- Он опять булькнул, очень довольный своей шуткой. - Да и врача подметем.
- Погодите! Его-то за что? Ведь ясно, что он не оборотень!
- Ну, во-первых, не очень это и ясно. Твои доводы в пользу его невиновности слабее прочих твоих заключений. Здесь ты натяжечки допустил, в отличие от остального. А во-вторых, мы тут его дело как следует подняли...
- И?
- И оказывается, отец-то у него был преподавателем в привилегированной гимназии, где училась самая что ни на есть белая косточка. И преподавал он не какую-нибудь математику или русский - богословие. А потом, и сам он штучка хорошая. Говорил он тебе, что иностранные языки знает?
- Сказал, чуть-чуть знает немецкий.
- Как же, чуть-чуть! Он знает отлично немецкий, английский и - похуже французский. Где их выучил, не указывается. Думаю, набрался он всего этого у тех самых врагов народа, которых мы еще в тридцать четвертом разоблачили. Чувствуешь, какие связи налаживаются? И зачем, скажи, ему - образованному человеку, хорошему специалисту - сбегать в глухое захолустье, в такой район, как наш, где находятся склады правительственного назначения? Улавливаешь?
- Улавливаю. - Моя мысль вдруг заработала необыкновенно четко. - Вот что, мне все равно надо его навестить, узнать о результатах поездки в Москву. Я прямо сейчас к нему выйду и просижу у него до вашего прибытия, чтоб он не сумел что-нибудь выкинуть. Прислежу за ним.
- Молодец, - одобрил оперуполномоченный. - Верно понимаешь свой долг. Действуй! И он повесил трубку.
Я постоял у телефона, прикидывая расклад по времени. Сигнал о затевавшемся самосуде над инвалидом я получил немного раньше десяти. Врач простился со мной и отбыл в Москву приблизительно в половине двенадцатого, немного позже. Сейчас около семи. В общем, пять часов выходит. Пяти часов ему, пожалуй, должно было хватить на все дела. Значит, он вот-вот будет, если уже не вернулся. Домой сразу пойдет или сперва ко мне заглянет? Может, сначала ко мне, а может, забежит домой на пять минут перекусить. В любом случае он скоро будет здесь, и имеет ли мне смысл к нему идти? Арестовывать его придут не раньше девяти, а может, и в одиннадцать-двенадцать. Во-первых, с арестами только попоздней выезжают, как правило. Во-вторых, с него не начнут, зная, что он мог еще и из Москвы не вернуться и что я за ним приглядываю. Начнут с других. За ним могут и в три-четыре ночи пожаловать! А мне, значит, торчи у него все это время? Ничего не поделаешь... Выходит, в любом случае несколько часов есть? А мне-то не больше часа и надо. Рискнем! Сон, только что мне приснившийся, никак от меня не отлипал, словно пиявкой присосался к мозгам. Больше всего меня подавляло, что он как бы высвободил нечто, смутно бродившее в моем воображении, неуловимо важное и не желавшее становиться в стройный ряд со всем другим.
Словно дымный шлейф волочился вслед за моими мыслями. Я тряхнул головой, закрыл глаза. А когда открыл - врач стоял передо мной. Явно был прямо с дороги. Я даже не удивился.
- Нашли все, что надо? - спросил я.
- Нашел. Давайте присядем, я вам расскажу.
- Погодите немного. - Я сходил за шинелью, взял врача под локоток, и мы вместе вышли из домика. - Я врача домой провожу, - сказал я дежурному. Может, и задержусь у него. Не знаю, насколько. Если что-нибудь важное - я там.
Но едва мы свернули за угол, я повел его не к его дому, а к железнодорожным путям, держа путь на кладбище.
- Куда вы меня ведете? - удивился он. - И почему вы такой мрачный?
- Времени у нас мало, - проговорил я. - И сон мне дурной приснился... Вот вы, небось, изучали, что такое сны с научной точки зрения?
- Немножко. Это не моя специальность, - удивился он. - Если вкратце, сны - это искаженное отображение нашей реальной жизни. Наших мыслей, желаний... Сны всякие бывают. Не помню, кто сказал, что у талантливых людей и сны талантливые.
- То есть?
- А почему вас это так интересует?
- Так... Из любопытства. Но вполне обоснованного.
- Ну, что ж... Талантливые люди часто видели во сне решение долго мучившей их проблемы. Понимаете, их поиск продолжался и во сне, где они оставались со своей проблемой один на один, безо всего отвлекающего, и все внезапно вставало на свои места. Есть несколько гениальных стихотворений, которые их творцы увидели во сне. Сну мы обязаны и некоторыми замечательными научными открытиями. Например, Менделеев свою периодическую таблицу увидел во сне. До этого он долго размышлял над периодичностью химических элементов, пробовал подойти к ней и так и эдак, но все время возникала какая-нибудь закавыка. А когда он уснул, все им наработанное и накопленное как бы само собой сложилось в правильный ответ. Он вскочил и записал свою таблицу.
- Вот это мне и хотелось знать, - сказал я. - Может, в этом все и дело. А теперь рассказывайте, что вы в Москве нашли.
- Все подтвердилось. Блаженный, обитающий в больничном сарайчике, действительно один из Маугли, пойманный в Западной Африке и доставленный в Берлин в 1928 году. Сначала его пытались приучить к человеческому обществу, но все попытки провалились, хотя он и начал понимать человеческую речь и выучил несколько самых простых и обиходных немецких слов. Во время войны о нем, конечно, ничего не слышали - последние сведения относятся к сороковому году. После войны наши специалисты, занимающиеся проблемами мозга и человеческой психики, послали разок запрос в Берлин - узнать, что с ним сталось. Ответ долго не приходил, потом пришел: нигде его найти не могут, видно, пропал при взятии Берлина - скорей всего, погиб.
- Что-нибудь еще?
- Да, меня вот о чем предупредили: его реакции могут очень напоминать волчьи. В необычной, пугающей обстановке он может сперва растеряться и присмиреть, но не исключена и яростная агрессия - как реакция самозащиты. Вспышки такой агрессии могут случаться редко, но любая мелочь, которой мы и внимания не придаем, способна их спровоцировать. И тогда его нельзя судить по людским законам: надо понимать, что он действует как обороняющийся зверь. Вспышка агрессии может последовать и после периода адаптации, когда чужое окружение уже не настолько его подавляет, чтобы страх совсем оцепенил. В то же время, после стольких лет общения с людьми он должен быть совсем ручным. Но шок, пережитый им из-за войны, несравним с шоком, который испытываем мы, люди. Мы знаем, что происходит, а он - нет. Для него выстрелы, взрывы, горящие здания - все равно что земля и небо, которые вдруг разверзлись по непонятной причине. В нем - особая смесь психики: высшего примата и волчьей, и его психика может быть ущемлена и выворочена теперь самым неожиданным образом. Очень вероятно, что он после пережитого шока до конца дней своих останется очень тихим и робким. Но не менее вероятно, что смирение и робость вдруг взорвутся в нем, и детонатором может стать что угодно, понимаете? Ну, словом, по-людски говоря, он психопат, готовый сорваться в любой момент. Не исключено, что сама привычка к человеческому обществу может сыграть отрицательную роль.
- Как это?
- Вы ведь знаете, что после войны появились стаи бездомных собак, верно? И что они опасней волков, потому что легче и охотней нападают на людей? Дело в том, что эти одичавшие собаки росли рядом с людьми, и у них нет того страха перед человеком, который есть у каждого дикого зверя. Волк нападет на человека только в крайнем пределе голода или будучи окончательно загнанным в угол. Вплоть до этого он будет изо всех сил избегать встречи с нами. Так будет осторожен, что ты в двух шагах от него пройдешь и не заметишь. Собаки же, напротив, кидаются на людей почем зря. Так вот, наш Маугли - в некотором смысле одичавшая собака.
- И вы думаете в связи с этим, что?..
- Не знаю, что и думать. Как он может быть оборотнем, если все эти месяцы он сидел, словно пришибленный, в своем сарайчике, и дальше двух шагов за ограду больничного двора вообще не выходил? Но, впрочем, ночью я сплю, и... И этот волчий вой - разве он не должен был его будоражить, звать к себе? Вы видели его прошлой ночью. Он явно искал волка. Опять-таки вполне возможно, он вышел в первый раз. Но тогда это означает, что его шок начинает проходить - или, скорее, его поступки под воздействием шока начинают приобретать другое направление... Какое? Вот что меня тревожит. Не прошлое, а будущее, так сказать.
- Понимаю... - проворчал я. - Ну, вот мы и пришли.
Мы были уже у кладбища. Я подвел врача к могиле.
- Помогите мне отворотить плиту, - сказал я.
Плиту мы совместными усилиями отворотили на удивление легко. На этот раз я запасся фонариком, и мы могли разглядеть все в подробностях.
- Аккуратно земля вынута. И довольно давно уже, - сказал я. - Вполне может быть, это один из тайников непутевого сторожа - брата нашего Коли-инвалида.
- Откуда вы знали, что волк будет здесь? - воскликнул врач.
- Так, догадка забрезжила. Как раз во сне. Ну, что скажете?
- Скажу, что это не волк, а волчица, - ответил врач, взяв у меня фонарик и опустившись на колени у могилы. - И волчица, совсем недавно родившая. Все, как положено. И смех, и грех...
- Когда? Когда она родила?
- Я не специалист. Но помощь при извлечении щенков мне здесь раза два оказывать доводилось. И сук наблюдать. Так я бы сказал... - Он ощупывал окоченелый труп волчицы в поисках каких-то своих примет и признаков. - Я бы сказал, родила она не больше двух дней назад. Но я могу очень крупно ошибаться... Погодите, тут еще что-то есть! - Он вытащил плоский сверток, обмотанный в прорезиненную ткань, и протянул мне. Я развернул материю и увидел внутри сторожевую книгу.
- Вот, кажется, все и становится на свои места, - заметил я. - Теперь я хоть знаю, что спешить мне некуда, - пусть этот тип шарит по всем комнатам барской усадьбы.
Я убрал журнальчик себе под рубашку, засунув под пояс.
- Закрываем могилу, - сказал я. - Все ясно.
Мы водрузили плиту на место.
- Как же вы догадались, что подстреленная вами волчица - в этой могиле? - спросил врач.
- Не знаю. Я понимал, что дохлого волка тот тип далеко не утащит, схоронит где-нибудь поблизости. И, видно, тренированным глазом подметил какую-то странность, связанную с плитой: тонкую полоску незаснеженной земли, будто ее сдвигали, или что-нибудь в этом роде. Но это у меня скользнуло и проехало, мысль за это не зацепилась, проскочила мимо. А сон вытащил передо мной эту странность - и меня осенило... Вот чего не могу понять - почему во сне мне волчата привиделись? Какая зацепка могла сработать? Да, точно! Я ломал голову, почему владельцу волка так необходимо было спрятать его от всех. Спрятать или спасти, выходит, - я не знал. И мелькнула мысль: а может, он не о самом волке заботится, а о волчьем потомстве, которое без волка не выживет? Может, это не волк, а беременная или кормящая волчица? И владельцу ее приплод важен? Но мысль эта была настолько мимолетной, что сразу растворилась и угасла. Напрочь о ней забыл, не успев додумать. А именно она-то и вылезла во сне, оттеснив все прочие соображения и став самой реальной и вероятной. Проснувшись, я над ней посмеялся, но сейчас нисколько не удивился, обнаружив кормящую волчицу. Был уже, так сказать, морально подготовлен. До чего причудливо, а?
- Самое странное в этом деле, - сказал врач, - что кормящая волчица очень редко бросает свой выводок, только по крайней необходимости... - Он помолчал и добавил: - Да, двух-трехдневные щенки без матери вряд ли выживут. Выкормить их будет сложно.
- Странный район, - сказал я. - Напрочь спятивший. Кунсткамера, да и только. И вообще...
- Что "вообще"? - спросил врач - так, рассеянно, чтобы поддержать разговор.
- И вообще, люди тут ненатуральные. Взять вот хоть вас...
Врач резко обернулся:
- Что вы имеете в виду?
- А то имею в виду, что можно по пальцам минуты пересчитать, когда вы при мне были самим собой. Все время роли пытались играть, то одну, то другую, и все не очень вам подходящие...
- Вы меня в чем-то подозреваете?
- Да нет, я-то знаю, что вы ни в чем не виновны, - вздохнул я. - Но если бы я с самого начала увидел вас таким, какой вы есть, то, может, и не втянул бы в эту историю... Близко вам нельзя было к делу об оборотне подходить... То неожиданные знания в вас обнаруживаются, то вы нарочито настырно предполагаете тут диверсию, то вы от разговора о врагах народа мигом увиливаете... Кстати. Ваше выступленьице о юродивых на Руси, как их воспринимают и как к ним относятся, навело меня на мысль, что вы, наверное, интересуетесь проблемами массового внушения и массового психоза. Уж больно точно вы высказались, как поставить стенку любым подозрениям на счет кого-то... Не на свой ли счет, подумалось мне? А вы сразу же насчет суеверий хмыкнули, закрыв тему. Вот я и подумал тогда, грешным делом, не можете ли вы знание таких механизмов использовать, чтобы...
- Чтобы быть неуловимым оборотнем? - хмуро спросил врач.
- Навроде того. Но я быстро понял, что не прав. Одно меня занимало: зачем вы, человек образованный и врач хороший, - хорошего врача по первому движению узнаешь - забрались в эту глушь, в это дикое место, несовместимое ни с вашей квалификации, ни с вашими способностями?.. Но это мне объяснили, даже спрашивать не пришлось. Один только вопросец у меня остался. Ответите на него?
- Почему не ответить, если смогу? - равнодушно как-то проговорил врач. - Если и было что скрывать, то теперь совсем нечего.
- Так вот... Как вас, запамятовал...
- Голощеков, Игорь Алексеевич.
- Так вот, Игорь Алексеевич, я спорить готов, что возьми кого угодно в округе - каждый что-нибудь со складов уворовал. Вам шмотье и безделушки всякие, и даже консервы - ни к чему, вы на них не польститесь. Но ведь что-то вы себе по душе на складах нашли, верно?
- Верно, нашел, - согласился врач. - Я...
- Дайте мне самому догадаться, - прервал я его. - Вы на склад с книжками набрели. В точку?
- Да. В точку.
- Эх, Игорь Алексеевич, Игорь Алексеевич, лучше бы вы консервы воровали...
- Почему? - Он задал вопрос без интереса, словно заранее зная ответ. Ведь книжки в дар от союзников пришли, значит...
- Ничего это не значит. То есть значит, да не то. Вы не задумывались, почему эти книжки народу не раздали? Потому что вредные они все, антисоветские, и засланы к нам с провокационной целью. А вы их начитались.
- А я решил, что о них просто забыли.
- Просто так ничего не бывает. Во всем расчет есть.
- Выходит, и в покинутой трофейной коллекции оружия расчет есть, и в складах, отданных на разграбление, и в лошадях бесхозных, и во многом другом? Может, включая и оборотня? Как вы там говорили: "Оборотень единственный, кто здесь порядок поддерживает", так?
- Ни о чем меня не спрашивайте, - ответил я. - Во-первых, я сам точных ответов не знаю; во-вторых, мало ли что вы на допросах выложите, потянув меня за собой... И самое-то обидное - в том, что грозу на вас навлек я, пытаясь представить доказательства вашей невиновности - ну, что вы оборотнем не являетесь...
- Понимаю, - сказал врач. - Как бы "засветили" меня. Да, я знаю, что "сын за отца не отвечает", но я ведь прекрасно понимаю, что официально с меня не за отца спросят ответ, а по какому-то другому обвинению. Оборотень так оборотень... Я один такой?
- Нет, еще шесть человек компанию вам составят. Но я этого не говорил.
- Так что, может, меня еще и выпустят, после отсева? - усмехнулся врач.
- Надеюсь, - ответил я.
Мы подошли к больнице.
- Заглянем напоследок в сарайчик? - предложил врач. - Проверим наши выводы.
- Конечно, заглянем, - согласился я.
Юродивый спал на своей куче соломы. При свете фонарика он встрепенулся и сел, моргая. Врач обратился к нему по-немецки. Наш Тарзан недоуменно и обрадованно воззрился на врача, а потом залопотал что-то свое, прискуливая и порыкивая.
- Что он говорит? - спросил я.
- Не очень пойму. Похоже на "тринкен", словно ему пить хочется. Речь у него нечленораздельна. Во всяком случае, вы правы. Тот самый это берлинский волчий человек. Но ваша правота и наше знание - они уже ничего не меняют. Сейчас свежей воды ему принесу, и в дом зайдем.
Когда мы оказались в комнате врача, он вытащил бутыль, в которой спирта оставалось чуть больше чем на треть, и доверху дополнил ее водой. Потом как и вчера, нарезал хлеба и лука.
- Хоть выпьем, чтобы ждать не скучно было, - сказал он. - Не пропадать же добру. Вы ведь теперь со мной до конца пробудете?
- Да. Не могу иначе. - Я слегка пожал плечами.
- "Их штее хир, их каннт нихт андерс" - процитировал врач. - Слова Лютера: "Я здесь стою и не могу иначе".
Вот теперь я видел его таким, какой он есть, - спокойным, подтянутым, чуть меланхоличным - и даже не от ожидания ареста, а от некоего общего меланхолического склада души.
Когда мы приняли по первому стопарику, он встал, открыл стоявший в углу сундук и вытащив оттуда стопку книг и бумаг, перенес на стол.
- Вот все мое антисоветское добро, - сказал он.
- Все книги не по-нашенски, - заметил я.
- Все по-английски. Я специально только на языке брал. Вот книга, которую я давно мечтал прочесть.
1 2 3 4 5 6 7 8