– В голосе Феди было столько отчаяния, что Нюра не стала продолжать.
Матильда не обратила на эту сцену внимания. Она смотрела на противоположный корпус.
– В том подъезде? – переспросила она. – Черненькая такая? Красивая? Ее Оля Закатова зовут. – Матильда помолчала немного и добавила, вздохнув: – В тихом омуте черти водятся.
– Чего? – не понял Федя.
– Это в каком смысле – черти водятся? – спросила Нюра.
– Ну, вот в таком... Я вот недавно стихи поэта Лермонтова читала, и вот одно из них... ну прямо как будто Лермонтов его специально про Ольгу написал.
– А какие стихи-то? – спросила Нюра.
Матильда помолчала, припоминая, потом произнесла негромко, но с выражением:
– "Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла".
Услышав такое, брат и сестра несколько секунд смотрели друг на друга. Наконец Нюра нашла, что спросить:
– Ну а в чем эта злость-то ее заключается?
Матильда сначала грустно опустила длинные темные ресницы, потом подняла их и посмотрела большими глазами на Федю, на Нюру.
– В чем? Ну, вот скажите мне, пожалуйста: это хорошо, если она на незнакомого человека кидается и с ног его сбивает?
Брат и сестра опять переглянулись.
– А... а за что она его? – спросил наконец Федя.
– В том-то и дело, что ни за что, просто чтобы отчаянность показать. Приемы изучила, и вот... людей сбивает.
Красилины опять помолчали.
– Во, Федька, твоя интеллигенция! – заметила Нюра и снова обратилась к Матильде: – И много у вас таких?
Матильда грустно смотрела на асфальт у себя под ногами.
– Вообще тут все ребята у нас какие-то ужасно отчаянные. Просто до невозможности.
– И этот тоже? – спросила Нюра, кивнув куда-то в сторону.
Матильда взглянула в том направлении и увидела Мишу, который возвращался из булочной. Про Ольгу Матильда не врала, она лишь передавала то, что узнала из разговора Семы с Шуриком. Но сейчас перед ней стояли такие внимательные, такие заинтересованные слушатели, что она опять забыла о словах матери насчет психиатра.
– Он что, не лучше будет? – спросила Нюра.
– Лучше! – с сарказмом воскликнула Матильда. – Не смешите меня, пожалуйста!
– А он чего? – спросил Федя.
– А он... Ну, пусть он курит, пусть он водку пьет, но он ведь главное... – Что "главное", Матильда еще не придумала и умолкла, а потом и вовсе прикусила язык, уставившись на Огурцова.
Тот как раз проходил мимо. Миша все еще переживал разговор с Олей, он мечтал показать этой Закатовой, что не такой уж он "гладенький да умытенький", не такой пай-мальчик, как она считает. Одетый в летний тренировочный костюм, он шел теперь враскачку, отведя локти в стороны, как это делают тяжелоатлеты, подходя к штанге. Нижняя губа его была оттопырена, и он косился на Красилиных с таким видом, словно еле сдерживался, чтобы не дать кому-нибудь по шее.
"А ведь и в самом деле бандюга какой-то", – мелькнуло в голове Матильды.
– Матильда! – послышался крик Марии Даниловны.
– Чего-о?
– Я тебе велела со стола убрать, а ты опять лясы точишь.
– Иду-у! – Матильда направилась к своему подъезду и уже на ходу обернулась к Феде с Нюрой. – Я вам еще про самого главного не рассказала, про Тараскина. Вот это уж бандит так бандит настоящий.
– Во, Федька, твои "культурные"! – заметила Нюра, глядя вслед Огурцову.
Федя задумчиво пробормотал:
– Выходит, дед правильно говорил, что в больших городах преступность повышенная. – Он помолчал и высказал такое предположение: – А может, здесь у них просто мода такая: на взрослых ноль внимания и безобразничать всяко.
– Ну, а если мода, – энергично заговорила Нюра, – значит, мы у них будем в немодных ходить. Вот, мол, скажут, косолапые приехали! А тут еще мамка нас при всех телятами зовет. – Нюра сузила голубые глаза и сердито уставилась на брата. – А ты, Федька, и в самом деле не будь таким губошлепом. Давай побоевитей становись. А то как бы тебя твоя краля... вон которая на людей кидается... как бы она тебе самому не съездила.
– Нюрк!.. Ну, ты опять?!
– Вот те и опять! Стой здесь, сторожи. Тут небось ворья полно, а мы вещи так бросаем.
Нюра взяла еще два стула и понесла их наверх. Федя стоял, смотрел на Олин подъезд, и в ушах у него звучали слова Лермонтова: "Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла". Его сестра скоро вернулась.
– Федьк!.. Ты давай не тревожь родителей, не говори про здешнее население. Они и так беспокоятся, как мы тут адаптируемся.
– Ага. – Федя кивнул. – Это Евлампия мамку напугала.
Евлампией ребята звали их классную руководительницу Евлампию Андреевну. Когда Вера Семеновна прилетела за детьми, старая учительница долго пила с ней чай и все вздыхала о том, как ребятам, выросшим в тайге, будет трудно адаптироваться, то есть приспособиться к жизни в городе.
– Ничего! Садаптируемся, – процедила сквозь зубы Нюра. – Я тут кое-что сообразила. Ступай!
Теперь Федя ушел, а Нюра осталась при вещах. В это время снова появилась Матильда. О своем зароке она больше не вспоминала. Ей не терпелось поразить Нюру какой-нибудь ужасной историей про Лешу Тараскина. Но разговор принял несколько неожиданный для Матильды оборот. Когда она приблизилась к Нюре, та привалилась спиной к дверному косяку, скрестив на груди руки, и огорошила Матильду таким вопросом:
– Эй! Как тебя? Где тут поближе бутылёк купить?
– Что купить?
– Бутылёк. Ну, бутылку. Ты чо, не понимешь?
– А-а! – догадалась Матильда. Она объяснила Нюре, как пройти до магазина, потом спросила, благожелательно улыбаясь: – Ваши родители хотят сразу новоселье отпраздновать?
– При чем тут родители? – Нюра пожала плечами. – Это мы с братом. Привыкли с бичами... каждый день после школы.
– С кем? – переспросила Матильда.
– Ты что, про бичей не слыхала?
Матильда лишь похлопала ресницами да качнула головой, и Нюра поняла, что ей найдется чем козырнуть. Когда-то в их места ссылали так называемых тунеядцев – спившихся, потерявших человеческий облик людей, всячески уклонявшихся от труда. Впрочем, полностью избежать его им не удавалось, все-таки надо было на что-то жить, и они брались за случайную работу: где баржу разгрузить, где дрова напилить. Получив сколько-то денег, они начинали пьянствовать. Потом тунеядцев перестали присылать, вняв протестам местных жителей, но многие, уже присланные, там и остались. Оседали там и уголовники, отбывшие срок в местах заключения. Многие возвращались к честному труду, а некоторые сливались с тунеядцами. Вся эта публика именовалась бичами – так на морском жаргоне зовут матросов, которые праздно околачиваются на берегу. Как попало это словечко в самый центр Сибири – никто объяснить не мог.
И дед, и прадед Нюры и Феди были в свое время старателями, и ребята, конечно, наслушались рассказов о прежней жизни на приисках, с ее тяжелым трудом, пьяным разгулом и поножовщиной. Запомнили они и некоторые жаргонные выражения стародавних времен, так что у Нюры был довольно богатый репертуар для выступления перед Матильдой. Она объяснила последней, что такое бич, потом сузила глаза и добавила неторопливо и отчетливо:
– Только гляди не скажи родителям, что мы употребляем. А то, знаешь... Ангара все примет.
– Какая Ангара? – не поняла Матильда.
– Ну, не Ангара, так эта ваша... Москва-река.
Матильда помолчала, подумала и пришла к заключению: похоже, ей намекают, что она может очутиться в реке с камнем на шее. Но, не поверив собственным ушам, она все-таки решила уточнить:
– Я... Я немножко не понимаю...
– А че тут понимать? Тут и понимать нечего: будешь свистеть, мы с Федором тебя на мясо продадим.
Тут появился Федя. Брат и сестра забрали последние вещи и ушли, а Матильда медленно побрела по двору. Глаза ее были широко открыты, но ничего не видели. Никогда нигде, даже в самых страшных кинофильмах, она не слышала таких изощренных, таких леденящих душу угроз: "Москва-река все примет... Мы тебя на мясо продадим..."
Но вдруг снова мысль о странных совпадениях так поразила ее, что она остановилась. Нет, что же это получается? Она наврала, что Тараскин побывал в колонии, а по словам Шурика и Семки, он и в самом деле там побывал... Она придумала, что все ребята во дворе ужасно отчаянные, и вот вам, пожалуйста: Ольга с ее каратэ, а теперь эти... которые без бутылька не обходятся, не говоря уж о Демьяне, который дважды в милиции побывал... А вдруг все это не вранье? Вот мать говорит, что всякая там телепатия, всякие там ясновидящие – все это антинаучно. А вдруг мать ошибается и все это научно?! Тогда, значит, что же? Тогда выходит, что она, Матильда, обладает даром угадывать характеры и даже судьбы людей! Матильда помотала головой и сказала вслух:
– Нет!.. Нет, это с ума можно сойти!
Она круто повернулась и пошла к своему подъезду, чтобы сообщить матери о своем удивительном открытии, но постепенно шаги ее замедлились. Она поняла, что мать примет ее слова за очередное вранье, а что за этим последует, может угадать даже не ясновидящий. И Матильда решила пока воздержаться от разговора с матерью о своем открытии.
Вдруг она увидела, что во двор вышел Миша и сел на скамейку, где недавно сидела Ольга. Матильда походила по двору, с каждым кругом, будто незаметно для себя, приближаясь к Мише. Наконец она села на дальнем конце скамьи.
– Фу! – сказала она, оттянув двумя пальцами ткань тельняшки на груди и как бы обмахиваясь ею. – Духота какая!.. Должно быть, к вечеру гроза будет.
Миша ничего не ответил. Молча он достал из заднего кармана тренировочных брюк коробку спичек и только что купленную пачку сигарет, молча распечатал и закурил.
"Вот! А я что говорила?!" – подумала Матильда.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вечером того же дня в доме Тараскиных царила мрачная атмосфера. Впрочем, и до наступления вечера тут было невесело. Проводив Игоря Ивановича, Леша вернулся унылый. Антонина Егоровна понимала, что его расстроил разговор с отцом. Она внутренне негодовала на зятя, но не решалась нарушать угрюмое раздумье внука. Лишь один раз она не выдержала и воскликнула:
– Лешка! Ну не будь ты таким деревянным! Ну скажи ты мне, как тебе нравится твоя комната?
Леша окрысился на нее:
– Баба Тоня, ну что комната?! Комната как комната. Что тут особенного?
– Да ты что, не понимаешь?! Ведь это отдельная, ведь у тебя теперь, можно сказать, свой собственный кабинет!
Леша не ответил. Он закрылся в "собственном кабинете" и бродил из угла в угол. У него не выходила из головы сцена с мальчишками, отнявшими у него чемодан. Он не мог отвязаться от мысли, что, прояви он чуть больше решимости – и грабителям пришлось бы убраться не солоно хлебавши. Он с наслаждением представлял себе, как неожиданным ударом сбивает с ног старшего мальчишку, дает затрещину младшему и спокойно идет с чемоданом к поезду. Но потом Леше вспоминались другие случаи, когда он тоже проявлял растерянность и после этого вот так же мучился презрением к самому себе. Леша ходил по комнате, грыз ногти и думал: неужели это никогда не кончится?! Неужели он никогда не справится с собой, не станет другим?!
А к вечеру атмосфера в доме еще больше сгустилась. Бабушка перед самым ужином пошла в магазин, и, когда она вернулась, настроение у нее было похуже Лешиного.
Весь ужин прошел почти в молчании. Лишь изредка слышалось:
– Еще молока налить?
– Не хочу. Спасибо!
– Ну, уж доешь кашу-то. Не выкидывать же ее!
– Ладно. Доем.
Покончив с кашей, Леша встал, поблагодарил и собрался уйти к себе, как вдруг Антонина Егоровна сказала:
– Леша, сядь! Нам поговорить надо.
Леша снова сел напротив бабушки. Очень серьезно глядя на внука, Антонина Егоровна начала разговор.
– Я, Лешенька, понимаю, что тебе хотелось бы пожить хоть недельку в новой квартире, а потом уж – опять на дачу. Да и мне жалко расставаться с тобой. А все-таки я думаю, что тебе надо поскорей уехать отсюда. Завтра же.
– Почему, бабушка?
– Нехорошо тебе здесь будет, Леша.
– Да почему нехорошо?
– Общество для тебя очень уж неподходящее.
Леша рассердился:
– Бабушка! Ну что ты говоришь загадками! Говори прямо, в чем дело!
Антонина Егоровна обиженно поджала губы, помолчала, потом заговорила, уже более сухо:
– Хорошо. Я тебе все скажу. По дороге из магазина я встретилась с жилицей из нашего дома. Милая такая, простая русская женщина, мать двоих детей. Так вот, она жаловалась мне: младший сын, восьми лет, у нее ничего, а старший ей много седины в волосах прибавил. Ты представляешь, хулиган какой! Мальчишке двенадцать лет, а уже дважды в милиции побывал!
– Ну и что? – спросил Леша.
Антонина Егоровна подняла указательный палец.
– А вот слушай дальше. Его мать сказала мне: "Я, говорит, надеялась, что переедем в новый дом, и, может, здесь окажутся культурные, порядочные дети, и, может, они повлияют на моего охламона в лучшую сторону. И что же, говорит, оказалось? Переехала, говорит, в этот дом, и узнала: ни одного порядочного ребенка тут нет! Все, ну... выродки какие-то. Бандит на бандите сидит и бандитом погоняет".
Антонина Егоровна замолчала. Леша с нетерпением ждал, когда она снова заговорит. Теперь он слушал ее очень внимательно. Глядя на внука, бабушка постучала щепотью себе в грудь.
– Ты представляешь, Лешенька... Тут девочка одна живет... примерно твоего возраста... Я ее сама видела: красивая такая девочка, явно дочь интеллигентных родителей... И ты знаешь, какие номера она откалывает? Она может подойти на улице к незнакомому человеку и ни с того ни с сего каким-то особым ударом сбить его с ног. – Антонина Егоровна помолчала еще немножко. – Я понимаю, что это не простое хулиганство, это какая-то ненорма. Может, это у нее психопатия так проявляется, может, она припадкам каким-то подвержена, но я ведь вот к чему все это говорю: эта Оля – так, кажется, ее зовут, – она ведь ничуть не хуже других, которые здесь живут. Они все тут почти на одно лицо. Тут еще есть какой-то... то ли он приехал уже, то ли вот-вот приедет... так он недавно из колонии для этих... как их называют?
– Для несовершеннолетних? – подсказал Леша.
– Что-то вроде этого. Не помню точно. Но ведь, Леша, ты же сам понимаешь, что в такие места за просто так не направляют, это значит, что подросток серьезное преступление совершил, вплоть до грабежа, а может быть, вплоть до убийства даже.
Леша опять вскипел.
– Бабушка! Ну к чему ты мне все это говоришь?! Как будто я маленький или недоумок какой-то... Словом, совсем не разбираюсь в таких вещах!..
Антонина Егоровна протянула руку ближе к Леше и постучала пальцем по столу.
– Леша, ты не раздражайся, а выслушай меня. Я ведь это к чему говорю? Не может этого быть, чтобы в таком большом доме не оказалось порядочных детей. Большинство ребят сейчас на даче, в лагере, в походах каких-то... Это чистая случайность, что в доме сейчас собрались одни подонки. Вот я тебе и советую: уезжай ты завтра же в Голявино, а осенью съедется нормальная молодежь, и у тебя будет с кем общаться, с кем дружбу завести.
Антонина Егоровна опять умолкла. Молчал и Леша. Он понимал, что ему глупо оставаться здесь, пока его соседями по двору будут лишь нравственные уроды. И он бы согласился с бабушкой и уехал, если бы Антонина Егоровна не закончила свою речь такими словами:
– И мало того, Леша: тебе просто небезопасно будет оставаться одному среди этих молодых негодяев. Ты вот представь себе: пристанет к тебе этот... который из колонии... Ну... ну вот что ты станешь делать?!
Леша резко поднялся. Весь тяжелый разговор с отцом вспыхнул в его памяти, и он понял, что если последует наставлению бабушки, то снова окажется трусом.
– Баба Тоня! – сказал он громко. – Никуда я не уеду.
Антонина Егоровна долго во все глаза смотрела на внука после этого его заявления. Она не привыкла к такой категоричности.
– Леша... Лешенька! Это... это как же?
– А вот так! Не боюсь я никаких твоих подонков, психопатов, хулиганов, и этих... которые из колонии вернулись. Я остаюсь здесь.
– Леша! – повысила было голос Антонина Егоровна.
– Бабушка! – ответил Леша. – Давай кончим этот разговор. Спокойной ночи! Я спать хочу.
Он и в самом деле быстро улегся и потушил в своей комнате свет, чтобы Антонина Егоровна больше не донимала его, но спать, конечно, не мог. Зачем он так определенно заявил бабушке, что обязательно останется? Он мог бы сказать, что ничуть не боится здешних хулиганов, но ему просто не хочется торчать в душном городе, когда стоит такая чудесная августовская погода. А теперь? Если он завтра скажет бабушке, что согласен уехать, она поймет, что он вечером просто хорохорился перед ней, а на самом деле боится оставаться в этом доме. Бабушка еще вздумает написать отцу об обстановке, которая сложилась здесь, и о том, что ей удалось уговорить Лешу отбыть на дачу раньше намеченного срока, и отцу сразу станет ясно, что его сын опять струсил. Тут Лешу охватывала злость на самого себя от сознания, что он действительно трусит, и он твердо решил остаться, а там будь что будет, пусть он даже погибнет, но погибнет настоящим человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21