На крыльце раздались тяжелые шаги. Открылась входная дверь. — У тебя все в порядке, детка?
Гилли чуть не свалилась с кресла. Она спрыгнула на сиденье, схватила том энциклопедии на букву "К" и с трудом засунула его на прежнее место, и как раз вовремя. Когда в дверях появилась Троттер, она уже успела спуститься на сиденье.
— Ты так задержалась, — сказала толстуха. — А тут мистер Рэндолф говорит, может, все лампочки перегорели. Ему от них все равно никакого толку, вот он и забывает.
— Здесь есть свет, — выпалила Гилли. — Не было бы, я бы давным-давно вернулась. У меня котелок еще варит.
— Я уже это слыхала, — сухо заметила Троттер. — Ну, нашла что-нибудь интересное для мистера Рэндолфа?
— Здесь одно барахло.
— Для одного — барахло, а для другого — сокровище, — сказала Троттер до отвращения спокойным голосом и подошла к книжной полке. Она сняла небольшую толстую книгу в кожаном переплете и сдула с нее пыль.
— Мистер Рэндолф, он стихи любит. — Она протянула книгу Гилли, которая все еще стояла на сиденье кресла. — Прошлый год я вот эту стала ему читать, да ты, наверно, сама понимаешь, — в ее голосе прозвучало смущение. — Не больно я мастерица читать.
Гилли слезла с кресла. Она все еще злилась на Троттер — какого черта она ворвалась сюда, — но хотелось узнать, какие же стихи любит мистер Рэндолф? Это была «Оксфордская антология английской поэзии». Гилли рывком раскрыла ее, но в полутьме не могла разглядеть ни слова.
— Пошли?
— Иду, иду… — раздраженно сказала Гилли. Она напряженно вытянула шею, — только бы ненароком не глянуть на том энциклопедии «Кабаре — Кирка», — и пошла следом за толстухой Троттер к ее дому.
— Что вы принесли? — У мистера Рэндолфа лицо было точно у ребенка, когда перед ним кладут завернутый подарок. Он сидел на самом краешке большого коричневого кресла.
— «Оксфордскую антологию английской поэзии», — пробормотала Гилли.
Мистер Рэндолф слегка повернул голову.
— Простите…
— Стихи, какие мы прошлый год читали. — Как всегда, Троттер говорила со стариком чуть громче обычного.
— Прекрасно-прекрасно, — сказал мистер Рэндолф, поглубже усаживаясь в кресло, его короткие ноги оторвались от потертого ковра.
Гилли открыла книгу. Перелистнула несколько страниц, пропустила всю эту муть вначале. Вот оно, первое стихотворение.
— «Песнь кукушки», — громко прочла она. Приятно хорошо делать то, чего не может ни один из них. Она посмотрела на стихотворение.
Веет летень теплотвор,
Кукуша кукует,
Зеленится луг и бор,
Всяка тварь ликует,
Кукуша кукует…
Стих был «с приветом».
— Минутку, — пробормотала Гилли, переворачивая страницу. «С мартиуса на аверель…» Пробежала глазами следующую… Потом следующую… «В тенетах пава бьется, а злой ловец смеется».
Гилли захлопнула книгу. Дуру из нее хотят сделать. Вон, мистер Рэндолф уже хихикает про себя.
— Это не по-английски! — закричала она. — Вы что, дуру из меня хотите сделать?
— Нет, нет, мисс Гилли. Ничего подобного. В начале антологии стихи напечатаны на староанглийском языке. Переверните еще несколько страниц.
— Хотите Вордсворта послушать, мистер Рэндолф, или наизусть скажете? — спросила Троттер.
— И то и другое, — сказал он со счастливой улыбкой.
Троттер подошла к Гилли, сидящей на табурете возле пианино, наклонилась над книгой.
— Я сама найду, — сказала Гилли, отдергивая книгу. — Дайте название.
— Уильям Вордсворт, — сказал мистер Рэндолф. — «Когда-то все ручьи, луга, леса…» — он сложил на груди маленькие руки, теперь его голос был не сдавленным и вежливым, а мягким и теплым.
Гилли нашла нужную страницу и стала читать:
…Когда-то все ручьи, луга, леса
Великим дивом представлялись мне;
Вода, земля и небеса
Сияли, как в прекрасном сне,
И всюду мне являлись чудеса.
Она остановилась, словно прислушиваясь к собственному эху.
— «Теперь не то…» — подсказал ей бархатный голос мистера Рандолфа.
…Теперь не то — куда ни погляжу
Ни в ясный полдень,
Ни в полночной мгле,
Ни на воде, ни на земле…
Откинувшись на спинку кресла, мистер Рэндолф стал вторить ей; их голоса слились:
Чудес, что видел встарь, не нахожу.
Так они и дальше читали. Он то благоговейно внимал, то вторил, и тогда голоса их сливались воедино.
Рожденье наше — только лишь забвенье.
Душа, что нам дана на срок земной,
До своего на свете пробужденья
Живет в обители иной…
Но не в бессильной немоте,
Не в первозданной наготе… —
читала Гилли.
И снова голоса их слились.
А в ореоле славы мы идем…
Из мест святых, где был наш дом…
«А в ореоле славы мы идем…» Музыка слов вздымалась и набегала на нее, как волны на берег.
Это была длинная поэма. Страниц семь мелким шрифтом. Гилли не понимала до конца ее смысла. Но мистер Рэндолф знал наперед каждое слово; он осторожно подсказывал, когда она начинала запинаться на трудном слове, и напевно, с выражением произносил вместе с ней свои любимые строки.
Последний куплет они прочитали вместе:
Спасибо сердце, что тебе даны
Печаль, и нежность, и любовь, и страх.
Цветочек бедный, разлетаясь в прах,
Нам говорит, что слезы не нужны.
<Перевод Г. Кружкова>
Мистер Рэндолф глубоко вздохнул.
— Благодарю вас, — тихо сказал он. — Благодарю.
— До чего ж складно она читает, — с гордостью улыбнулась Троттер, словно это была ее заслуга.
Улыбка Троттер разозлила Гилли. Она так хорошо читает потому, что решила добиться этого. Как только эта противная училка, из первого класса, сказала миссис Диксон, что Гилли может оказаться в числе отстающих, Гилли твердо решила — она заставит старую ворону подавиться ее же словами. И добилась своего.. К Рождеству она обогнала весь класс. Правда, это ничего не изменило. Учительница, мисс Гормэн, подробно и убедительно разъяснила миссис Диксон, что у нее обучается двадцать пять человек и она лишена возможности проводить индивидуальные занятия. Гилли должна проявить терпение и чувство локтя. Только и всего.
— Вам понравились стихи Вордсворта, мисс Гилли? — спросил мистер Рэндолф, прерывая ее злые мысли.
— Глупо, — сказала она, скорее отвечая воспоминаниям и миссис Гормэн, чем ему.
Выражение боли промелькнуло по лицу мистера Рэндолфа.
— Мне кажется, — сказал он сдавленным вежливым голосом, — что даже при первом чтении можно…
— Вот, например… — Гилли решила защищать свою точку зрения, которой она никак не придерживалась, — в конце: «цветочек бедный, разлетаясь в прах…» Что это значит, черт возьми? «Цветочек бедный». Вы когда-нибудь слышали о «богатых цветах»?
Мистер Рэндолф вздохнул с облегчением.
— У слова «бедный», мисс Гилли, есть несколько значений, — сказал он. — Здесь поэт говорит о смиренности, неприхотливости, простоте, а не о том, — он мягко улыбнулся, — что у цветка нет денег.
Гилли вспыхнула.
— Я никогда не видела также, чтобы цветы разлетались.
— Одуванчики.
Все трое повернулись к Уильяму Эрнесту, испуганные не только звуком его голоса, который раздавался так редко, но и мыслью, что они совсем про него забыли. А он вот сидит на полу возле дивана, скрестив ноги — близорукий старичок, мигающий глазами за стеклами очков.
— Слыхали? — В голосе Троттер прозвучало торжество. — Одуванчики! Хорошо-то как сказал. Лучше не придумаешь!
Уильям Эрнест спрятал голову за валик дивана.
— Наверно, это и есть тот самый цветок, о котором говорит мистер Вордсворт, — сказал мистер Рэндолф. — Конечно, одуванчик — самый скромный из всех цветов.
— Цветочек бедный, — с улыбкой согласилась Троттер. — Это Уильям Эрнест верно сказал. Они всегда разлетаются во все стороны. — Она повернулась к Гилли, как бы за подтверждением своих слов, но у Гилли было такое лицо, что улыбка Троттер слиняла.
— Я могу идти? — Голос у Гилли был острый, как зазубренный край открытой консервной банки.
Троттер кивнула.
— Конечно, — тихо сказала она.
— Вы не представляете, мисс Гилли, как я благодарен вам.
Но Гилли не стала слушать благодарностей мистера Рэндолфа. Она быстро поднялась по лестнице в свою комнату. Закрыла дверь, вынула из кармана деньги и, растянувшись на кровати, расправила смятые купюры. Пока что она сунет их в ящик под белье, потом придумает, куда припрятать понадежнее; а завтра отправится на автобусную станцию и узнает, сколько стоит билет до Сан-Франциско.
— Я еду к тебе, Кортни, — прошептала она, — лечу в «ореоле славы».
Теперь надо только вернуться в дом мистера Рэндолфа и забрать остальные деньги. Наверняка там оставалось еще кое-что.

УИЛЬЯМ ЭРНЕСТ И ДРУГИЕ «БЕДНЫЕ ЦВЕТОЧКИ»
Когда на следующий день Гилли отправилась в школу, Агнес Стоукс торчала возле дома. Гилли решила вернуться и переждать, пока Агнес не уйдет, но не тут-то было. Агнес уже махала ей рукой и кричала что-то. Вот зануда! Гилли молча прошмыгнула мимо. Она услышала звук мелких торопливых шагов — Агнес семенила за ней, грязная рука ухватила ее за локоть.
С отвращением Гилли оттолкнула ее. Рука исчезла, но Агнес уперлась подбородком в плечо Гилли и заглянула ей в лицо. У Агнес пахло изо рта.
— Так чем же мы займемся сегодня? — спросила Агнес.
«Мы? Да она что, рехнулась?»
— Будешь сегодня снова лупить мальчишек? Я помогу.
Гилли резко повернулась и оказалась нос к носу с Агнес. Что за напасть!
— Когда до твоей дурацкой башки наконец дойдет? — сказала она. — Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.
Агнес отвернулась и встряхнула засаленными волосами: на беду Гилли, эта девчонка прилипла к ней, как банный лист, и продолжала семенить следом, делая два или три шажка на каждый шаг Гилли.
Казалось, от нее не отделаешься, но Гилли это удалось — всю дорогу она шла задрав голову, словно знаменитость на параде, и смотрела вперед застывшим взглядом, ни на что вокруг не обращая внимания.
— Я живу рядом, на соседней улице.
«Вот осчастливила».
— Я буду заходить за тобой каждый день. Ладно?
«Это ничтожество не понимает даже, что ее и знать не хотят».
Возле школьного двора Агнес вытащила большой кусок жвачки без обертки и поднесла к носу Гилли.
— Хочешь?
Черт побери. Но ведь королева держала при себе гнома. В один прекрасный день может пригодиться и Агнес. Фокус в том, чтобы суметь избавляться от людей, когда они тебе больше не нужны, а на этом Гилли собаку съела.
Молча она взяла жвачку. Агнес вспыхнула от удовольствия.
— Видишь девчонку у загородки? Вон ту, с большим носом? Ее мать сбежала в мае с матросом.
— Ну и что?
Агнес приложила руку ко рту и сказала шепотом:
— Бабушка говорит, у них вся семья барахло.
— Ну и что? — Гилли громко разжевывала жвачку. — А что говорит твоя бабка про вашу семью?
Агнес сморщилась, как пересохшая губка.
— Кто это распускает сплетни про мою семью?
— Раскинь мозгами.
— Вот увидишь, они вернутся.
— Еще бы!
— Конечно, вернутся. Может, еще до Рождества.
— Ну, ладно, ладно, верю.
Глаза Агнес забегали из стороны в сторону, вглядываясь в непроницаемое лицо Гилли.
— Ты что, разыгрываешь меня? — наконец, спросила она.
— Нисколько.
Неуверенность Агнес поколебалась.
— Я знаю еще много про всех, — сказала она, — про всех здешних.
— Не сомневаюсь, дорогая. — Гилли осторожно выдувала из жвачки пузырь, он оглушительно лопнул возле сальных рыжих волос Агнес.
Та испуганно вскрикнула:
— Полегче!
Раздался первый звонок.
— Встретимся на переменке?
Гилли передернула плечами и направилась к классу «Харрис-6».
— Там видно будет, — сказала она.
Хотя Гилли не давала покоя мысль, как заполучить деньги мистера Рэндолфа, но, переступив порог класса «Харрис-6», она заставила себя думать только о занятиях. Надо будет с первого же дня серьезно взяться за дело. Она не допустит, чтобы эти безмозглые идиоты считали себя умнее ее. Нельзя примириться и с тем, что она отстает от других почти по всем предметам, хотя и дураку ясно, что виновата в этом не она, а начальная школа в «Голливудских Садах». Она будет заниматься как проклятая, пока не только догонит, но и перегонит весь класс, а потом остановится как вкопанная — и ни с места. Учителя в таких случаях всегда бесятся. Они считают личным оскорблением, когда способный ученик, который мог бы быть первым в классе, перестает шевелить мозгами. Это точно. И теперь в классе «Харрис-6» Гилли стремилась именно к этому.
Во время перемены класс Агнес пришел в кафетерий первым, и, когда подошла очередь Гилли, Агнес уже сидела за столиком и махала ей рукой. Гилли предпочла бы завтракать в одиночестве. Агнес была не самой приятной соседкой за столом, но раз уж она решила, что Агнес может когда-нибудь пригодиться — надо к ней привыкать. Гилли подошла к столику и села напротив Агнес — та улыбалась, как кошка в мультфильме.
— Мне тоже дают бесплатный завтрак, — сказала она.
Гилли с ненавистью посмотрела на Агнес. С какой это стати все должны знать, кому дают, а кому не дают бесплатные завтраки. Но дело не только в этом. Прежде всего, надо научить Агнес Стоукс держать язык за зубами.
— Знаешь, Агнес, когда я вижу тебя, меня тошнит.
Агнес посмотрела на нее как побитая собака.
— Это почему же?
— А нипочему. Только увижу тебя — начинает тошнить, вот и все.
Агнес рывком подвинула скамейку к столу и стала закатывать спустившиеся рукава.
— От тебя это не зависит, — продолжала Гилли. — Ты тут ни при чем. Я тебя не обвиняю. Но терпеть этого больше не стану.
— Чего?
Гилли наклонилась через стол и бросила в покрасневшее лицо Агнес:
— Твою пасть.
Агнес отшатнулась от злобного лица Гилли. Окружающие не сводили с них глаз. Наконец, они обе немного успокоились, но лицо у Гилли по-прежнему было все еще раздраженным.
— Никакая у меня не пасть, — тихо сказала Агнес.
— Тогда заткни ее. А то испарятся остатки твоих мозгов.
Рот Агнес раскрылся было, но губы тут же сомкнулись. Она передернула плечами, фыркнула и принялась за еду.
Гилли одарила окружающих щедрой улыбкой, изящно расправила на коленях салфетку и взяла пакет молока, отставив мизинец, как это делала миссис Нэвинс, когда брала чашечку с кофе.
После ленча Гилли разрешила Агнес проследовать за ней на площадку; та семенила сзади, как заблудившийся щенок. Когда же Агнес осмелилась заговорить: «Послушай, Гилли…», Гилли обернулась с таким свирепым видом, что слова у той застряли в горле.
После уроков Агнес молча шла за ней следом. Они поднялись на холм, Агнес приходилось почти бежать, чтобы не отставать от намеренно широко шагавшей Гилли. Они подошли к дому Троттер, Гилли свернула во двор. Когда она закрывала за собой грязную белую калитку, Агнес дотронулась до ее руки и протянула ей записку. «Когда мне можно говорить?» — было написано там.
Гилли великодушно улыбнулась.
— Посмотрим, — сказала она. — Посмотрим, как ты будешь вести себя.
Агнес раскрыла рот, как голодный птенец, но не проронила ни звука. Послушная птица. Гилли похлопала ее по костлявой, покрытой веснушками руке и быстро вошла в дом, оставив за калиткой птенца с раскрытым ртом.
— Это ты, Уильям Эрнест, детка?
— Нет, это я, душка Троттер, — пропищала Гилли.
Из кухни донеслись раскаты смеха.
— Заходи, детка, возьми чего-нибудь перекусить.
У Гилли потекли слюнки, но она решила не поддаваться. Как бы ни хотелось есть. Куском ее не подкупишь. Она протопала к лестнице мимо открытой кухонной двери, откуда доносился умопомрачительный запах шоколадного печенья. Будь ты трижды проклята, Мэйм Троттер.
Войдя в комнату, Гилли плотно прикрыла дверь и вынула из комода деньги. Потом она вытащила ящик и перевернула его на кровати вверх дном. Расправила на нем смятые пятидолларовые бумажки, вытащила из кармана скотч, который предусмотрительно стянула со стола мисс Харрис, и приклеила их ко дну ящика.
Неожиданно дверь распахнулась. Чтобы прикрыть деньги, Гилли грудью навалилась на ящик.
На пороге, с выпученными, как у лягушки, глазами, стоял Уильям Эрнест, он пытался удержать в руках небольшой поднос с тарелкой печенья и стаканом молока.
— Какого черта? — заорала Гилли.
— Тр-тр-тр-Троттер, — только и мог произнести мальчик. Поднос ходил ходуном в его руках, стакан с молоком в любую минуту мог оказаться на полу.
— Поставь поднос, дурень.
Уильям Эрнест с отчаяньем озирался вокруг. Гилли стало не по себе — лежит, как последняя дура, прижавшись грудью к ящику от комода. Она приподнялась и перевернула ящик. Потом села на кровати и повернулась к мальчику.
— Разве Троттер не говорила тебе, что прежде чем врываться в комнату, надо стучать?
Мальчик кивнул, глаза его были широко раскрыты, поднос все еще дрожал в руках.
Гилли вздохнула. Что за странный ребенок!
— Ну, ладно, — сказала она и протянула руку. — Давай его сюда.
Он сунул ей поднос и со всех ног бросился вниз по лестнице. Гилли снова перевернула ящик вверх дном, поставила на него тарелку с печеньем и стакан с молоком. Она захлопнула дверь, уселась на кровати, скрестив ноги, и принялась за еду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13