Отвратительный запах царил в комнате, и врачи жгли благовония, пытаясь заглушить его.В коридорах и переходах вовсю носились слухи. Служанки уверяли, что красавица Ода впала в оцепенение, глаза широко открыты, словно у принцессы из легенды, и ничто не может вывести ее из этого состояния. Конюхи говорили, что этой ночью луна окрасилась кровью и напоминала голову ухмыляющегося дьявола.Говорили, что сто волков вышли из леса и выли под внешними стенами, а у их вожака была белая звезда между ушей.Говорили, что тысячи лягушек вдруг повылезали из колодцев на большой площади, прыгали по паперти церкви, кричали противными квакающими голосами: «Отрекись! Отрекись!»Говорили, что одна корова разродилась теленком с двумя головами, который умер, пропев «Верую» наоборот…Говорили что угодно.
Душа вылетела из Орнана де Ги в тот момент, когда погасла последняя ночная свеча. Спальня погрузилась во тьму, когда он издал последний вздох. Все увидели в этом пагубный признак Божьего гнева.— Высокочтимый и всемогущий барон Орнан де Ги, сеньор Кандарека умер! — провозгласил Дориус.Подхваченная весть пронеслась по коридорам скорбной, повергающей в трепет молитвой.Дориус уединился, чтобы шепотом отслужить мессу и попросить Бога принять душу доблестного усопшего без исповеди, поскольку его примерное при жизни поведение заслуживало благословения на полное отпущение грехов, обещанное всем воинам Христовым.После смерти барона из пыточной прибежал запыхавшийся монашек: Гомело признался в том, что действовал по наущению дьявола.— Ночью в полнолуние ему явилась гигантская жаба с красной лентой на шее и серебряным колокольчиком на передней правой лапе, — тараторил он, заглядывая в свои записи. — Она сказала ему, что зовут ее Иофрамадет и она якобы является демоном третьей величины люциферовой когорты, вышедшей из развалин Вавилона. Велев Гомело поцеловать себя в зад, согласно обычаю, установленному дьяволом Леонардом, у которого задница была все равно что лицо, жаба приказала обвиняемому собрать с нее слизь, высушить и растереть в порошок, затем отравить им барона и всех живущих в замке. Все это козни дьявола, с целью наказать сира де Ги за то, что он убивал сарацинов, являющихся сыновьями демона и находящихся под покровительством злого духа.— Ну вот, больше нет сомнений в дьявольском сговоре, — торжествовал Дориус. — Имеет место тяжкое преступление. Суд пройдет быстро, согласно чрезвычайной процедуре «слушали и постановили»; мы проведем его при закрытых дверях, так как не годится простолюдинам вмешиваться в дела господ.Жеану удалось не выдать свой скептицизм. Под пыткой любой признается в чем угодно. Добродетельная монашенка скажет, что она развратница, а бретонец согласится, что он мавр, лишь бы их признания положили конец мучениям. Ноги, раздавленные «сапогами», раздробленные кости с обнажившимися мышцами… Понятно, что Гомело пожелал поскорее покончить со всем этим, пока палач не добрался до остальных частей его несчастного тела.— Есть еще кое-что, — заявил монашек. — Аптекарь исследовал мясо зажаренного кабанчика. И все оно оказалось отравленным; яд был настолько концентрированный, что хватило бы нескольких крупиц, чтобы вызвать мгновенную смерть. Если бы он сразу не подействовал на барона, то все сидящие за столом были бы умерщвлены.— Слизь демона слишком едкая, — авторитетно заметил Дориус. — Гомело этого не предусмотрел. Ему следовало бы ослабить действие яда, примешав к нему немного золы или муки. Тогда яд не проявил бы себя так быстро, и Гомело мог бы сбежать.Жеану не терпелось вмешаться.— Но как Гомело удалось посыпать все блюдо? — спросил он, притворяясь простачком. — Если бы он сделал широкое движение рукой, мне кажется, все заметили бы… Возможно, кабанчик был отравлен во время переноски, между кухней и столом. По-моему, именно тогда кто-то остановил одного из слуг, приподнял салфетку, прикрывавшую пищу, и посыпал мясо порошком…— Глупо! — бросил Дориус. — В таком случае Гомело умер бы на глазах у всех во время снятия пробы. Напомню тебе, что все мы видели, как он отрезал кусок, поднес его ко рту и медленно жевал.— Наверное, он сговорился с сообщником, и тот оставил один кусок нетронутым, — произнес монашек, вступая в игру в предположения. — Но это весьма рискованно. Яд настолько концентрирован и летуч, что пылинки хватило бы, чтобы свалить Гомело на пол с пеной у рта. К тому же, по словам аптекаря, место среза тоже было пропитано ядом. Так что здесь речь идет о посыпке ядом, произошедшей после публичного снятия пробы, но перед тем как блюдо было поставлено на стол барона. То есть в промежутке, равном тридцати ударам сердца. Но в этом нет ничего удивительного. Маги, дающие представления на ярмарках, способны и не на такое. У них такие быстрые и обманчивые жесты, что никто и не замечает их. По моему мнению, Гомело подсыпал яд прямо у нас на глазах, и никто этого и не увидел. К примеру, он мог притвориться, что разгоняет ладонью пар, поднимающийся от мяса…Жеан не верил ничему. Но возражать не стал, опасаясь вызвать гнев Дориуса, которого вполне устраивали признания пробовальщика.— Ну, довольно, друзья мои! — нетерпеливо бросил монах. — Все это философское словоблудие, порождение греха познания. Главное, преступник сознался. Использованные для этого средства не имеют значения, поскольку здесь замешан дьявол.С этими словами он отпустил проводника.— Я пошлю за тобой, тебе придется отвезти послание в архиепископство, — напутствовал он. — Возможно, будет расследование. Гомело мог обзавестись сообщником из числа прислуги. Говорят, он много общался и с женщинами, а среди них наверняка есть ведьмы. Они могли околдовать его… Я все это должен знать. Если мне удастся заставить Гомело отречься от сатаны и мирских удовольствий, я спасу его душу, и господь наш Иисус простит его, когда он будет гореть на искупительном костре. Телесная смерть ничто, душа — вот главное. Никогда не забывайте об этом. Душа!Жеан покинул замок, когда там уже спешно принимали меры, чтобы забальзамировать останки Орнана де Ги, которые разлагались так быстро, что врачи побаивались, как бы они не превратились в кучу тухлятины до восхода солнца.Каменные изваяния святых на церковной паперти были накрыты черной вуалью. По улицам бродили группы самобичующихся с окровавленными плечами. Старушки-плакальщицы рвали на себе волосы с жалобными причитаниями.Жеан поспешил вернуться в таверну «Черная кобыла», чтобы не видеть этого взрыва отчаяния, но и там его встретили печальные лица. Ожье, отталкивавший зевак, объяснил ему:— Это Жакотта, одна из девушек борделя, любимица Гомело. Какой-то фанатик ударил ее ножом в грудь, сейчас она на последнем издыхании в комнате наверху.Жеан не удивился. Можно было с уверенностью предположить, что в ближайшие часы гнев народа обрушится на всех, кто более-менее общался с отравителем Гомело.Жеан поднялся на второй этаж. Зал с тюфяками заполнили девушки заведения, многие из них плакали. Жакотта лежала на тюфяке, окрашенном ее кровью. Ирана, стоя на коленях подле нее, прижимала к глубокой ране на ее груди комок корпии, липкой и красной.— На нее напали в переулке за таверной, — пробормотала трубадурша. — Никто ничего не видел. Наверное, это какой-нибудь завсегдатай, знавший, что Жакотта пользовалась благосклонностью Гомело.— Девушка что-нибудь сказала? — спросил Жеан.— Она бредит. Потеряла слишком много крови до того, как ее нашли. Я послала за врачом, но не уверена, что он согласится прийти. Испугается.Жеан наклонился над бедной девушкой. Когда Ирана меняла промокшую корпию на сухую, он рассмотрел рану, нанесенную острым предметом, ударом сверху вниз. Жакотта была красивой деревенской девушкой с белой кожей жительницы Нормандии, но теперь эта кожа посерела, цветом напоминая плохую свечу.— Она пытается что-то сказать! — пронзительно закричала саксонка Ливия, показывая пальцем на рот несчастной.Жеан приблизил ухо к бесцветным губам. Жакотта прошептала несколько слов, закрыла глаза и умерла.— Что она сказала? — встревоженно спросила Ирана.— Я не уверен, что правильно понял, — хрипло произнес проводник. — Она невнятно произнесла: «Меня убил попугай…»— Как?— «Меня убил попугай…»Страшная фраза, непонятная. Она заставила задрожать всех присутствующих. Все знали о пристрастии барона к странной птице, привезенной им с Востока, — она сопровождала его во всех поездках.Жеан вдруг вспомнил ужасный крик птицы, когда сеньор Кандарека выставил ее на обозрение любопытных несколькими днями раньше: «Ipse venenabibas». Сам пей свою отраву!Кому птица адресовала ее? Гомело? Дьяволу? Вылетела ли она из замка во время агонии Орнана де Ги, чтобы прилететь сюда и отомстить? Случалось, что так поступали собаки или даже лошади… но птица? Все-таки птица эта была говорящая, она мыслила и…Жеан отвел Ливию в сторону.— Жакотта действительно была привязана к Гомело?— Да, — ответила саксонка. — Он предпочитал ее остальным, и мы немного ревновали. Гомело говорил ей, что она, наверное, принимала лунные ванны, поэтому ее кожа такая белая. Он заваливал Жакотту подарками… Она надеялась, что когда-нибудь он бросит свое ремесло пробовальщика и вернется к профессии добропорядочного суконщика. Гомело мечтал вернуться к честной жизни, иметь слуг, сундук с бельем и рубашки из тонкого полотна.Жеан приблизился к покойнице, с которой сняли всю одежду, чтобы смыть с нее кровь. Угловатая рана, нанесенная сверху вниз, по форме очень напоминала контуры клюва. Он вновь подумал о попугае. Убивать учили соколов. Некоторые сеньоры, не колеблясь, натравливали их на своих подневольных крестьян. А чем хуже попугай? Разве он не напоминает восточного сокола? Внешне они почти схожи. О странных существах, по прихоти баронов привозимых из далеких земель, известно было мало. Говорили, что у жителей тех краев, забытых Богом, довольно причудливые лица. Рассказывали об одноглазых великанах или о человекоподобных существах с одной огромной ногой, которой они, поднимая, создавали тень над своей головой. Был ли попугай просто птицей или существом, наделенным разумом? А что об этом думал Дориус?Вернувшись к Ливии, Жеан попросил ее:— Покажи мне вещи Жакотты, подарки, сделанные Гомело. Она, наверное, где-то хранила их?Ливия провела его в подсобное помещение и указала на сундук из толстых досок. Жеан опустился на колени и открыл его. В сундуке находилось множество безделушек, вышитые кошельки, ленты, перстни со стекляшками вместо камней, ковчежец из латуни, зеркало из полированной стали с ручкой в форме рога единорога, выточенной из кости. Довольно скудное сокровище, одним словом. Жеан недоуменно посмотрел на коробочки с разноцветной пудрой и помадами.— Это румяна и притирания, — пояснила Ливия. — Жакотта заказывала их у аптекаря, стоило это ей недешево, но благодаря им у нее всегда было ухоженное личико.Среди ароматических мазей Жеан приметил глиняный горшочек, наполненный серым порошком.— А это что? — спросил он. — Вроде не пахнет, бесцветный…Ливия смутилась. Жеан осторожно взял горшочек. К нему была привязана маленькая ложечка, служившая для отмеривания содержимого определенными порциями.— Что это? — нетерпеливо спросил Жеан.— Это эликсир мужественности, — покраснела Ливия. — Жакотта тайно подсыпала его в еду и питье Гомело, чтобы он достойно вел себя в постели. Бедняга Гомеле был тщедушным, и его улитка была без рогов… Ты понимаешь, что я хочу сказать… Жакотта возбуждала его по своему желанию, надеясь таким образом привязать к себе. Гомело часто говорил ей: «Только ты, моя горлица, даешь мне наслаждение…» Он и не подозревал, что Жакотта превращала его вино в любовный напиток, в приворотное зелье.— Любовный напиток… — задумчиво повторил Жеан. — А Гомело часто приходил сюда?— Почти каждый день, тебе хорошо известно. Он говорил, что пробовальщику нужно наслаждаться жизнью любыми способами.— Сходи за трубадуршей, — приказал проводник. — И никому ни слова о том, что мы тут нашли.Ливия пожала плечами: ей не все было понятно. Ворча под нос, она ушла и вскоре вернулась, сопровождаемая Ираной.— Кажется, я догадался, — тихо произнес Жеан. — Гомело попал в ловушку, которую ему давно готовили. Вероятно, барона собирались отравить еще несколько месяцев назад, а для того, чтобы попытка удалась, сперва обезвредили Гомело. Без его ведома у него выработали невосприимчивость к ядам.— Что, что?.. — заикаясь, выговорила Ирана.— Вот именно, — уверенно сказал Жеан. — Видишь этот порошок? Я не сомневаюсь, что он возбуждает мужскую страсть, не сомневаюсь и в том, что к этому любовному напитку добавляли ничтожные дозы того яда, который убил Орнана де Ги. Ежедневно принимая его с вином, Гомело обезопасил себя от губительного действия этой отравы. Это и называется невосприимчивостью к ядам. Он никогда не подозревал, как его провели. Мясо кабанчика было отравлено на пути от кухни к пиршественному залу. И если Гомело не стало плохо после снятия пробы, значит, он спокойно мог вкушать этот яд… Абсолютно невинный, он поставил блюдо с мясом перед бароном.На лице Ираны появилась растерянность.— Господи! — в замешательстве произнесла она. — Ты прав. Все аптекари знают, что достаточно каждый день принимать мизерную дозу яда, и организм привыкнет к нему, обезопасив себя от его пагубных последствий.— Вот почему у Гомело был такой болезненный вид, — заключил Жеан. — Яд скрытно работал в нем, ухудшая здоровье. Отсюда и боли в желудке, причиной которых большей частью являлась борьба его организма, направленная на усвоение субстанции, поглощаемой им ежедневно, а он об этом и не знал.— Метод безупречен, — промолвила Ирана. — Но кто все это задумал?Жеан пожал плечами.— Тот, кто снабжал Жакотту эликсиром мужественности. Может, Ливия знает?Саксонка отрицательно качнула головой.— Нет, — сказала она. — Жакотта была очень скрытной, наверное, потому, что боялась, как бы у нее не увели ее великого человека.— Если ты все правильно рассудил, — заметила Ирана, — то это означает, что Гомело полностью невиновен в преступлении, в котором его обвиняют. Следует вести расследование в другом месте: допросить слугу, принесшего блюдо с мясом из кухни.— Прежде чем поставить в известность Дориуса, — подчеркнул Жеан, — нужно достать результаты анализа этого порошка. Кто за это возьмется?— Есть в городе один алхимик, — подумав, высказала предположение Ливия. — Его зовут Эфраим, живет он на улице Иудеев. Он здорово разбирается в разных смесях. Научился этому на Востоке. Мы иногда ходим к нему за советом, когда внизу у нас что-то болит.— Проводи нас, — попросил проводник. — Если он подтвердит мою догадку, мы сможем добиться освобождения Гомело до восхода солнца.Завернувшись в плащи, они покинули таверну до прихода сержанта ночного дозора, явившегося только за тем, чтобы констатировать смерть Жакотты. Поскольку скончалась девушка легкого поведения, дело не будет долгим, но Жеан с Ираной не хотели, чтобы обнаружилось их присутствие в местах преступления.На улицах все еще читали псалмы, жгли благовония. На вывесках многих лавочек понавешали собак, на спинах которых черной краской было начертано имя Гомело. Несчастные животные раскачивались на ветру, их языки свисали на всю длину. Некоторые были даже кастрированы.— Плохи дела, — буркнула Ирана под своим капюшоном.Вот и улица Иудеев. Ливия условным знаком постучала кулаком по деревянному ставню. После долгой возни с засовами дверь открыли, и Ливия вступила в переговоры. Старик с длинными седыми волосами, с черной ермолкой на голове пригласил их войти.— Прошу прощения, — сказал он, — но эта ночь — ночь злосчастья для моего народа. Еще немного, и нас обвинят в изготовлении яда, убившего барона. К этому мы привыкли. А что желаете вы?Жеан поставил глиняный горшочек на прилавок и объяснил цель их визита. Лицо старика перекосилось от страха.— Вы подвергаете меня большому риску, мессир рыцарь, — забормотал он. — Если в эту секунду вышибут дверь моей лавочки и увидят это снадобье, меня сразу обвинят в его изготовлении.Он был так испуган, что только с большим трудом удалось его уговорить. Дав согласие, старик удалился в свою лабораторию, заставленную ретортами и перегонными кубами, чтобы определить природу порошка, найденного в сундуке Жакотты.Ирана, Жеан и Ливия остались в темной лавочке, где не горела ни одна свеча; их окружало нагромождение стеклянной посуды, непонятных инструментов, слабо различимых в темноте. Ожидание тянулось долго.Из каморки Эфраима распространялся зловонный запах. Наконец старик вышел из своего логова.— Вы не ошиблись, — тихо промолвил он. — Этот препарат состоит из шпанской мушки, высушенной и растертой. Он обладает способностью сильно возбуждать половые органы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Душа вылетела из Орнана де Ги в тот момент, когда погасла последняя ночная свеча. Спальня погрузилась во тьму, когда он издал последний вздох. Все увидели в этом пагубный признак Божьего гнева.— Высокочтимый и всемогущий барон Орнан де Ги, сеньор Кандарека умер! — провозгласил Дориус.Подхваченная весть пронеслась по коридорам скорбной, повергающей в трепет молитвой.Дориус уединился, чтобы шепотом отслужить мессу и попросить Бога принять душу доблестного усопшего без исповеди, поскольку его примерное при жизни поведение заслуживало благословения на полное отпущение грехов, обещанное всем воинам Христовым.После смерти барона из пыточной прибежал запыхавшийся монашек: Гомело признался в том, что действовал по наущению дьявола.— Ночью в полнолуние ему явилась гигантская жаба с красной лентой на шее и серебряным колокольчиком на передней правой лапе, — тараторил он, заглядывая в свои записи. — Она сказала ему, что зовут ее Иофрамадет и она якобы является демоном третьей величины люциферовой когорты, вышедшей из развалин Вавилона. Велев Гомело поцеловать себя в зад, согласно обычаю, установленному дьяволом Леонардом, у которого задница была все равно что лицо, жаба приказала обвиняемому собрать с нее слизь, высушить и растереть в порошок, затем отравить им барона и всех живущих в замке. Все это козни дьявола, с целью наказать сира де Ги за то, что он убивал сарацинов, являющихся сыновьями демона и находящихся под покровительством злого духа.— Ну вот, больше нет сомнений в дьявольском сговоре, — торжествовал Дориус. — Имеет место тяжкое преступление. Суд пройдет быстро, согласно чрезвычайной процедуре «слушали и постановили»; мы проведем его при закрытых дверях, так как не годится простолюдинам вмешиваться в дела господ.Жеану удалось не выдать свой скептицизм. Под пыткой любой признается в чем угодно. Добродетельная монашенка скажет, что она развратница, а бретонец согласится, что он мавр, лишь бы их признания положили конец мучениям. Ноги, раздавленные «сапогами», раздробленные кости с обнажившимися мышцами… Понятно, что Гомело пожелал поскорее покончить со всем этим, пока палач не добрался до остальных частей его несчастного тела.— Есть еще кое-что, — заявил монашек. — Аптекарь исследовал мясо зажаренного кабанчика. И все оно оказалось отравленным; яд был настолько концентрированный, что хватило бы нескольких крупиц, чтобы вызвать мгновенную смерть. Если бы он сразу не подействовал на барона, то все сидящие за столом были бы умерщвлены.— Слизь демона слишком едкая, — авторитетно заметил Дориус. — Гомело этого не предусмотрел. Ему следовало бы ослабить действие яда, примешав к нему немного золы или муки. Тогда яд не проявил бы себя так быстро, и Гомело мог бы сбежать.Жеану не терпелось вмешаться.— Но как Гомело удалось посыпать все блюдо? — спросил он, притворяясь простачком. — Если бы он сделал широкое движение рукой, мне кажется, все заметили бы… Возможно, кабанчик был отравлен во время переноски, между кухней и столом. По-моему, именно тогда кто-то остановил одного из слуг, приподнял салфетку, прикрывавшую пищу, и посыпал мясо порошком…— Глупо! — бросил Дориус. — В таком случае Гомело умер бы на глазах у всех во время снятия пробы. Напомню тебе, что все мы видели, как он отрезал кусок, поднес его ко рту и медленно жевал.— Наверное, он сговорился с сообщником, и тот оставил один кусок нетронутым, — произнес монашек, вступая в игру в предположения. — Но это весьма рискованно. Яд настолько концентрирован и летуч, что пылинки хватило бы, чтобы свалить Гомело на пол с пеной у рта. К тому же, по словам аптекаря, место среза тоже было пропитано ядом. Так что здесь речь идет о посыпке ядом, произошедшей после публичного снятия пробы, но перед тем как блюдо было поставлено на стол барона. То есть в промежутке, равном тридцати ударам сердца. Но в этом нет ничего удивительного. Маги, дающие представления на ярмарках, способны и не на такое. У них такие быстрые и обманчивые жесты, что никто и не замечает их. По моему мнению, Гомело подсыпал яд прямо у нас на глазах, и никто этого и не увидел. К примеру, он мог притвориться, что разгоняет ладонью пар, поднимающийся от мяса…Жеан не верил ничему. Но возражать не стал, опасаясь вызвать гнев Дориуса, которого вполне устраивали признания пробовальщика.— Ну, довольно, друзья мои! — нетерпеливо бросил монах. — Все это философское словоблудие, порождение греха познания. Главное, преступник сознался. Использованные для этого средства не имеют значения, поскольку здесь замешан дьявол.С этими словами он отпустил проводника.— Я пошлю за тобой, тебе придется отвезти послание в архиепископство, — напутствовал он. — Возможно, будет расследование. Гомело мог обзавестись сообщником из числа прислуги. Говорят, он много общался и с женщинами, а среди них наверняка есть ведьмы. Они могли околдовать его… Я все это должен знать. Если мне удастся заставить Гомело отречься от сатаны и мирских удовольствий, я спасу его душу, и господь наш Иисус простит его, когда он будет гореть на искупительном костре. Телесная смерть ничто, душа — вот главное. Никогда не забывайте об этом. Душа!Жеан покинул замок, когда там уже спешно принимали меры, чтобы забальзамировать останки Орнана де Ги, которые разлагались так быстро, что врачи побаивались, как бы они не превратились в кучу тухлятины до восхода солнца.Каменные изваяния святых на церковной паперти были накрыты черной вуалью. По улицам бродили группы самобичующихся с окровавленными плечами. Старушки-плакальщицы рвали на себе волосы с жалобными причитаниями.Жеан поспешил вернуться в таверну «Черная кобыла», чтобы не видеть этого взрыва отчаяния, но и там его встретили печальные лица. Ожье, отталкивавший зевак, объяснил ему:— Это Жакотта, одна из девушек борделя, любимица Гомело. Какой-то фанатик ударил ее ножом в грудь, сейчас она на последнем издыхании в комнате наверху.Жеан не удивился. Можно было с уверенностью предположить, что в ближайшие часы гнев народа обрушится на всех, кто более-менее общался с отравителем Гомело.Жеан поднялся на второй этаж. Зал с тюфяками заполнили девушки заведения, многие из них плакали. Жакотта лежала на тюфяке, окрашенном ее кровью. Ирана, стоя на коленях подле нее, прижимала к глубокой ране на ее груди комок корпии, липкой и красной.— На нее напали в переулке за таверной, — пробормотала трубадурша. — Никто ничего не видел. Наверное, это какой-нибудь завсегдатай, знавший, что Жакотта пользовалась благосклонностью Гомело.— Девушка что-нибудь сказала? — спросил Жеан.— Она бредит. Потеряла слишком много крови до того, как ее нашли. Я послала за врачом, но не уверена, что он согласится прийти. Испугается.Жеан наклонился над бедной девушкой. Когда Ирана меняла промокшую корпию на сухую, он рассмотрел рану, нанесенную острым предметом, ударом сверху вниз. Жакотта была красивой деревенской девушкой с белой кожей жительницы Нормандии, но теперь эта кожа посерела, цветом напоминая плохую свечу.— Она пытается что-то сказать! — пронзительно закричала саксонка Ливия, показывая пальцем на рот несчастной.Жеан приблизил ухо к бесцветным губам. Жакотта прошептала несколько слов, закрыла глаза и умерла.— Что она сказала? — встревоженно спросила Ирана.— Я не уверен, что правильно понял, — хрипло произнес проводник. — Она невнятно произнесла: «Меня убил попугай…»— Как?— «Меня убил попугай…»Страшная фраза, непонятная. Она заставила задрожать всех присутствующих. Все знали о пристрастии барона к странной птице, привезенной им с Востока, — она сопровождала его во всех поездках.Жеан вдруг вспомнил ужасный крик птицы, когда сеньор Кандарека выставил ее на обозрение любопытных несколькими днями раньше: «Ipse venenabibas». Сам пей свою отраву!Кому птица адресовала ее? Гомело? Дьяволу? Вылетела ли она из замка во время агонии Орнана де Ги, чтобы прилететь сюда и отомстить? Случалось, что так поступали собаки или даже лошади… но птица? Все-таки птица эта была говорящая, она мыслила и…Жеан отвел Ливию в сторону.— Жакотта действительно была привязана к Гомело?— Да, — ответила саксонка. — Он предпочитал ее остальным, и мы немного ревновали. Гомело говорил ей, что она, наверное, принимала лунные ванны, поэтому ее кожа такая белая. Он заваливал Жакотту подарками… Она надеялась, что когда-нибудь он бросит свое ремесло пробовальщика и вернется к профессии добропорядочного суконщика. Гомело мечтал вернуться к честной жизни, иметь слуг, сундук с бельем и рубашки из тонкого полотна.Жеан приблизился к покойнице, с которой сняли всю одежду, чтобы смыть с нее кровь. Угловатая рана, нанесенная сверху вниз, по форме очень напоминала контуры клюва. Он вновь подумал о попугае. Убивать учили соколов. Некоторые сеньоры, не колеблясь, натравливали их на своих подневольных крестьян. А чем хуже попугай? Разве он не напоминает восточного сокола? Внешне они почти схожи. О странных существах, по прихоти баронов привозимых из далеких земель, известно было мало. Говорили, что у жителей тех краев, забытых Богом, довольно причудливые лица. Рассказывали об одноглазых великанах или о человекоподобных существах с одной огромной ногой, которой они, поднимая, создавали тень над своей головой. Был ли попугай просто птицей или существом, наделенным разумом? А что об этом думал Дориус?Вернувшись к Ливии, Жеан попросил ее:— Покажи мне вещи Жакотты, подарки, сделанные Гомело. Она, наверное, где-то хранила их?Ливия провела его в подсобное помещение и указала на сундук из толстых досок. Жеан опустился на колени и открыл его. В сундуке находилось множество безделушек, вышитые кошельки, ленты, перстни со стекляшками вместо камней, ковчежец из латуни, зеркало из полированной стали с ручкой в форме рога единорога, выточенной из кости. Довольно скудное сокровище, одним словом. Жеан недоуменно посмотрел на коробочки с разноцветной пудрой и помадами.— Это румяна и притирания, — пояснила Ливия. — Жакотта заказывала их у аптекаря, стоило это ей недешево, но благодаря им у нее всегда было ухоженное личико.Среди ароматических мазей Жеан приметил глиняный горшочек, наполненный серым порошком.— А это что? — спросил он. — Вроде не пахнет, бесцветный…Ливия смутилась. Жеан осторожно взял горшочек. К нему была привязана маленькая ложечка, служившая для отмеривания содержимого определенными порциями.— Что это? — нетерпеливо спросил Жеан.— Это эликсир мужественности, — покраснела Ливия. — Жакотта тайно подсыпала его в еду и питье Гомело, чтобы он достойно вел себя в постели. Бедняга Гомеле был тщедушным, и его улитка была без рогов… Ты понимаешь, что я хочу сказать… Жакотта возбуждала его по своему желанию, надеясь таким образом привязать к себе. Гомело часто говорил ей: «Только ты, моя горлица, даешь мне наслаждение…» Он и не подозревал, что Жакотта превращала его вино в любовный напиток, в приворотное зелье.— Любовный напиток… — задумчиво повторил Жеан. — А Гомело часто приходил сюда?— Почти каждый день, тебе хорошо известно. Он говорил, что пробовальщику нужно наслаждаться жизнью любыми способами.— Сходи за трубадуршей, — приказал проводник. — И никому ни слова о том, что мы тут нашли.Ливия пожала плечами: ей не все было понятно. Ворча под нос, она ушла и вскоре вернулась, сопровождаемая Ираной.— Кажется, я догадался, — тихо произнес Жеан. — Гомело попал в ловушку, которую ему давно готовили. Вероятно, барона собирались отравить еще несколько месяцев назад, а для того, чтобы попытка удалась, сперва обезвредили Гомело. Без его ведома у него выработали невосприимчивость к ядам.— Что, что?.. — заикаясь, выговорила Ирана.— Вот именно, — уверенно сказал Жеан. — Видишь этот порошок? Я не сомневаюсь, что он возбуждает мужскую страсть, не сомневаюсь и в том, что к этому любовному напитку добавляли ничтожные дозы того яда, который убил Орнана де Ги. Ежедневно принимая его с вином, Гомело обезопасил себя от губительного действия этой отравы. Это и называется невосприимчивостью к ядам. Он никогда не подозревал, как его провели. Мясо кабанчика было отравлено на пути от кухни к пиршественному залу. И если Гомело не стало плохо после снятия пробы, значит, он спокойно мог вкушать этот яд… Абсолютно невинный, он поставил блюдо с мясом перед бароном.На лице Ираны появилась растерянность.— Господи! — в замешательстве произнесла она. — Ты прав. Все аптекари знают, что достаточно каждый день принимать мизерную дозу яда, и организм привыкнет к нему, обезопасив себя от его пагубных последствий.— Вот почему у Гомело был такой болезненный вид, — заключил Жеан. — Яд скрытно работал в нем, ухудшая здоровье. Отсюда и боли в желудке, причиной которых большей частью являлась борьба его организма, направленная на усвоение субстанции, поглощаемой им ежедневно, а он об этом и не знал.— Метод безупречен, — промолвила Ирана. — Но кто все это задумал?Жеан пожал плечами.— Тот, кто снабжал Жакотту эликсиром мужественности. Может, Ливия знает?Саксонка отрицательно качнула головой.— Нет, — сказала она. — Жакотта была очень скрытной, наверное, потому, что боялась, как бы у нее не увели ее великого человека.— Если ты все правильно рассудил, — заметила Ирана, — то это означает, что Гомело полностью невиновен в преступлении, в котором его обвиняют. Следует вести расследование в другом месте: допросить слугу, принесшего блюдо с мясом из кухни.— Прежде чем поставить в известность Дориуса, — подчеркнул Жеан, — нужно достать результаты анализа этого порошка. Кто за это возьмется?— Есть в городе один алхимик, — подумав, высказала предположение Ливия. — Его зовут Эфраим, живет он на улице Иудеев. Он здорово разбирается в разных смесях. Научился этому на Востоке. Мы иногда ходим к нему за советом, когда внизу у нас что-то болит.— Проводи нас, — попросил проводник. — Если он подтвердит мою догадку, мы сможем добиться освобождения Гомело до восхода солнца.Завернувшись в плащи, они покинули таверну до прихода сержанта ночного дозора, явившегося только за тем, чтобы констатировать смерть Жакотты. Поскольку скончалась девушка легкого поведения, дело не будет долгим, но Жеан с Ираной не хотели, чтобы обнаружилось их присутствие в местах преступления.На улицах все еще читали псалмы, жгли благовония. На вывесках многих лавочек понавешали собак, на спинах которых черной краской было начертано имя Гомело. Несчастные животные раскачивались на ветру, их языки свисали на всю длину. Некоторые были даже кастрированы.— Плохи дела, — буркнула Ирана под своим капюшоном.Вот и улица Иудеев. Ливия условным знаком постучала кулаком по деревянному ставню. После долгой возни с засовами дверь открыли, и Ливия вступила в переговоры. Старик с длинными седыми волосами, с черной ермолкой на голове пригласил их войти.— Прошу прощения, — сказал он, — но эта ночь — ночь злосчастья для моего народа. Еще немного, и нас обвинят в изготовлении яда, убившего барона. К этому мы привыкли. А что желаете вы?Жеан поставил глиняный горшочек на прилавок и объяснил цель их визита. Лицо старика перекосилось от страха.— Вы подвергаете меня большому риску, мессир рыцарь, — забормотал он. — Если в эту секунду вышибут дверь моей лавочки и увидят это снадобье, меня сразу обвинят в его изготовлении.Он был так испуган, что только с большим трудом удалось его уговорить. Дав согласие, старик удалился в свою лабораторию, заставленную ретортами и перегонными кубами, чтобы определить природу порошка, найденного в сундуке Жакотты.Ирана, Жеан и Ливия остались в темной лавочке, где не горела ни одна свеча; их окружало нагромождение стеклянной посуды, непонятных инструментов, слабо различимых в темноте. Ожидание тянулось долго.Из каморки Эфраима распространялся зловонный запах. Наконец старик вышел из своего логова.— Вы не ошиблись, — тихо промолвил он. — Этот препарат состоит из шпанской мушки, высушенной и растертой. Он обладает способностью сильно возбуждать половые органы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24