Здесь выложена электронная книга Налево пойдешь - коня потеряешь автора по имени Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Налево пойдешь - коня потеряешь.
Размер архива с книгой Налево пойдешь - коня потеряешь равняется 114.71 KB
Мир-Хайдаров Рауль
Налево пойдешь - коня потеряешь
Рауль Мир-Хайдаров
Налево пойдешь - коня потеряешь
Повесть
Шла вторая половина ноября, но настоящих заморозков еще не было. Ночи стояли темные, малозвездные, светало поздно, и поселок просыпался засветло. Вспыхивали в утренней сутеми то тут, то там бледные огни за стеклами давно не мытых окон. А то вдруг в одном или другом дворе за высокими глинобитными дувалами взлетали высоко в темноту яркие языки пламени -- это первые расторопные хозяйки разжигали тандыр, чтобы порадовать домочадцев горячими лепешками. Разжигали щедро, не скупясь, ибо по осени гузапаей -- сухими стеблями хлопчатника -- был завален каждый двор кишлака. Радостно было видеть буйные всплески огня в темноте, когда контуры двора еще едва-едва различимы, а яблони или какая-нибудь старая орешина в огороде словно спрятались за черной занавесью, да и зябко на улице после теплой постели.
Осенью население кишлака удваивалось, а то и утраивалось -- приезжали на уборку хлопка горожане. И кого здесь только не было: школьники и студенты, рабочие, служащие и, конечно, инженеры -- этих, кажется, больше всех. И хотя привлекали горожан на уборку хлопка лет сорок подряд и зачастую вывозили в одни и те же места, о каком-либо добротном жилье, домашнем обустройстве не было и речи. И расселяли бедолаг по пустующим до нового года школам, баракам, складским помещениям, клубам, даже по фермам, откуда за последние годы неизвестно почему исчез скот. Ставили на постой и по дворам, где была мало-мальски свободная площадь, даже единственную чайхану кишлака и то, бывало, отдавали под жилье горожанам.
На таких постоях тоже вставали рано, по будильнику, даже раньше, чем сноха на большом подворье,-- правда, вставали не все, а лишь те, что заняты на кухне. Тандыров у горожан не было, хотя и жили они здесь месяцами, и горячие лепешки им не помешали бы. Но если не тянулись у них по утрам к небу высокие языки пламени от горючей гузапаи, то дружно загорались фонари на высоких столбах у временных кухонь. Завтракали при огнях, а ужинали при звездах, таковы неписаные правила -- хлопку весь световой день, ни суббот, ни выходных, ни праздников. Одним словом - страда!
До приезда горожан кишлак просыпался тихо, не спеша, не суетно, как и в любой сельской местности. Тянулись легкие дымы дружно затопленных очагов, и в воздухе носились от двора к двору запахи свежевыпеченных лепешек. В каждом доме свой рецепт: одни пекли легкие, пышные, румяные "оби-нон", другие "патыр" -- долго не черствеющие лепешки на молоке и бараньем сале, третьи --большие, из пресного теста, на манер грузинского лаваша. В кишлачном магазине отродясь не торговали хлебом -- только мукой, которую продавали мешками. Из поколения в поколение, из рода в род передавалось умение печь лепешки: и праздничные, и в долгую дорогу, и на каждый день.
Высокие фонари сеяли скудный свет, и кашевары зажигали большой керосиновый фонарь -- с ним как-то надежнее. С треском разгорались отсыревшие за ночь дрова под котлом, вспыхивали облитые бензином чурки в топке трехведерного титана-кипятильника, и все вокруг освещалось огненными бликами. Во дворе появлялись первые сборщики, говорили спросонья шепотом, объяснялись жестами. То в одном, то в другом дворе загорланит вдруг нетерпеливый петух, сонные курицы сорвутся с насестов в темноте чуланов и, натыкаясь на закрытую дверь, поднимали слышный далеко за подворьем шум. На переполох в курятнике откликались домашние псы, и собачья перекличка, катясь от усадьбы к усадьбе, поднимала и последних засонь. Вдруг далеко, у школы, где жили студенты, раздавался многократно усиленный мощными динамиками голос Аллы Пугачевой: "...А ты такой холодный, как айсберг в океане..." -- и день в кишлаке начинался...
Завтрак горожанина-хлопкороба сродни солдатскому -- неприхотлив и быстр: геркулесовая или пшенная каша да кружка обжигающего чая; правда, иногда бывает масло, но в последние годы с маслом перебои. За столом поначалу не шумно, но не от уныния, многие сонны, потому что допоздна пропадали у студентов на танцах, и приятные мысли о вчерашнем, радостном вечере еще туманят головы. Уныние на хлопке охватывает тогда, когда зарядят проливные дожди, когда низкое осеннее небо с набухшими, словно вымя недоеной коровы, тучами, сеет и сеет над кишлаком серую пелену, и кажется, нет конца этой мороси. Дороги, дворы, поля -- все в одночасье становится непроезжим, непролазным, и со всех углов, окон, дверей слабых глиняных построек, плохо уберегающих от осенних холодов и слякоти, тянет зыбкой сыростью. Вот тогда-то уныние стирает улыбки на лицах даже самых бывалых ребят: ни умыться, ни обсушиться, ни обед толком приготовить, ни к соседям податься, которые тоже сидят в своих бараках, подставляя порожнюю посуду, какая только находится вокруг, под нудную, неутихающую осеннюю капель,-- крыши над головами долгожданных шефов текут нещадно...
Нынче погода выдалась на редкость подходящая, хотя в конце октября неделя прошла в непрерывных дождях, дважды переходивших в мокрый снег. Но вскоре распогодилось, и о слякотных тяжелых днях быстро забыли,-- так уж устроен человек, помнит лучшее, солнечное.
Взбодренные крепким горячим чаем, сборщики стряхнули остатки сна, зазвучали за струганным столом, сбитым из двух длинных тяжелых половых досок, крытых газетой, первые шутки:
-- Баходыр, дорогой, зажарь на обед соседского петуха, век не забуду,--уж больно рано кукарекает. Сон, как я двести килограммов собрал, досмотреть не дает...
-- Что-то ты вчера у медичек весь вечер с поварихой танцевал... Опытом обменивались, что ли, или меню на неделю обсуждали?
И тут же другой голос добавляет вдогонку:
-- Ты смотри, поварихе секрет своей шавли не рассказывай -- точно разлюбит, половина в мисках осталась...
Но Баходыра не так-то просто загнать в угол; он, ловко раскладывая по мискам пшенку, весело отвечает:
-- Душа душу чует, этого вам не понять. А шавлю вы у других не пробовали -- и за ту половину, что съели, меня на руках носить надо...
День входил в обычную колею -- без шутки, смеха на хлопке не выдержать. По утрам больше всех достается поварам, и хотя шутки, пожелания не без подковырок, злобы в них нет, да и повара в долгу не остаются: уж они-то знают, кто на что способен в поле, да и на кухню обычно попадают люди бывалые, балагуры, острословы, им палец в рот не клади.
Когда шум и оживление за столом набрали обычную силу, на другом конце села, у здания правления колхоза, где расположен местный штаб хлопкоуборочной кампании, начали бить молотом в тяжелый рельс. Глухой резонирующий звук покатился в утренней тишине от двора к двору, от постоя к постою -- и без всякой команды сборщики стали подниматься из-за стола, разбирать сваленные с вечера в кучу фартуки, мешки, все так же озоруя и шумя при этом, и гуськом потянулись на улицу.
Просторный двор чайханы быстро опустел. Повара -- их трое, на них лежит и снабжение, отвечают они и за порядок, и за чистоту вокруг -- выпроводили последних, самых нерасторопных, которым достались фартуки без завязок и дырявые мешки, и довольные, что люди на поле ушли веселыми, без претензий, улыбнулись друг другу. Утро для них -- время тяжелое: не знаешь, кто с какой ноги встанет, что скажет спросонья, и за два месяца хорошее настроение порою пропадает и у самых выдержанных.
Старший, Баходыр, заглянул в чайхану. Там у окна, на нарах, лежал больной -- Рашид Давлатов. С Баходыром они друзья, одногодки, работают в отделе комплектации седьмой год, и столько же лет вместе на хлопке --бывалые сборщики.
-- Доброе утро, Рашид, как себя чувствуешь? -- участливо спросил Баходыр.
Рашид повернул на голос тяжелую от прерванного сна голову и попытался ответить как можно бодрее:
-- Вроде лучше, но ночью опять трижды выходил на улицу... Живот крутит, спасу нет, только к утру отпустило. Спасибо за грелку, здорово помогла.
Лампочка в чайхане горела в треть накала, и потому Баходыру не видно, как отекло и пожелтело лицо товарища, а вокруг глаз темнее и шире обозначились круги. Но он и без того знает, что друг болен -- чего-чего, но симулянтом Рашид никогда не был. Да в такие дни и грех валяться в пыльной и темной чайхане -- в поле такая благодать.
-- Ну, вставай, дружище, будем завтракать.
Рашид нехотя поднялся, натянул "вечный" спортивный шерстяной костюм, когда-то специально купленный для поездки на хлопок. Попытался зашнуровать старенькие кроссовки, но голова кружилась, и он сунул ноги в первые попавшиеся остроносые азиатские калоши, стоящие рядком у нар,-- удобная обувь в полевых условиях. Держась то за стену, то за стойки нар, вышел на улицу. Утро было ясное, солнце поднялось яркое, обещая теплый, погожий день. Баходыра во дворе не было, не видно его ни у дровяного сарая, ни у сарая с углем, не видно и у кладовки с провиантом, обладал он таким даром --моментально исчезать и так же неожиданно появляться; фантастическая расторопность, ему бы другую службу -- наверное, далеко бы пошел.
Водопровода в кишлаке не было, и жители пользовались водой из небольшой речушки -- Кумышкан, что означает Серебрянка или Серебряная, хотя вода в ней желтая, илистая, и нелогично называть ее столь ласковым русским именем. Не прижилось название, хотя многие и пытались поначалу перекрестить реку, пока однажды озорная табельщица Соколова в досаде не выпалила: "Да какая же она Серебрянка -- Хуанхэ настоящая!" И как в точку попала -- стали речку называть на китайский лад.
К речке выходило двенадцать кишлачных улиц, и вдоль каждой из них тянулся из реки арык, из которого брали воду для питья, полива огородов -- в общем, целая мини-ирригационная система с запорами, задвижками. На каждой улице свой мираб -- человек, ответственный за состояние арыка: чтобы содержался в чистоте, не заливало огороды, не падал уровень. Протекал арык и мимо чайханы, неся свои мутные воды.
Рашид умылся арычной водой, отстоявшейся за ночь в оцинкованной бадье для кипячения белья, причесался, но бриться не стал -- у него уже курчавилась заметная борода, на манер "кастровской", столь популярной у горожан-сборщиков. Утренняя процедура утомила его, и он присел на скамейку у арыка. Вдали, за кишлаком, длинной рваной цепочкой шли на дальние поля сборщики, и его молодое цепкое зрение, не ослабленное болезнью, видело далеко окрест, как такие же цепочки, из других улиц, тянулись на другие поля, в другие стороны.
Давлатов -- сборщик со стажем, нынешний сезон у него двенадцатый, и из всей хлопковой страды он любил именно поздние погожие дни осени, когда поля уже убраны и осталась малость, самые дальние карты. Он обычно замыкал цепочку товарищей и шел не спеша, всегда один, наедине со своими мыслями.
Думалось в утренние часы светло и приподнято, жизнь казалась удачной, и все впереди виделось ясно, как в прозрачном воздухе осени. И чем дальше приходилось идти на неубранные поля, тем радостнее становилось у него на душе. Цепочка растягивалась, распадалась на компании, группы, парочки; были и такие, что тоже, как он, шагали в одиночку, но Рашид безошибочно интуитивно вымерял шаг и всегда шел последним, держа определенную дистанцию.
Нет, он не был молчуном, человеком скрытным, любящим уединение, наоборот, вокруг них с Баходыром на хлопке все и хороводились. На обед, с обеда, вечером с поля он никогда не возвращался один, но утренние часы, дальнюю утреннюю дорогу никогда не делил ни с кем, даже с Баходыром.
Сегодня воздух был особенно свеж, хрустально чист, так что вдали четко обозначились контуры Чаткальского хребта, а ведь еще неделю назад гляди не гляди в сторону гор -- даже самую высокую горную гряду не разглядеть. Кудесница-осень, словно подставив подзорную трубу, приблизила самые дальние дали.
-- Думать должен здоровый человек, а больному мысли противопоказаны, безрадостными могут оказаться,-- сказал Баходыр, неожиданно появившийся за спиной. -- Идем завтракать...
И, бережно взяв товарища под руку, повел его к длинному столу, где еще недавно сидели сборщики.
-- Лепешки... Горячие! -- радостно воскликнул Рашид, и лицо его оживилось, посветлело.
-- Со свежими сливками в самый раз,-- ответил, улыбаясь, Баходыр и пододвинул к нему небольшую пиалу, наполненную каймаком -- густыми домашними сливками.
"Так вот где он пропадал",-- благодарно подумал Давлатов, представив, как обегал Баходыр соседние дворы, выбирая для него любимые лепешки.
-- Спасибо, Баходыр... -- сказал он и добавил шутя: -- Рискуешь должностью, балуешь друзей в отсутствие бригады.
Но по глазам было видно, что он рад и лепешкам, и вниманию друга.
За завтраком они не засиделись -- подкатила запыленная колхозная машина, и Баходыр с помощником уехали в райцентр за хлебом и продуктами для бригады.
Давлатов остался с Саматом, самым молодым из поваров, ему весной только в армию идти, он на кухне больше за истопника, водоноса, да и порядок во дворе за ним. Разница в десять с небольшим лет для Самата словно пропасть, разговор у них не клеился, да и дел у парня невпроворот, и Рашид остался за столом один.
Уходя, Самат услужливо, как старшему, заварил свежий чай в небольшом фарфоровом чайнике. Благо трехведерный титан, который они между собой называли самоваром -- он и в самом деле работает по принципу самовара,--кипит едва ли не круглосуточно. Поставив чайник перед Рашидом, парень исчез в дровяном сарае, откуда сразу же раздались глухие удары колуна, тяжело идущего в вязкой, сыроватой лиственнице.
Хоть и хороши были горячие лепешки, да и чай из кипящего самовара с отстоявшейся водой из горной речки ароматен, аппетита не было. Рашид нехотя вымазал каймак кусочком лепешки, не ощущая привычного сладковатого вкуса.
Его взгляд упал в соседний двор, где на привязи стояла пегая корова. Глаза у нее были грустные, усталые, наверное, как у него, измученного болезнью. "Может, каймак от этой коровы, и она осуждает мое равнодушие?" --подумал Рашид и улыбнулся.
Корова лениво мотнула головой, повернулась к нему тощим, в навозе, задом и утробно, тоскливо заревела.
И вдруг его пронзила неожиданная мысль, от которой он вздрогнул и опрокинул пиалу с чаем. Хорошо, что, пока он разглядывал корову, чай успел остыть. Вздрогнул он не только от странной мысли, а скорее оттого, что мысль такая пришла в голову впервые, а ведь это у него не первая осень в узбекском кишлаке.
"Почему только сейчас я увидел это?" -- спросил себя Давлатов.
"Взрослеешь",-- сказал бы отец.
"Болен, оттого и маешься чепухой",-- объяснил бы Баходыр.
Но ни первое, ни второе не было объяснением. Наверное, это похоже на эффект прозрачного воздуха осени, когда однажды ясно, как на ладони, предстает перед тобой Чаткальский хребет, который еще вчера, как ни напрягайся, не был виден. Так и сознание Рашида вдруг стало четко воспринимать картины, которые он и раньше наблюдал, но видел до поры лишь контуры, очертания, или смутно ощущал что-то, а тут как будто наплыл крупный план, или, как в голографии, разглядел объемно и насквозь. Он увидел, что коровы в тех кишлаках, где ему приходилось бывать, всегда на привязи, как собаки на цепи, с утра до вечера, изо дня в день. Да и то, отвяжи хоть на часок -- потопчут небольшой огород, которым живет семья, объедят и обломают фруктовые деревья. А ведь он помнил, как просыпалось село в Оренбуржье, где он вырос: звенели подойники в каждом дворе, скрипели распахнутые настежь ворота, и из переулков, улочек выгоняли к окраине коров, где, пощелкивая длинным кнутом, уже поджидал их нанятый обществом пастух.
Не мог он и забыть, как возвращалось стадо, поднимая пыль в переулках, сыто мыча.
Коровы шли тяжело, враскорячку -- мешало разбухшее от молока ведерное вымя,-- на каждом перекрестке терлись о телеграфные столбы лоснящимися гладкими спинами -- в поле, у реки одолевали их слепни. А здесь, в кишлаке, не было ни выгона, ни лугов, где можно накосить на зиму сена, оттого и привязана корова на цепи, да и такую не во всяком дворе встретишь. Кругом хлопок, поля да поля, ближние и дальние, каждый клочок отдан "белому золоту", в ином райкомовском палисаднике вместо цветов -- хлопок. Но это уже, как говорится, от чрезмерного усердия -- хлопок все-таки сподручнее выращивать на полях, чем в палисадниках, пусть даже в райкомовских.
Конечно, корова не олень, но тоже животное пастбищное, любит свободу передвижения, ей природой дано щипать травку на воле, выбирая, какая больше ко времени и по нутру. Привязанной на подворье, ей скармливают остатки со стола да ту малость зелени, что надергают детишки вдоль местной Хуанхэ и у края хлопковых карт -- небогато и непривычно. А если прибавить к тому, что застоялась она в тесном дворе, того и гляди -- обезножеет, так удивительно, что вообще еще доится! И не странно, что хорошая коза в иных местах вполне может потягаться с такой коровой.
Было бы хорошо, чтобы книга Налево пойдешь - коня потеряешь автора Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Налево пойдешь - коня потеряешь у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Налево пойдешь - коня потеряешь своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Налево пойдешь - коня потеряешь.
Если после завершения чтения книги Налево пойдешь - коня потеряешь вы захотите почитать и другие книги Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович, тогда зайдите на страницу писателя Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Налево пойдешь - коня потеряешь, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович, написавшего книгу Налево пойдешь - коня потеряешь, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Налево пойдешь - коня потеряешь; Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн