Сам видишь, бревна толстые, окон нет, дверь всего одна и хорошо запирается, деться им некуда. Так что не вздумай меня надуть! Я у тебя из машины сейчас запасную канистру с бензином заберу, заранее в предбаннике разолью бензин, чтобы оставалось лишь спичку бросить, если ты меня, падла, крутануть вздумаешь. К тому же, скоро Колюха вернётся, так что у нас будет четыре глаза, бдительности не потеряем. Сколько тебе надо времени, чтобы все принести?
— Часов восемь, не меньше, — сказал Гришка. — Сам понимаешь, до тайников добираться, да ещё вскрывать их…
— Ну, насчёт этого ты мне мозги не пудри! Шесть часов, не больше!
— Так ведь темно будет…
— Вот и хорошо, что темно.
— Так как же ты вовремя в темноте распознаешь, что я — это я?
— По машине. А ещё… Ну, времени спичку бросить мне всегда хватит, если я увижу, что пришёл не ты!
— Годится, — сказал Гришка. — Но одно условие. Мало ли почему я опоздать могу. Я тебе обещаю, что приеду, не через шесть часов, так через семь, если где-то проблемы возникнут. Но если приеду и увижу, что баня горит — развернусь и укачу, только меня и видели. В жизни ничего не получишь, кроме того распятия, которое уже у тебя.
— Ты мне условия ставишь?.. — нахмурился бандит.
— В данном случае, ставлю. И ещё одно. Если на это условие пойдёшь, я тебе и все мои личные сбережения отдам.
— Сколько у тебя?
— Не много. Но и не мало. Тридцать пять тысяч новыми.
Бандит задумался.
— Ладно, идёт, — сказал он. — Посиди пока с другими, пока я из твоей машины канистру достану. Через десять минут приду за тобой.
Он захлопнул и запер дверь.
— Ах, Иван, Иван! — вздохнул Гришка. — Как же ты меня объегорил?..
— Я слышал, как ты с Алексеем Николаевичем договариваешься, что обманешь меня и передашь ему, чтоб я за тобой не увязался, и я… — но договорить я не смог. Я просто расплакался. Я знаю, что мальчишкам плакать не положено, но тут я разревелся, и все тут. А отец обнял меня и погладил по голове.
— Ничего, Ванька, — сказал он, спокойно так и уверенно. — Ничего, не бойся. Прорвёмся.
Глава ВОСЬМАЯ. ВОПРОСЫ И ДОГАДКИ
Мы с Мишей добрались до нашего дома. Во-первых, это было ближайшее от мыска место, где имелся телефон. А во-вторых, Мише надо было как следует просохнуть: он и так больше двух часов промотался на морозе с насквозь промокшими ногами.
— Что случилось? — спросила мама, увидев в дверях меня и Мишу. Топа остался во дворе. Он не очень любил заходить в дом, даже зимой, на улице он чувствовал себя вольготней. Разве что, на кухню просачивался с удовольствием, да и то спешил уйти, получив все вкусные кусочки, которые могли ему перепасть.
— Мише надо переодеться и высушить ботинки, — сказал я. — А отец с Ванькой ещё не появлялись?
— Нет, — ответила мама. — Но, вроде, и рановато ещё. Я не удивлюсь, если они вернутся к самому наступлению темноты, у отца ведь дел в заповеднике по горло… Михаил Дмитриевич, снимайте свои мокроступы, а я сейчас найду вам шерстяные носки и водки принесу, ноги растереть… А то ведь так и воспаление лёгких схватить недолго…
— Ну, водку лучше вовнутрь, — отшутился Миша, снимая ботинки. — Скажите, а откуда можно позвонить? А то мы с Борисом так закатались на «Буране», встретившись на маяке, что я о всех делах забыл. Сейчас надо срочно выяснять, что происходит… То есть, происходило, пока меня не было.
— Телефон вон там, в гостиной, — показала мама.
— Очень хорошо, я сразу и позвоню.
— А я тебе помогу всё приготовить, — предложил я маме.
Пока мама искала шерстяные носки потолще и готовила горячий чай, а я резал хлеб и ветчину из дикой кабанятины, Миша вполголоса говорил по телефону. Я понял, он старается говорить потише, чтобы мама не услышала лишнего и не встревожилась.
Когда мы вошли в гостиную, мама — с шерстяными носками, а я — с подносиком, на котором было все собрано, Миша уже положил трубку, и вид у него был озабоченный.
— Что случилось? — спросила мама. — Какие-нибудь неприятности?
— Да так, — ответил Миша. — Текучка. Сами знаете, наши служебные дела никогда особенно приятными не бывают… Если только в звании не повышают или премию не дают.
Он охотно растёр ноги водкой — хотя одну рюмочку всё же принял во внутрь — и с удовольствием влез в шерстяные носки.
— Носки из Топиной шерсти, — сообщила мама. — Вы знаете, говорят ведь, что собачья шерсть — самая тёплая и полезная, от тысячи болезней помогает.
— Я это чувствую, — улыбнулся Миша. — То есть, прямо ощущаю, как от этих носков по телу разливаются сила и здоровье. Ну, Топа — такой замечательный пёс, что у него всё должно быть целебным.
— А ваши ботинки очень быстро высохнут на печке, — сказала мама. — Буквально за полчаса.
— Вот и хорошо, — сказал Миша. — Значит, есть повод ещё полчаса отдыхать и ничего не делать. Может, в шахматы сыграем? — обратился он ко мне.
— Давайте!
И я достал шахматы с полки под телевизором.
— А я вам горячего чаю подам, чтоб вы уж прогрелись окончательно, — сказала мама, удаляясь на кухню.
— Что-нибудь стряслось? — спросил я, едва мама исчезла за дверью.
— Будем надеяться, что нет… — задумчиво ответил Миша. — Я готов взять себе чёрные фигуры, порядок… Но вещи происходят странные. Буквально через пять минут после того, как мы с тобой доставили Петько и уехали, звонил Алексей Николаевич. Рад был узнать, разумеется, что Петько взят, но хотел переговорить только со мной лично. Услышав сейчас об этом, я немедленно перезвонил ему. И вот что он мне рассказал. Некоторое время назад ему позвонил Григорий Торбышев, поинтересовался, правда ли, что Петько и Скрипицын сбежали из лагеря. Точнее, он выразился как-то иначе, несколько странно, типа того, что прав ли он в своих догадках, что Петько и Скрипицын бежали из лагеря. Алексей Николаевич, ответил, что, да, прав, и тогда Торбышев сообщил ему, что, по его предположениям, они прячутся в заповеднике, в одном из гостевых комплексов…
— Значит, они с Ванькой так же прочитали следы, как и мы! — не выдержал я.
— Значит, так, — согласился Миша. — Но ты ходи, ходи… В общем, Торбышев был обеспокоен, потому что твой отец как раз отправился проверять заповедник, оставив ему своего младшего сына — то есть, твоего брата Ваньку. Торбышев сказал, что обманет Ваньку, заперев его в своём доме, ключ оставит под крыльцом, и пусть кто-нибудь из милиции побыстрее заберёт Ваньку и доставит домой, потому что находиться в доме Торбышева Ваньке тоже не безопасно — беглецы могут пожаловать туда, по старой памяти, чтобы счёты свести… А сам Торбышев отправляется в заповедник, подстраховать твоего отца, и очень просит Алексея Николаевича не предпринимать никаких резких шагов, никому не рассказывать об этом разговоре и ничего не затевать, пока не переговорит с отцом Василием, потому что отец Василий может рассказать ему нечто важное, и только после этого Алексей Николаевич поймёт, как нужно действовать. А так, можно, мол, только навредить. Алексей Николаевич сразу перезвонил отцу Василию — и узнал, что отец Василий в двухдневной отлучке. После этого он решил лично съездить за Ванькой, и поехал, прихватив трёх оперативников, которых решил оставить в засаде в Гришкином доме, на случай, если Петько и Скрипицын на самом деле туда пожалуют. Они приехали туда — и Ваньки не нашли. А нашли чучелко из тряпья под одеялом на тахте у печки, Ванькины куртку, сапоги и шапку возле тахты, и Гришкин шкаф был весь перевернут, будто кто-то подбирал подходящие одежду и обувь… Ну, что ты обо всём этом думаешь?
— Я думаю… Ну, во-первых, я думаю, что Ванька каким-то образом раскусил Гришку и решил его перехитрить и отправиться в заповедник вместе с ним, на помощь отцу. Во-вторых, насколько я знаю моего братца, он, вероятней всего, спрятался в багажнике Гришкиной машины — если Гришка отправился на машине. То есть, я знаю ход его мыслей.
— Торбышев отправился на машине, да, — кивнул Миша. — И мне тоже пришло в голову, что девятилетний мальчишка может скорее всего спрятаться в багажнике. В общем, Алексей Николаевич решил, что в этих обстоятельствах он может нарушить слово, данное Гришке, и забить тревогу. Был счастлив узнать, что Петько взят, и что нам придётся иметь дело только со Скрипицыным. Мы с ним все обговорили, я отдал необходимые распоряжения, проведём совместную операцию по тщательному прочёсыванию заповедника. Как ты понимаешь, эту операцию надо провести очень аккуратно, без сучка и задоринки. Вот обсохну — и поеду возглавлять своих ребяток.
— А мне можно с тобой? — спросил я.
— Ни в коем случае! Ты соображаешь, о чём просишь? Хватит и того, что твой брат натворил!..
Я помолчал, обдумывая ход. Мне было заранее понятно, что мне откажут, и я только для порядка спросил — а вдруг проскочит? А отправляться самовольно и повторять Ванькины «подвиги» мне совсем не светило. Я уже представлял, как ему влетит, когда вся история закончится. Но, видно, они с Гришкой нашли что-то совсем интересное, раз мой брат так завёлся… Подумав немного и сделав ход, я сказал:
— А мне интересно, при чём тут отец Василий?
Миша пожал плечами.
— Я тоже об этом задумывался. Мне кажется, объяснение самое простое. Ведь распятие, из-за которого разгорелся весь сыр-бор — это церковная ценность, а отец Василий служил здесь уже во времена той истории…
— Хочешь сказать, Гришка украл крест по поручению отца Василия, чтобы он церкви, а не музею достался? — недоверчиво спросил я.
Миша рассмеялся.
— Нет, совсем нет. Для этого я слишком хорошо знаю отца Василия. Я имею в виду, раз речь шла о хищении церковной ценности, у отца Василия было к этому, конечно, особое отношение, и ему Торбышев рассказал, на исповеди, как всё было на самом деле. Рассказал даже то, о чём нам поведать не пожелал, и оставил ему какие-то доказательства правдивости своей истории. И договорился с ним, что, если жизнь припрёт, отец Василий нарушит тайну исповеди и докажет всем, что Торбышев не так виноват, как думают. Видно, есть в этой истории какой-то особый ключевой моментик, который объясняет все странности, и Торбышев считает, что без знания об этом ключевом моментике мы можем дров наломать. Но ситуация сложилась так, что сейчас не до ключевых моментиков, нам бы Скрипицына поскорей сграбастать, а уж потом будем разбираться, как и к чему там всё было.
Тут мама внесла чай, и мы примолкли, сделав вид, будто увлечены игрой. Но, честно говоря, мои мысли блуждали далеко от шахмат, да и Мишины, насколько я мог понять, тоже: столько «зевков» и ляпов, сколько мы совершали, хватило бы на десять партий! В итоге, выиграл я, а Мишины ботинки к этому времени уже полностью просохли, и он стал собираться. Мы проводили его до «Бурана», и когда мы вышли на крыльцо, уже стояли синеватые зимние сумерки, быстро густеющие. Можно было бы сказать, темнота уже пришла, но снежные и ледяные бескрайние пространства отсвечивали и искрились так, что о полной тьме говорить не приходилось. И небо сверкало звёздами, и всё вокруг было ясным и прозрачным, как только зимой бывает.
— Пять вечера уже, — обеспокоено заметила мама. — Куда же они запропастились?
— Да как будто вы их не знаете! — рассмеялся Миша. — Мало ли где они могли задержаться?
И уехал, показав мне поднятый кверху большой палец: мол, держись, ты молодец, и всё будет тип-топ, и со всеми тайнами мы разберёмся!
— Давай я обед разогрею на нас двоих, — сказала мама. — Наверно, и правда ждать их не имеет смысла. Небось, у Гришки застряли, обсуждают новую столярку для дома или что там ещё. А Гришка их накормит, он мужик хозяйственный.
Мы пообедали, и я пошёл в свою комнату. Там я взялся было за книгу, но как-то не читалось. На душе у меня было неспокойно, да и мысли разные в голову лезли, которые требовалось додумать.
Я знал, что Гришка любит возиться с нами и, если Ванька попросил его сыграть в «вора, который не вор», и для этого «отправиться в поход», то Гришка мог и потакнуть его фантазии.
Но почему они отправились именно к валунам? К месту, с которым в Гришкиной биографии явно что-то связано, раз возле этого места и Петько со Скрипицыным успели повертеться? Да, это место как-то связано с пропажей распятия, в котором все подозревали Гришку — и при этом сейчас Гришка сослался на отца Василия… Который может засвидетельствовать его невиновность? Но если Гришка невиновен — зачем ему нужно было так долго молчать, и только отцу Василию доверяться, под страшным секретом, под условием, что отец Василий только тогда заговорит, когда Гришку прижмёт?.. Может быть, мой братец попал в самую точку, и с этим распятием связана как раз такая история, когда Гришка оказался «вором, который не вор» — который украл это распятие для восстановления справедливости, и спрятал его, до поры, до времени? Чтобы вернуть потом, когда пыль уляжется, законному владельцу… А потому и отказался обращаться в «воровской суд», чтобы уладить конфликт с Петько и Скрипицыным — ведь обратись Гришка, и ему пришлось бы признаться, что распятие — у него, и «воровской суд» заставил бы его продать это распятие, чтобы оплатить «судебные издержки» — ну, там, часть прибыли от этой кражи внести в «воровской общак»… То есть, я не знал точно, как там у воров это делалось, только по книжкам мог судить, но, судя по книжкам и всяким рассказам по телевизору, я предполагал более-менее правильно… А как раз выдать распятие, продать его Гришка и не мог — он должен был со временем вручить его законному владельцу, да… Но ведь законный владелец — музей, так? А если Гришка считал, что это неправильно? Что, если распятие принадлежало церкви, то и должно ей принадлежать, и законным владельцем должен стать какой-нибудь храм — в первую очередь, храм отца Василия, как самый близкий ко взорванному монастырю?..
Нет, всё равно, дело выходило незаконным, криминальным, и отец Василий ни за что не согласился бы в нём участвовать…
Но, может, Гришка рассказал все отцу Василию не сразу, а через несколько лет?
Да, конечно, логичней предположить, что через несколько лет. Ведь в те времена, когда пропало распятие, в церковь мало кто ходил, а уж вор со стажем тем более в неё не захаживал. А вот лет шесть-семь назад, когда Гришка вернулся после последней отсидки, твёрдо настроенный исправиться и больше не воровать, народ как раз в церковь валом повалил… «Зная, что никому за это ничего не будет — наоборот, зачтётся», — как посмеивался отец (имея, кажется, в виду те времена, когда за хождение в церковь могли и с работы попереть, и вообще всякие неприятности устроить). И Гришка, поддавшись общему поветрию, пошёл к отцу Василию на исповедь…
…Да, на исповедь! Ведь тайну исповеди священник никогда не имеет права открывать, хоть в убийстве кто ему признайся! Вот Гришка ему и признался, что на самом деле произошло с распятием, а отец Василий до сих пор вынужден был молчать, если только сам Гришка не разрешит ему заговорить…
В общем, сегодня дело обстояло так, возвращаясь к началу. Ванька является к Гришке и сообщает ему… Да, говорит: я, мол, знаю, что ты — вор, который не вор, когда-то укравший что-то, чтобы справедливость восстановить, и теперь ты должен рассказать мне, как это было. С моего братца станется бухнуть такое! У Гришки, естественно, челюсть отваливается, а потом он решает отвезти Ваньку к валунам — к месту, как-то связанному с пропажей распятия и со всей остальной историей — и открыть ему часть тайны, в награду за сообразительность. Они приезжают к валунам, Гришка видит следы, которые могли оставить лишь бежавшие Петько со Скрипицыным — и бьёт тревогу…
Но почему Гришка считает, что опасно брать Петько и Скрипицына, не переговорив сначала с отцом Василием и не узнав от него какие-то важные вещи? «Ключевые моментики», как выразился Миша? Что такое страшное может произойти?
Нет, на этот вопрос я пока что ответа не найду. Хоть лопни, а не ухватишь, слишком многое мне не известно.
Я задумался так, что чуть башка не затрещала, пытаясь сообразить одно: какой же из вопросов — самый главный, где главная непонятность во всей этой истории?
Нет, во всём надо разобраться по порядку. «Систематизировать и схематизировать», как говорит отец. И мы с Ванькой, кстати, давно убедились, что, когда запишешь все вопросы в виде плана или чего-то подобного — многое мигом становится яснее.
Я сел за стол и начал писать на листе бумаги:
1. Больше пятидесяти лет назад: монастырь взрывают, церковную утварь развозят по запасникам музеев.
2. Приблизительно десять лет назад (или чуть больше): монастырские коллекции начинают доставать из запасников, чтобы выставить, как надо, а заодно проверить, все ли в порядке. При этом не досчитываются ценнейшего распятия. Подозрение падает на Гришку, но у Гришки алиби.
3. Петько и Скрипицын узнают, что распятие у Гришки, и пытаются вышибить из него это распятие.
Тут я подумал и написал на полях, напротив второго пункта:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
— Часов восемь, не меньше, — сказал Гришка. — Сам понимаешь, до тайников добираться, да ещё вскрывать их…
— Ну, насчёт этого ты мне мозги не пудри! Шесть часов, не больше!
— Так ведь темно будет…
— Вот и хорошо, что темно.
— Так как же ты вовремя в темноте распознаешь, что я — это я?
— По машине. А ещё… Ну, времени спичку бросить мне всегда хватит, если я увижу, что пришёл не ты!
— Годится, — сказал Гришка. — Но одно условие. Мало ли почему я опоздать могу. Я тебе обещаю, что приеду, не через шесть часов, так через семь, если где-то проблемы возникнут. Но если приеду и увижу, что баня горит — развернусь и укачу, только меня и видели. В жизни ничего не получишь, кроме того распятия, которое уже у тебя.
— Ты мне условия ставишь?.. — нахмурился бандит.
— В данном случае, ставлю. И ещё одно. Если на это условие пойдёшь, я тебе и все мои личные сбережения отдам.
— Сколько у тебя?
— Не много. Но и не мало. Тридцать пять тысяч новыми.
Бандит задумался.
— Ладно, идёт, — сказал он. — Посиди пока с другими, пока я из твоей машины канистру достану. Через десять минут приду за тобой.
Он захлопнул и запер дверь.
— Ах, Иван, Иван! — вздохнул Гришка. — Как же ты меня объегорил?..
— Я слышал, как ты с Алексеем Николаевичем договариваешься, что обманешь меня и передашь ему, чтоб я за тобой не увязался, и я… — но договорить я не смог. Я просто расплакался. Я знаю, что мальчишкам плакать не положено, но тут я разревелся, и все тут. А отец обнял меня и погладил по голове.
— Ничего, Ванька, — сказал он, спокойно так и уверенно. — Ничего, не бойся. Прорвёмся.
Глава ВОСЬМАЯ. ВОПРОСЫ И ДОГАДКИ
Мы с Мишей добрались до нашего дома. Во-первых, это было ближайшее от мыска место, где имелся телефон. А во-вторых, Мише надо было как следует просохнуть: он и так больше двух часов промотался на морозе с насквозь промокшими ногами.
— Что случилось? — спросила мама, увидев в дверях меня и Мишу. Топа остался во дворе. Он не очень любил заходить в дом, даже зимой, на улице он чувствовал себя вольготней. Разве что, на кухню просачивался с удовольствием, да и то спешил уйти, получив все вкусные кусочки, которые могли ему перепасть.
— Мише надо переодеться и высушить ботинки, — сказал я. — А отец с Ванькой ещё не появлялись?
— Нет, — ответила мама. — Но, вроде, и рановато ещё. Я не удивлюсь, если они вернутся к самому наступлению темноты, у отца ведь дел в заповеднике по горло… Михаил Дмитриевич, снимайте свои мокроступы, а я сейчас найду вам шерстяные носки и водки принесу, ноги растереть… А то ведь так и воспаление лёгких схватить недолго…
— Ну, водку лучше вовнутрь, — отшутился Миша, снимая ботинки. — Скажите, а откуда можно позвонить? А то мы с Борисом так закатались на «Буране», встретившись на маяке, что я о всех делах забыл. Сейчас надо срочно выяснять, что происходит… То есть, происходило, пока меня не было.
— Телефон вон там, в гостиной, — показала мама.
— Очень хорошо, я сразу и позвоню.
— А я тебе помогу всё приготовить, — предложил я маме.
Пока мама искала шерстяные носки потолще и готовила горячий чай, а я резал хлеб и ветчину из дикой кабанятины, Миша вполголоса говорил по телефону. Я понял, он старается говорить потише, чтобы мама не услышала лишнего и не встревожилась.
Когда мы вошли в гостиную, мама — с шерстяными носками, а я — с подносиком, на котором было все собрано, Миша уже положил трубку, и вид у него был озабоченный.
— Что случилось? — спросила мама. — Какие-нибудь неприятности?
— Да так, — ответил Миша. — Текучка. Сами знаете, наши служебные дела никогда особенно приятными не бывают… Если только в звании не повышают или премию не дают.
Он охотно растёр ноги водкой — хотя одну рюмочку всё же принял во внутрь — и с удовольствием влез в шерстяные носки.
— Носки из Топиной шерсти, — сообщила мама. — Вы знаете, говорят ведь, что собачья шерсть — самая тёплая и полезная, от тысячи болезней помогает.
— Я это чувствую, — улыбнулся Миша. — То есть, прямо ощущаю, как от этих носков по телу разливаются сила и здоровье. Ну, Топа — такой замечательный пёс, что у него всё должно быть целебным.
— А ваши ботинки очень быстро высохнут на печке, — сказала мама. — Буквально за полчаса.
— Вот и хорошо, — сказал Миша. — Значит, есть повод ещё полчаса отдыхать и ничего не делать. Может, в шахматы сыграем? — обратился он ко мне.
— Давайте!
И я достал шахматы с полки под телевизором.
— А я вам горячего чаю подам, чтоб вы уж прогрелись окончательно, — сказала мама, удаляясь на кухню.
— Что-нибудь стряслось? — спросил я, едва мама исчезла за дверью.
— Будем надеяться, что нет… — задумчиво ответил Миша. — Я готов взять себе чёрные фигуры, порядок… Но вещи происходят странные. Буквально через пять минут после того, как мы с тобой доставили Петько и уехали, звонил Алексей Николаевич. Рад был узнать, разумеется, что Петько взят, но хотел переговорить только со мной лично. Услышав сейчас об этом, я немедленно перезвонил ему. И вот что он мне рассказал. Некоторое время назад ему позвонил Григорий Торбышев, поинтересовался, правда ли, что Петько и Скрипицын сбежали из лагеря. Точнее, он выразился как-то иначе, несколько странно, типа того, что прав ли он в своих догадках, что Петько и Скрипицын бежали из лагеря. Алексей Николаевич, ответил, что, да, прав, и тогда Торбышев сообщил ему, что, по его предположениям, они прячутся в заповеднике, в одном из гостевых комплексов…
— Значит, они с Ванькой так же прочитали следы, как и мы! — не выдержал я.
— Значит, так, — согласился Миша. — Но ты ходи, ходи… В общем, Торбышев был обеспокоен, потому что твой отец как раз отправился проверять заповедник, оставив ему своего младшего сына — то есть, твоего брата Ваньку. Торбышев сказал, что обманет Ваньку, заперев его в своём доме, ключ оставит под крыльцом, и пусть кто-нибудь из милиции побыстрее заберёт Ваньку и доставит домой, потому что находиться в доме Торбышева Ваньке тоже не безопасно — беглецы могут пожаловать туда, по старой памяти, чтобы счёты свести… А сам Торбышев отправляется в заповедник, подстраховать твоего отца, и очень просит Алексея Николаевича не предпринимать никаких резких шагов, никому не рассказывать об этом разговоре и ничего не затевать, пока не переговорит с отцом Василием, потому что отец Василий может рассказать ему нечто важное, и только после этого Алексей Николаевич поймёт, как нужно действовать. А так, можно, мол, только навредить. Алексей Николаевич сразу перезвонил отцу Василию — и узнал, что отец Василий в двухдневной отлучке. После этого он решил лично съездить за Ванькой, и поехал, прихватив трёх оперативников, которых решил оставить в засаде в Гришкином доме, на случай, если Петько и Скрипицын на самом деле туда пожалуют. Они приехали туда — и Ваньки не нашли. А нашли чучелко из тряпья под одеялом на тахте у печки, Ванькины куртку, сапоги и шапку возле тахты, и Гришкин шкаф был весь перевернут, будто кто-то подбирал подходящие одежду и обувь… Ну, что ты обо всём этом думаешь?
— Я думаю… Ну, во-первых, я думаю, что Ванька каким-то образом раскусил Гришку и решил его перехитрить и отправиться в заповедник вместе с ним, на помощь отцу. Во-вторых, насколько я знаю моего братца, он, вероятней всего, спрятался в багажнике Гришкиной машины — если Гришка отправился на машине. То есть, я знаю ход его мыслей.
— Торбышев отправился на машине, да, — кивнул Миша. — И мне тоже пришло в голову, что девятилетний мальчишка может скорее всего спрятаться в багажнике. В общем, Алексей Николаевич решил, что в этих обстоятельствах он может нарушить слово, данное Гришке, и забить тревогу. Был счастлив узнать, что Петько взят, и что нам придётся иметь дело только со Скрипицыным. Мы с ним все обговорили, я отдал необходимые распоряжения, проведём совместную операцию по тщательному прочёсыванию заповедника. Как ты понимаешь, эту операцию надо провести очень аккуратно, без сучка и задоринки. Вот обсохну — и поеду возглавлять своих ребяток.
— А мне можно с тобой? — спросил я.
— Ни в коем случае! Ты соображаешь, о чём просишь? Хватит и того, что твой брат натворил!..
Я помолчал, обдумывая ход. Мне было заранее понятно, что мне откажут, и я только для порядка спросил — а вдруг проскочит? А отправляться самовольно и повторять Ванькины «подвиги» мне совсем не светило. Я уже представлял, как ему влетит, когда вся история закончится. Но, видно, они с Гришкой нашли что-то совсем интересное, раз мой брат так завёлся… Подумав немного и сделав ход, я сказал:
— А мне интересно, при чём тут отец Василий?
Миша пожал плечами.
— Я тоже об этом задумывался. Мне кажется, объяснение самое простое. Ведь распятие, из-за которого разгорелся весь сыр-бор — это церковная ценность, а отец Василий служил здесь уже во времена той истории…
— Хочешь сказать, Гришка украл крест по поручению отца Василия, чтобы он церкви, а не музею достался? — недоверчиво спросил я.
Миша рассмеялся.
— Нет, совсем нет. Для этого я слишком хорошо знаю отца Василия. Я имею в виду, раз речь шла о хищении церковной ценности, у отца Василия было к этому, конечно, особое отношение, и ему Торбышев рассказал, на исповеди, как всё было на самом деле. Рассказал даже то, о чём нам поведать не пожелал, и оставил ему какие-то доказательства правдивости своей истории. И договорился с ним, что, если жизнь припрёт, отец Василий нарушит тайну исповеди и докажет всем, что Торбышев не так виноват, как думают. Видно, есть в этой истории какой-то особый ключевой моментик, который объясняет все странности, и Торбышев считает, что без знания об этом ключевом моментике мы можем дров наломать. Но ситуация сложилась так, что сейчас не до ключевых моментиков, нам бы Скрипицына поскорей сграбастать, а уж потом будем разбираться, как и к чему там всё было.
Тут мама внесла чай, и мы примолкли, сделав вид, будто увлечены игрой. Но, честно говоря, мои мысли блуждали далеко от шахмат, да и Мишины, насколько я мог понять, тоже: столько «зевков» и ляпов, сколько мы совершали, хватило бы на десять партий! В итоге, выиграл я, а Мишины ботинки к этому времени уже полностью просохли, и он стал собираться. Мы проводили его до «Бурана», и когда мы вышли на крыльцо, уже стояли синеватые зимние сумерки, быстро густеющие. Можно было бы сказать, темнота уже пришла, но снежные и ледяные бескрайние пространства отсвечивали и искрились так, что о полной тьме говорить не приходилось. И небо сверкало звёздами, и всё вокруг было ясным и прозрачным, как только зимой бывает.
— Пять вечера уже, — обеспокоено заметила мама. — Куда же они запропастились?
— Да как будто вы их не знаете! — рассмеялся Миша. — Мало ли где они могли задержаться?
И уехал, показав мне поднятый кверху большой палец: мол, держись, ты молодец, и всё будет тип-топ, и со всеми тайнами мы разберёмся!
— Давай я обед разогрею на нас двоих, — сказала мама. — Наверно, и правда ждать их не имеет смысла. Небось, у Гришки застряли, обсуждают новую столярку для дома или что там ещё. А Гришка их накормит, он мужик хозяйственный.
Мы пообедали, и я пошёл в свою комнату. Там я взялся было за книгу, но как-то не читалось. На душе у меня было неспокойно, да и мысли разные в голову лезли, которые требовалось додумать.
Я знал, что Гришка любит возиться с нами и, если Ванька попросил его сыграть в «вора, который не вор», и для этого «отправиться в поход», то Гришка мог и потакнуть его фантазии.
Но почему они отправились именно к валунам? К месту, с которым в Гришкиной биографии явно что-то связано, раз возле этого места и Петько со Скрипицыным успели повертеться? Да, это место как-то связано с пропажей распятия, в котором все подозревали Гришку — и при этом сейчас Гришка сослался на отца Василия… Который может засвидетельствовать его невиновность? Но если Гришка невиновен — зачем ему нужно было так долго молчать, и только отцу Василию доверяться, под страшным секретом, под условием, что отец Василий только тогда заговорит, когда Гришку прижмёт?.. Может быть, мой братец попал в самую точку, и с этим распятием связана как раз такая история, когда Гришка оказался «вором, который не вор» — который украл это распятие для восстановления справедливости, и спрятал его, до поры, до времени? Чтобы вернуть потом, когда пыль уляжется, законному владельцу… А потому и отказался обращаться в «воровской суд», чтобы уладить конфликт с Петько и Скрипицыным — ведь обратись Гришка, и ему пришлось бы признаться, что распятие — у него, и «воровской суд» заставил бы его продать это распятие, чтобы оплатить «судебные издержки» — ну, там, часть прибыли от этой кражи внести в «воровской общак»… То есть, я не знал точно, как там у воров это делалось, только по книжкам мог судить, но, судя по книжкам и всяким рассказам по телевизору, я предполагал более-менее правильно… А как раз выдать распятие, продать его Гришка и не мог — он должен был со временем вручить его законному владельцу, да… Но ведь законный владелец — музей, так? А если Гришка считал, что это неправильно? Что, если распятие принадлежало церкви, то и должно ей принадлежать, и законным владельцем должен стать какой-нибудь храм — в первую очередь, храм отца Василия, как самый близкий ко взорванному монастырю?..
Нет, всё равно, дело выходило незаконным, криминальным, и отец Василий ни за что не согласился бы в нём участвовать…
Но, может, Гришка рассказал все отцу Василию не сразу, а через несколько лет?
Да, конечно, логичней предположить, что через несколько лет. Ведь в те времена, когда пропало распятие, в церковь мало кто ходил, а уж вор со стажем тем более в неё не захаживал. А вот лет шесть-семь назад, когда Гришка вернулся после последней отсидки, твёрдо настроенный исправиться и больше не воровать, народ как раз в церковь валом повалил… «Зная, что никому за это ничего не будет — наоборот, зачтётся», — как посмеивался отец (имея, кажется, в виду те времена, когда за хождение в церковь могли и с работы попереть, и вообще всякие неприятности устроить). И Гришка, поддавшись общему поветрию, пошёл к отцу Василию на исповедь…
…Да, на исповедь! Ведь тайну исповеди священник никогда не имеет права открывать, хоть в убийстве кто ему признайся! Вот Гришка ему и признался, что на самом деле произошло с распятием, а отец Василий до сих пор вынужден был молчать, если только сам Гришка не разрешит ему заговорить…
В общем, сегодня дело обстояло так, возвращаясь к началу. Ванька является к Гришке и сообщает ему… Да, говорит: я, мол, знаю, что ты — вор, который не вор, когда-то укравший что-то, чтобы справедливость восстановить, и теперь ты должен рассказать мне, как это было. С моего братца станется бухнуть такое! У Гришки, естественно, челюсть отваливается, а потом он решает отвезти Ваньку к валунам — к месту, как-то связанному с пропажей распятия и со всей остальной историей — и открыть ему часть тайны, в награду за сообразительность. Они приезжают к валунам, Гришка видит следы, которые могли оставить лишь бежавшие Петько со Скрипицыным — и бьёт тревогу…
Но почему Гришка считает, что опасно брать Петько и Скрипицына, не переговорив сначала с отцом Василием и не узнав от него какие-то важные вещи? «Ключевые моментики», как выразился Миша? Что такое страшное может произойти?
Нет, на этот вопрос я пока что ответа не найду. Хоть лопни, а не ухватишь, слишком многое мне не известно.
Я задумался так, что чуть башка не затрещала, пытаясь сообразить одно: какой же из вопросов — самый главный, где главная непонятность во всей этой истории?
Нет, во всём надо разобраться по порядку. «Систематизировать и схематизировать», как говорит отец. И мы с Ванькой, кстати, давно убедились, что, когда запишешь все вопросы в виде плана или чего-то подобного — многое мигом становится яснее.
Я сел за стол и начал писать на листе бумаги:
1. Больше пятидесяти лет назад: монастырь взрывают, церковную утварь развозят по запасникам музеев.
2. Приблизительно десять лет назад (или чуть больше): монастырские коллекции начинают доставать из запасников, чтобы выставить, как надо, а заодно проверить, все ли в порядке. При этом не досчитываются ценнейшего распятия. Подозрение падает на Гришку, но у Гришки алиби.
3. Петько и Скрипицын узнают, что распятие у Гришки, и пытаются вышибить из него это распятие.
Тут я подумал и написал на полях, напротив второго пункта:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14