— У нас куча денег, — напевала она, подбрасывая в воздух пригоршни пятерок. Они порхали по комнате, как большие синие мотыльки, застревали у нее в волосах, прилипали к одежде, рассыпались по ковру.
— Мама, перестань, ты так потеряешь что-нибудь, — уговаривала я, пытаясь собрать деньги.
— Что-то найдешь, что-то потеряешь, — смеялась мама и разбрасывала новые пригоршни.
Кенни тоже смеялся, раскидывая ногами кучки банкнот, как сухие листья.
— Кончай, Кенни, — сказала я.
Но потом и меня разобрало, я собирала деньги и снова разбрасывала. Эти новенькие хрустящие бумажки казались ненастоящими. Я вспомнила джинсовую курточку на мягком розовом меху, которую недавно вырезала и наклеила в свой альбом. Я чувствовала, что, будь у меня такая вещь, я бы, пожалуй, тоже выглядела хорошенькой светловолосой малюткой, как девочка-модель.
— Джейни, ты о чем мечтаешь? — Мама обняла меня рукой за плечи и нежно потерлась щекой о мою щеку.
— Знаешь, там одна курточка… — начала я, но тут же осеклась. — Нет, мама, это твои деньги. Мы свое уже получили у Сида.
— Не будь дурочкой. Что мое, то и твое. И твое, Кенни. Тебе чего хочется, малыш? — спросила мама.
— Комикс и красный фруктовый лед, — сказал Кенни.
Мы с мамой прямо застонали:
— Ну а еще что-нибудь, Кенни? Что-нибудь большое. Вроде курточки с мехом
— Мне бы такую куртку, как у папы. Кожаную! — Глаза у Кенни заблестели. — Я бы в ней был как большой. Большой и крутой.
— Большой и крутой, да, малыш? — сказала я, подымая его и дуя ему на животик.
— А папа? — спросил Кенни сквозь визг. — Что мы купим папе?
Я посмотрела на маму. Она вздохнула и начала подбирать деньги. Я посадила Кенни на пол и стала ей помогать.
— Папе мы не скажем, Кенни, — сказала я, разглаживая пяти фунтовые бумажки и собирая их в аккуратные стопки.
— Почему?
Я посмотрела на маму.
— Почему мы ему не скажем, Джейни? — сказала она.
— Потому что мы его знаем. Он заберет все деньги себе и потратит на какое-нибудь дело, из которого ничего не выйдет. Или просадит всё на скачках, или пропьет со своими приятелями — а это ведь твои деньги, мама.
— Да, но ведь нечестно, если у всех у нас будут подарки… — сказала мама. — Слушай, можно ему сказать, что я выиграла немножко, а остальное спрятать.
— Он узнает и взбесится. И возьмется за свое.
— Ладно, — сказала мама тусклым голосом. — Хорошо. Будем вести себя разумно. Я положу деньги в банк, и пусть они хранятся на черный день. Новых курток вам не будет, дети, потому что иначе папа догадается. Так ведь, Джейни?
— Да, — сказала я, складывая деньги ей в сумочку.
Мне было очень тошно оттого, что именно я должна быть разумной. И конечно, больно было расставаться с мечтой о курточке.
— Так мне не купят кожаную куртку, как у папы? — спросил Кенни.
— Нет, милый. Джейни говорит, что ничего не выйдет.
Это было нечестно. Ненавижу эту мамину манеру все выворачивать наизнанку. Она заставляет меня быть мамой. А потом недовольна, что я все порчу.
Я швырнула в нее остаток денег, ушла к себе в комнату и занялась своим альбомом. Я начала вырезать картинки из новых журналов, хотя Кенни уже успел поиграть с моими ножницами и они были все залеплены скотчем. Стиснув зубы, я счищала с ножниц грязные, липкие кусочки, а потом аккуратно вырезала куклу в викторианском платье с сиреневым кринолином. Я старательно вырезала каждую складочку и оборочку ее пышной юбки, медленно и аккуратно обошла крошечные туфельки на пуговках и кончиками лезвий освобождала один за другим тоненькие пальчики. Я воображала себя барышней в пышном сиреневом платье, которой купили куклу в тех же тонах. У барышни был послушный маленький братик, обожавший старшую сестру. Отца у нас не было.
Потом я вырезала маленького золотисто-коричневого щенка кокер-спаниеля с длиннющими ушами и сиамского котенка с нежным личиком сердечком и большими голубыми глазами. Это будут наши собака и кошка, Трюфель и Василек. С открытки, которую мне подарили на день рождения, я вырезала цветы и небесно-голубой фон, а затем принялась рисовать большой дом в викторианском стиле, потому что подходящей картинки не нашлось. Рисую я не очень хорошо, поэтому пришлось просто наметить контуры большого дома. Из «Подружки» я вырезала девичьи личики и наклеила их на все окна, чтобы они выглядывали из-за нарисованных восковым карандашом лиловых бархатных занавесей. Это были мои лучшие подруги — Шарлотта, Виктория, Эмили, Эвангелина и Джемима. Я очень долго подбирала настоящие викторианские имена.
Я так погрузилась в свой альбом, что не слышала, как стукнула входная дверь. И я не знала, что отец дома, пока не услышала его голос:
— А где же моя маленькая принцесса?
Я быстренько захлопнула альбом и побежала в гостиную. Лучше не заставлять отца ждать. Он называет меня принцессой — это хороший знак. Может быть, он в хорошем настроении.
Он улыбнулся, когда я вбежала в комнату:
— А вот и моя дочурка!
На коленях у него уже сидел Кенни. Мама быстренько открыла банку с пивом и наливала ему в кружку.
— Здорово, что папа так рано пришел, — сказала она.
Я набрала воздуху и произнесла фальшивым голосом благонравной малютки:
— Здравствуй, папа.
— Здравствуй, принцесса, — сказал отец и похлопал по ручке кресла.
Я послушно присела и изобразила на лице улыбку. Глазами я в это время тревожно бегала по комнате, отыскивая ненароком забытую пятерку — на ковре, под журнальным столиком, у телевизора… Вроде бы ничего не видно, и все же я никак не могла перевести дух. Отец был в хорошем настроении, но оно может измениться в любую секунду. Никогда не знаешь, что его может вывести из себя. Иногда неудачное слово, иногда просто взгляд, а иной раз и вовсе никакой причины не заметно. Можно подумать, что голова у отца неправильно подключена и запрограммирована на частые взрывы.
Но сегодня он весь сиял, хотя сказал, что поссорился с ребятами на работе и ушел от них.
— И вовремя. На фиг мне такая дурацкая работа, — добавил он.
Три месяца назад, когда он туда пришел, мы только и слышали, какая это чудесная работа и что это начало новой жизни.
Теперь он снова хотел начать новую жизнь. В обеденный перерыв он встретил в пивной старого приятеля, который собирается организовать транспортную фирму. И зовет отца к себе в шоферы.
— На его машине? — спросила мама.
— Нет, малышка, колеса должны быть мои.
Мама всегда размякает, когда отец зовет ее малышкой. Она сразу забывает, что он обзывал ее безмозглой дурой, а иногда и похуже.
— Но это не вопрос. Один мой приятель продает отличный «Эскорт», машине всего два года, и пробег ерундовый. Он мне готов уступить по дешевке. Надо собрать всего пару тысяч. Я где-нибудь займу, вот увидишь, малышка. Мне привалило счастье, я чувствую. — Он протянул руку и похлопал маму по попе.
— Джей! — Мама смотрела на него, улыбаясь, и у меня скрутило живот. Она смотрела на него так, словно он вдруг превратился в прекрасного принца. — Нам и правда привалило счастье.
Сейчас она все разболтает. Она ему скажет.
— Не надо! — проговорила я одними губами. Она только искоса взглянула на меня и сделала вид, что ничего не заметила.
— Знаешь что, Джей? — сказала она. — Никогда не догадаешься! — Она открыла сумочку и вытащила пригоршню пятерок. — Вот тебе деньги на машину, милый! Я выиграла в лотерею. Тут нам всем хватит на подарки. Кенни хочет кожаную куртку, как у папы. Джейни хочет джинсовую курточку на меху — на розовом меху, да, детка?
Пришлось мне улыбнуться, сказать «да» и изобразить восторг.
Я боялась, что сейчас начнется что-нибудь страшное. Отец молча смотрел на деньги в маминой сумочке. Прямо видно было, как ворочаются у него мозги. Потом он подкинул Кенни в воздух, поймал и стал кружить. Меня он тоже подхватил, и мы все стали водить хоровод, а потом он станцевал с мамой, поцеловал ее долгим поцелуем, как в кино, и сказал, что она у него госпожа Удача.
Мы пошли праздновать в "Ти Джи Ай Фрайдис". Мама с отцом выпили по тропическому коктейлю, а потом мы заказали ог-ром-ный ужин. Я уже начала надеяться, что все обойдется. Отец был весел, как птичка, отпускал шуточки и заигрывал с официанткой. Мне хотелось верить в сказки и тоже радоваться. Я уплела гигантский бургер, картошку, а потом еще целую "Шоколадную смерть".
Потом к отцу подошли женщины, которые развлекались тут всем офисом, и, хохоча, как девчонки, спросили его, не тот ли он Джей Фентон, который пел с "Шальными попрошайками". Услышав, что да, тот самый, они завизжали от восторга. Самая хорошенькая, с самым глубоким вырезом, придвинула голову ближе и спросила, не споет ли он для них. Им и так очень весело, но это было бы просто супер.
— Конечно, все будет супер, дорогуша, — сказал отец, сел за их столик и стал петь.
Мама допила свой бокал и заказала еще бутылку вина.
— В чем дело? — отрезала она в ответ на мой умоляющий взгляд. — Смотри, эти женщины наливают твоему отцу.
Смотреть мне вовсе не хотелось. Я терпеть не могу, когда мама с папой напиваются, потому что это всегда кончается дракой. Так что я принялась изучать меню, хотя уже до того наелась, что пришлось расстегнуть верхнюю пуговицу на джинсах. Я старательно читала описание каждого блюда. Здорово было бы вырезать отсюда картинки для моего альбома.
Мы с Кенни часто так играли: я находила в каком-нибудь журнале картинку с большим шоколадным тортом, прослоенным густым кремом, проводила вытянутым пальцем по бумаге и делала вид, что слизываю с пальца крем, приговаривая «ням-ням-ням». Иногда мне казалось, что я правда чувствую на языке густой крем и шершавые крошки бисквита.
Кенни просил у меня кусочек торта. Я подставляла ему страницу, и он барабанил пальчиками по гладкой бумаге, пытаясь почувствовать сквозь нее мягкий торт. Потом он старательно обсасывал пальцы, но представить вкус у него совсем не получалось.
— Хочу торт! — ныл он.
— Господи, ты еще хочешь есть? — ахнула мама, наливая себе из новой бутылки.
— Господи, ты еще хочешь пить? — ответила я.
— Не дерзи мне, слышишь?! — сказала мама, пиная меня под столом. На ней были ее лучшие черные лодочки на шпильках и с очень острыми носами.
— Больно, мама.
— Чушь, — сказала мама, но все же погладила под столом мою лодыжку. — Ну как, лучше?
Она так сильно наклонилась, что потеряла равновесие и оказалась под столом.
— Упс!
Она попыталась подняться, ушиблась головой и теперь смеялась и плакала вместе.
— Мама! — зашипела я, пытаясь выудить ее из-под стола.
— Мама! — закричал Кенни со смехом, думая, что все это шутка. Он соскользнул со стула и протиснулся к ней, говоря "ш-ш-ш!", как будто они играют в прятки.
— Кенни, прекрати, пожалуйста. Мама, папа увидит! Давай быстро!
Быстро она не могла даже под страхом смерти. Она так и ползала там, вцепившись в Кенни и щекоча его. Отец поглядел в нашу сторону. Я слабо улыбнулась ему и помахала рукой: мол, у нас тут все в порядке. Отец перестал петь и пошел к нам.
— Какого черта!..
— Кенни упал под стол, а мама пытается его достать, — пролепетала я.
— Папа, папа! Мы спрятались! — визжал Кенни.
— Хорошо, сынок, теперь я вас нашел, так что выходите, — сказал папа. Он схватил его под мышки и потянул. Кенни появился на поверхности, смеясь и брыкаясь.
— Осторожно, опрокинешь свой стакан, Кенни. — Я все-таки успела его отодвинуть.
— А мой стакан? — спросила мама, на четвереньках выползая из-под стола.
— Что за шутки, Никки? Ты что, напилась?
— Нет, но идея неплохая! Давайте все напьемся ради праздничка! Я ведь твоя госпожа Удача, правда? — Мама выбралась наконец из-под стола. Волосы у нее совсем растрепались, по лицу растеклась тушь.
— На кого ты похожа! — сказал отец. — Ладно, пошли домой. Живо.
Мы живо пошли. Всю дорогу мне было страшно, я гадала, что будет дальше. В голове у меня звучал страшный голос Рока: "Он ее изобьет".
Мама, наверное, тоже слышала голос Рока. Чтобы его заглушить, она принялась петь подряд все свои любимые эстрадные песенки. Потом Кенни начал хныкать, и мама взяла его на руки, качая на бедре и напевая «Оле-Лукойе». Эту песенку мама мне пела, когда я была совсем маленькая, она пела ее нежно, медленно, а когда доходила до "подставь ушко", всегда тыкалась носом мне в ухо и делала вид, что сейчас его откусит. И я от этого всегда успокаивалась и засыпала. Но сейчас у нее был слишком высокий, срывающийся голос. Папа к пению не присоединился. Он всю дорогу молчал.
Первое, что он сделал, когда вошел, — налил себе большой стакан виски и выпил залпом, как воду.
— Отлично! Вот они мы — счастливая семья. Везунчики — выиграли в лотерею. Только вот что, Никки, я сейчас вдруг подумал: как-то ты странно себя вела. Что это ты мне сразу ничего не сказала, а? Как только я вошел. Ты, может, думала, не скрыть ли это дело? Не оставить ли все денежки себе, а? Или, может, на любовничка потратить? На дружка-футболиста? Небось держим связь, а?
— Нет, конечно, Джей. Ты мой единственный, ты же знаешь, — сказала мама. Она все еще прижимала к себе Кенни. — Слушай, дай я уложу Кенни. Джейни, ты тоже иди ложись.
— Ага, будем тянуть время, чтобы придумать оправдания. Ты меня не проведешь, Никки. Я вытрясу из тебя правду, как ни крутись.
Мама понесла Кенни в спальню и позвала меня за собой.
— Джейни, ты что, оглохла? — сказал папа. — Иди ложись.
Мне очень хотелось лечь и спрятать голову под одеяло. Но я никуда не пошла.
— Не пойду, папа, — сказала я.
— Что? — переспросил папа. Ему никто никогда не перечил. А уж тем более я.
— Что слышал, папа. — Во рту у меня так пересохло, что я говорила шепотом. Шоколадный пудинг крутился и пучился у меня в животе.
— А ну пошла спать сию секунду, кретинка! — сказал отец и занес руку.
Я очень старалась удержаться, но все же взвизгнула. Совсем негромко, но мама примчалась в ту же секунду. Она увидела, как мы застыли — отец с поднятой рукой, я пригнувшись, как в игре "Море волнуется раз…".
— Джейни, иди ляг! — сказала мама.
— Никуда я не пойду.
— Что на тебя нашло? — спросил папа.
— Это все ты! Ты все портишь! Даже хорошее — что мама выиграла в лотерею! Ты все портишь! Вечно бесишься, кричишь и дерешься. Я знала, что так будет. Почему ты не можешь быть нормальным папой? — плакала я.
Голова у папы дернулась, как будто это я его ударила. Он застыл, покачивая головой, словно не в силах осознать то, что услышал. Я думаю, поэтому он меня и ударил. Он просто не знал, что делать.
Он так дал мне по лицу, что я отлетела и упала спиной на пол. Мама бросилась на отца и вцепилась ему в лицо своими длинными ногтями. Он отпихнул ее и, когда она тоже оказалась на полу рядом со мной, пнул ногой. Потом плюнул на нас обеих и вышел. Дверь за ним захлопнулась.
— Джейни, детка, ну-ка, покажись. — Мама поднялась на колени и склонилась надо мной.
— Со мной… все в порядке. Он тебя ударил гораздо сильнее.
— Ты встать можешь, солнышко? Надо поторапливаться, — сказала мама, поднимая меня. Из носу у нее шла кровь. Она раздраженно утирала ее тыльной стороной ладони. — Пойдем со мной, голубчик. Поможешь мне собраться.
— Что? — Я вытаращилась на маму, не понимая, о чем она.
Она взяла в руки мое горевшее лицо:
— Здесь больше делать нечего. Раз уж он начал тебя бить, он не остановится. Этого я не допущу! Мы от него сбежим!

Глава третья
Бегство

Я вытаращилась на маму:
— Как мы от него сбежим?
— Очень просто. У меня в сумочке, между прочим, десять тысяч фунтов. Ну, уже на полтинник меньше после ресторана, но это неважно. Слава богу, что я не отдала их ему на эту дурацкую машину. Я знаю, знаю, что я сама дура. Он сказал, что вколотит в меня немножко ума. И правда, вколотил. Но чтоб ты ему служила боксерской грушей, детка, — этого я не допущу. Давай скорее. Ты как, в состоянии?
— Конечно! Конечно, в состоянии! Но если он нас найдет, он мокрого места от нас не оставит.
— Не найдет. Мы уедем очень далеко — я, ты и Кенни. Начнем все с начала — совершенно новую жизнь. Пошли. Собери себе сумку, небольшую, чтоб ты могла сама ее нести. И для Кенни собери рюкзачок, а я пока уложу свое.
— Мама… Это не игра?
— А что, похоже, что мне до игр? — спросила мама, снова утирая нос. — Он теперь будет сидеть в пивной до закрытия, но к тому времени мы должны быть уже очень далеко. Давай, Джейни, живенько.
Я кинулась в нашу спальню и включила свет. У меня был странный вид в зеркале: одна щека — та, по которой ударил папа, — багрово-красная, другая — белая как мел. Кенни заморгал на свет и попытался натянуть одеяло на голову.
— Нет, Кенни, встаем. Иди сюда, я тебя одену.
— Сейчас же ночь.
— Да, но мы сейчас опять уходим.
— С папой?
— Нет, только со мной и с мамой.
Я извлекла его из кроватки и крепко прижала к себе маленькое ежащееся тельце.
— Будь большим мальчиком, помоги мне.
Кенни потрогал мою горящую щеку.
— Ой!
— Она у тебя заживет?
— Заживет, конечно! — Я поставила его на пол и оглядела. Он так и уснул в футболке, трусиках и носках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21