Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому или к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».
Это было написано в 1967 году. Когда сердце Сталина остановилось, врачи велели реаниматору Чесноковой, сильной молодой женщине, сделать Сталину искусственное дыхание, нажимая на грудь и дыша ему в рот, что она и принялась делать, пока Хрущев, услышав треск ребер, не велел ей прекратить, «… неизвестно, к кому или к чему он относился…» Келсо подчеркнул эти слова. Если Рапава сказал правду, совершенно очевидно, кого проклинал Сталин, — Лаврентия Берию, человека, укравшего ключ от его личного сейфа. А вот почему Сталин указал на фотографии детей — менее ясно.
Келсо постучал карандашом по зубам. Все это неубедительно. Он мог представить себе, что скажет Эйдлмен, если в подтверждение своей гипотезы он сошлется на такой материал. При мысли об Эйдлмене Келсо взглянул на часы. Если сейчас уйти из библиотеки, он может появиться на симпозиуме как раз к обеду, так что никто не заметит его отсутствия. Он собрал книги и понес их к столу выдачи, а туда только что поступила вторая часть второй книги Волкогонова.
— Так как, — спросила библиотекарша, раздраженно поджимая губы, — вам нужен этот том или нет?
Келсо помедлил и чуть не сказал «нет», а потом решил, что, пожалуй, лучше докончить начатое. Он вернул библиотекарше принесенные книги, взял Волкогонова и пошел назад, в читальный зал.
Книга лежала перед ним на столе унылым коричневым кирпичом. «Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина», издательство «АПН», Москва, 1989 год. Он прочел эту книгу, как только она вышла, и с тех пор не испытывал потребности в нее заглядывать. Сейчас же с восторгом смотрел на нее, затем пальцем отбросил обложку. Волкогонов был трехзвездным генералом Красной армии со связями в Кремле; он получил при Горбачеве и Ельцине специальное разрешение на доступ к архивам, благодаря чему создал три монументальных труда: жизнеописания Сталина, Троцкого и Ленина, каждое следующее — более ревизионистское, чем предыдущее. Келсо пролистал том до указателя, нашел ссылки на смерть Сталина и мгновение спустя увидел то, что не давало ему покоя с тех пор, как Папу Рапава исчез на московской заре:
«А. А. Епишев, который, напомню, работал одно время заместителем министра государственной безопасности, рассказывал, что у Сталина была толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, куда он иногда что-то записывал… он предполагал, что Сталин какое-то время хранил и некоторые личные письма от Зиновьева, Каменева, Бухарина и даже Троцкого… Мне, несмотря на все попытки, не удалось выяснить ни содержания, ни судьбы личных записей „вождя“.
Епишев не раскрыл своего источника, но, согласно Волкогонову, у него были на этот счет предположения. Он считал, что личные бумаги Сталина были взяты из его кремлевского сейфа Лаврентием Берией, когда Генерального секретаря парализовало.
«Берия умчался в Кремль. Кто сегодня скажет, не в сталинский ли сейф кинулся в первую очередь этот новый Фуше? … Берия, уничтожив личные бумаги Хозяина, а вместе с ними загадочную тетрадь (если она там была), расчищал себе путь на самую вершину. Возможно, мы никогда не узнаем этой сталинской «тайны» — содержания записей в черной тетради. А. А. Епишев был уверен, что Берия «очистил» сейф до его официального вскрытия. Видимо, это ему было очень нужно».
Успокойся и не радуйся, так как это еще ничего не доказывает, понял? Ровным счетом ничего.
Но делает все в тысячу раз более похожим на правду.
У входа в читальный зал Келсо вытащил из пазов узкий деревянный ящичек и быстро перебрал карточки, пока не нашел нужную на Епишева А. А. (1908-85). Старик написал кучу равно нудной халтуры: «История учит. К двадцатилетию победы Советского Союза в Великой Отечественной войне» (1965), «Идеологическая борьба по военным вопросам» (1974), «Идеям партии верны» (1981)…
У Келсо прошло похмелье и наступила знакомая посталкогольная эйфория, что в прошлом всегда было самым продуктивным периодом дня, — ради одного этого стоило напиваться. Он бегом спустился по лестнице и помчался по мрачному коридору, который вел в Военный отдел библиотеки. Помещение было маленькое и тесное, из-за неонового освещения казалось, что ты находишься под землей. Молодой человек в сером свитере, пригнувшись к столу, читал юмористический журнал семидесятых годов.
— Что у вас есть на военного по фамилии Епишев? — спросил Келсо. — А. А. Епишев.
— Кому нужна справка?
Келсо протянул свой читательский билет, и молодой человек с интересом ознакомился с ним.
— Не тот ли вы Келсо, который несколько лет назад написал книгу о том, что партии пришел конец?
Келсо помедлил, не зная, как лучше ответить, но наконец признался, что это он. Молодой человек отложил журнал и пожал ему руку.
— Андрей Ефанов. Замечательная книга. Вы действительно сбили спесь с этих мерзавцев. Сейчас посмотрю, что у нас есть на Епишева.
Епишев упоминался в двух справочниках — в Военной энциклопедии и в справочнике «Герои Советского Союза», и в обоих говорилось более или менее одно и то же, если читать между строк, а именно, что Алексей Алексеевич Епишев был железным сталинистом старой закалки: в двадцатые и тридцатые был комсомольским, а затем партийным секретарем; в 1938 году окончил Военную академию РККА, с марта 1940 года — первый секретарь Харьковского обкома и горкома партии; в 1942-43 годах заместитель народного комиссара среднего машиностроения; с мая 1943 года — член Военного совета Тридцать восьмой армии Первого украинского фронта…
— Что такое «среднее машиностроение»? — спросил Ефанов, заглядывавший в книги через плечо Келсо. Он, как выяснилось, отбывал воинскую повинность в Литве — два года в аду, — и при коммунистах его, как еврея, не приняли в Московский университет. А сейчас он с превеликим восторгом копался в пыли и прахе епишевской карьеры.
— Прикрытие для советской атомной промышленности, — сказал Келсо. — Любимого детища Берии. — И сделал пометку: «Берия».
С 1946 года по… — секретарь Центрального Комитета коммунистической партии Украины.
— В ту пору на Украине проводили после войны чистку — репрессировали тех, кто сотрудничал с немцами, — сказал Ефанов. — Кровавое было время.
— В 1950 году — первый секретарь Одесского областного комитета партии, с 1951 по… — заместитель председателя Комитета Государственной безопасности по кадрам.
Заместитель председателя Комитета… В обоих справочниках приводилась официальная фотография Епишева. Келсо снова и снова смотрел на квадратную челюсть, густые брови и сумрачное лицо над толстой шеей боксера.
«Здоровый был мужик, прямо танк из мяса».
— Докопался-таки, — прошептал себе под нос Келсо. После смерти Сталина карьера Епишева пошла под уклон. Сначала его отправили в Одессу, затем за границу. Посол в Румынии (1955-61), посол в Югославии (1961-62). И потом наконец долгожданный вызов в Москву и назначение начальником Главного политического управления Советской Армии и ВМФ, ее идеологическим комиссаром. Этот пост он занимал двадцать три года. А кто был у него заместителем? Не кто иной, как Дмитрий Волкогонов, трехзвездный генерал и будущий биограф Иосифа Сталина.
Извлечь эти крохи информации Келсо сумел, лишь перелопатив кучу клише и избитых фраз о том, «сколь важную роль сыграл Епишев в создании в вооруженных силах нужной политической атмосферы и во внедрении марксистско-ленинских идей, в укреплении воинской дисциплины и повышении идеологической подготовки». Он умер в возрасте семидесяти семи лет. Волкогонов, как было известно Келсо, умер десятью годами позже.
Далее следовал перечень званий и наград, полученных Епишевым: Герой Советского Союза, лауреат Ленинской премии, четыре ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, четыре ордена Красного Знамени, два ордена Великой Отечественной войны (первой степени), три ордена Красной Звезды, орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР»…
— Как он мог еще стоять при таком количестве орденов?!
— И я уверен, он никого не победил, кроме своих соратников, — съехидничал Ефанов. — Могу я спросить: чем же вас так заинтересовал Епишев?
— А этот тут при чем? — вместо ответа спросил Келсо. И указал на строку в конце текста: В. П. Мамонтов.
— Он автор очерка.
— Мамонтов писал о Епишеве? Владимир Мамонтов? Из КГБ?
— Он самый. Ну и что? Биографические очерки обычно пишут друзья. А в чем дело? Вы с ним знакомы?
— Не могу сказать, что знаком. Я встречался с ним. — При упоминании этого имени Келсо насупился. — Его люди устроили демонстрацию… сегодня утром…
— Ах, эти! Они только и делают, что демонстрируют. А когда вы встречались с Мамонтовым?
Келсо достал блокнот и принялся листать странички.
— Я полагаю, лет пять назад. Когда изучал материалы для книги о партии.
Владимир Мамонтов. Господи, он лет пять не вспоминал про Владимира Мамонтова, и вдруг этот человек дважды за одно утро попался ему. Годы замелькали в обратном направлении — девяносто пятый, девяносто четвертый… Подробности их встречи восстанавливались в памяти: утро поздней весной, дохлая собака под талым снегом у многоквартирного дома на окраине Москвы, монументальная жена. Мамонтов только что отсидел четырнадцать месяцев в Лефортово за участие в военном путче с целью свержения Горбачева, и Келсо первым взял у него интервью. Пришлось долго добиваться разрешения, а когда интервью было взято, оказалось, как часто бывает, что оно не стоило таких усилий. Мамонтов категорически отказался рассказывать о себе или о путче и говорил партийными лозунгами со страниц «Правды».
Келсо нашел в своей записной книжке рядом со служебным телефоном мелкого партийного чиновника Геннадия Зюганова домашний телефон Мамонтова, записанный в 1991 году.
— Хотите попытаться встретиться с ним? — спросил, волнуясь, Ефанов. — Вы знаете, что он ненавидит всех, кто с Запада? Почти так же сильно, как евреев.
— Вы правы, — сказал Келсо, глядя на семь записанных в книжке цифр.
Мамонтов тогда выглядел внушительно, даже потерпев поражение, хотя советский костюм висел на его широких плечах и лицо было бледным, по-тюремному серым, а в глазах застыла смертельная ненависть. В своей книге Келсо, мягко говоря, не слишком лестно отозвался о Мамонтове. Книга была переведена на русский — Мамонтов наверняка ее видел.
— Вы правы, — повторил Келсо. — Глупо даже пытаться с ним встретиться.
В два часа с минутами Непредсказуемый Келсо вышел из Библиотеки имени Ленина, по дороге остановился у прилавка в вестибюле, где купил пару пирожков и бутылку теплой солоноватой минеральной воды.
Он вспомнил, что, проходя мимо «Интуриста» напротив Кремля, видел ряд телефонов-автоматов, и, жуя на ходу, сначала спустился в метро, чтобы купить пластмассовые жетоны для телефона, затем вернулся на Моховую и пошел мимо высокой красной стены и золотых куполов.
Ему казалось, что он идет не один. Его более молодое «я» шагало рядом — с развевающимися по ветру волосами, с неизменной сигаретой в зубах, всегда куда-то спешащий, всегда оптимистично настроенный, — писатель, идущий в гору. («Доктор Келсо привнес в изучение современной истории Советского Союза прилежание первоклассного ученого и энергию хорошего репортера». — «Нью-Йорк Таймс».) Этот более молодой Келсо не стал бы раздумывать и наверняка позвонил бы Владимиру Мамонтову. Ей-богу, при необходимости он бы уже дубасил в его чертову дверь.
Надо подумать: если Епишев рассказал Волкогонову про тетрадь Сталина, разве он не мог рассказать об этом и Мамонтову? И не осталось ли после него каких-то записей? Не осталось ли родных?
Стоит попытаться.
Келсо вытер рот и пальцы крошечной бумажной салфеткой и, снимая трубку телефона и опуская жетон, почувствовал, как свело желудок и сердцу стало жарко. Разумно ли он поступает? Нет. Но кому до этого дело? Вот Эйдлмен — он человек разумный. И Сондерс — очень разумный.
Давай же, действуй! — приказал он себе.
И набрал номер.
Первый звонок окончился неудачей. Мамонтовы переехали, и человек, живший теперь по их старому адресу, не хотел давать их новый номер. Только пошептавшись с кем-то, он все-таки его продиктовал. Келсо повесил трубку и набрал новый номер. На этот раз телефон звонил долго, прежде чем на том конце сняли трубку. Жетон провалился, и дрожащий старческий женский голос спросил:
— Кто это? Келсо назвался.
— Могу я поговорить с товарищем Мамонтовым? — Он не забыл, что надо сказать «товарищ». «Господин» здесь не годилось.
— А кто вы?
— Я же сказал: моя фамилия Келсо, — терпеливо повторил он. — Я звоню из автомата. По срочному делу.
— Да, да, но кто это?
Келсо намеревался в третий раз повторить свое имя и тут услышал на том конце что-то вроде потасовки, и в трубке раздался резкий мужской голос:
— Ладно, хватит. Говорит Мамонтов. А вы кто?
— Келсо. — В трубке тишина. — Доктор Келсо. Может быть, вы меня помните?
— Помню. Что вам надо?
— Встретиться с вами.
— С какой стати мне с вами встречаться после того дерьма, которое вы написали?
— Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— По поводу?
— Черной клеенчатой тетради Иосифа Сталина.
— Помолчите-ка, — сказал Мамонтов.
— Что? — Келсо недоуменно сдвинул брови, глядя на трубку.
— Я сказал — помолчите. Я думаю. Где вы сейчас?
— Возле «Интуриста» на Моховой. Снова молчание.
— Это недалеко от меня, — сказал Мамонтов. И добавил: — Пожалуй, приезжайте.
Он дал адрес. Телефон отключился.
Телефон отключился, и майор Феликс Суворин из Службы внешней разведки (СВР), сидя в своем кабинете в Ясеневе, что на юго-западе Москвы, осторожно снял наушники и вытер уши чистым белым платком. В лежавшем перед ним блокноте было написано: «Черная клеенчатая тетрадь Иосифа Сталина…»
3
Встреча с прошлым
Международный симпозиум, посвященный архивам Российской Федерации Вторник, 27 октября
Заключительное заседание
Доктор К е л с о: Леди и джентльмены, всякий раз как передо мной возникает имя Иосифа Сталина, я неизменно представляю его себе стариком, стоящим у патефона.
Он работал допоздна, обычно до девяти или десяти, а потом шел в кремлевский кинотеатр смотреть какой-нибудь фильм. Часто это был один из фильмов о Тарзане — Сталину почему-то нравилось то, что молодой человек мог жить и вырасти среди диких зверей, — затем он со своими коллегами по Политбюро отправлялся на дачу в Кунцево ужинать, а после ужина заводил патефон и ставил пластинку. По свидетельству Милована Джиласа, на его любимой пластинке вместо человеческих голосов звучал собачий вой. И Сталин заставлял членов Политбюро танцевать под этот вой.
Среди них были вполне хорошие танцоры. Например, отличным танцором был Микоян. Неплохо отплясывал и Вулганин — он чувствовал ритм. А вот Хрущев никуда не годился — танцевал как корова на льду, и Маленков с Кагановичем были ему под пару.
Однажды вечером, привлеченная, как мы можем предположить, топотом ног под собачий вой, в дверь заглянула дочь Сталина, Светлана, и Сталин заставил и ее танцевать. Через какое-то время она устала и еле передвигала ноги, и Сталин разозлился. «Ну, Светланка, танцуй!» — рявкнул он на нее. «Я уже танцевала, папа. Я устала», — сказала Светлана. Тогда Сталин — и тут я цитирую Хрущева — «взял ее пятерней за волосы и потянул. Смотрю, у нее краска на лице выступила, и слезы появились на глазах. Так жалко было смотреть на нее. А отец тянул ее, потом дернул за волосы».
Теперь удержите эту картину в памяти и давайте посмотрим, что сталось с семьей Сталина. Первая его жена умерла. Старший сын Яков пытался в двадцать один год покончить с собой, но лишь ранил себя. (Увидев его, Сталин, по свидетельству Светланы, расхохотался. «Ха! — сказал он. — Не попал!») Во время войны немцы взяли Якова в плен и, после того как Сталин отказался обменять его, он снова решил покончить с собой; на этот раз удалось: Яков бросился на находившееся под током лагерное заграждение.
У Сталина был еще один сын — Василий, алкоголик, умерший в сорок один год.
Вторая жена Сталина, Надежда, родила ему двоих детей и — по словам Светланы — сделала два аборта, а в тридцать один год, однажды поздно вечером, застрелилась. (А возможно, кто-то ее застрелил: никакой записки, которая объясняла бы самоубийство, так и не нашли.)
Надежда была четвертым ребенком в семье. Ее старший брат Павел был уничтожен Сталиным во время чисток — в свидетельстве о смерти сказано: умер от сердечного приступа. Другой ее брат, Федор, сошел с ума, увидев якобы вырванное врагами сердце друга Сталина, героя Гражданской войны красного командира Камо. (На самом деле этот армянин, прежде занимавшийся ограблением банков, просто-напросто инсценировал свою гибель, решив закалить юного бойца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Это было написано в 1967 году. Когда сердце Сталина остановилось, врачи велели реаниматору Чесноковой, сильной молодой женщине, сделать Сталину искусственное дыхание, нажимая на грудь и дыша ему в рот, что она и принялась делать, пока Хрущев, услышав треск ребер, не велел ей прекратить, «… неизвестно, к кому или к чему он относился…» Келсо подчеркнул эти слова. Если Рапава сказал правду, совершенно очевидно, кого проклинал Сталин, — Лаврентия Берию, человека, укравшего ключ от его личного сейфа. А вот почему Сталин указал на фотографии детей — менее ясно.
Келсо постучал карандашом по зубам. Все это неубедительно. Он мог представить себе, что скажет Эйдлмен, если в подтверждение своей гипотезы он сошлется на такой материал. При мысли об Эйдлмене Келсо взглянул на часы. Если сейчас уйти из библиотеки, он может появиться на симпозиуме как раз к обеду, так что никто не заметит его отсутствия. Он собрал книги и понес их к столу выдачи, а туда только что поступила вторая часть второй книги Волкогонова.
— Так как, — спросила библиотекарша, раздраженно поджимая губы, — вам нужен этот том или нет?
Келсо помедлил и чуть не сказал «нет», а потом решил, что, пожалуй, лучше докончить начатое. Он вернул библиотекарше принесенные книги, взял Волкогонова и пошел назад, в читальный зал.
Книга лежала перед ним на столе унылым коричневым кирпичом. «Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина», издательство «АПН», Москва, 1989 год. Он прочел эту книгу, как только она вышла, и с тех пор не испытывал потребности в нее заглядывать. Сейчас же с восторгом смотрел на нее, затем пальцем отбросил обложку. Волкогонов был трехзвездным генералом Красной армии со связями в Кремле; он получил при Горбачеве и Ельцине специальное разрешение на доступ к архивам, благодаря чему создал три монументальных труда: жизнеописания Сталина, Троцкого и Ленина, каждое следующее — более ревизионистское, чем предыдущее. Келсо пролистал том до указателя, нашел ссылки на смерть Сталина и мгновение спустя увидел то, что не давало ему покоя с тех пор, как Папу Рапава исчез на московской заре:
«А. А. Епишев, который, напомню, работал одно время заместителем министра государственной безопасности, рассказывал, что у Сталина была толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, куда он иногда что-то записывал… он предполагал, что Сталин какое-то время хранил и некоторые личные письма от Зиновьева, Каменева, Бухарина и даже Троцкого… Мне, несмотря на все попытки, не удалось выяснить ни содержания, ни судьбы личных записей „вождя“.
Епишев не раскрыл своего источника, но, согласно Волкогонову, у него были на этот счет предположения. Он считал, что личные бумаги Сталина были взяты из его кремлевского сейфа Лаврентием Берией, когда Генерального секретаря парализовало.
«Берия умчался в Кремль. Кто сегодня скажет, не в сталинский ли сейф кинулся в первую очередь этот новый Фуше? … Берия, уничтожив личные бумаги Хозяина, а вместе с ними загадочную тетрадь (если она там была), расчищал себе путь на самую вершину. Возможно, мы никогда не узнаем этой сталинской «тайны» — содержания записей в черной тетради. А. А. Епишев был уверен, что Берия «очистил» сейф до его официального вскрытия. Видимо, это ему было очень нужно».
Успокойся и не радуйся, так как это еще ничего не доказывает, понял? Ровным счетом ничего.
Но делает все в тысячу раз более похожим на правду.
У входа в читальный зал Келсо вытащил из пазов узкий деревянный ящичек и быстро перебрал карточки, пока не нашел нужную на Епишева А. А. (1908-85). Старик написал кучу равно нудной халтуры: «История учит. К двадцатилетию победы Советского Союза в Великой Отечественной войне» (1965), «Идеологическая борьба по военным вопросам» (1974), «Идеям партии верны» (1981)…
У Келсо прошло похмелье и наступила знакомая посталкогольная эйфория, что в прошлом всегда было самым продуктивным периодом дня, — ради одного этого стоило напиваться. Он бегом спустился по лестнице и помчался по мрачному коридору, который вел в Военный отдел библиотеки. Помещение было маленькое и тесное, из-за неонового освещения казалось, что ты находишься под землей. Молодой человек в сером свитере, пригнувшись к столу, читал юмористический журнал семидесятых годов.
— Что у вас есть на военного по фамилии Епишев? — спросил Келсо. — А. А. Епишев.
— Кому нужна справка?
Келсо протянул свой читательский билет, и молодой человек с интересом ознакомился с ним.
— Не тот ли вы Келсо, который несколько лет назад написал книгу о том, что партии пришел конец?
Келсо помедлил, не зная, как лучше ответить, но наконец признался, что это он. Молодой человек отложил журнал и пожал ему руку.
— Андрей Ефанов. Замечательная книга. Вы действительно сбили спесь с этих мерзавцев. Сейчас посмотрю, что у нас есть на Епишева.
Епишев упоминался в двух справочниках — в Военной энциклопедии и в справочнике «Герои Советского Союза», и в обоих говорилось более или менее одно и то же, если читать между строк, а именно, что Алексей Алексеевич Епишев был железным сталинистом старой закалки: в двадцатые и тридцатые был комсомольским, а затем партийным секретарем; в 1938 году окончил Военную академию РККА, с марта 1940 года — первый секретарь Харьковского обкома и горкома партии; в 1942-43 годах заместитель народного комиссара среднего машиностроения; с мая 1943 года — член Военного совета Тридцать восьмой армии Первого украинского фронта…
— Что такое «среднее машиностроение»? — спросил Ефанов, заглядывавший в книги через плечо Келсо. Он, как выяснилось, отбывал воинскую повинность в Литве — два года в аду, — и при коммунистах его, как еврея, не приняли в Московский университет. А сейчас он с превеликим восторгом копался в пыли и прахе епишевской карьеры.
— Прикрытие для советской атомной промышленности, — сказал Келсо. — Любимого детища Берии. — И сделал пометку: «Берия».
С 1946 года по… — секретарь Центрального Комитета коммунистической партии Украины.
— В ту пору на Украине проводили после войны чистку — репрессировали тех, кто сотрудничал с немцами, — сказал Ефанов. — Кровавое было время.
— В 1950 году — первый секретарь Одесского областного комитета партии, с 1951 по… — заместитель председателя Комитета Государственной безопасности по кадрам.
Заместитель председателя Комитета… В обоих справочниках приводилась официальная фотография Епишева. Келсо снова и снова смотрел на квадратную челюсть, густые брови и сумрачное лицо над толстой шеей боксера.
«Здоровый был мужик, прямо танк из мяса».
— Докопался-таки, — прошептал себе под нос Келсо. После смерти Сталина карьера Епишева пошла под уклон. Сначала его отправили в Одессу, затем за границу. Посол в Румынии (1955-61), посол в Югославии (1961-62). И потом наконец долгожданный вызов в Москву и назначение начальником Главного политического управления Советской Армии и ВМФ, ее идеологическим комиссаром. Этот пост он занимал двадцать три года. А кто был у него заместителем? Не кто иной, как Дмитрий Волкогонов, трехзвездный генерал и будущий биограф Иосифа Сталина.
Извлечь эти крохи информации Келсо сумел, лишь перелопатив кучу клише и избитых фраз о том, «сколь важную роль сыграл Епишев в создании в вооруженных силах нужной политической атмосферы и во внедрении марксистско-ленинских идей, в укреплении воинской дисциплины и повышении идеологической подготовки». Он умер в возрасте семидесяти семи лет. Волкогонов, как было известно Келсо, умер десятью годами позже.
Далее следовал перечень званий и наград, полученных Епишевым: Герой Советского Союза, лауреат Ленинской премии, четыре ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, четыре ордена Красного Знамени, два ордена Великой Отечественной войны (первой степени), три ордена Красной Звезды, орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР»…
— Как он мог еще стоять при таком количестве орденов?!
— И я уверен, он никого не победил, кроме своих соратников, — съехидничал Ефанов. — Могу я спросить: чем же вас так заинтересовал Епишев?
— А этот тут при чем? — вместо ответа спросил Келсо. И указал на строку в конце текста: В. П. Мамонтов.
— Он автор очерка.
— Мамонтов писал о Епишеве? Владимир Мамонтов? Из КГБ?
— Он самый. Ну и что? Биографические очерки обычно пишут друзья. А в чем дело? Вы с ним знакомы?
— Не могу сказать, что знаком. Я встречался с ним. — При упоминании этого имени Келсо насупился. — Его люди устроили демонстрацию… сегодня утром…
— Ах, эти! Они только и делают, что демонстрируют. А когда вы встречались с Мамонтовым?
Келсо достал блокнот и принялся листать странички.
— Я полагаю, лет пять назад. Когда изучал материалы для книги о партии.
Владимир Мамонтов. Господи, он лет пять не вспоминал про Владимира Мамонтова, и вдруг этот человек дважды за одно утро попался ему. Годы замелькали в обратном направлении — девяносто пятый, девяносто четвертый… Подробности их встречи восстанавливались в памяти: утро поздней весной, дохлая собака под талым снегом у многоквартирного дома на окраине Москвы, монументальная жена. Мамонтов только что отсидел четырнадцать месяцев в Лефортово за участие в военном путче с целью свержения Горбачева, и Келсо первым взял у него интервью. Пришлось долго добиваться разрешения, а когда интервью было взято, оказалось, как часто бывает, что оно не стоило таких усилий. Мамонтов категорически отказался рассказывать о себе или о путче и говорил партийными лозунгами со страниц «Правды».
Келсо нашел в своей записной книжке рядом со служебным телефоном мелкого партийного чиновника Геннадия Зюганова домашний телефон Мамонтова, записанный в 1991 году.
— Хотите попытаться встретиться с ним? — спросил, волнуясь, Ефанов. — Вы знаете, что он ненавидит всех, кто с Запада? Почти так же сильно, как евреев.
— Вы правы, — сказал Келсо, глядя на семь записанных в книжке цифр.
Мамонтов тогда выглядел внушительно, даже потерпев поражение, хотя советский костюм висел на его широких плечах и лицо было бледным, по-тюремному серым, а в глазах застыла смертельная ненависть. В своей книге Келсо, мягко говоря, не слишком лестно отозвался о Мамонтове. Книга была переведена на русский — Мамонтов наверняка ее видел.
— Вы правы, — повторил Келсо. — Глупо даже пытаться с ним встретиться.
В два часа с минутами Непредсказуемый Келсо вышел из Библиотеки имени Ленина, по дороге остановился у прилавка в вестибюле, где купил пару пирожков и бутылку теплой солоноватой минеральной воды.
Он вспомнил, что, проходя мимо «Интуриста» напротив Кремля, видел ряд телефонов-автоматов, и, жуя на ходу, сначала спустился в метро, чтобы купить пластмассовые жетоны для телефона, затем вернулся на Моховую и пошел мимо высокой красной стены и золотых куполов.
Ему казалось, что он идет не один. Его более молодое «я» шагало рядом — с развевающимися по ветру волосами, с неизменной сигаретой в зубах, всегда куда-то спешащий, всегда оптимистично настроенный, — писатель, идущий в гору. («Доктор Келсо привнес в изучение современной истории Советского Союза прилежание первоклассного ученого и энергию хорошего репортера». — «Нью-Йорк Таймс».) Этот более молодой Келсо не стал бы раздумывать и наверняка позвонил бы Владимиру Мамонтову. Ей-богу, при необходимости он бы уже дубасил в его чертову дверь.
Надо подумать: если Епишев рассказал Волкогонову про тетрадь Сталина, разве он не мог рассказать об этом и Мамонтову? И не осталось ли после него каких-то записей? Не осталось ли родных?
Стоит попытаться.
Келсо вытер рот и пальцы крошечной бумажной салфеткой и, снимая трубку телефона и опуская жетон, почувствовал, как свело желудок и сердцу стало жарко. Разумно ли он поступает? Нет. Но кому до этого дело? Вот Эйдлмен — он человек разумный. И Сондерс — очень разумный.
Давай же, действуй! — приказал он себе.
И набрал номер.
Первый звонок окончился неудачей. Мамонтовы переехали, и человек, живший теперь по их старому адресу, не хотел давать их новый номер. Только пошептавшись с кем-то, он все-таки его продиктовал. Келсо повесил трубку и набрал новый номер. На этот раз телефон звонил долго, прежде чем на том конце сняли трубку. Жетон провалился, и дрожащий старческий женский голос спросил:
— Кто это? Келсо назвался.
— Могу я поговорить с товарищем Мамонтовым? — Он не забыл, что надо сказать «товарищ». «Господин» здесь не годилось.
— А кто вы?
— Я же сказал: моя фамилия Келсо, — терпеливо повторил он. — Я звоню из автомата. По срочному делу.
— Да, да, но кто это?
Келсо намеревался в третий раз повторить свое имя и тут услышал на том конце что-то вроде потасовки, и в трубке раздался резкий мужской голос:
— Ладно, хватит. Говорит Мамонтов. А вы кто?
— Келсо. — В трубке тишина. — Доктор Келсо. Может быть, вы меня помните?
— Помню. Что вам надо?
— Встретиться с вами.
— С какой стати мне с вами встречаться после того дерьма, которое вы написали?
— Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— По поводу?
— Черной клеенчатой тетради Иосифа Сталина.
— Помолчите-ка, — сказал Мамонтов.
— Что? — Келсо недоуменно сдвинул брови, глядя на трубку.
— Я сказал — помолчите. Я думаю. Где вы сейчас?
— Возле «Интуриста» на Моховой. Снова молчание.
— Это недалеко от меня, — сказал Мамонтов. И добавил: — Пожалуй, приезжайте.
Он дал адрес. Телефон отключился.
Телефон отключился, и майор Феликс Суворин из Службы внешней разведки (СВР), сидя в своем кабинете в Ясеневе, что на юго-западе Москвы, осторожно снял наушники и вытер уши чистым белым платком. В лежавшем перед ним блокноте было написано: «Черная клеенчатая тетрадь Иосифа Сталина…»
3
Встреча с прошлым
Международный симпозиум, посвященный архивам Российской Федерации Вторник, 27 октября
Заключительное заседание
Доктор К е л с о: Леди и джентльмены, всякий раз как передо мной возникает имя Иосифа Сталина, я неизменно представляю его себе стариком, стоящим у патефона.
Он работал допоздна, обычно до девяти или десяти, а потом шел в кремлевский кинотеатр смотреть какой-нибудь фильм. Часто это был один из фильмов о Тарзане — Сталину почему-то нравилось то, что молодой человек мог жить и вырасти среди диких зверей, — затем он со своими коллегами по Политбюро отправлялся на дачу в Кунцево ужинать, а после ужина заводил патефон и ставил пластинку. По свидетельству Милована Джиласа, на его любимой пластинке вместо человеческих голосов звучал собачий вой. И Сталин заставлял членов Политбюро танцевать под этот вой.
Среди них были вполне хорошие танцоры. Например, отличным танцором был Микоян. Неплохо отплясывал и Вулганин — он чувствовал ритм. А вот Хрущев никуда не годился — танцевал как корова на льду, и Маленков с Кагановичем были ему под пару.
Однажды вечером, привлеченная, как мы можем предположить, топотом ног под собачий вой, в дверь заглянула дочь Сталина, Светлана, и Сталин заставил и ее танцевать. Через какое-то время она устала и еле передвигала ноги, и Сталин разозлился. «Ну, Светланка, танцуй!» — рявкнул он на нее. «Я уже танцевала, папа. Я устала», — сказала Светлана. Тогда Сталин — и тут я цитирую Хрущева — «взял ее пятерней за волосы и потянул. Смотрю, у нее краска на лице выступила, и слезы появились на глазах. Так жалко было смотреть на нее. А отец тянул ее, потом дернул за волосы».
Теперь удержите эту картину в памяти и давайте посмотрим, что сталось с семьей Сталина. Первая его жена умерла. Старший сын Яков пытался в двадцать один год покончить с собой, но лишь ранил себя. (Увидев его, Сталин, по свидетельству Светланы, расхохотался. «Ха! — сказал он. — Не попал!») Во время войны немцы взяли Якова в плен и, после того как Сталин отказался обменять его, он снова решил покончить с собой; на этот раз удалось: Яков бросился на находившееся под током лагерное заграждение.
У Сталина был еще один сын — Василий, алкоголик, умерший в сорок один год.
Вторая жена Сталина, Надежда, родила ему двоих детей и — по словам Светланы — сделала два аборта, а в тридцать один год, однажды поздно вечером, застрелилась. (А возможно, кто-то ее застрелил: никакой записки, которая объясняла бы самоубийство, так и не нашли.)
Надежда была четвертым ребенком в семье. Ее старший брат Павел был уничтожен Сталиным во время чисток — в свидетельстве о смерти сказано: умер от сердечного приступа. Другой ее брат, Федор, сошел с ума, увидев якобы вырванное врагами сердце друга Сталина, героя Гражданской войны красного командира Камо. (На самом деле этот армянин, прежде занимавшийся ограблением банков, просто-напросто инсценировал свою гибель, решив закалить юного бойца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38