и сказал:
- Это моя сестра. Моя мама - её мама. А её папа - мой папа. И кто будет хихикать и сплетничать об этом, тому я дам по голове.
Одноклассники постепенно привыкли.
В четвёртом "А" это теперь чуть ли не самая счастливая, самая весёлая, самая дружная семья - семья Ярёменков: папа, мама, брат и сестра.
* * *
- Ну так что? Подойдём к Ивасику? - спросила Шурочка.
- Не надо, - сказала Тина. - Если бы это сделал он, я бы знала. От меня он бы не стал скрывать.
- Так зачем было говорить? - пожала плечами Натали. - Ох уж эти сестрички!
- Слушайте, а... а может быть... вы только не смейтесь... - Тая Таранюк покраснела.-Но в жизни как раз бывает так, что героем оказывается тот, на кого меньше всего думали.
- Кого ты имеешь в виду? - прищурилась Шурочка.
- Валю... Тараненко.
- Тараненко?! Валю?! - Шурочка сделала большие глаза.
- Представьте себе! - многозначительно кивнула Тая. - В жизни именно так и бывает.
- Вообще-то... кто его знает... - почти согласилась Натали. - Во всяком случае, в детективах точно. У Агаты Кристи, например, или у Сименона. Я читала... в оригинале.
ВАЛЯ ТАРАНЕНКО
Как это ни печально, но Валя Тараненко был трус.
С самого детства.
И в детском саду его все обижали, колотили, а он не мог дать сдачи. И в первых классах тоже.
Ну что это, люди добрые, за закон такой удивительный. Нетрусов никто и пальцем не трогает, а если ты трус, то вроде на тебе написано: каждый тебя и локтем толкнёт, и на ногу наступит, ещё и обругает при этом чего, мол, крутишься под ногами. Беда, да и только!
Кстати, Валя не был таким уж немощным, слабосильным. Мог бы, кажется, постоять за себя. Да не поднималась у него на других рука, не отваживался он. Боялся. Отойдёт, проглотит обиду, поплачет втихомолку "и вся игра", как говорит семиклассник Вася Лоб.
Сколько уж раз решал Валя, говорил себе: "Ну, всё! С завтрашнего дня перестаю бояться. Всё!"
Однако наступало завтра, и хлопцы прыгали с высокого школьного крыльца. А Валя подходил к краю, заглядывал вниз, в животе у него обрывалось, холодело, и он пятился назад. Или нажимали хлопцы кнопки, набирая код какой-нибудь квартиры (с недавних пор на многих киевских домах установили автоматические замки и переговорные устройства). Отзовётся в динамике скрипучий голос: "Такая-то квартира слушает". Хлопцы в микрофон: "Здравствуйте, я ваша тётя!" и ходу, хохоча, герои! А Валя уж и отважится, кнопки понажимает, да только услышит голос, дрожит весь и, слова не сказав, убегает.
Ну что ты сделаешь!
Тяжело жить трусу в этом сложном мире, где на каждом шагу подстерегает тебя что-то неожиданное и опасное.
Особенно отравлял жизнь Вале один человек. Курносый, щербатый, с оттопыренными ушами. Учился этот человек в другой школе, но жил в проходном дворе, через который Валя ходил в магазин. Человек был одного с Валей возраста и такой же ростом, может быть, даже на сантиметр ниже.
Но никого Валя так не боялся, как его.
Валя не знал его имени и называл его Фрукт. Когда-то он слышал, как в очереди один дяденька возмущённо сказал про другого, который лез без очереди: "Ну, фрукт! Я ещё такого не видел".
Фрукт ни разу Валю не ударил. Но всегда, когда Валя проходил, издали делал угрожающий жест рукой и смотрел так, что у Вали трусились колени и он ускорял шаг.
Всё дело в том, что через плечо у Фрукта висели боксёрские перчатки. Всегда, когда Валя его видел, Фрукт то ли шёл на тренировку, то ли возвращался. Кто его знает.
Какая же это была мука для Вали - ходить через проходной двор! И как её, скажите, перенести, когда в одном из домов того же двора жила ещё Мая Юхимец! Та самая Юхимец, которая учится в том же четвёртом "А" и сидит с Маринкой Зозулей прямо перед Валей. Та самая Мая, на чьё розовое ушко и витой блондинистый локон на виске он смотрит все уроки...
Большинство хлопцев в классе единодушно отдавали пальму первенства красавице Аллочке Грацианской.
А Вале нравилась Мая Юхимец.
Ну и что, что у неё носик картошечкой. И одна бровь немного выше, а вторая ниже? Зато какие у неё глаза! И какие ямочки на пухленьких руках возле локтей! И вся какая! Но как всегда в четвёртом классе, когда тебе нравится какая-то девчонка, она на тебя совсем не обращает внимания.
Мая и Марина всё время о чём-то таинственно шептались, то и дело тихо вскрикивая, чтобы привлечь чьё-нибудь внимание ("Представляешь! Потрясэ!").
Валя вздыхал.
Как ему хотелось быть героем! Сделать что-нибудь такое, что делают только смелые, отчаянные люди. Чтобы Мая восхищённо ахнула. Ну, заодно и Маринка Зозуля. Пусть ахнет и она, ему не жалко.
Валя, как и все трусы, особенно любил книжки и фильмы о героях. Сколько подвигов совершил он в мыслях и в мечтах!
А в жизни только и знал, что скрывал свою трусость, чтобы окончательно не осрамиться. И, как все трусы, проявлял недюжинную изобретательность и фантазию, когда хитрил, выкручивался, чтобы не видели, особенно девочки, как он боится.
Тяжело быть трусом!
И вот однажды...
Мама послала его в магазин. Можно было, конечно, не идти через проходной. Но в обход очень далеко-надо пройти квартал, потом ещё один по улице, которая пересекает, потом снова целый квартал... А мама просит быстрее. И к тому же дважды он уже ходил через проходной и Фрукта не встретил. Может быть, тот заболел или же совсем переехал в другой район - бывают же такие счастливые неожиданности. И Валя повернул в проходной.
И только он повернул за угол, как...
Первое, что он увидел, - это были Мая Юхимец и Марина Зозуля. Они стояли на балконе дома, за угол которого он повернул.
Второе - это был Фрукт с боксёрскими перчатками через плечо. Он сидел на ступеньках подъезда дома, который напротив.
Мая и Маринка Валю ещё не заметили, они стояли, опершись на перила, боком к нему. Но ещё шаг - и они его заметят. Отступать назад рискованно - увидят, как он удирает.
Единственный выход - броситься в кусты сирени под балконом. Что Валя и сделал с ловкостью прямо-таки удивительной.
Балкон, на котором стояли девочки, был на втором этаже прямо над Валей, и он хорошо слышал их голоса.
- ...И он вдруг как захохочет! - продолжала что-то рассказывать Маринка. А я вот так посмотрела и... всё! А он как скривится!..
- Смешнюля! - хмыкнула Мая.
- Ой, они вообще такие смешнюли!
- И задавули. Думают, что никто ничего не понимает, какие они...
- Ага-га! Комедия!
Судя по разговору, Валю они не заметили.
Но Валя вдруг представил, как он проходит мимо Фрукта, а тот делает свой жест, а может, сегодня не только жест... А Мая и Маринка смотрят с балкона, как в театре.
Будет им сейчас комедия! Будет он им сейчас такой смешнюля, что...
У Вали потемнело в глазах.
Фрукт сидел на ступеньках и не собирался никуда идти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11