Звонок был необычный, чужой. Я открыл и обалдел. Передо мной в расстегнутом пальто, из-под которого виднелась голубая кофточка, стояла Тошка. Я так испугался, что просто захлопнул дверь, захлопнул и стою как дурак. Но она позвонила еще раз. К этому времени я немного опомнился и открыл дверь.
- Ты не думай, что я с ним заодно, - сказала она.
- А я не думаю, - промямлил я и для чего-то стал болтать дверью, точно снова ее хотел захлопнуть.
- Нет, думаешь. Я вижу по твоим глазам, - сказала она.
- Честное слово, не думаю, - ответил я и так сильно болтнул дверью, что она снова захлопнулась.
От страха, что Тошка убежит, я никак не мог открыть замок. Просто разучился. Наконец я открыл дверь. Тошка стояла в стороне, облокотившись на перила.
- Не думаешь, - сказала она, - а сам закрываешь двери.
- Это... это случайно. Они сами...
- Автоматические, что ли? Конечно, ты думаешь, что я с ним заодно.
Я промолчал.
- Ага, ты сознался, - закричала она, - но я тебе докажу! Я тебе докажу! Одевайся.
Я послушно оделся, и мы побежали. Мы бежали молча, как марафонцы, до самого их дома, проскочили мимо лифтерши, и Тошка открыла своими ключами двери в квартиру.
Потом мы, как были, в пальто, вошли в комнату Ивана. Он сидел за своим письменным столом под фотографиями своего знаменитого отца и что-то там читал. Видно, учил уроки, чтобы получить завтра очередные пятерки. А я думал, что он сейчас где-нибудь вьется около Ленкиного дома. Он повернулся к нам и стал ждать, что будет дальше.
- Так ты считаешь, что поступил правильно? - крикнула Тошка.
Мне стало ясно, что она продолжает прерванный разговор.
- Привела свидетеля? - сказал Иван. - А мне вот не хочется больше с вами разговаривать. - Он повернулся к нам спиной и взял книгу, чтобы продолжить чтение.
И тогда Тошка подскочила к столу, над которым висели фотографии ее отца, схватила одну из них и со всего маха бросила на пол.
- Ты что? - заорал Иван. - Ты что?!
Тошка схватила еще одну фотографию и хотела ее треснуть об пол, но дверь в комнату неожиданно открылась, и вошел сам знаменитый летчик. А его портрет, разбитый вдребезги, валялся на полу.
Сначала я не понял, что это он. В этом человеке я узнал шофера, которого мы вместе с Эфэф встретили на улице. Он еще тогда говорил ему: "Милый мой..." Так вот, оказывается, вместе с кем Эфэф испытывал свои самолеты!
- Он эти фотографии не ради тебя вывешивает, - крикнула Тошка, - а ради себя, он все делает ради себя!..
Кулаков-старший молча посмотрел на меня, и я так же молча вышел из комнаты.
25
Тошка позвонила мне через час...
Был дождь, и мы ездили на метро. От станции к станции. Ездили, ездили и почти не разговаривали, а потом я рассказал Тошке, чтобы как-то ее отвлечь, про Михаила Николаевича и Верочку Полякову.
- Пойдем к ним, - сказала она. - Может быть, Полякову уже привезли из больницы. Пойдем и спросим: "Вам нужна наша помощь?" А вдруг они скажут, что нужна.
Мы вышли из метро и пошли к этому несчастному дому, хлюпали по лужам, не разбирая дороги, но когда пришли, то оказалось, что дом пуст. Мы побродили по комнатам, заброшенным и неуютным, с оборванными проводами, и у Тошки настроение совсем испортилось. По-моему, она все время думала об Иване.
- Мой дед расстроится, - сказал я, - когда узнает, что этот дом сносят.
- Жалко, что мы теперь никогда не увидим ни твоего Михаила Николаевича, - сказала Тошка, - ни этой Верочки Поляковой.
- Жалко, - ответил я.
Когда мы вышли во двор, Тошка решила позвонить домой. Она вошла в автомат, а я прогуливался рядом, поджидая ее.
В глубине двора гуляла Надя со своим Китом. Я помахал ей рукой: салют, мол, салют собаководам.
- Кит, за мной, - приказала Надя и направилась в мою сторону.
Она подошла ко мне и остановилась.
- Как живешь? - спросил я.
- Ничего, - ответила Надя. - Живу понемногу.
- Дрессируешь Кита?
Кит услышал свое имя и задрал голову. У него были маленькие черные глаза под лохматыми бровями.
- Не особенно, он плохо поддается воспитанию. - По-моему, она о чем-то хотела меня спросить, но не решалась. - А вы кого-нибудь ждете?
- Жду одного товарища, - и покосился на автоматную будку.
Тошка стояла ко мне спиной.
- А вы любите собак? - спросила Надя.
- Люблю, - ответил я.
- А в нашей квартире живет один гражданин, который заявил, что не позволит моему Киту жить у нас, - сказала Надя. - Хотя Кит тихий-тихий. А он говорит, что не выносит собак, потому что они все рано или поздно начинают кусаться. Вот поэтому Кит ходит дома в наморднике.
- Странный гражданин, - сказал я.
- Странный, - охотно согласилась Надя.
- А теперь он заявил, что из-за Кита у нас в квартире пахнет псиной, что у нас не квартира, а псарня, - сказала Надя. - И требует, чтобы я вообще не держала Кита дома. А вы понюхайте, понюхайте. - Надя подняла Кита на руки, чтобы я понюхал и убедился, что ее собака не пахнет псиной. У Кита была мягкая, нежная шерсть. - Ну что, пахнет, вы честно скажите, пахнет?
- Нет, - сказал я. - Совсем не пахнет.
- Вот вы понимаете, - сказала Надя, - а он не понимает. - И вдруг попросила: - Зайдите к нам поговорить с этим гражданином.
В это время Кит увидел кошку и обнаружил дикую сноровку и скорость. Он бешеным клубком полетел за кошкой, и следом за ним, тоже на высшей скорости, полетела его хозяйка.
Тошка вышла из автомата. Она шла, откинув голову, и чему-то улыбалась, - значит, настроение у нее изменилось к лучшему. Она потряхивала своими рыжими волосами и сверкала своей голубой кофточкой.
- А у меня в голове новая песенка: трам-та-там-трам-та-там, - пропела Тошка.
И у меня неизвестно отчего тоже заплясало все внутри от радости, и мне вслед за Тошкой, за ее песенкой захотелось запеть во весь голос.
- Пошли, - сказала Тошка.
Но в это время из ворот, запыхавшись, с Китом на руках, выбежала Надя.
- Мальчик, мальчик! - позвала она меня.
Пришлось остановиться.
- Мальчик, вы уже уходите? - спросила она, посмотрела на Тошку и добавила: - Это и есть ваш товарищ?
- Да, - сказал я.
Надя внимательно оглядела Тошку и сказала:
- Хороший товарищ. Мальчик, а вы не зайдете к нам поговорить с этим гражданином?
- Понимаешь, - сказал я Тошке, - у них в квартире живет гражданин, который требует, чтобы Надя выгнала Кита на улицу. Говорит, что от него пахнет псиной.
- Вы понюхайте, понюхайте, - сказала Надя и подсунула Тошке Кита. - Ну пахнет, вы честно скажите, пахнет?
- Совсем не пахнет, - сказала Тошка.
- Вот именно, - сказала Надя. - А вы не зайдете к нам вдвоем? В конце концов, вы же пионеры.
- Веди, - сказала Тошка. - Мы пойдем сейчас.
- Сейчас? - переспросила Надя.
- Сейчас, - решительно ответила Тошка.
Впереди шли Тошка и Надя с Китом на руках, я замыкал шествие.
- Вы подумайте, он заставляет, этот гражданин, выводить Кита в коридор в наморднике. - Надя на ходу сообщала все новые и новые сведения об этом злом гражданине. - Говорит, что мы сделали из квартиры псарню.
Тошка все набирала скорость, ей просто не терпелось вступить в справедливую борьбу. Честное слово, она была как барабанщица, она била дробь на своем барабане и звала меня в атаку. Она просто желала все время яростно бороться.
Около подъезда Надя остановилась:
- Лучше я постою здесь и подожду вас.
- Нет, - сказала Тошка.
Решительная, отчаянная Тошка, она любила все доводить до конца.
- Конечно, нет, - сказал я. Хотя я-то совсем не был таким решительным.
- А может быть, вы придете вечером, когда будут дома мои родители? спросила Надя.
- Мы пойдем сейчас же и выведем его на чистую воду, - сказала Тошка.
- Как зовут этого жестокого гражданина? - спросил я с улыбкой.
- Семен Николаевич Грибоедов, - серьезно ответила Надя.
- Почти великий русский писатель, - сказал я.
Мы взобрались на шестой этаж. Лифт не работал, и это сильно охладило наш пыл. Каждый из нас в отдельности, может быть, готов был спасовать, а вместе - ни за что!
- Надо же, - тихо сказала Надя. - Возненавидеть собаку из породы скочтерьеров.
Надя открыла своим ключом и подвела нас к двери Грибоедова. У нее мелко-мелко тряслись руки. Совсем перепугалась девчонка.
- Перестань дрожать, - сказала Тошка. Она храбро постучала в дверь.
Дверь тут же распахнулась, и перед нами появился здоровенный мужчина, одетый в пижаму. Он что-то ел, смотрел на нас и нахально чавкал.
- Ну, в чем дело?
- Мы хотим узнать, почему вы возражаете против этой собаки? - спросила Тошка. - Псиной от нее не пахнет, можете понюхать.
- Нюхать я не буду, - сказал Грибоедов. - А вы-то кто такие, что за эту кильку защищаетесь?
- Не килька, - сказала Надя. - А Кит.
- Мы пионеры, - сказал я. - Из соседней школы.
- Ну и ходите в свою школу, а в чужие дела нос не суйте. - Он спокойно закрыл дверь, прямо перед нашими воинственными носами.
Тошка рванула дверь на себя.
- Мы представители общественности! - крикнула она. - Вы должны...
- Я никому ничего не должен.
Он уже сидел за столом, и перед ним на тарелке лежал здоровенный кусок колбасы. Он отрезал от куска небольшие кусочки и отправлял в рот.
- Вы кого учите жить? Меня, Грибоедова? - Он сказал это так, точно он и есть тот самый великий русский писатель, который написал "Горе от ума".
- В конце концов, собака друг человека, - сказал я.
- Ваш, но не мой, - ответил Грибоедов. - Я ненавижу собак.
Да, препротивный мужичок, и как-то унизительно перед ним стоять. С такими сразу надо просто драться, а слов они не понимают, это точно. Ну как его прошибить?
- Это породистая собака из породы скочтерьеров, - сказала Надя.
- Закройте дверь, пионеры, - сказал он, - и катитесь ко всем чертям!
- Наконец, это просто возмутительно, - сказала Тошка. - Почему вы с нами так разговариваете?
Грибоедов встал, вытянул вперед свои ручищи - просто не руки у него, а грабли - и стал нас подталкивать:
- А ну, пошли отсюда, пошли, поиграли немного в свою игру и валяйте отсюда.
- Не трогайте меня руками! - крикнула Тошка.
- Ах ты какая недотрога! - закричал Грибоедов. - А по мягкому месту не хочешь схлопотать? - Он поднял руку.
- Тогда вы будете иметь дело со мной, - сказал я.
Меня просто трясло всего от возмущения, я готов был броситься на него, я готов был подраться с ним. Лез на него, напирал грудью. Мне хотелось, чтобы он меня ударил, а тогда мы посмотрим, кто кого.
И тут он меня схватил, крепко сжал своими ручищами, приподнял и понес. Донес до дверей, открыл дверь и вытолкнул на лестничную площадку. Следом за мной вылетели Тошка и Надя со своим скочтерьером на руках.
Мы медленно стали спускаться вниз. Кит несколько раз жалобно тявкнул.
- Вы меня простите, - сказала Надя.
- Что там, - махнул я рукой.
Я боялся посмотреть Тошке в глаза. Может быть, теперь, после такого унижения, она начнет меня снова презирать...
- Мы этого так не оставим, - сказала Тошка. - Найдутся люди, которых ему не удастся так легко поднять.
- Лучше бы у меня была овчарка или волкодав, - сказала Надя. - Тогда он бы боялся.
Мы вышли на улицу. Грустно постояли в кружочке: между нами, задрав голову, сидел виновник происшествия.
- Все понимает, - сказала Надя.
- Мы этого так не оставим, - повторила Тошка.
Удивительно, как один человек, просто подлец, и фамилия-то у него славная, может начисто испортить настроение нескольким людям. А эти люди не могут ничего сделать для восстановления самой обыкновенной справедливости. А эта девчоночка Надя, совсем букашка, по-моему, просто боится возвращаться домой и наверняка будет околачиваться во дворе до самого вечера, пока не вернутся с работы ее родители. Разве нельзя дать объявление в газете или по радио, что вот то-то и то-то делать просто подло. Каждый человек, просыпаясь утром, читал бы об этом.
- Пожалуйста, не расстраивайся, - сказала Тошка. - Я уверена, ты в тысячу раз храбрее его и в миллион раз благороднее.
- Не успокаивай меня, - сказал я. - Надо было укусить его или подставить ему ножку. Знаешь, как я умею подставлять ножку. И представляешь, он бы вытянулся во всю длину и своей противной мордой стукнулся об пол.
Сам не свой я был, говорил не думая. Думал совсем про другое. Почему-то вспомнил строчки из последнего письма отца, которое он мне прислал из госпиталя. Он там писал о матери: "Всегда помни о ней и старайся ее понять".
Я подумал, что не выполнил этой просьбы. Она-то меня понимала, а я ее нет. Я все время думал только о себе, но не о матери и тем более не о Геннадии Павловиче. И я понял, что она была права, когда сказала мне: "Отец не хотел бы видеть тебя таким".
- Ты думаешь, Иван совсем пропащий человек? - спросила Тошка.
- Нет, - ответил я. - Так я не думаю.
А потом я подумал о неизвестной мне Верочке Поляковой, и о Ленке, и о Наде, и почему-то о братьях Рябовых, и о всех тех людях, которые были незаслуженно обижены и никто к ним вовремя не пришел на помощь. Только разве никто? Разве мы не готовы им помочь?
Вот Эфэф говорил мне, что мы еще в бою, мы еще солдаты. И этот бой будет длинным, но он нас сделает чистыми и прекрасными. И Эфэф солдат, он не отступит никогда. И Тошка солдат, она ведь барабанщица, и я тоже буду солдатом.
Дед говорил, что я не судья матери. А кто же я ей, если не судья? Все люди судьи друг другу, и я судья своей матери, только я должен быть справедливым и великодушным. И она мне судья. И ему, деду, я тоже судья.
- Что теперь делать? - спросила Надя.
- Не волнуйся, - сказал я. - Ничего он тебе не сделает, этот Грибоедов. Его мы одолеем. Останется у тебя собака.
И пусть у каждого, кто захочет, будет собака.
И пусть поскорее наступит такой день, когда мы будем счастливы и когда с полуслова будем понимать друг друга и по первому зову приходить на помощь. Вот это и будет счастливый день.
А пока мы стояли и думали обо всех наших бедах. Нет, мы не плакали, ведь мы были солдаты, и даже маленькая девочка Надя не плакала. Но и весело нам еще не было.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12