Он уже знал этот тон, эту уверенность в бесконечной своей правоте и готовность поступать как только заблагорассудится. И выражение «сучий потрох» он тоже знал.— Так она вроде сама напала, — проговорил Касьянин, с отвращением сознавая, что голос его сделался каким-то заискивающим. — Моя-то собака немного поменьше...— Да? Поменьше, говоришь? — в голосе незнакомца прозвучал даже вопрос, будто он и сам засомневался в своей правоте. Но то, что это не так, Касьянин ощутил в следующий же миг — мощный и невидимый в темноте удар в лицо свалил его наземь.И тут же он услышал отчаянный визг Яшки.— Ты что, ошалел? — проговорил Касьянин, явно не ожидавший столь скорой и суровой расправы.— Я из тебя бифштекс сделаю, понял? Бифштекс с кровью, пидор ты позорный, — голос был все так же негромок, вроде даже какая-то рассудительность звучала в нем.И тут же Касьянин не столько почувствовал, сколько понял — удар ногой в лицо. Были еще удары, но их он уже не чувствовал.В сознание Касьянин пришел от настойчивого Яшкиного повизгивания. Пес лизал ему лицо, тихонько дергал за поводок, на какое-то время затихал, потом снова принимался за свое, надеясь привести хозяина в чувство. Касьянин открыл глаза и тут же почувствовал тяжесть век — они были непривычно тяжелыми, какими-то громоздкими, и все лицо его налилось тяжестью.— Ни фига себе, — пробормотал он, не двигаясь. И через некоторое время повторил:— Ни фига себе...Над головой простиралось летнее звездное небо, в окнах пустого дома полыхали отблески костров, справа, со стороны шоссе, время от времени доносился шум проносящихся машин. Судя по тому, как редко проезжали машины, Касьянин понял, что уже поздно, далеко за полночь. «Сколько же я здесь пролежал?» — подумал он. Часа два, это уж точно. Он попытался припомнить события, которые произошли с ним в этот вечер. Ухалов... Что-то он плел о литературе... Потом костры в доме, Ухалов ушел, потом...И только тогда Касьянин вспомнил несущийся на Яшку сгусток темноты, медленно наплывающий на него человеческий контур... Как же он обозвал меня...Да, сучий потрох... Зэковское ругательство, понял Касьянин, хорошо знакомый и с жаргоном, и с манерами людей, отсидевших какое-то время за проволокой. И еще он что-то сказал... Да, бифштекс с кровью... Это уже явно литературное... Но «сучий потрох», «пидор позорный» — зэковское.Касьянин перевернулся со спины на живот, с трудом поднялся на четвереньки, потом сел. Лицо от напряжения налилось кровью. Он осторожно коснулся Щек, подбородка, лба. Все было покрыто тяжелыми, непривычными буграми. Боли не было, но бугры были такого размера, что он не ощущал линии лба, не мог прощупать скул. И глаза... Сначала ужаснулся — он ничего не видел. Касьянин повернул голову в одну сторону, в другую, вокруг была темнота. Справа было шоссе, он догадался об этом по шуму проезжающих машин, но самих машин, шоссе, огней над дорогой не видел.Подняв руку к глазам, он осторожно ощупал их. Глаз не нашел, были лишь податливые мягкие бугры. Когда Касьянину удалось пальцами раздвинуть припухлости, он с облегчением увидел освещенное шоссе и высотные дома. Значит, глаза уцелели.Поднявшись с четверенек, Касьянин шагнул было к домам, но почувствовал, что Яшка за ним не идет — поводок натянулся, однако Яшка с места не двигался.Он лишь заскулил негромко, словно просил прощения за свою неподвижность.Касьянин наклонился и в темноте ощупал собаку. Когда он коснулся ушей, пальцы его наткнулись на липкую жидкость, а стоило ему дотронуться до лапы, Яшка взвизгнул от боли.— Похоже, нам обоим досталось... Надо же... — пробормотал Касьянин.Взяв Яшку на руки, стараясь не прижимать поврежденную лапу, Касьянин попытался раскрыть глаза — сквозь узкую щелочку он увидел свет над дорогой.Осторожно ступая, чтобы не наткнуться в темноте на обрезок трубы, обломок плиты, на кучу битых кирпичей, двинулся к домам.— Представляю свою физиономию, — пробормотал он. — Теперь меня только по собаке можно узнать...И действительно, едва открыв дверь, Марина в ужасе отшатнулась от изуродованного, оплывшего лица Касьянина, и взгляд ее, скользнув вниз, остановился на собаке.— Яшка, — пробормотала она растерянно, — что с тобой?!Мужа она не узнала.Марина уложила Касьянина на диване в большой комнате, вызвала «Скорую помощь», сходила к соседям за йодом. Все это она проделала быстро, решительно, немногословно, но мелькала, все-таки мелькала время от времени на ее губах усмешечка — дескать, надо же, как мужика угораздило.— Ты что, поддал там? — спросила она наконец, остановившись у дивана.— Нет.— Один был?— С Ухаловым.— И не поддали?— Нет.— А он? Выжил?— Не знаю... Позвони.Марина постояла некоторое время, словно прикидывая, нет ли в просьбе мужа провокации, не уронит ли она себя этим звонком. Но к телефону подошла и медленно, все еще колеблясь, набрала номер.— Ухалов? — требовательно спросила она.— Ну? Ухалов.— Жив?— Кто говорит?— Касьянина. Мариной меня зовут.— А, Мариночка! — обрадовался Ухалов. — Прости, не узнал твоего божественного голоса!— Это сколько же божественных голосов тебе звонят, если мой не узнал?— Позванивают иногда, позванивают, — рассмеялся Ухалов. — А что Илья? Он уже вернулся?— Будет жить.— Не понял?— Докладываю... Илья пришел домой пять минут назад. Ты вот мой голос не узнал, а я его самого не узнала. Только по Яшке и догадалась, что это Касьянин.Морда — сплошной синяк, глаза не смотрят, язык не ворочается. Весь в кровище.— Подожди, подожди, — зачастил Ухалов. — Ему что — по физиономии врезали?— Миша, ему так врезали, как еще никогда не врезали. Я вызвала «Скорую помощь» — вдруг, думаю, у него и череп проломлен, вдруг челюсти перебиты...Ногами его били. Кулаками такое с человеком сделать невозможно.— Иду, — коротко ответил Ухалов и положил трубку.Он вошел через пять минут настороженно, даже недоверчиво — уж не разыгрывают ли его, уж не затеяли ли соседи посмеяться над ним на ночь глядя.Но когда он увидел изуродованного друга, замер и побледнел. За прошедшее время касьянинское лицо еще больше налилось, появились синюшные пятна, глаза заплыли настолько, что даже щелочек не было видно.Ни стонов, ни слов Касьянин не произносил, он был в шоке и пытался лишь понять происшедшее. Недовольства, обиды, гнева — ничего этого не было и в помине. Похоже, чисто физическое насилие подавило его дух, и ко всему случившемуся он относился, как, к примеру, если бы упал в лужу, подвернул ногу, неожиданно оказался под проливным дождем.— Илья, — проговорил наконец Ухалов без обычного своего напора, — ты как?Живой?— Местами, — заплывшая маска, в которую превратилось лицо Касьянина, чуть дрогнула — изобразить улыбку он так и не смог.— Кто тебя, Илья?— Не знаю. — Слова у Касьянина получились какими-то смазанными, звуки, которые он произносил, тоже казались измятыми, изломанными, искореженными. — Не видел.— Сзади напали?— Темно было... У него собака большая, черная... На Яшку натравил... Я вступился...— Он из нашего дома?— Вроде нет.— А ты не слышал, как он свою собаку звал?— Не помню... Может, никак не звал...— Но он хоть что-то сказал? Угрожал, обещал добавить?— Матерился.— Хоть грамотно матерился-то?— Ничего... Доступно... Сучий потрох, пидор позорный... Так примерно.Сделаю, говорит, из тебя бифштекс с кровью.— Но это не мат!— Знаю... Зэковский жаргон.— Но это же улика! — радостно заорал Ухалов.— Улика, — шепотом откликнулся Касьянин. Он устал от разговора и потерял к нему интерес.— Мы его найдем.— Зачем? — кровавая маска на лице Касьянина чуть шевельнулась.— Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными.— Их нужно оставлять безнаказанными.— Что ты несешь, Илья!— Я знаю, Миша... Это не мое желание, не моя слабость... Это другое.— Что другое?— Закон.— Нет такого закона!— Закон выживания, — проговорил Касьянин чуть слышно. — Закон выживания.— Я дам тебе пистолет! Сейчас нельзя без пистолета.— "Парабеллум"? — маска чуть заметно дрогнула.— Да, «парабеллум»! — решительно заявил Уха-лов. — И ты будешь отстреливаться.— До последнего патрона, — сказал Касьянин и потерял сознание.Приехала «Скорая помощь», Касьянину дали понюхать какой-то гадости, он очнулся, но к тому времени лицо его заплыло еще больше и он не увидел ни парней в белых халатах, ни встревоженной Марины, которая тем не менее находила в себе силы иногда усмехаться, словно извиняясь перед посторонними людьми за то дурацкое положение, в котором оказалась.— Мужик, — санитар коснулся руки Касьянина. — Ты как? Живой? Меня слышишь?— Слышу.— Как себя чувствуешь?— Прекрасно... С каждым годом все лучше.— Ну ты даешь, — санитар растерянно оглянулся на напарника. Тот тоже развел руками.Подошел врач, молча посмотрел на распростертого Касьянина, сделал укол, брызнув предварительно из иглы маленьким фонтанчиком.— Что это? — спросила Марина.— Для порядка... Против столбняка. Забирать его надо.— Может, ему лучше дома отлежаться?— А вдруг череп проломлен, а вдруг кости смещены, а вдруг... Дальше продолжать? — врач усмешливо посмотрел на Марину. Был он невысок ростом, рыжий, худой, но к Марине сразу проникся каким-то добрым чувством, как будто встретил своего человека там, где и не надеялся.— Ну что ж, — сказала Марина. — Если надо — забирайте. Может, заодно и собаку посмотрите?— А что с собакой?— Ей тоже досталось... Подверглась бандитскому нападению.Врач наклонился над лежащим на подстилке Яшкой, ощупал уши, провел рукой по ребрам, а когда коснулся задней лапы, Яшка взвизгнул.— Я вообще-то в этом деле темный, но сдается мне, что задняя лапа у него перебита, — врач обернулся и, посмотрев на Марину, усмехнулся каким-то своим мыслям. — Сейчас уже поздно, а завтра с утра советую к ветеринару.— А поздно не окажется?— Совершить доброе дело никогда не поздно, — опять усмехнулся врач. Он подошел к Касьянину, тронул его за руку. — Мужик! — обратился он к нему точно так же, как недавно санитар. — Ты как, идти сможешь?— Смогу.— Руки-ноги целы?— Вроде...— А то у твоей собаки с лапой не все в порядке.— Я слышал.— Тогда все... Ребята, — обратился он к санитарам, — помогите ему подняться, сведите вниз и в машину.— Мне с вами? — спросила Марина.— А зачем? Ночь промаетесь, толку от вас все равно никакого.— Может, мне поехать? — вызвался Ухалов, который все это время молча стоял в стороне и только вертел головой, поворачиваясь в сторону говорившего. — Все-таки вместе собак выгуливали...— Похоже, у вас это лучше получилось, — врач усмехнулся, показав желтые прокуренные зубы. — Как вы-то уцелели?— Да я отлучился, свою собаку пошел искать, тут, наверное, все и произошло...— Хорошая у вас собака, знает, когда нужно слинять... Нет, не надо. Назад вернуться не сможете, транспорт уже не ходит... Приходите утром. Вот телефон, вот адрес. — Врач подошел к столу, взял газету и в верхнем свободном от текста углу нацарапал несколько строк. — Мужик ваш вроде в порядке... Тошноты нету? — повысил голос врач.— Нет, — неуверенно ответил Касьянин. Слова он выговаривал с трудом, да и внятность оставляла желать лучшего — его распухшие окровавленные губы еле шевелились.— Это хорошо, — сказал врач весело. — Так и запишем — покойничка не тошнило.— Какого еще покойничка? — не поняла Марина.— Анекдот такой есть, — рассмеялся врач, на которого, похоже, изуродованный Касьянин не произвел слишком уж большого впечатления, он наверняка видел больных и похлеще. — Приходит врач домой к больному, а того уж хоронят. Врач спрашивает: покойничек потел перед смертью? Потел, отвечают, обильно потел. Это хорошо, говорит врач, это очень хорошо.— Да, — кивнула Марина. — Смешно. Остроумно. Мне нравится.— Не советую приходить завтра слишком рано, — врач, видимо, и сам понял, что анекдот рассказал не самый уместный. — После обхода. Ваш муж будет на втором этаже в травматологическом отделении. Заведующий — Сергей Николасвич. К нему и обратитесь. Он мужик ничего, все доложит, как есть. Всего доброго. Не унывайте. Несмотря на то, что физиономия у вашего мужа достаточно помятая, по опыту могу сказать, что самого страшного не случилось.— А что вы называете самым страшным? — вмешался Ухалов.— Я уже говорил — проломленный череп, перебитая челюсть... Ну и так далее.Мужик разговаривает, тошноты нет, значит, возможно, и сотрясения мозга тоже нет. Кстати, он был трезв?— Да, — твердо сказал Ухалов.— Это плохо.— Почему?— Пьяные мягче, податливее, и потому удары по ним всегда оказываются как бы смазанными, как бы по касательной. Пока!Врач помахал маленькой ручкой, заросшей рыжими волосами, подхватил свою хромированную кастрюлю и, уже не задерживаясь, быстро вышел из квартиры.Следующие две недели для Касьянина прошли спокойно и размеренно. Он лежал в палате, где, кроме него, маялись от различных травм еще пять человек, в основном молодые ребята. Самое неприятное, что было в его новой жизни, это сопалатники — они ставили в магнитофоны какие-то сумасшедшие записи, надсадно хохотали, показывая, как презирают собственные раны, какие они все мужественные и отчаянные. К ним приходили девушки, которые тоже хохотали громко и хрипло, видимо, желая доказать своим ребятам, что ни в чем им не уступают. У одного было ножевое ранение, второго сшибла машина, третий, постарше, свалился с крыши, сломав себе при этом несколько ребер. Но в основном жизнь протекала без приключений, и постепенно из кровавой распухшей маски проступало несчастное, но узнаваемое лицо Касьянина.Приходили из редакции, приносили мандарины, соки, даже котлеты приносили, чему Касьянин радовался больше всего. Редактор Осоргин пришел с небольшой бутылочкой коньяка и тут же выпил ее с потерпевшим. И лишь, сунув пустую бутылку редактору в чемоданчик, Касьянин обнаружил, что она была не так уж и мала — пол-литровой оказалась бутылочка. Но пошла хорошо.— Ты вот что, Касьяныч, — сказал редактор — молодой, настырный, со своими очень правильными представлениями о том, как должен вести себя настоящий журналист, как должен выражаться, что пить, какие слова при этом употреблять. — Ты вот что... Не вздумай задерживаться. Понял? Кости целы, зубы тоже на месте, слава богу. Я разговаривал с лечащим врачом и теперь знаю о тебе больше, чем знаешь ты сам. У нас беда... Без твоих криминальных заметок тираж упал. В электричках совсем не берут, на прилавках первым делом ищут твою бандитскую колонку. Понял? Мы в редакции стерпим твой внешний вид, женщины тебе такой марафет наведут, будешь краше прежнего. С понедельника выходи. Можешь даже о себе заметку написать.— Зачем? — не понял Касьянин.— Как зачем? Во-первых, это криминальная тема, твоя, между прочим, тема. И материал уже собран. Нашим читателям будет полезно знать, что и мы живые люди, что и мы подвергаемся смертельному риску, когда собираем материал для газеты.— Я собаку выгуливал, — попытался возразить Касьянин.— Об этом можешь умолчать.— И потом... Я не знаю, кто на меня напал.— Ведется следствие. Я звонил в милицию, пообещал прославить все отделение, если найдут злодея. Так и напиши — ведется следствие, весьма успешно, милиция уже вышла на след преступников, но в интересах дела фамилии пока называть не считает нужным.— Тогда тот подонок меня найдет и еще добавит, — серьезно сказал Касьянин.— Это, Касьяныч, как написать, понял? Ты же мастер слова, ты профессионал высокого класса. Ты можешь написать так, что ни одна собака ничего не учует, — Осоргин твердо посмотрел на Касьянина.— Собака, может, и не учует...— Значит, так, — редактор поднялся, окинул молодым, требовательным взором притихших сопалат-ников, откинул назад волосы, поправил галстук. — Ждем. С нетерпением. Так себе и заруби на своем похорошевшем носу — без тебя загибаемся. Ставку тебе повысили, будешь получать больше.— Это хорошо, — живо откликнулся Касьянин. — Намного?— Не о том думаешь, Касьяныч, — назидательно подняв указательный палец, произнес Осоргин. — Важно внимание. А тебя, я смотрю, алчность тут обуяла.Нехорошо.— Ладно, — Касьянин махнул рукой. — Вы только не забудьте к моему возвращению.— О чем?— Что зарплату повысили.— Не о том думаешь, Касьяныч, — повторил редактор уже в дверях. И приветственно махнув рукой всей палате, подмигнув Касьянину, осторожно закрыл за собой дверь.Пришел проведать друга и Ухалов.— Илья! — заорал он с порога. — Тебя уже можно узнать! Теперь я хотя бы вижу, к кому пришел, чьему выздоровлению радуюсь!— Спасибо.— Хотел было притащить Яшку, тебе, думаю, было бы приятно увидеть родственную душу, а?— И что же?— Не пустили! Представляешь, какие нравы, какие суровые безжалостные порядки заведены здесь!— Как Яшка? — спросил Касьянин.— Уже ходит. Твой Степан выносит его во двор, чтобы он мог погадить.Знаешь, как он, бедный, страдает оттого, что не может погадить там, где привык!А в квартире не позволяет собачья совесть! А мой Фоке пропал, — печально проговорил Ухалов. — Увели какие-то подонки.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Победителей не судят'


1 2 3 4