Снято сегодня, в девять утра.
На фотографии могила утопала в цветах, не видно было даже кованой ограды, только памятник. На переднем плане — несколько роскошных венков из белых и красных роз; а на самом большом, в центре, из одних белых роз, на широкой муаровой ленте значилось: «От управления местной промышленности». На другом можно было прочитать только краткое «От друзей».
Амирхан Даутович смотрел на фотографию и чувствовал, как слезы невольно подступают к глазам.
— Спасибо, — сказал он. — Я очень тронут вашим вниманием, мне даже неловко, что вы проявляете столько заботы обо мне.
— Не стоит благодарности. Я делаю лишь то возможное, что обязан сделать как человек, а теперь уже и как ваш товарищ — ведь моя жизнь, моё благополучие отчасти в ваших руках, мы повязаны одним делом, одними целями.
— Шубарин подбадривающе похлопал прокурора по руке. — Впрочем, не будем опережать события. Вечером мы соберёмся здесь в закрытом банкетном зале. От вашего имени я пригласил узкий круг близких вам людей. Так что после обеда вы поднимайтесь с себе, отдохните, а в восемь я зайду за вами, и мы спустимся к гостям; надеюсь, сегодня никто не будет опаздывать. — И они распрощались до вечера.
Вернувшись к себе, Амирхан Даутович вспомнил тот давний августовский день, когда он сидел в здании районной милиции и ждал сообщений от Эркина Джураева. Прошло всего шестнадцать часов, как не стало Ларисы, и он с горечью подумал тогда, что к этим шестнадцати он теперь всю жизнь будет прибавлять часы, дни, недели, годы, а теперь вот набежало пятилетие.
Пять лет! Разве мог он предположить, что потеря жены, сама по себе трагедия всей жизни, обернётся дополнительно и ещё такими крутыми зигзагами в его личной судьбе. Странно, в свои пятьдесят он после смерти Ларисы реальной своей жизнью воспринимал только эти последние пять лет, остальное виделось как сквозь туман, и он с трудом соотносил себя с теми давними счастливыми днями.
А теперь новый этап жизни, снова навязанный ему. Кусок этот мог продлиться несколько месяцев, от силы полгода — на большее он не рассчитывал: слишком неравными были силы, чтобы долго противостоять изощрённому Шубарину и его компаньонам. А что дальше? Что ожидает его, когда он сделает последний шаг в задуманном деле, как решил в первый же вечер, в тот давний и не давний вечер, когда пришли вербовать его в полутайный синдикат? Чтобы раскрутить то, с чем он придёт к властям, нужны годы и годы — он-то знал стиль и темпы работы прокуратуры: надеяться, что жизнь подарит ему такой срок, не приходилось. Даже здесь, под неослабным вниманием всесильного Артура Александровича, несмотря на полный комфорт и возможность в любую минуту связаться с профессором в Ташкенте, заполучить консультацию, а если надо, и самого профессора (не говоря уже о том, что доступны были лекарства, какие только есть в природе), и то на неделе пришлось дважды вызывать «Скорую».
Но о том, что будет после, думать не хотелось… Путь свой он выбрал давно, тридцать лет назад, ещё там, на шаткой палубе эсминца, и сейчас, на краю жизни, следовало последние дни свои прожить достойно и выполнить свой долг.
Ровно без пяти минут восемь раздался стук в дверь — на пороге стоял Шубарин. Амирхан Даутович не сомневался, что он уже провёл инспекцию в банкетном зале, отдал последние распоряжения, прежде чем подняться за ним. В той торжественности, с какой отмечали день памяти его жены, прокурор усмотрел непонятную для себя значительность события в глазах синдиката — похоже, и в это мероприятие Артур Александрович вкладывал нужный ему подтекст. Может, ему хотелось собрать людей, редко встречающихся за одним столом? А может, кому-то лишний раз нужно было показать единство и, так сказать, благородство стиля своего консорциума? Впрочем, не стоило ломать голову — Шубарин, как всегда, был труднопредсказуем, и все следовало принимать как есть…
Амирхан Даутович никогда прежде не заглядывал в банкетный зал, хотя в последние недели почти ежедневно бывал в «Лидо». У двери ресторана их встретил Адик, одетый сегодня несколько торжественнее, чем обычно, он и провёл их в зал. Как только Амирхан Даутович вместе с Артуром Александровичем вошли в ярко освещённую комнату, собравшиеся, не сговариваясь, поднялись из-за стола, словно отдавая дань торжественности и скорбности момента. Прокурора удивил состав собравшихся за столом: кроме Александра Николаевича Кима и Христоса Яновича Георгади, оказались тут и Адыл Шарипович, братья Григоряны. Сидели за столом и Ашот рядом с Коста, и ещё несколько неизвестных Азларханову людей — одни мужчины.
Проходя на указанное Адиком место, Амирхан Даутович увидел на стене большую цветную фотографию Ларисы, наверное, переснятую из первого альбома,
— она улыбалась на фоне медресе в Куня-Ургенче, — снимок этот очень нравился самой Ларисе. Угол фотографии перехватывала чёрная муаровая лента с датами: 1940-1978. О скорбном дне напоминало и множество роз, все только белые; высокие хрустальные вазы под цветами, наверняка доставленные Икрамом Махмудовичем на время из магазина, тоже были перетянуты чёрными лентами, завязанными в кокетливые банты.
Артур Александрович, поправляющий цветы в напольных вазах у входа, сел на своё место последним во главе стола; слева от него оказался Азларханов, справа Икрам Махмудович. За время общения с Шубариным прокурор привык к хорошо сервированным столам, но этот удивлял роскошью — чувствовалось, что Файзиев перетряс не одну спецбазу; ножи-вилки-бокалы вряд ли были казённые
— опять же, наверное, Файзиев постарался: то ли из дома привёз, а может, и с какой-нибудь обкомовской дачи или резиденции позаимствовал на время. Амирхан Даутович как-то слышал за обедом, что Георгади, как человек европейского воспитания, предпочитает столовое серебро и тяжёлый голубой хрусталь — может, добро из его запасников? И все это организовано в память Ларисы? Зачем ей было бы все это?..
Сидели, как на больших приёмах, свободно — громадный стол позволял, и от этого создавалось ощущение вроде бы официальности, строгости — впрочем, как давно заметил прокурор, некая чопорность была в духе Шубарина, а он и правил бал. Имел Артур Александрович слабость, может, опять же наследственную или скорее русскую: любил он застолья, любил угощать, принимать гостей, хотя бражником не был.
Адику сегодня помогали ещё два официанта, и по какому-то неуловимому знаку Артура Александровича они быстро разлили водку и коньяк — вероятно, знали, кто чему отдаёт предпочтение.
Шубарин встал и попросил минутой молчания почтить память той, ради которой они сегодня здесь собрались. Потом он стал говорить о Ларисе Павловне, наверное, адресуясь прежде всего к тем нескольким мужчинам за столом, что были незнакомы прокурору. Говорил долго — он действительно знал о ней немало… Упомянул события, подзабытые и самим прокурором. Память незаметно унесла Амирхана Даутовича в минувшие счастливые дни, и он перестал слушать Артура Александровича. Он не отрывал глаз от портрета жены, висевшего прямо над головой Коста… Мелькнула мысль, что ведь это первые многолюдные поминки Ларисы — все прошлые годы он поминал её один, и годы выпадали один безрадостнее другого, единственным утешением ему служило то, что хоть успел, не оставил её могилу безымянной.
Амирхан Даутович благодарным взглядом потянулся к братьям Григорянам, поставившим памятник Ларисе, — братья, не сводя глаз с Артура Александровича, внимательно слушали взволнованную речь. И когда все подняли рюмки, Амирхан Даутович тоже выпил коньяку. Потом слово взял прокурор Хаитов — он говорил о трагической судьбе Ларисы, которую хорошо знал, говорил о доле, выпавшей Амирхану Даутовичу, о том, с каким мужским достоинством нёс он свой крест. Слушая выступавших одного за другим Икрама Махмудовича, братьев Григорянов, старого бухгалтера Кима, прокурор вдруг ощутил, какой волшебной магией обладает целенаправленное, страстное слово… Скажи сейчас Артур Александрович, что нужно тут же встать и пойти врукопашную на Бекходжаевых, вряд ли кто уклонился бы, не говоря уже о том, чтобы усомниться душой в необходимости такого шага. Какой дух братства, единства, жертвенности витал над столом! И создал эту атмосферу Шубарин.
Собираясь на поминки, Амирхан Даутович никак не предполагал, что увидит такое сострадание своему горю, услышит столько искренних слов сочувствия, взволнованные заверения в том, что он всегда может положиться на них, сидящих за столом, в борьбе со своими недругами, сгубившими его жену. Не рассчитывал он и пить более одной-двух рюмок армянского коньяка «Ахтамар», любимого Икрамом Махмудовичем, главным администратором по части достать — столы были тесно уставлены бутылками, но как можно было отказаться, если обращались к тебе с такими трогательными словами и заверениями.
Взволнованные речи не мешали бесшумным официантам без устали сновать взад-вперёд, меняя холодные закуски на горячие, одни деликатесы на другие, выставлять все новые и новые батареи охлаждённого «Боржоми». Принесли и первое горячее — плов из перепёлок, который, как объявил Файзиев, он приготовил по такому случаю сам. Постепенно в банкетном зале становилось все более шумно, как и в большом, к плову появились за столом новые лица, в основном люди, близкие Артуру Александровичу и Икраму Махмудовичу. Шубарин, державший все под контролем, глазами отдавал распоряжения все понимающему Адику, не забывал ухаживать за Амирханом Даутовичем, замечая, что тот время от времени как будто выпадает из компании, проваливаясь памятью в прошлое. Подкладывал прокурору закуски, потчевал, как хлебосольный хозяин: попробуйте — это миноги, или вот этот особый салат из молодого папоротника, его регулярно присылают бухгалтеру с Камчатки, или шампиньоны, приготовленные по давнему греческому рецепту, хранящемуся в семье Георгади.
На улице давно стемнело, и в распахнутые настежь окна банкетного зала врывался свежий ветерок. Наступало время его каждодневной прогулки, но уйти из-за стола было неудобно, хотя прокурор ощущал потребность побыть одному. И вдруг, в который уже раз словно читая его мысли, Артур Александрович, наклонившись, тихо предложил:
— Не хотите ли выйти на свежий воздух — здесь уже накурили не меньше, чем в зале?
Не дожидаясь ответа, Шубарин встал, и Амирхан Даутович последовал за ним.
— Давайте пройдёмся обычным вашим маршрутом, — посоветовал Артур Александрович, — подышим. Может, нагуляем аппетит — ещё предстоит отведать какие-то особенные манты и самсу, начинённую рублеными рёбрышками из баранины. Икрам Махмудович привёз из кишлака какого-то чародея по этой части — вы ведь знаете, Файзиев у нас гурман, и вкус у него отменный. Ему бы ещё такой вкус в делах проявлять, цены бы не было.
Амирхан Даутович понимал, нужно как-то поблагодарить Шубарина и за цветы на могиле Ларисы, и за вечер памяти, так прекрасно организованный, и за добрые слова о ней, но что-то сдерживало его.
Шубарин сам прервал затянувшееся молчание.
— Амирхан Даутович, я знаю, что на поминки не принято делать подарки, сюрпризы, но все же не удержусь от возможности сообщить одну приятную для вас новость именно в этот горестный день. Я буду рад, если известие утешит вас и отчасти вернёт утерянный душевный покой.
Азларханов почувствовал, что сейчас Шубарин скажет что-то важное, и не ошибся.
— Сегодня, в день памяти Ларисы Павловны, хоронили убийцу вашей жены, прокурора Анвара Бекходжаева…
— Вы не ошиблись? — спросил Амирхан Даутович.
— Разве я до сих пор давал вам повод сомневаться в своих словах? — в свою очередь спросил Шубарин. — Его убили вчера вечером, и я даже знаю — кто.
— И кто же? — Голос прокурора дрогнул, хотя он и попытался скрыть своё волнение и охвативший его неожиданно страх.
— Вот этот молодой человек. — И Артур Александрович протянул снимок побледневшему Азларханову.
На черно-белой фотографии крупным планом был заснят он сам, а рядом прилепился невзрачного вида молодой человек с короткой стрижкой. Сколько Азларханов ни вглядывался в снимок, сделанный в зале «Лидо», человек с раскосыми глазами на тонком бледном лице с крупным ртом, портившим симметрию лица, был ему незнаком. Он не мог припомнить его, а фотография была настоящая, не монтаж, скорее всего незнакомец присел рядом с ним на секунду по сценарию и по приказу Японца в один из вечеров, когда прокурор спускался в разгар веселья выпить свой чайничек чая.
— И кто же это? — спросил уже спокойнее Амирхан Даутович.
— Не узнали? Странно. Это ваш знакомый, Азат Худайкулов, отбывающий срок за убийство вашей жены, а точнее за своего дружка, Анвара Бекходжаева, убившего Ларису Павловну.
Амирхан Даутович ещё раз внимательно посмотрел на фотографию.
— Возмужал, не узнать… Хищный какой-то, я запомнил его почти мальчишкой…
— Пять лет все-таки прошло, выжил, заматерел, настоящий волк, он ещё дел натворит. Я ведь уже говорил вам: зло рождает только зло… — прокомментировал Шубарин.
Слушая шефа, Амирхан Даутович вдруг вздрогнул от неожиданной догадки: он понял ход Японца — оттого и фотография на всякий случай. Вот оно, дело, которым тот решил повязать его на всю жизнь. Теперь Шубарин не сомневается, что прокурор у него на привязи, и крепко — даже мысли вильнуть в сторону не может возникнуть — вместе до гробовой доски. Старый, как мир, приём уголовников — привязать кровью, мокрым делом, то есть убийством. И если что, Азат Худайкулов, приведись ему отвечать за содеянное, скажет, что нанял его прокурор, чтобы отомстить за свою жену.
— За что же он своего дружка так?.. Ведь росли вместе, говорят, он у того в адъютантах ходил чуть не с пелёнок?
— Было, да быльём поросло. Разошлись далеко детские дорожки, в разные стороны, оттого и месть крутая. Не сдержали Бекходжаевы своё слово… На первых порах помогали, посылки регулярно присылали, наведывались, матери его больной оказывали всяческое содействие. А потом внимание иссякать стало — мало кто выдерживает испытание временем — в обузу стали Худайкуловы. Мать умерла, а перед смертью написала горестное письмо Азату и обвинила в своей смерти Бекходжаевых. Каково в тюрьме получить такое письмо от матери, зная, что ты отбываешь срок за них? И стал он жить одной мыслью, одной-единственной надеждой: отомстить своему вероломному другу — других желаний, насколько мне известно, у него в жизни нет. И подогревали его, конечно, дружки по тюрьме, тем более узнав, что вероломный товарищ к тому же прокурор, злобный, невежественный, свирепствующий, задушивший поборами всех вокруг. Ведь в тюрьму, как ни парадоксально, сведения доходят быстро и в большом объёме, и о реальной изнанке жизни здесь имеют представление получше, чем в райкоме. Так что он жил, моля аллаха, чтобы не убили его врага другие, потому что год назад узнал, что есть люди, и весьма серьёзные, которые уже приговорили к смерти прокурора Бекходжаева. А в той среде, где это было сказано и в которой Азат теперь не последний человек, словами не бросаются — это не профсоюзное собрание, отвечать приходится, репутация в уголовной среде дороже жизни.
— Одно дело желать, другое выполнить. Ему удалось бежать из колонии?
— Не совсем так. Когда я узнал вашу историю, а затем историю этого несчастного молодого человека, пострадавшего, как и вы, я понял, что ваши интересы совпадают. А для себя я посчитал весьма благородным поступком, если смогу помочь установить, хоть и запоздало, справедливость. Я попросил доставить Азата в «Лас-Вегас» на несколько часов, тогда и засняли вас случайно, на память. Я хотел поговорить с ним, понять, насколько серьёзны его намерения и что он за человек, можно ли положиться на него. В тюрьме он прошёл большую школу, рассуждал вполне здраво, а намерения его были серьёзные, дальше некуда. Я обещал ему помочь, обговорив кое-какие условия, — он принял их.
— Вы помогли ему бежать? — нетерпеливо спросил прокурор.
— Нет, зачем же, побега я ему не обещал.
— Как же тогда удалось ему совершить свою месть?
— Ну, это несложно. Если ваш знакомый полковник Иргашев мог использовать Коста на воле против вас почти полгода, так почему я не мог взять Азата из колонии всего на несколько часов. Люди Ашота, хорошо изучив привычки Бекходжаева, разработали план, и Азату преподнесли все на блюдечке с голубой каёмочкой — вся операция заняла пять минут.
— Значит, раскрыть это преступление будет непросто и есть гарантии безопасности?
— Трудный вопрос, особенно насчёт гарантий. Я не знаю, как раскрываются у нас преступления, но то, что Азат Худайкулов через три часа вернулся на место, в заключение, это точно. А при его нынешнем опыте жизни брать на себя ещё одно убийство, теперь, правда, своё, — безумие, тем более он знает, что, когда выйдет, получит помощь не от Бекходжаевых, а от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
На фотографии могила утопала в цветах, не видно было даже кованой ограды, только памятник. На переднем плане — несколько роскошных венков из белых и красных роз; а на самом большом, в центре, из одних белых роз, на широкой муаровой ленте значилось: «От управления местной промышленности». На другом можно было прочитать только краткое «От друзей».
Амирхан Даутович смотрел на фотографию и чувствовал, как слезы невольно подступают к глазам.
— Спасибо, — сказал он. — Я очень тронут вашим вниманием, мне даже неловко, что вы проявляете столько заботы обо мне.
— Не стоит благодарности. Я делаю лишь то возможное, что обязан сделать как человек, а теперь уже и как ваш товарищ — ведь моя жизнь, моё благополучие отчасти в ваших руках, мы повязаны одним делом, одними целями.
— Шубарин подбадривающе похлопал прокурора по руке. — Впрочем, не будем опережать события. Вечером мы соберёмся здесь в закрытом банкетном зале. От вашего имени я пригласил узкий круг близких вам людей. Так что после обеда вы поднимайтесь с себе, отдохните, а в восемь я зайду за вами, и мы спустимся к гостям; надеюсь, сегодня никто не будет опаздывать. — И они распрощались до вечера.
Вернувшись к себе, Амирхан Даутович вспомнил тот давний августовский день, когда он сидел в здании районной милиции и ждал сообщений от Эркина Джураева. Прошло всего шестнадцать часов, как не стало Ларисы, и он с горечью подумал тогда, что к этим шестнадцати он теперь всю жизнь будет прибавлять часы, дни, недели, годы, а теперь вот набежало пятилетие.
Пять лет! Разве мог он предположить, что потеря жены, сама по себе трагедия всей жизни, обернётся дополнительно и ещё такими крутыми зигзагами в его личной судьбе. Странно, в свои пятьдесят он после смерти Ларисы реальной своей жизнью воспринимал только эти последние пять лет, остальное виделось как сквозь туман, и он с трудом соотносил себя с теми давними счастливыми днями.
А теперь новый этап жизни, снова навязанный ему. Кусок этот мог продлиться несколько месяцев, от силы полгода — на большее он не рассчитывал: слишком неравными были силы, чтобы долго противостоять изощрённому Шубарину и его компаньонам. А что дальше? Что ожидает его, когда он сделает последний шаг в задуманном деле, как решил в первый же вечер, в тот давний и не давний вечер, когда пришли вербовать его в полутайный синдикат? Чтобы раскрутить то, с чем он придёт к властям, нужны годы и годы — он-то знал стиль и темпы работы прокуратуры: надеяться, что жизнь подарит ему такой срок, не приходилось. Даже здесь, под неослабным вниманием всесильного Артура Александровича, несмотря на полный комфорт и возможность в любую минуту связаться с профессором в Ташкенте, заполучить консультацию, а если надо, и самого профессора (не говоря уже о том, что доступны были лекарства, какие только есть в природе), и то на неделе пришлось дважды вызывать «Скорую».
Но о том, что будет после, думать не хотелось… Путь свой он выбрал давно, тридцать лет назад, ещё там, на шаткой палубе эсминца, и сейчас, на краю жизни, следовало последние дни свои прожить достойно и выполнить свой долг.
Ровно без пяти минут восемь раздался стук в дверь — на пороге стоял Шубарин. Амирхан Даутович не сомневался, что он уже провёл инспекцию в банкетном зале, отдал последние распоряжения, прежде чем подняться за ним. В той торжественности, с какой отмечали день памяти его жены, прокурор усмотрел непонятную для себя значительность события в глазах синдиката — похоже, и в это мероприятие Артур Александрович вкладывал нужный ему подтекст. Может, ему хотелось собрать людей, редко встречающихся за одним столом? А может, кому-то лишний раз нужно было показать единство и, так сказать, благородство стиля своего консорциума? Впрочем, не стоило ломать голову — Шубарин, как всегда, был труднопредсказуем, и все следовало принимать как есть…
Амирхан Даутович никогда прежде не заглядывал в банкетный зал, хотя в последние недели почти ежедневно бывал в «Лидо». У двери ресторана их встретил Адик, одетый сегодня несколько торжественнее, чем обычно, он и провёл их в зал. Как только Амирхан Даутович вместе с Артуром Александровичем вошли в ярко освещённую комнату, собравшиеся, не сговариваясь, поднялись из-за стола, словно отдавая дань торжественности и скорбности момента. Прокурора удивил состав собравшихся за столом: кроме Александра Николаевича Кима и Христоса Яновича Георгади, оказались тут и Адыл Шарипович, братья Григоряны. Сидели за столом и Ашот рядом с Коста, и ещё несколько неизвестных Азларханову людей — одни мужчины.
Проходя на указанное Адиком место, Амирхан Даутович увидел на стене большую цветную фотографию Ларисы, наверное, переснятую из первого альбома,
— она улыбалась на фоне медресе в Куня-Ургенче, — снимок этот очень нравился самой Ларисе. Угол фотографии перехватывала чёрная муаровая лента с датами: 1940-1978. О скорбном дне напоминало и множество роз, все только белые; высокие хрустальные вазы под цветами, наверняка доставленные Икрамом Махмудовичем на время из магазина, тоже были перетянуты чёрными лентами, завязанными в кокетливые банты.
Артур Александрович, поправляющий цветы в напольных вазах у входа, сел на своё место последним во главе стола; слева от него оказался Азларханов, справа Икрам Махмудович. За время общения с Шубариным прокурор привык к хорошо сервированным столам, но этот удивлял роскошью — чувствовалось, что Файзиев перетряс не одну спецбазу; ножи-вилки-бокалы вряд ли были казённые
— опять же, наверное, Файзиев постарался: то ли из дома привёз, а может, и с какой-нибудь обкомовской дачи или резиденции позаимствовал на время. Амирхан Даутович как-то слышал за обедом, что Георгади, как человек европейского воспитания, предпочитает столовое серебро и тяжёлый голубой хрусталь — может, добро из его запасников? И все это организовано в память Ларисы? Зачем ей было бы все это?..
Сидели, как на больших приёмах, свободно — громадный стол позволял, и от этого создавалось ощущение вроде бы официальности, строгости — впрочем, как давно заметил прокурор, некая чопорность была в духе Шубарина, а он и правил бал. Имел Артур Александрович слабость, может, опять же наследственную или скорее русскую: любил он застолья, любил угощать, принимать гостей, хотя бражником не был.
Адику сегодня помогали ещё два официанта, и по какому-то неуловимому знаку Артура Александровича они быстро разлили водку и коньяк — вероятно, знали, кто чему отдаёт предпочтение.
Шубарин встал и попросил минутой молчания почтить память той, ради которой они сегодня здесь собрались. Потом он стал говорить о Ларисе Павловне, наверное, адресуясь прежде всего к тем нескольким мужчинам за столом, что были незнакомы прокурору. Говорил долго — он действительно знал о ней немало… Упомянул события, подзабытые и самим прокурором. Память незаметно унесла Амирхана Даутовича в минувшие счастливые дни, и он перестал слушать Артура Александровича. Он не отрывал глаз от портрета жены, висевшего прямо над головой Коста… Мелькнула мысль, что ведь это первые многолюдные поминки Ларисы — все прошлые годы он поминал её один, и годы выпадали один безрадостнее другого, единственным утешением ему служило то, что хоть успел, не оставил её могилу безымянной.
Амирхан Даутович благодарным взглядом потянулся к братьям Григорянам, поставившим памятник Ларисе, — братья, не сводя глаз с Артура Александровича, внимательно слушали взволнованную речь. И когда все подняли рюмки, Амирхан Даутович тоже выпил коньяку. Потом слово взял прокурор Хаитов — он говорил о трагической судьбе Ларисы, которую хорошо знал, говорил о доле, выпавшей Амирхану Даутовичу, о том, с каким мужским достоинством нёс он свой крест. Слушая выступавших одного за другим Икрама Махмудовича, братьев Григорянов, старого бухгалтера Кима, прокурор вдруг ощутил, какой волшебной магией обладает целенаправленное, страстное слово… Скажи сейчас Артур Александрович, что нужно тут же встать и пойти врукопашную на Бекходжаевых, вряд ли кто уклонился бы, не говоря уже о том, чтобы усомниться душой в необходимости такого шага. Какой дух братства, единства, жертвенности витал над столом! И создал эту атмосферу Шубарин.
Собираясь на поминки, Амирхан Даутович никак не предполагал, что увидит такое сострадание своему горю, услышит столько искренних слов сочувствия, взволнованные заверения в том, что он всегда может положиться на них, сидящих за столом, в борьбе со своими недругами, сгубившими его жену. Не рассчитывал он и пить более одной-двух рюмок армянского коньяка «Ахтамар», любимого Икрамом Махмудовичем, главным администратором по части достать — столы были тесно уставлены бутылками, но как можно было отказаться, если обращались к тебе с такими трогательными словами и заверениями.
Взволнованные речи не мешали бесшумным официантам без устали сновать взад-вперёд, меняя холодные закуски на горячие, одни деликатесы на другие, выставлять все новые и новые батареи охлаждённого «Боржоми». Принесли и первое горячее — плов из перепёлок, который, как объявил Файзиев, он приготовил по такому случаю сам. Постепенно в банкетном зале становилось все более шумно, как и в большом, к плову появились за столом новые лица, в основном люди, близкие Артуру Александровичу и Икраму Махмудовичу. Шубарин, державший все под контролем, глазами отдавал распоряжения все понимающему Адику, не забывал ухаживать за Амирханом Даутовичем, замечая, что тот время от времени как будто выпадает из компании, проваливаясь памятью в прошлое. Подкладывал прокурору закуски, потчевал, как хлебосольный хозяин: попробуйте — это миноги, или вот этот особый салат из молодого папоротника, его регулярно присылают бухгалтеру с Камчатки, или шампиньоны, приготовленные по давнему греческому рецепту, хранящемуся в семье Георгади.
На улице давно стемнело, и в распахнутые настежь окна банкетного зала врывался свежий ветерок. Наступало время его каждодневной прогулки, но уйти из-за стола было неудобно, хотя прокурор ощущал потребность побыть одному. И вдруг, в который уже раз словно читая его мысли, Артур Александрович, наклонившись, тихо предложил:
— Не хотите ли выйти на свежий воздух — здесь уже накурили не меньше, чем в зале?
Не дожидаясь ответа, Шубарин встал, и Амирхан Даутович последовал за ним.
— Давайте пройдёмся обычным вашим маршрутом, — посоветовал Артур Александрович, — подышим. Может, нагуляем аппетит — ещё предстоит отведать какие-то особенные манты и самсу, начинённую рублеными рёбрышками из баранины. Икрам Махмудович привёз из кишлака какого-то чародея по этой части — вы ведь знаете, Файзиев у нас гурман, и вкус у него отменный. Ему бы ещё такой вкус в делах проявлять, цены бы не было.
Амирхан Даутович понимал, нужно как-то поблагодарить Шубарина и за цветы на могиле Ларисы, и за вечер памяти, так прекрасно организованный, и за добрые слова о ней, но что-то сдерживало его.
Шубарин сам прервал затянувшееся молчание.
— Амирхан Даутович, я знаю, что на поминки не принято делать подарки, сюрпризы, но все же не удержусь от возможности сообщить одну приятную для вас новость именно в этот горестный день. Я буду рад, если известие утешит вас и отчасти вернёт утерянный душевный покой.
Азларханов почувствовал, что сейчас Шубарин скажет что-то важное, и не ошибся.
— Сегодня, в день памяти Ларисы Павловны, хоронили убийцу вашей жены, прокурора Анвара Бекходжаева…
— Вы не ошиблись? — спросил Амирхан Даутович.
— Разве я до сих пор давал вам повод сомневаться в своих словах? — в свою очередь спросил Шубарин. — Его убили вчера вечером, и я даже знаю — кто.
— И кто же? — Голос прокурора дрогнул, хотя он и попытался скрыть своё волнение и охвативший его неожиданно страх.
— Вот этот молодой человек. — И Артур Александрович протянул снимок побледневшему Азларханову.
На черно-белой фотографии крупным планом был заснят он сам, а рядом прилепился невзрачного вида молодой человек с короткой стрижкой. Сколько Азларханов ни вглядывался в снимок, сделанный в зале «Лидо», человек с раскосыми глазами на тонком бледном лице с крупным ртом, портившим симметрию лица, был ему незнаком. Он не мог припомнить его, а фотография была настоящая, не монтаж, скорее всего незнакомец присел рядом с ним на секунду по сценарию и по приказу Японца в один из вечеров, когда прокурор спускался в разгар веселья выпить свой чайничек чая.
— И кто же это? — спросил уже спокойнее Амирхан Даутович.
— Не узнали? Странно. Это ваш знакомый, Азат Худайкулов, отбывающий срок за убийство вашей жены, а точнее за своего дружка, Анвара Бекходжаева, убившего Ларису Павловну.
Амирхан Даутович ещё раз внимательно посмотрел на фотографию.
— Возмужал, не узнать… Хищный какой-то, я запомнил его почти мальчишкой…
— Пять лет все-таки прошло, выжил, заматерел, настоящий волк, он ещё дел натворит. Я ведь уже говорил вам: зло рождает только зло… — прокомментировал Шубарин.
Слушая шефа, Амирхан Даутович вдруг вздрогнул от неожиданной догадки: он понял ход Японца — оттого и фотография на всякий случай. Вот оно, дело, которым тот решил повязать его на всю жизнь. Теперь Шубарин не сомневается, что прокурор у него на привязи, и крепко — даже мысли вильнуть в сторону не может возникнуть — вместе до гробовой доски. Старый, как мир, приём уголовников — привязать кровью, мокрым делом, то есть убийством. И если что, Азат Худайкулов, приведись ему отвечать за содеянное, скажет, что нанял его прокурор, чтобы отомстить за свою жену.
— За что же он своего дружка так?.. Ведь росли вместе, говорят, он у того в адъютантах ходил чуть не с пелёнок?
— Было, да быльём поросло. Разошлись далеко детские дорожки, в разные стороны, оттого и месть крутая. Не сдержали Бекходжаевы своё слово… На первых порах помогали, посылки регулярно присылали, наведывались, матери его больной оказывали всяческое содействие. А потом внимание иссякать стало — мало кто выдерживает испытание временем — в обузу стали Худайкуловы. Мать умерла, а перед смертью написала горестное письмо Азату и обвинила в своей смерти Бекходжаевых. Каково в тюрьме получить такое письмо от матери, зная, что ты отбываешь срок за них? И стал он жить одной мыслью, одной-единственной надеждой: отомстить своему вероломному другу — других желаний, насколько мне известно, у него в жизни нет. И подогревали его, конечно, дружки по тюрьме, тем более узнав, что вероломный товарищ к тому же прокурор, злобный, невежественный, свирепствующий, задушивший поборами всех вокруг. Ведь в тюрьму, как ни парадоксально, сведения доходят быстро и в большом объёме, и о реальной изнанке жизни здесь имеют представление получше, чем в райкоме. Так что он жил, моля аллаха, чтобы не убили его врага другие, потому что год назад узнал, что есть люди, и весьма серьёзные, которые уже приговорили к смерти прокурора Бекходжаева. А в той среде, где это было сказано и в которой Азат теперь не последний человек, словами не бросаются — это не профсоюзное собрание, отвечать приходится, репутация в уголовной среде дороже жизни.
— Одно дело желать, другое выполнить. Ему удалось бежать из колонии?
— Не совсем так. Когда я узнал вашу историю, а затем историю этого несчастного молодого человека, пострадавшего, как и вы, я понял, что ваши интересы совпадают. А для себя я посчитал весьма благородным поступком, если смогу помочь установить, хоть и запоздало, справедливость. Я попросил доставить Азата в «Лас-Вегас» на несколько часов, тогда и засняли вас случайно, на память. Я хотел поговорить с ним, понять, насколько серьёзны его намерения и что он за человек, можно ли положиться на него. В тюрьме он прошёл большую школу, рассуждал вполне здраво, а намерения его были серьёзные, дальше некуда. Я обещал ему помочь, обговорив кое-какие условия, — он принял их.
— Вы помогли ему бежать? — нетерпеливо спросил прокурор.
— Нет, зачем же, побега я ему не обещал.
— Как же тогда удалось ему совершить свою месть?
— Ну, это несложно. Если ваш знакомый полковник Иргашев мог использовать Коста на воле против вас почти полгода, так почему я не мог взять Азата из колонии всего на несколько часов. Люди Ашота, хорошо изучив привычки Бекходжаева, разработали план, и Азату преподнесли все на блюдечке с голубой каёмочкой — вся операция заняла пять минут.
— Значит, раскрыть это преступление будет непросто и есть гарантии безопасности?
— Трудный вопрос, особенно насчёт гарантий. Я не знаю, как раскрываются у нас преступления, но то, что Азат Худайкулов через три часа вернулся на место, в заключение, это точно. А при его нынешнем опыте жизни брать на себя ещё одно убийство, теперь, правда, своё, — безумие, тем более он знает, что, когда выйдет, получит помощь не от Бекходжаевых, а от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34