Оглянувшись на шумящую кучу-малу, словно не веря, что и там говорят об этом же, он разочарованно протянул:
– У-у, а я думал, что-то путевое!
– Это зависит от нас: поставим путевые вопросы – получим путевую анкету.
– И о чем спрашивать?
– О чем хочешь. Что волнует.
– Меня многое волнует.
– Вот и формулируй.
– Хм, формулируй!
– Или вот что, Авга, слушай! Давай для старта я тебе дам пару готовых вопросиков. – Я вынул из кармана бумажку. – Вот они. Старт и тебе нужен и всему классу, потому что когда начнется собрание, все будут раскачиваться и оглядываться друг на друга, а мы с тобой поочередно – бэмс, бэмс! И пошла цепная реакция! Главное – затравить. Понял?
Авга взял листок, прочитал и воскликнул:
– Ого, вопросики!
– А что?
– «Кто умнее: девчонки или мальчишки?» Да мне такого в жизнь не придумать! Сразу поймут, что я белены объелся! Или что меня подучили, как дурака!
– Наоборот, чудак! Все только ахнут: ого, скажут, ай да Авга, ай да Спиноза!
– Ну ладно. Забор поручил?
– Забор. Поручил мне, но я и тебя привлекаю.
– А не влетит тебе?
– Нет, за работу с массами обычно хвалят… Да и вдвоем надежнее. Мигом собрание кончим!
«И я успею на свидание!» – обрадованно спохватился я.
Пряча листочек, Авга спросил:
– Эп, а вдруг, того, мы скажем, а все молчок?
– По второму разу скажем.
– И опять молчок?
– Ну уж?
– А вдруг?
– Тогда не знаю… Тогда пусть сам Забор скажет. А что мы еще можем сделать? Сальто-мортале?
– А может, еще кого уговорим? – плутовато предложил он. – Уж работать с массами, так работать!
– Третьего?
– Ага. Вопросы еще есть?
– Есть?.
– Ну и давай. Бог троицу любит! – с заговорщицким азартом заключил Шулин.
– А кого?
Мы осмотрелись.
Васькин вулкан продолжал клокотать. Сгрудились все, кроме Вани Печкина, который, заткнув уши, зубрил английский. Или он дома не учил, или у него память никудышная, но Ваня Печкин долбил учебники из перемены в перемену: даже когда дежурный выгонял его, чтобы проветрить класс, он прихватывал книжку с собой. Каким-то испуганным был у нас Ваня Печкин и первую половину каждого урока, то есть во время опроса, сидел, как приговоренный, – сжавшись и чуть ли не дрожа. Он так и напрашивался на высмеивание, и в общем-то мы подсмеивались над ним, хотя не особенно зло, но считали его серой личностью.
Мы с Авгой переглянулись и, моментально поняв друг друга, направились к Ване Печкину. Вот будет фокус, если удастся его сагитировать, – тон всему классу зададут второстепенные члены… Я зашел сбоку и живо захлопнул его учебник. Ваня Печкин вздрогнули тревожно поднял голову.
– Отвлекись-ка на минутку, – сказал я.
– Чего?
– Отвлекись, говорю, и уши разоткни!
– А чего?
– Дело есть! – сказал важно Шулин.
– Причем дело пустяковое, но для пользы всего класса, – внушительно добавил я.
– Мне некогда.
– Всем некогда!
– Слушай, Ваня Печкин, ты можешь хоть раз что-нибудь пожертвовать классу: или время, или отметку? Можешь? – воззвал я, почувствовал, что надо брать круче.
– Это вон пусть Садовкина оценки жертвует, у нее много пятерок! – недовольно мотнул головой Ваня Печкин. – А мне нечем жертвовать, у меня двойки!
– У всех двойки! – отрезал Шулин.
– И меня спросят.
– Сегодня не спросят. Придет новая учительница. А новые сразу не спрашивают, сначала знакомятся! – попытался я внушить Ване Печкину здравую мысль.
Но он не сдался.
– Ага, это с вами будет знакомиться, а меня спросит! Не мешайте! – И, открыв учебник, опять углубился в него, равнодушно выставив свою макушку.
Я со злости чуть не влепил ему щелчок в эту макушку, но под жидкими волосенками различил какую-то коростинку и брезгливо махнул рукой. Авга буркнул: «Балда ты осиновая с медной нашлепкой», – и мы отошли. Наш поход в массы провалился. Еще бы! Если уж буря целого класса не раскачала Ваню Печкина, что тут наши хилые потуги! Оставалось надеяться, что и без него дело обойдется, – вон как народ оживлен.
По звонку все суматошно расселись, но вместо новой учительницы опять вошла Анна Михайловна со своей дирижерской палочкой, двухцветным карандашом. Постучав по столу, она несколько виновато произнесла:
– Ребята, снова неувязка.
– И эта заболела? – спросил кто-то.
– Нет. Амалия Викторовна думала, что ее уроки начинаются с третьего. Я только что звонила ей. Она выходит, но знаете, человек пожилой, пока дойдет, пока найдет, будет конец урока.
– Хорошо! – вздохнуло полкласса.
– Напрасно радуетесь! Кое-кому эти последние занятия нужны как воздух! Смотрите, как бы ваши легкие вздохи не обернулись тяжестью! – строго заметила завуч, и в этом была истина, которая касалась и меня; правда, я не вздыхал облегченно, потому что был заинтересован в Амалии Викторовне. – Сейчас придет библиотекарь и почитает вам что-нибудь, так что никакого шума, спокойно оставайтесь на своих местах!
Забор вскочили сказал:
– Анна Михайловна, отдайте этот час в наше распоряжение! Мы хотели задержаться после уроков, но раз так, то лучше сэкономить время. Нам нужно провести междусобойчик.
– Что провести?
– Междусобойчик!.. Ну, разговор то есть!
– Очень хорошо! Пожалуйста, поговорите, – улыбнувшись, согласилась завуч. – Я вам нужна?
– Нет.
– Только тихо. Обещаете?
– Обещаем! – крикнули мы.
– Чш-ш! – и Анна Михайловна вышла.
Васька стремительно оказался у стола с тетрадкой в руке, поправил пятерней прическу и сказал:
– Видите, как складно все получается! Сама фортуна за нас!.. Итак, на чем мы остановились?
– На мыльных пузырях, – подсказал мишка Зеф.
– Да! Пора кончать с мыльными пузырями! А для этого есть только один путь – дело! Вот и займемся делом!.. Я все объяснил, вы все поняли – прошу!.. Придумайте сколько угодно вопросов, но чтобы участвовал каждый. Кстати, если поработаем в темпе, то спасем от голода собаку Вани Печкина!
– Нечего обзываться! – огрызнулся Ваня Печкин.
– Что? У тебя уже вопрос?
– Нет у меня вопросов!
– Тогда не фыркай, а думай! Ну все, сажусь и пишу!
– Ну? – подстегнул Забор, остановив взгляд на мне.
Насчет условного знака мы не договаривались, но это был почти знак. Я собрался с духом, подтянул ноги, чтобы встать, но тут Вовка Еловый спросил:
– А в стихах можно?
– Еще бы!
– Тогда пиши:
Скажи-ка, разлюбезный друг,
Как ты проводишь свой досуг?
– Прекрасно, Вовка! – под веселый шумок воскликнул Забор.
Он еще не записал, а уже поднялась Садовкина.
– А вот интересно, кто в жизни важнее: мальчишки или девчонки? – спросила она.
– Мальчишки! – заорали пацаны.
– Девчонки! – завопил прекрасный пол.
– Споры потом! – пресек Васька. – Потом наспоримся до хрипоты! Так, записываю…
Довольный Авга шепнул мне:
– Один мой вопросик склюнули!
– Пусть клюют, лишь бы аппетит был! А ты говорил – молчок! Это как бы нам молчать не пришлось!
Вовка Еловый опять вскочил.
– У меня еще!
– Прорвало поэта! – заметил кто-то из девчонок.
Вовка засек, кто это сказал, простер руку в ее сторону и продекламировал:
Скажи-ка, друг мой разлюбезный,
Полезный ты иль бесполезный?
– О, пойдет! – подхватил Забор.
Тут же ввернул вопрос Мишка Зеф:
– А ты бы учился, если бы тебя заставляли?
– Блеск! – отреагировал комсорг.
– И наконец, последнее, – взмолился Еловый. – уж дайте высказаться, и клянусь – больше ни звука!
Друг разлюбезнейший, скажи,
Ты часто утопал во лжи?
– О’кэй! – приветствовал Васька.
Справа подняла руку Лена Гриц.
– Можно мне? – И, спохватившись, что не на уроке, встала, ощупывая пылающие щеки. – Раз договорились от души, то от души. Только не смейтесь, а то я разревусь… Сейчас… Было ли тебе так трудно, что хотелось умереть?
Вопрос, видно, стоил ей мучительной борьбы, потому что она еле-еле договорила его – губы задрожали и глаза заблестели. Напряженно улыбаясь, девочка нерешительно оглядела нас, как бы проверяя, не смеется ли кто, но стояла тишина, которая вдруг подействовала на Лену сильнее, чем, может быть смешок, – она порывисто села, ткнулась в ладони лицом и расплакалась.
Среди общего веселья это было так неожиданно и странно, что Васька растерялся.
– М-мда… Кха… Ну что ж, толковый психологический вопрос – бодро заключил он, мимикой торопя нас что-нибудь быстрее говорить, чтобы отвлечь внимание от Лены.
Но и мы сбились с толку, и неизвестно, сколько бы продлилась эта заминка, если бы не нашелся Авга. Он не вышагнул, а вылетел в проход, запнувшись о ножку стула, и выпалил:
– А кто хочет в деревню?.. Жить! Навсегда!.. Мясо выращивать! Хлеб пасти! – Тут уж, несмотря на неловкость, все прыснули. – То есть, конечно, хлеб выращивать и мясо пасти! То есть скот, понятно! – Не знаю, нарочно Шулин заплел язык, чтобы разрядить обстановку, или от волнения, но класс оживился опять. – А что? Едят все, а еду делать некому!
– А сам-то почему сбежал? – крикнул Зеф.
– А чтобы вас агитировать! – вывернулся Авга.
– Без дискуссий! – призвал Забор. – Садись, Август!.. А вопрос, между прочим, что надо – социологический! И очень кстати, потому что еще вилами по воде писано, кто кем будет и кого куда занесет. Браво, Шулин!
Вот тут-то и разгорелись срасти. Класс закружило, подхватило и понесло… Васька едва успевал фиксировать. Он молодец, не расхолаживал людей, не укорял, что, мол, такой-то вопрос мелкий, а этот нечеткий, а тот вообще уже был, он писал все подряд. Потом разберемся. Как говорится, куй железо, пока трамваи ходят! Я уже не опасался за судьбу анкеты, а лишь сдержанно восторгался, что народ пошел за нашей идеей…
– Good day, my friends! – раздалось внезапно от двери. Там стояла пожилая, грузная женщина, с устало-добрым лицом и в очках. – Sorry for being late, but you know, better late than never, as both english and russian people say. There rest ten minutes. I think it would be enough for beginning!.. My name is Amaliya Viktorovna.
(Добрый день, друзья!.. Простите, что опоздала: но вы знаете, лучше поздно, чем никогда, как говорят и русские и англичане. Осталось десять минут, и я думаю, что этого достаточно для начала!.. Меня зовут Амалия Викторовна!)
Ошарашенные, мы все встали.
Глава десятая
Мы с Валей должны были встретиться на трамвайной остановке, и я уже четверть часа вился тут, как голубь. Я успел. Забор хотел, правда, еще задержать меня, чтобы вместе посоветоваться с нашей Ниной Юрьевной, которая пока ничего не знала, но я отвертелся, клянясь, что завтра гору сворочу, а сегодня – хоть режь. Васька – тык-мык и отступил, наказав только подогреть процесс с родительской анкетой…
И вдруг я увидел Валю. Держа сумку за спиной, она пристально оглядывалась. Я приблизился сзади и громко кашлянул.
– Ой! – вскрикнула она, испуганно обернувшись. – Аскольд! Да ну тебя!.. У меня сердце чуть не оборвалось!.. Слушай, а вдруг встретится Амалия Викторовна и спросит, куда ты идешь?
– О, мы же сегодня познакомились с ней.
– И как?
– При знакомстве ничего, а вот что дальше?
– И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! – предостерегла Валя.
– Это у всех так – хороши, пока учишь! – знающе рассудил я. – Дай мне сумку, – сказал я по-английски.
– О, возьми! Спасибо! Ты молодец!.. – тоже по-английски ответила Валя, отдавая мне сумку. – Итак, продолжаем… Разговариваем только на английском языке.
– Давай! – неохотно ответил я по-русски.
– Если ты хочешь знать чужой язык, будем говорить только на нем.
– Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! – выпалил я.
– Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! – Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой, красивой женщине и, задержав ее, спросила по-английски, который час.
– Что, девочка? – как бы очнулась женщина, – Извини, голубушка, не понимаю, – и, пожав плечами, задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
– Нет, так я не смогу!
– Сможешь, когда разомнешь язык и осмелеешь! – заверила Валя. – А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседских дверей не начали, кукушками из часов, выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
– Дома никого?
– Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую – я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и два раза вымыл пол.
– Вот здесь я и живу!.. Знакомься: Мебиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
– Ах, вон он какой маленький! Я думала, верзила! – Она протянула руку. – Не дернет?
– Нет.
– Ух ты, большеротый! Ух, смешной! – ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мебиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. – У-у, сколько из «Эврики»! Кстати, как перевести слово «эврика» на русский, если считать его английским?
– Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car – каждая машина!
– Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила «in» и «out», на кассетах – тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано «Royal nights», то есть «Королевские ночи», а японский ансамбль называется «Королевские рыцари» – по-английски звучит так же, но перед «n» стоит немое «k» … Так что мне остается малость разбудить тебя.
– Буди, – с улыбкой сказал я.
– И разбужу… Поставь что-нибудь.
Я поставил этих самых «Королевских рыцарей», приписав немое «k», и сел в кресло.
– А почему не включаешь?
– Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас обрушился гром музыки, который я тут же перевел на кухню.
– Как это? – удивилась Валя.
– Я говорил, что у меня по физмату о’кэй! Пожалуйста!.. а сейчас – в общей!.. А вот у отца!.. А это – в ванной! – пояснял я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
– Тоже Мебиус? – спросила Валя.
– Нет, кресло. – И я показал кнопки.
– А-а! – протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. – Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
– Что-то много во мне спящих! – я усмехнулся: – И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
– Ну-ка! – Упершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне и лукаво-озорным взглядом пристально стала выискивать что-то в моих глазах.
– Нет, и бодрствует порядочный! Да-да! Я чувствую! – Она выпрямилась и прошлась по комнате. – А это кто, твой дедушка?
– Нет, физик Эйнштейн.
– У-у, какой грустный!
Я подошел и перевернул портрет – мимо нас глянул задумчивый Пушкин Тропинина. Я вырвал его из какого-то журнала и так обкорнал, подгоняя под рамку, что он потерял портретность и, как живой, подглядывал из кухни через окошечко.
– Так лучше?
– Лучше. Ну, Аскольд! Ну, изобретатель!
– Это же не изобретения, а просто дела.
– Ну, делатель! – подхватила Валя, посмотрев на меня так, словно и я был тут какой-то неожиданной поделкой. – Но Мебиус лучше всего. – Она повернулась к роботу и опять потрогала его ершистую марсианскую макушку. – Я Мебиус! Светлана Петровна, извините! Я Мебиус! – проговорила вдруг она грубоватым голосом и обернулась ко мне – не осуждаю ли я ее за дурашливость, но я не осуждал, я тихо радовался, и Валя успокоилась. – Хоть бы кто позвонил, посмотреть, как он работает!
– Сейчас! – Я набрал номер Зефа. – Мишка, брякни мне!
– Зачем?
– Меба чиню. Брякни разок!
– Давай.
Я выдвинул верхний ящик стола, чтобы виден был маг. Телефон зазвонил. В роботе щелкнуло, и одновременно вздернулась рука с трубкой, и пошел маг.
– … уточку!.. Квартира Эповых, минуточку! – Квартира Эповых!.. Квартира Эп… – щелчок, трубка упала в гнездо, и все замерло.
Валя страдальчески смотрела на вскрытый маг. Я понял, что сейчас она видит не магнитофон, а вырванный из живого Мебиуса кишечник, и закрыл стол.
Она вздохнула:
– Бедняга!.. А кроме этого он что-нибудь умеет? Переводить, например, с английского?
– Пока нет, но если научить…
– Сначала я научу безжалостного хозяина. Все, Аскольд, давай заниматься, а то ничего не успеем!
Валя сказала, что лучше начать с уроков, чтобы потом не беспокоиться о них. Я согласился. Мы сели за круглый стол, как министры враждующих стран, и разложили учебники… Я не смотрел на Валю впрямую, но видел все ее движения, и мне было приятно знать, что в любой миг я могу посмотреть прямо и увижу ее не в воображении, а тут, в метре от себя… Мозг мой работал какими-то импульсами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– У-у, а я думал, что-то путевое!
– Это зависит от нас: поставим путевые вопросы – получим путевую анкету.
– И о чем спрашивать?
– О чем хочешь. Что волнует.
– Меня многое волнует.
– Вот и формулируй.
– Хм, формулируй!
– Или вот что, Авга, слушай! Давай для старта я тебе дам пару готовых вопросиков. – Я вынул из кармана бумажку. – Вот они. Старт и тебе нужен и всему классу, потому что когда начнется собрание, все будут раскачиваться и оглядываться друг на друга, а мы с тобой поочередно – бэмс, бэмс! И пошла цепная реакция! Главное – затравить. Понял?
Авга взял листок, прочитал и воскликнул:
– Ого, вопросики!
– А что?
– «Кто умнее: девчонки или мальчишки?» Да мне такого в жизнь не придумать! Сразу поймут, что я белены объелся! Или что меня подучили, как дурака!
– Наоборот, чудак! Все только ахнут: ого, скажут, ай да Авга, ай да Спиноза!
– Ну ладно. Забор поручил?
– Забор. Поручил мне, но я и тебя привлекаю.
– А не влетит тебе?
– Нет, за работу с массами обычно хвалят… Да и вдвоем надежнее. Мигом собрание кончим!
«И я успею на свидание!» – обрадованно спохватился я.
Пряча листочек, Авга спросил:
– Эп, а вдруг, того, мы скажем, а все молчок?
– По второму разу скажем.
– И опять молчок?
– Ну уж?
– А вдруг?
– Тогда не знаю… Тогда пусть сам Забор скажет. А что мы еще можем сделать? Сальто-мортале?
– А может, еще кого уговорим? – плутовато предложил он. – Уж работать с массами, так работать!
– Третьего?
– Ага. Вопросы еще есть?
– Есть?.
– Ну и давай. Бог троицу любит! – с заговорщицким азартом заключил Шулин.
– А кого?
Мы осмотрелись.
Васькин вулкан продолжал клокотать. Сгрудились все, кроме Вани Печкина, который, заткнув уши, зубрил английский. Или он дома не учил, или у него память никудышная, но Ваня Печкин долбил учебники из перемены в перемену: даже когда дежурный выгонял его, чтобы проветрить класс, он прихватывал книжку с собой. Каким-то испуганным был у нас Ваня Печкин и первую половину каждого урока, то есть во время опроса, сидел, как приговоренный, – сжавшись и чуть ли не дрожа. Он так и напрашивался на высмеивание, и в общем-то мы подсмеивались над ним, хотя не особенно зло, но считали его серой личностью.
Мы с Авгой переглянулись и, моментально поняв друг друга, направились к Ване Печкину. Вот будет фокус, если удастся его сагитировать, – тон всему классу зададут второстепенные члены… Я зашел сбоку и живо захлопнул его учебник. Ваня Печкин вздрогнули тревожно поднял голову.
– Отвлекись-ка на минутку, – сказал я.
– Чего?
– Отвлекись, говорю, и уши разоткни!
– А чего?
– Дело есть! – сказал важно Шулин.
– Причем дело пустяковое, но для пользы всего класса, – внушительно добавил я.
– Мне некогда.
– Всем некогда!
– Слушай, Ваня Печкин, ты можешь хоть раз что-нибудь пожертвовать классу: или время, или отметку? Можешь? – воззвал я, почувствовал, что надо брать круче.
– Это вон пусть Садовкина оценки жертвует, у нее много пятерок! – недовольно мотнул головой Ваня Печкин. – А мне нечем жертвовать, у меня двойки!
– У всех двойки! – отрезал Шулин.
– И меня спросят.
– Сегодня не спросят. Придет новая учительница. А новые сразу не спрашивают, сначала знакомятся! – попытался я внушить Ване Печкину здравую мысль.
Но он не сдался.
– Ага, это с вами будет знакомиться, а меня спросит! Не мешайте! – И, открыв учебник, опять углубился в него, равнодушно выставив свою макушку.
Я со злости чуть не влепил ему щелчок в эту макушку, но под жидкими волосенками различил какую-то коростинку и брезгливо махнул рукой. Авга буркнул: «Балда ты осиновая с медной нашлепкой», – и мы отошли. Наш поход в массы провалился. Еще бы! Если уж буря целого класса не раскачала Ваню Печкина, что тут наши хилые потуги! Оставалось надеяться, что и без него дело обойдется, – вон как народ оживлен.
По звонку все суматошно расселись, но вместо новой учительницы опять вошла Анна Михайловна со своей дирижерской палочкой, двухцветным карандашом. Постучав по столу, она несколько виновато произнесла:
– Ребята, снова неувязка.
– И эта заболела? – спросил кто-то.
– Нет. Амалия Викторовна думала, что ее уроки начинаются с третьего. Я только что звонила ей. Она выходит, но знаете, человек пожилой, пока дойдет, пока найдет, будет конец урока.
– Хорошо! – вздохнуло полкласса.
– Напрасно радуетесь! Кое-кому эти последние занятия нужны как воздух! Смотрите, как бы ваши легкие вздохи не обернулись тяжестью! – строго заметила завуч, и в этом была истина, которая касалась и меня; правда, я не вздыхал облегченно, потому что был заинтересован в Амалии Викторовне. – Сейчас придет библиотекарь и почитает вам что-нибудь, так что никакого шума, спокойно оставайтесь на своих местах!
Забор вскочили сказал:
– Анна Михайловна, отдайте этот час в наше распоряжение! Мы хотели задержаться после уроков, но раз так, то лучше сэкономить время. Нам нужно провести междусобойчик.
– Что провести?
– Междусобойчик!.. Ну, разговор то есть!
– Очень хорошо! Пожалуйста, поговорите, – улыбнувшись, согласилась завуч. – Я вам нужна?
– Нет.
– Только тихо. Обещаете?
– Обещаем! – крикнули мы.
– Чш-ш! – и Анна Михайловна вышла.
Васька стремительно оказался у стола с тетрадкой в руке, поправил пятерней прическу и сказал:
– Видите, как складно все получается! Сама фортуна за нас!.. Итак, на чем мы остановились?
– На мыльных пузырях, – подсказал мишка Зеф.
– Да! Пора кончать с мыльными пузырями! А для этого есть только один путь – дело! Вот и займемся делом!.. Я все объяснил, вы все поняли – прошу!.. Придумайте сколько угодно вопросов, но чтобы участвовал каждый. Кстати, если поработаем в темпе, то спасем от голода собаку Вани Печкина!
– Нечего обзываться! – огрызнулся Ваня Печкин.
– Что? У тебя уже вопрос?
– Нет у меня вопросов!
– Тогда не фыркай, а думай! Ну все, сажусь и пишу!
– Ну? – подстегнул Забор, остановив взгляд на мне.
Насчет условного знака мы не договаривались, но это был почти знак. Я собрался с духом, подтянул ноги, чтобы встать, но тут Вовка Еловый спросил:
– А в стихах можно?
– Еще бы!
– Тогда пиши:
Скажи-ка, разлюбезный друг,
Как ты проводишь свой досуг?
– Прекрасно, Вовка! – под веселый шумок воскликнул Забор.
Он еще не записал, а уже поднялась Садовкина.
– А вот интересно, кто в жизни важнее: мальчишки или девчонки? – спросила она.
– Мальчишки! – заорали пацаны.
– Девчонки! – завопил прекрасный пол.
– Споры потом! – пресек Васька. – Потом наспоримся до хрипоты! Так, записываю…
Довольный Авга шепнул мне:
– Один мой вопросик склюнули!
– Пусть клюют, лишь бы аппетит был! А ты говорил – молчок! Это как бы нам молчать не пришлось!
Вовка Еловый опять вскочил.
– У меня еще!
– Прорвало поэта! – заметил кто-то из девчонок.
Вовка засек, кто это сказал, простер руку в ее сторону и продекламировал:
Скажи-ка, друг мой разлюбезный,
Полезный ты иль бесполезный?
– О, пойдет! – подхватил Забор.
Тут же ввернул вопрос Мишка Зеф:
– А ты бы учился, если бы тебя заставляли?
– Блеск! – отреагировал комсорг.
– И наконец, последнее, – взмолился Еловый. – уж дайте высказаться, и клянусь – больше ни звука!
Друг разлюбезнейший, скажи,
Ты часто утопал во лжи?
– О’кэй! – приветствовал Васька.
Справа подняла руку Лена Гриц.
– Можно мне? – И, спохватившись, что не на уроке, встала, ощупывая пылающие щеки. – Раз договорились от души, то от души. Только не смейтесь, а то я разревусь… Сейчас… Было ли тебе так трудно, что хотелось умереть?
Вопрос, видно, стоил ей мучительной борьбы, потому что она еле-еле договорила его – губы задрожали и глаза заблестели. Напряженно улыбаясь, девочка нерешительно оглядела нас, как бы проверяя, не смеется ли кто, но стояла тишина, которая вдруг подействовала на Лену сильнее, чем, может быть смешок, – она порывисто села, ткнулась в ладони лицом и расплакалась.
Среди общего веселья это было так неожиданно и странно, что Васька растерялся.
– М-мда… Кха… Ну что ж, толковый психологический вопрос – бодро заключил он, мимикой торопя нас что-нибудь быстрее говорить, чтобы отвлечь внимание от Лены.
Но и мы сбились с толку, и неизвестно, сколько бы продлилась эта заминка, если бы не нашелся Авга. Он не вышагнул, а вылетел в проход, запнувшись о ножку стула, и выпалил:
– А кто хочет в деревню?.. Жить! Навсегда!.. Мясо выращивать! Хлеб пасти! – Тут уж, несмотря на неловкость, все прыснули. – То есть, конечно, хлеб выращивать и мясо пасти! То есть скот, понятно! – Не знаю, нарочно Шулин заплел язык, чтобы разрядить обстановку, или от волнения, но класс оживился опять. – А что? Едят все, а еду делать некому!
– А сам-то почему сбежал? – крикнул Зеф.
– А чтобы вас агитировать! – вывернулся Авга.
– Без дискуссий! – призвал Забор. – Садись, Август!.. А вопрос, между прочим, что надо – социологический! И очень кстати, потому что еще вилами по воде писано, кто кем будет и кого куда занесет. Браво, Шулин!
Вот тут-то и разгорелись срасти. Класс закружило, подхватило и понесло… Васька едва успевал фиксировать. Он молодец, не расхолаживал людей, не укорял, что, мол, такой-то вопрос мелкий, а этот нечеткий, а тот вообще уже был, он писал все подряд. Потом разберемся. Как говорится, куй железо, пока трамваи ходят! Я уже не опасался за судьбу анкеты, а лишь сдержанно восторгался, что народ пошел за нашей идеей…
– Good day, my friends! – раздалось внезапно от двери. Там стояла пожилая, грузная женщина, с устало-добрым лицом и в очках. – Sorry for being late, but you know, better late than never, as both english and russian people say. There rest ten minutes. I think it would be enough for beginning!.. My name is Amaliya Viktorovna.
(Добрый день, друзья!.. Простите, что опоздала: но вы знаете, лучше поздно, чем никогда, как говорят и русские и англичане. Осталось десять минут, и я думаю, что этого достаточно для начала!.. Меня зовут Амалия Викторовна!)
Ошарашенные, мы все встали.
Глава десятая
Мы с Валей должны были встретиться на трамвайной остановке, и я уже четверть часа вился тут, как голубь. Я успел. Забор хотел, правда, еще задержать меня, чтобы вместе посоветоваться с нашей Ниной Юрьевной, которая пока ничего не знала, но я отвертелся, клянясь, что завтра гору сворочу, а сегодня – хоть режь. Васька – тык-мык и отступил, наказав только подогреть процесс с родительской анкетой…
И вдруг я увидел Валю. Держа сумку за спиной, она пристально оглядывалась. Я приблизился сзади и громко кашлянул.
– Ой! – вскрикнула она, испуганно обернувшись. – Аскольд! Да ну тебя!.. У меня сердце чуть не оборвалось!.. Слушай, а вдруг встретится Амалия Викторовна и спросит, куда ты идешь?
– О, мы же сегодня познакомились с ней.
– И как?
– При знакомстве ничего, а вот что дальше?
– И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! – предостерегла Валя.
– Это у всех так – хороши, пока учишь! – знающе рассудил я. – Дай мне сумку, – сказал я по-английски.
– О, возьми! Спасибо! Ты молодец!.. – тоже по-английски ответила Валя, отдавая мне сумку. – Итак, продолжаем… Разговариваем только на английском языке.
– Давай! – неохотно ответил я по-русски.
– Если ты хочешь знать чужой язык, будем говорить только на нем.
– Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! – выпалил я.
– Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! – Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой, красивой женщине и, задержав ее, спросила по-английски, который час.
– Что, девочка? – как бы очнулась женщина, – Извини, голубушка, не понимаю, – и, пожав плечами, задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
– Нет, так я не смогу!
– Сможешь, когда разомнешь язык и осмелеешь! – заверила Валя. – А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседских дверей не начали, кукушками из часов, выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
– Дома никого?
– Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую – я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и два раза вымыл пол.
– Вот здесь я и живу!.. Знакомься: Мебиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
– Ах, вон он какой маленький! Я думала, верзила! – Она протянула руку. – Не дернет?
– Нет.
– Ух ты, большеротый! Ух, смешной! – ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мебиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. – У-у, сколько из «Эврики»! Кстати, как перевести слово «эврика» на русский, если считать его английским?
– Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car – каждая машина!
– Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила «in» и «out», на кассетах – тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано «Royal nights», то есть «Королевские ночи», а японский ансамбль называется «Королевские рыцари» – по-английски звучит так же, но перед «n» стоит немое «k» … Так что мне остается малость разбудить тебя.
– Буди, – с улыбкой сказал я.
– И разбужу… Поставь что-нибудь.
Я поставил этих самых «Королевских рыцарей», приписав немое «k», и сел в кресло.
– А почему не включаешь?
– Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас обрушился гром музыки, который я тут же перевел на кухню.
– Как это? – удивилась Валя.
– Я говорил, что у меня по физмату о’кэй! Пожалуйста!.. а сейчас – в общей!.. А вот у отца!.. А это – в ванной! – пояснял я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
– Тоже Мебиус? – спросила Валя.
– Нет, кресло. – И я показал кнопки.
– А-а! – протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. – Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
– Что-то много во мне спящих! – я усмехнулся: – И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
– Ну-ка! – Упершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне и лукаво-озорным взглядом пристально стала выискивать что-то в моих глазах.
– Нет, и бодрствует порядочный! Да-да! Я чувствую! – Она выпрямилась и прошлась по комнате. – А это кто, твой дедушка?
– Нет, физик Эйнштейн.
– У-у, какой грустный!
Я подошел и перевернул портрет – мимо нас глянул задумчивый Пушкин Тропинина. Я вырвал его из какого-то журнала и так обкорнал, подгоняя под рамку, что он потерял портретность и, как живой, подглядывал из кухни через окошечко.
– Так лучше?
– Лучше. Ну, Аскольд! Ну, изобретатель!
– Это же не изобретения, а просто дела.
– Ну, делатель! – подхватила Валя, посмотрев на меня так, словно и я был тут какой-то неожиданной поделкой. – Но Мебиус лучше всего. – Она повернулась к роботу и опять потрогала его ершистую марсианскую макушку. – Я Мебиус! Светлана Петровна, извините! Я Мебиус! – проговорила вдруг она грубоватым голосом и обернулась ко мне – не осуждаю ли я ее за дурашливость, но я не осуждал, я тихо радовался, и Валя успокоилась. – Хоть бы кто позвонил, посмотреть, как он работает!
– Сейчас! – Я набрал номер Зефа. – Мишка, брякни мне!
– Зачем?
– Меба чиню. Брякни разок!
– Давай.
Я выдвинул верхний ящик стола, чтобы виден был маг. Телефон зазвонил. В роботе щелкнуло, и одновременно вздернулась рука с трубкой, и пошел маг.
– … уточку!.. Квартира Эповых, минуточку! – Квартира Эповых!.. Квартира Эп… – щелчок, трубка упала в гнездо, и все замерло.
Валя страдальчески смотрела на вскрытый маг. Я понял, что сейчас она видит не магнитофон, а вырванный из живого Мебиуса кишечник, и закрыл стол.
Она вздохнула:
– Бедняга!.. А кроме этого он что-нибудь умеет? Переводить, например, с английского?
– Пока нет, но если научить…
– Сначала я научу безжалостного хозяина. Все, Аскольд, давай заниматься, а то ничего не успеем!
Валя сказала, что лучше начать с уроков, чтобы потом не беспокоиться о них. Я согласился. Мы сели за круглый стол, как министры враждующих стран, и разложили учебники… Я не смотрел на Валю впрямую, но видел все ее движения, и мне было приятно знать, что в любой миг я могу посмотреть прямо и увижу ее не в воображении, а тут, в метре от себя… Мозг мой работал какими-то импульсами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16