Анатолий Азольский
Связник Рокоссовского
Пассаж
В июле 1944 года (еще длилась Вторая мировая война) войска СССР перешли советско-польскую границу и, сметая немцев, двинулись на Варшаву. В занятом Люблине образовался — не без содействия и подсказки Москвы — Комитет национального освобождения Польши, и, поскольку решено было советскую администрацию на освобождаемых территориях не создавать, комитет этот (ПКНО) фактически становился Временным правительством Польши. Эмигрантское же правительство в Лондоне оказывалось как бы не у дел, хотя союзники СССР по антигитлеровской коалиции признавали его, да и с июля 1941 года Москва восстановила с ним вяло текущие дипломатические отношения, в апреле 1943 года прерванные, поскольку лондонцы охотно и громогласно приняли немецкую версию расстрела в Катыни. Оно, это правительство, не бездействовало, вело активную антисоветскую пропаганду, руководя на занятой немцами территории многочисленной Армией Крайовой, которую вооружило и считало Войском Польским, своим и только своим войском. Линия Керзона, на которой настаивала Москва в будущем устройстве и разграничении Европы, лондонским правительством отвергалась, границей между СССР и Польшей признавалась та, что была в Рижском договоре 1921 года, с обязательным поглощением Западной Украины и Западной Белоруссии; планы лондонцев поражали (до Сталинградской битвы) грандиозностью, под польскую длань желали подвести всю Украину, Восточную Пруссию и Вильнюс (Вильно, разумеется). Помимо Армии Крайовой (АК) на земле польской хозяйничали многочисленные воинские соединения антинемецкой направленности, среди которых наибольшим влиянием пользовалась Армия Людова (АЛ), командные посты в ней занимали члены срочно воссозданной польской компартии (ППР).
Чем ближе к Варшаве, тем медленнее продвигался фронт на запад. Все же
31 июля были взяты Минск-Мазовецкий (40 километров восточнее Варшавы), Отвоцк на Висле (к югу от Варшавы). Немцев выбивают из Воломина и Радзимина, города эти в 25 километрах от столицы.
Наступление, казалось, протекало успешно, как ни ослабились коммуникации. Тыл не поспевал за передовой, убыль не восполнялась, моторизованные соединения потеряли подвижность, авиация так и не обосновалась на близких к фронту полевых аэродромах. Скорее, по инерции, в азарте наступления 3 августа южнее Сандомира советские войска форсировали Вислу и вскоре захватили многообещающий плацдарм.
Но двумя сутками ранее произошло событие, о котором написаны горы книг, славящих и позорящих поляков и русских, выговорены тысячи обличительных и оправдательных речей, поставлены выдающиеся по накалу страстей фильмы, где злодеев и героев не перечесть, и все они — в одной неразличимой куче.
1 августа 1944 года в 17.00 руководитель АК генерал Тадеуш Коморовский отдал приказ о начале восстания в Варшаве. Цель восстания — захват города, то есть освобождение его от немцев (оккупантов) и провозглашение власти пребывавшего в эмиграции правительства. Делегатура последнего уже находились в городе. Дать сигнал к восстанию было для лондонцев делом чести, а точнее — актом отчаяния, промедление означало смерть, политическое забвение. Находясь примерно в таком же пикантном положении, чешское эмигрантское правительство двумя годами раньше послало в родную страну диверсантов, чтоб убить Гейдриха (наместника) и прогреметь на весь мир. Гейдрих, кстати, ездил по Праге без охраны и мог быть уничтожен любым прохожим с крепкими нервами и хорошим пистолетом. Когда артиста сгоняют со сцены, он не может не рваться туда, даже если на ней работают более удачливые и талантливые дублеры. (В самом начале мая 1945 года чешские коммунисты, сильно убоявшись послевоенной политической конкуренции, поднимут такое же скоропалительное восстание в Праге, и быть бы городу на Влтаве разрушенным, если б не оказавшаяся вблизи власовская дивизия, выбившая немцев и спасшая торопыг от позора.)
Никто в Лондоне и в АК не сомневался в сокрушительном успехе восстания, тем более что немцы — так считалось — завязли в боях с русскими и мигом покинут город, который немедленно станет столицей послевоенной Польши. Вера в успех была столь велика, что находившийся в Москве премьер Миколайчик не удосужился 1 августа поставить Сталина в известность о скорой победе. Москву о грядущем восстании осведомили агентурные источники, которые тем удобны (и неудобны!), что не могут оглашаться прессой или дипломатами. Немцы же превосходно знали, чем займутся поляки в ближайшие дни, и соответственно подготовились. Для устрашения их и показа тевтонской мощи генерал Форманн сквозь всю Варшаву — в направлении на восток — провел накануне восстания свеженькую танковую дивизию «Герман Геринг». Одновременно к Варшаве перебрасывались из Румынии и Франции другие соединения, не несшие в себе горечи недавних поражений вермахта и рвавшиеся в бой.
Лишь 3 августа лондонское правительство — через англичан — сочло необходимым сообщить Москве о начавшемся, по их мнению, крутом переломе в войне.
Между тем с первых же часов восстания стали очевидными обреченность его и скорое поражение.
И в самом деле, никогда еще, пожалуй, в истории войн патриотами отечества, находящимися в тылу оккупантов и самоотверженно восстающими против них, — никогда еще патриотами этими не руководили такие на первый взгляд безалаберные, трусливые, бездарные и глупые кадровые вояки, как генералы и офицеры Армии Крайовой. Будто по заказу Гитлера и Сталина, словно нарочито все было Коморов-ским разработано так, чтоб восстание с треском провалилось. Еще в июле, незадолго до дня "W", Армия Крайова подсказала и немцам и русским, как надо такие мятежи раздавливать в зародыше. По приказу Коморовского АК провела генеральную репетицию будущего освобождения Варшавы, взяла власть в Вильнюсе и Львове накануне прихода туда советских войск. Итог этих тренировочных боев оказался для Коморовского плачевным: немцы перестреляли бунтовщиков, а уцелевшим ничего не оставалось, как вступить в армию Берлинга, подчинявшуюся Москве.
Безобразно и безалаберно готовилось восстание, потому что планы его созрели давно и основательно протухли к августу предпоследнего года войны. Весь расчет АК строился на прогрессирующем ослаблении русских и немцев, что помогло бы полякам отторгнуть Украину и захватить Восточную Пруссию. Победоносное движение англо-американских войск в глубь Европы и к западным границам Польши создало бы благоприятнейший момент для дня "W". По мере того как русские, наоборот, не слабели, а набирали силу и слоновый топот их дивизий слышался все ближе и ближе, аппетиты становились умеренными, про Украину было временно забыто, но отвод русских войск на старые, до 17 сентября 1939 года, позиции мыслился по-прежнему. (О Восточной Пруссии пока помалкивали, хотя еще в конце XX века Калининград поляки официально именовали так: Крулевец.) Суть всех планов оставалась прежней, жесткой: русских в Польше быть не должно!
И уже к исходу первого часа дня "W" обнаружилось: оружия, которого вроде бы навалом, до краев, оказалось не просто мало, а катастрофически мало. Через день-другой еще одно неприятное открытие: запасы продовольствия истощались, да и как их восполнять в условиях введенных немцами реквизиций и карточной системы? Боеприпасы на исходе, тяжелой техники нет и не будет. Начали издыхать полевые (батарейные) радиостанции, а немцы, хотя и потеряли большую часть города, стратегически важные точки Варшавы укрепили и заняли надежную оборону. Мосты через Вислу по-прежнему оставались за ними, да мосты и не собирался брать Коморовский, полагавший, что при первых выстрелах за спиной немецкие дивизии устремятся с фронта в тыл по мостам, в обратном порядке повторив марш дивизии «Герман Геринг»; препятствовать уходу немцев АК не желала: на правах хозяина города (и Польши!) лондонские поляки тут же провозгласили бы нечто провокационное, из-за чего, казалось им, свара между союзниками разгорится — вплоть до войны между СССР и Америкой.
С разведкой у Коморовского дела обстояли совсем плохо. Информаторов за Бугом и Вислой он не имел, в немецкие штабы не проник и, хуже всего, донесениям, которые подвергали сомнению его ненависть к русским и любовь к Польше образца Пилсудского, не внимал. И уж полным идиотизмом (опять же на первый взгляд) представляются его августовские призывы к англичанам высадить парашютные бригады, захватить аэродромы и вообще оккупировать Польшу — притом, что он отлично знал: Польша решением Тегеранской конференции включена в сферу интересов СССР (с полного согласия Англии и США). Призывал — хотя еще 29 июля эмигрантское правительство получило от англичан отлуп: на нашу помощь восставшим просим не рассчитывать. Лондонцы, однако, варшавским коллегам сообщили о сем неприятном факте не 30 июля, не еще днем позже, а лишь в начале августа.
И тем не менее обреченное на поражение восстание — началось. (Полякам катастрофически не везет с бунтами и восстаниями, в 1830 году замешкались с убийством Константина Павловича — и вся затея лопнула.) Идиотов в руководстве АК было ровно столько, сколько их в любой другой армии. А здравомыслящие не могли не знать, что восстание будет предано англичанами и американцами сразу после его начала. Знали и о том, что русские выдохлись. Чем отчетливее проступали (уже в конце июля) признаки скорой катастрофы, тем громче становилась бравада шляхетской фанаберии. Ибо они прозревали будущий триумф!
Да, триумф. То есть торжество, блестящий успех. Потому что над всеми планами всех восстаний и сражений витает некий дух, коллективно-бессознательная вера в успех или поражение — дух, искажающий (и проясняющий!) смысл всех документов, иначе история войн была бы сборником маршальских предначертаний с приложением географических карт и донесений с фронтов. Ни в одном приказе Сталина нет сакраментальной фразы: «Принимая во внимание итоги польско-советского конфликта 1919-1920 годов и неприемлемый для нас Рижский договор 1921 года…» Нет и точного выражения позиции, которая заключалась в простейшем соображении: да какого черта брать нам эту Варшаву, если туда тут же горохом посыплются лондонские ляхи, и что делать с ПКНО, развязывать с его помощью гражданскую войну в Польше, то есть в тылу действующей, сражавшейся с немцами Советской армии?
Ну, а немцы — что немцы? Они, заблаговременно с планами восстания ознакомленные, сумели перегруппироваться, учли ляпсусы АК (мост Понятовского, к примеру, по-прежнему защищался сбродом калек и новобранцев, поскольку брать его, немцы знали, поляки не хотели. Генерал Форманн, возможно, пустил по Маршалковской танковую дивизию для того лишь, чтоб показать тупой низшей расе: нас в городе нет, можете начинать, свиньи!..). Введя в бой свежие силы, немцы растрепали 3-й танковый корпус русских, чуть ранее отобрали Воломин и Радзимин, успешно выдавливали войска с Сандомирского плацдарма. Немцам вообще наплевать было на такие частности, как население Варшавы, АК и АЛ, люблинское и лондонское правительства. И русские, и поляки соединялись воедино фигурной скобкой: «Славяне», то есть раса недочеловеков, уничтожать которых сам германский Бог велел. Ну, а пока, в ближайших планах немцев — ни в коем случае не допустить русских к Берлину и Восточной Пруссии, остановив их на линии Нарев-Висла. В «таинственную» славянскую душу они желали проникать только штыком или пулею, и что Коморовский в Варшаве, что русские в Праге (правобережной части столицы) — все едино, тем более что во главе «азиатских орд» находился поляк, сын Ксаверия Рокоссовского Константин, а от этого генерала жди беды. А уж с теми, кто поднял восстание, повторяя, как в 1939 году, знаменитую кавалерийскую атаку польских улан на танковую дивизию, справиться труда не представляет. Еще один момент не учел (или предусмотрел?) Коморовский: после покушения на Гитлера 20 июля того же года все большее влияние получили органы германского правопорядка, так сказать, а точнее — службы безопасности. Командующий резервными войсками генерал Фромм находился под следствием, на его место назначили Гиммлера, которому и поручили восстание раздавить. Дивизии и полки карательного назначения (под начальством обер-группенфюрера СС Эриха фон Бах-Зелевского) подтянулись к Варшаве, им подчинялся вермахт, и тот получил полную свободу рук, мог наравне с зондеркомандами жечь, убивать, насиловать, грабить.
Сколько о катастрофических просчетах АК ни пиши, какие резоны ни выдвигай в доказательство того, что Советская армия не могла помочь восставшему населению Варшавы, доводы эти если и произведут впечатление на кого-либо (новозеландцев, папуасов, американцев, нигерийцев), то никак не на европейцев, тем более на поляков: большинство их твердо убеждены — русские сознательно допустили уничтожение столицы Польши. Это наш легковерный народ поддается басням телевизионных прощелыг. У поляков же более четкие и стойкие национальные пристрастия, при любых обстоятельствах они с придыханием твердят: во всем виноваты москали, то есть русские, и не стоит в объяснениях ссылаться на менталитет польского офицерства и обывателя. Обидеться могут, политкорректность опять же. Поэтому лучше прибегнуть к нейтральному образу, где ни намека на Польшу: если в картинной галерее попадется на глаза полотно Федотова «Завтрак аристократа» — не проходите мимо.
Горе великое настало для Варшавы, разделенной на секторы, которые методически испепелялись огнем, взрывались, решетились автоматными очередями. Поляки хотели жить и сражаться. Это был порыв, нисколько не похожий на переправу конницы Понятовского через Неман, поскольку поляки защищали не только столицу, нечто большее, душу свою, уязвленную разделами, санациями, оккупациями и мучительным ощущением того, что государственность Польши всегда возводилась бастионом на зыбучих песках. Вечная слава героям.
Пора, однако, отстраниться, то есть расчеловеченным взором глянуть на варшавские события с высоты эдак трех-четырех веков, — глянуть, обозреть и, предварительно привив себе бесстрастие полудохлой амебы, увидеть…
Следующее увидеть: некий участок земного шара, этногеографический ареал обитания популяции, называющей себя п о л я к а м и. Популяция лишь недавно освоила отведенную ей (другими популяциями — немцами, русскими, литовцами, шведами) территорию, общалась на присущем только данной популяции языке, хорошо отмаркировала облюбованную ею землю, и самым пахучим, издалека видным и особо для поляков притягательным местом были постройки, источавшие специфический запах мусора, пота, нечистот, пищи, одежды, людей и всего прочего, для обширного поселения присущего, что, вместе взятое и по берегам Вислы разбросанное, называлось Варшавой. Около нее и внутри в августе-октябре 1944 года сцепились популяции — немцы, поляки, русские — за право обладания маркированным местом, то есть Варшавою, которая была более чем город Варшава: без нее Польша не была бы Польшей. На улицах и в предместьях Варшавы шли бои за право устанавливать иерархию Польши, системы подчинения, соподчинения и так далее…
Популяции всех видов и типов строятся по одинаковому иерархическому принципу и сосуществуют, так пожирая или отрицая друг друга, что в конечном итоге остаются живыми и способными продолжать себя в потомствах. Классический пример такого сосуществования — буйволы (или антилопы, косули) на гектарах степей в соседстве со львами и подручными их, разными там шакалами, гиенами — то есть всем тем, что можно назвать инфраструктурой прайда, семейства львов. Косули, антилопы и буйволы погибли, вымерли бы, не полеживай рядом с ними семейство львов, не оглашай саванну отвратительным лаем гиены и шакалы, не махай крыльями грифы и ястребы — в том же ареале… Из года в год, от сезона к сезону повторяется одно и то же действо: бешено скачущее стадо травоядных догоняется львами, которые валят буйвола (косулю, антилопу) и начинают лакомиться завоеванным мясом.
Погоня за буйволом, убиение его с последующим растерзанием — всего лишь удовлетворение желания, то есть то, что лежит в основе любого нашего действия, порою неосознанного, автоматического, лишенного, и такое бывает, всякой логики. Мотивация же погони и сама погоня предстают выпукло-зримым сюжетом, который разложен на захватывающие кадры, а их можно крутить и так и эдак. Обыденные действия человека почти рефлекторны, ложку ко рту (своему!) каждый подносит абсолютно точно, и не с десятой попытки, а с первой. Но у людей желания не носят ярко выраженного физиологического мотива. А суть одна и та же. Добыть нечто, сводящее желание к нежеланию.
Лев сорвался с места и помчался за буйволом в самом начале Второй мировой войны.
1 2 3 4