». Еще я должна сказать вам, что наши дети не отличались чрезмерной красотой, глубоким умом и ангельским послушанием, но в общем и целом были неплохими ребятами и, как мне кажется, мало чем отличались от вас.
— Я не хочу вспоминать о приятном, — сказал Сирил. — Я хочу, чтобы это самое «приятное» немедленно произошло.
— Но нам и так повезло гораздо больше, чем другим, — сказала Джейн. — Подумай только, ведь кроме нас никого не угораздило найти Псаммиада! Только за одно это мы должны благодарить судьбу.
— Э! Судьба давно уже об этом забыла, — сказал Сирил. — Я имею в виду, о нашем везении, а не о благодарности. Как ее ни благодари, все равно ничего не происходит!
— Может быть, скоро что-нибудь и произойдет, — сказала Антея. — Знаете, иногда мне кажется, что мы с вами относимся к тем людям, с которыми вечно что-нибудь случается.
— Вот и в учебнике по истории, — сказала Джейн, — бывают короли, у которых не жизнь, а сплошные приключения. А про других только и известно, что они родятся, коронуются и предаются земле, да и то не всегда.
— Я думаю, Пантера права, — сказал Сирил. — Мы с вами и впрямь те люди, с которыми вечно что-нибудь случается. А еще я думаю, что это «что-нибудь» непременно случится, если ему немного помочь. Оно только и ждет, чтобы мы его немного подтолкнули. Вот так-то!
— Какая жалость, что в школе не учат колдовству, — вздохнула Джейн. — Вот если бы мы могли немножко поколдовать, то тут уж наверняка что-нибудь да случилось бы.
— Может, попробуешь? — спросил Роберт, оглядывая комнату в поисках какой-нибудь новой идеи. Однако ни выцветшие зеленые шторы, ни тускло-коричневые жалюзи на окнах, ни истертый до дыр линолеум на полу на этот раз не натолкнули его на что-либо по-настоящему потрясающее. Даже новый ковер со своим замечательным рисунком, переплетения которого, казалось, напоминали о чем-то знакомом, но основательно позабытом, не принес ему вдохновения.
— Я могу попробовать, — сказала Антея. — Я много чего читала о колдовстве. Боюсь только, что Библия его не очень одобряет.
— Библия не одобряет колдовства потому, что люди использовали его во вред другим. Полагаю, что Библия не будет иметь ничего против безобидного колдовства — такого, которое не причинит никому вреда. Мы же не собираемся никому причинять вред, правда? Да мы бы и не смогли, даже если бы захотели. Нужно почитать «Легенды» Ингольдсби — там есть что-то про Абракадабру, — сказал, позевывая, Сирил. — А можно просто поиграть в колдовство. Давайте будем рыцарями-тамплиерами. Вот они уж точно разбирались в колдовстве. Папа говорил, что они были самыми настоящими — как это? — «жуирами и бонвиванами».
— Жирами и павианами! — воскликнул несносный Роберт. — Что ж, наша Джейн вполне сойдет за жиру, а ты, стало быть, будешь павианом!
— Схожу-ка я за Ингольдсби, — поспешно сказала Антея. — А вы пока сверните каминный коврик.
На протяжении всего остального вечера они чертили на линолеуме всяческие странные фигуры. И тут им очень пригодился кусочек мела, накануне умыкнутый Робертом в школе с учительского стола. Вам, конечно, известно, что если умыкнуть еще не пользованный кусок мела, то это будет воровство, а если взять половинку, то на это никто не обратит внимания. (Я, правда, не знаю, отчего так повелось и кто на самом деле выдумал это правило). Кроме того, они перепели все самые заунывные песни, какие только знали. И, конечно же, ничего не случилось. Наконец Антея сказала:
— Наверное, нам нужно зажечь волшебные свечи из какого-нибудь душистого дерева и бросать в пламя волшебные смолы, эссенции и все такое прочее.
— Я не знаю ни одного душистого дерева, кроме кедра, — сказал Роберт. — Но у меня с собой как раз есть несколько карандашных огрызков, так на них написано, что они кедровые.
И они принялись жечь карандашные огрызки. И опять ничего не случилось.
— Давайте сожжем эвкалиптовое масло, что нам дают от простуды, — предложила Антея.
Что они и сделали. Запах получился просто сногсшибательный. А потом они еще сожгли несколько кусков камфоры, хранившейся в старом сундуке. Она горела очень ярко и при этом выпускала из себя по-настоящему волшебные облака черного дыма. Однако и на этот раз ничего особенного не произошло. Тогда дети вытащили из ящика в кухонном столе пачку свежих салфеток и принялись размахивать ими над волшебными пентаграммами, начертанными мелом на линолеуме, одновременно распевая «Гимн моравских монашенок по случаю прибытия в Вифлеем». Все это было просто потрясающе, но, к сожалению, ничего так и не происходило. Тогда они решили удвоить усилия и принялись махать салфетками, как сумасшедшие, и робертова салфетка случайно зацепила лежавшее на каминной полке золотое яйцо, и золотое яйцо, как и следовало ожидать, скатилось с полки, перелетело через решетку и исчезло в недрах камина.
— Держи его! — закричали дети в один голос.
В следующую секунду они уже лежали на полу и с тревогой заглядывали под каминную решетку. Яйцо безмятежно, как в гнезде, покоилось среди тлеющих угольев.
— И то хорошо, что не разбилось, — сказал Роберт, просовывая руку сквозь решетку и пытаясь достать яйцо. Однако, несмотря на то, что прошло всего лишь несколько секунд, оно успело раскалиться до необычайной степени, и Роберт, который уже почти вытащил его, разжал руку и довольно громко воскликнул: «Черт!» Ударившись о верхнюю перекладину решетки, яйцо отскочило назад — в самое сердце пылающего камина.
— Щипцы! — закричала Антея.
Увы, как раз в самый нужный момент щипцы куда-то запропастились, И никто из детей не вспомнил, что в последний раз ими доставали игрушечный чайник со дна стоявшей во дворе кадки, куда его уронил Ягненок. Так что щипцы из детской мирно стояли себе между кадкой и мусорным ящиком, а кухонные щипцы кухарка наотрез отказалась ссудить даже на минутку.
— Ничего! — бодро сказал Роберт. — Попробуем достать его кочергой и совком.
— Тише! — вдруг закричала Антея. — Смотрите, смотрите! Да смотрите же вы наконец! Кажется, сейчас что-то и впрямь случится!
Дело в том, что яйцо в камине вдруг налилось ярким светом, и внутри у него что-то явственно зашевелилось. В следующее мгновение раздался слабый треск, яйцо раскололось надвое, и глазам детей предстала невиданная птица цвета пламени. Она немного понежилась посреди бушующей в камине огненной круговерти, с каждым мгновением становясь все больше и больше, а затем повернулась к детям.
А дети, нужно сказать, безмолвно сидели вокруг камина, открыв рты и выпучив глаза.
Птица зашевелилась в своем огненном гнезде, расправила крылья и выпорхнула из камина. Она сделала несколько кругов по комнате, и где бы она ни пролетала, становилось жарко, как на самом сильном солнцепеке. Полетав в свое удовольствие, она уселась на каминной решетке и уставилась на детей. А дети уставились на нее. Затем Сирил поднял руку и потянулся к птице. Она склонила голову набок и, прищурившись, посмотрела на него. В этот момент она стала так похожа на попугая, который собирается заговорить, что дети ничуть не удивились, когда она и в самом деле произнесла:
— Осторожней! Я еще не совсем остыл. Как уже было сказано, дети ничуть не удивились. Им просто стало страшно интересно.
Они во все глаза смотрели на птицу. Там было на что посмотреть. Ее перья были словно отлиты из золота. Ростом она была с небольшую курицу, вот только ее заостренный клюв совсем не был похож на куриный.
— Кажется, я знаю, что это такое, — сказал Роберт. — Там есть такая картинка…
С этими словами он бросился прочь из комнаты. Лихорадочные поиски среди бумаг на папином столе принесли, как говорится в учебниках арифметики, «желаемый результат» (и, нужно добавить, несусветный беспорядок в кабинете), но когда Роберт с листом тисненой бумаги в руках и торжествующим криком «Что я вам говорил!» ворвался в детскую, остальные дети только зашикали на него, призывая к молчанию — Он тут же послушно замолчал, да и было отчего — птица снова заговорила.
— Кто из вас, — сказала она, — положил яйцо в огонь?
— Он! — одновременно прозвучали три голоса, и три указательных пальца обвиняюще нацелились на Роберта.
Птица поклонилась — во всяком случае, больше всего это было похоже на поклон.
— Я почитаю себя твоим неоплатным должником, — сказала она чрезвычайно торжественным тоном.
Дети прямо-таки сгорали от любопытства и нетерпения — все, кроме Роберта. У Роберта в руке был листок тисненой бумаги, и уж он-то знал, что почем. Он так и сказал. То есть, конечно, не совсем так. Он сказал вот что:
— Я-то знаю, кто ты такой.
Он развернул и показал остальным листок, на котором были напечатаны какие-то буквы, а над ними, на самом верху, красовалось изображение птицы, сидящей в сплетенном из языков пламени гнезде.
— Ты — Феникс! — сказал Роберт и, судя по тому, что птица всем своим видом выразила удовольствие, угадал.
— Значит, мое имя все-таки не было забыто за два тысячелетия, — сказала она. — Позволь мне взглянуть на мой портрет.
Роберт опустился на колени и развернул листок рисунком к птице. Поглядев на него минуту-другую, она сказала:
— Да… Нельзя сказать, что по такой картинке в меня можно влюбиться, да уж ладно! А что это там за значки? — спросила она, указывая на столбец печатного шрифта (в котором гарантировалось возмещение убытков в случае пожара, если только владелец согласится поставить свою подпись под настоящим страховым полисом).
— А, это… Это не интересно — Тут про тебя не очень много написано, — сказал Сирил, инстинктивно почувствовав, что с этой птицей следует вести себя как можно более вежливо. — Вот зато в книжках тебе отводятся целые страницы.
— И все с портретами? — спросил Феникс.
— Вообще-то, нет, — сказал Сирил. — На самом деле, до сегодняшнего дня я не видел ни одного твоего портрета, но, если хочешь, я могу тебе много чего про тебя почитать.
Феникс согласно кивнул, Сирил вышел из комнаты и вскоре вернулся с огромным (кажется, десятым) томом старой «Британской Энциклопедии», на 246-й странице которой нашел следующее:
— «Феникс, в орнитологии, мифологическая птица, водившаяся в античные времена».
— Насчет античных времен все правильно, а вот что касается «мифологической» птицы, то тут я не согласен. Я что, похож на мифологическую птицу?
Дети отрицательно покрутили головами. Сирил продолжал читать:
— «Древние полагали, что в мире существовал всего лишь один Феникс — либо других никогда не было, либо этот являлся последней особью рода».
— В общем, правильно, — согласился Феникс.
— «По их описаниям, Феникс был величиной с орла…»
— Орлы бывают разной величины, — сказал Феникс. — Такое описание никуда не годится.
Все это время дети теснились на каминном коврике, стараясь быть как можно ближе к Фениксу.
— Этак у вас мозги вскипят, — сказал он. — Я уже почти остыл, так что нам можно сменить место — А ну-ка, поберегитесь!
Взмахнув золотыми крыльями, он мягко перепорхнул с решетки на край стола. Он и впрямь почти остыл — в воздухе лишь чуть-чуть запахло паленым, когда его когти коснулись скатерти.
— Немного почернела, но это отмоется при первой же стирке, — сказал по этому поводу немного смущенный Феникс. — Пожалуйста, продолжайте читать.
Дети немедленно сгрудились вокруг стола.
— «…Величиной с орла, — продолжал Сирил. — На голове у него имеется очень красивый хохолок, шея покрыта золотыми перьями, а все остальное тело, за исключением белого хвоста, фиолетовое. Глаза же его сверкают, как звезды. Говорят, что он живет около пятисот лет, скрываясь от людей в пустыне, а когда ему наступает пора умереть, он складывет себе погребальный костер из душистых пород дерева, окропляет его ароматическими смолами и поджигает, высекая искру взмахом крыльев. Из его пепла рождается червь, который со временем развивается во взрослого Феникса. Далее описатели Феникса приводят…»
— Что там они еще приводят, нам неинтересно, — сказал Феникс, золотые перья которого вздыбились от возмущения. — Их самих не мешало бы взять за ухо да привести — к присяге, я имею в виду, — да только, боюсь, они и тогда не перестанут врать. Эту лживую книжонку надо немедленно уничтожить. Мое тело никогда не было фиолетовым, а что до белого хвоста, то судите сами — можно ли его назвать белым?!
С этими словами птица повернулась и со всей подобающей случаю серьезностью продемонстрировала детям свой огненно-золотой хвост.
— Нет, конечно, нет! — закричали дети в один голос.
— То-то же! — сказал Феникс. — Он никогда и не был белым. А уж насчет червя, так это просто гнусная клевета! У Фениксов, как у всяких уважающих себя птиц, имеются яйца. Когда приходит срок, Феникс сооружает себе костер — что правда, то правда! — и откладывает яйцо. Потом он сжигает себя и засыпает, а потом просыпается в яйце и выходит из него, и начинает жить сначала, и так без конца. Если бы вы знали, как я устал от всей этой кутерьмы! Ни минуты покоя!
— Но как твое яйцо попало сюда? — спросила Антея.
— А вот это — моя самая сокровенная тайна, — сказал Феникс, — и я не могу открыть ее тому, кто относится ко мне недостаточно хорошо. Видите ли, ко мне никто никогда не относился достаточно хорошо. Вы сами видели, что про меня написали в этой гадкой книжке. Будто бы я — и какой-то червь!.. Брр! Пожалуй, я могу открыть мою тайну тебе, — продолжил он, поглядывая на Роберта глазами, которые, действительно, сияли наподобие звезд. — Это ведь ты положил меня в огонь…
Роберт почувствовал себя ужасно неловко.
— Вообще-то, остальные тоже не сидели сложа руки, — сказал Сирил. — По крайней мере, душистые свечки и ароматические смолы мы жгли все вместе.
— Вообще-то, я положил тебя в огонь… э-э-э… по чистой случайности, — сознался Роберт, немного заикаясь, потому как боялся, что это известие расстроит обидчивого Феникса. Тот, однако, принял его самым неожиданным образом.
— Твое чистосердечное признание, — сказал он, — рассеяло последние мои сомнения. Я расскажу вам мою историю.
— А ты после этого не исчезнешь? Ну, там, растаешь, как сон, или что-нибудь в этом роде? — обеспокоенно спросила Антея.
— А что? — спросил Феникс, расправляя свои золотые перья. — Вы хотите, чтобы я остался с вами?
— О, непременно! — закричали дети самым искренним тоном, на который они только были способны.
— А почему? — снова спросил Феникс, скромно потупив взор-
— Да потому что… — начали все разом, но тут же смолкли, и только Джейн немного погодя добавила: — Потому что ты самая прекрасная птица, которую мы когда-либо видели.
— А ты — прекрасное дитя, — ответил тронутый до глубины души Феникс. — Нет, я не исчезну, и не растаю, как сон, и «что-нибудь в этом роде» тоже не сделаю. Я поведаю вам историю своей жизни. Так вот, как правильно говорится в вашей книге, многие тысячелетия я прожил в пустыне (а это, надо вам сказать, такое огромное и чрезвычйно скучное место, де, сколько не ищи, так и не найдешь ничего похожего на приличное общество) и стал изрядно уставать от монотонности своего существования. К тому же я еще приобрел дурную привычку сжигать себя каждые пять сот лет — а вы-то знаете, как трудно бывает избавиться от дурных привычек.
— Это точно! — сказал Сирил. — Вот у Джейн, например, была привычка кусать ногти.
— Но я же избавилась от нее! — сказала слегка оскорбленная неуместным напоминанием Джейн. — И ты об этом прекрасно знаешь.
— Но сначала маме пришлось намазать тебе ногти горьким алоэ, — сказал Сирил.
— Я сильно сомневаюсь, — серьезным тоном продолжила птица, — что даже самое горькое алоэ (у него, кстати, тоже есть одна дурная привычка, от которой ему не мешало бы избавиться, прежде чем наставлять других на путь истинный — я имею в виду его идиотскую манеру цвести раз в столетие) могло помочь мне. Но, как это ни странно, мне помогли. Однажды утром я пробудился от беспокойного сна, в котором мне досаждали кошмары — дело в том, что недалеко уже было то время, когда мне снова полагалось сооружать надоевший до смерти костер и откладывать туда это треклятое яйцо, — и увидел рядом с собой совершенно мне незнакомых мужчину и женщину. Они мирно посиживали себе на ковре, и после того, как я веж ливо поприветствовал их, рассказали мне свою историю, которую я сейчас и намереваюсь вам изложить, поскольку вы, судя по всему, ее еще не слышали. Они оказались принцем и принцессой и происходили от родителей, история жизни которых настолько замечательна, что я считаю своим долгом немедленно рассказать ее вам. Так вот, когда мать принцессы была еще совсем молодой, ей довелось услышать историю о некоем чародее. История эта настолько удивительна, что вам наверняка будет приятно ее услышать. Этот самый чародей…
— Ой, пожалуйста, не надо! — взмолилась Антея. — У меня уже и так голова закружилась от всех этих бесконечных (потому что ты рассказываешь только начало) историй, а ты увязаешь в них все дальше и дальше.
1 2 3 4 5