Vager
«Колбергс А. Ночью в дождь... Вдова в январе. Тень.»: Художественная литература; Москва; 1991
Андрис Колбергс
ВДОВА В ЯНВАРЕ
Январь
В середине декабря стало вдруг таять, за несколько дней поля почернели, канавы наполнились водой, а если где держалась крошащаяся корка льда, то по ней не рискнула бы пробраться и кошка. Грунтовые дороги развезло, ни пройти ни проехать, а шоссейные пугали своим гололедом, потому что ночью ртуть в термометре падала ниже нуля. В последний день старого года диктор телевидения трагическим голосом сообщил, что на большей части территории республики ожидается дождь, и тем самым испортил праздничное настроение, потому что о грозах и слякоти уже наслушались летом и осенью.
Для организаторов лыжного поезда «Ратукалнс» сообщение диктора прозвучало некрологом, потому что деньги в управление железной дороги были уже переведены. Если снега не будет, пропадет надежда выручить хотя бы четверть этой суммы. Кто это тебе поедет за сто километров, чтобы весь день месить холодную грязь, а ночью ворочаться на узких, жестких вагонных полках и слушать, как моросит дождь по железной крыше?
Гнев на силы небесные начальник лыжного поезда вымещал на подчиненных. Он же им говорил, что билеты надо распространять по физкультурным коллективам, как обычно, а они протестовали. Пусть в кассах продают! На всех желающих все равно не хватит. И вот результат налицо.
Того, что в первые два дня нового года дождя не было, начальник даже не заметил, так что, когда, проснувшись на третий день, увидел за окном порхающие хлопья, он не поверил своим глазам.
Снег!
Он выскочил из постели и подбежал к окну!
Снег!
Он распахнул окно и высунул руку, чтобы поймать порхающую снежинку на ладонь и разглядеть как невиданное сокровище. И помчался в другую комнату — смотреть на барометр. Снег и снег!
Видимо, сыпало всю ночь, потому что и двор весь белый, и крыши, и ветви деревьев, и те обездоленные машины, которым гаражей недостает. Эти выглядели просто как сугробы. Но начальник все еще не был убежден в счастливом исходе дела и тут же заказал разговор с гостиницей в Эргли. Разбуженная дежурная сначала не могла понять, чего от нее хотят, потом решила, что ее разыгрывают, и наконец все же ответила: «Да, снег. И еще какой!»
Это была не единственная квартира, обитатели которой в то утро сорвались с постели, радостно вопя: «Снег!» «Ура!» кричали всюду, где жил хоть один лыжник. Никогда еще, наверное, столько людей одновременно не стояли у окон и не упивались видом снежного, пушистого одеяла, которое город натянул по самые глаза. Никогда еще столько людей не выволакивали одновременно из чуланов, сараев и с антресолей лыжи, палки и прочие принадлежности, чтобы еще раз их проверить и подогнать. Никогда еще столько мальчишек враз не привязывали к своим санкам веревки. И никогда телефонная линия не была так перегружена разговорами:
— А места еще в автобусе будут? И нас запишите. Три-и-и! Ну, так в субботу, в половине восьмого!..
Упоминались все места в Латвии, где имеется хоть какой-то взгорок, выражали глубочайшую уверенность, что до конца недели все это никак не растает, каждый третий сиял, как медная пуговица, и даже метеорологическое бюро улыбалось, рисуя черный квадратик, что означает, что прогноз не оправдался.
Большой зимний спорт начался. С опозданием, но начался!
В Латвии снег валил с короткими перерывами почти неделю, и пушистый слой снега стал таким толстым, что казалось, декабрьской оттепели и в помине не было.
В Риге уличное движение в это субботнее утро было таким же напряженным, как и в рабочий день. Всюду сновали легковые машины и автобусы, набирали пассажиров и спешили с ними за город, трамваи и троллейбусы усердно подвозили пассажиров к вокзалу. У главной лестницы, ведущей на перрон, где всегда разные компании поджидают своих задержавшихся товарищей, гоготали, толкались, откалывали номера, хвастались и до тех пор выколачивали зябнущими ногами дробь по цветным бетонным плитам, пока не забывали где-нибудь рюкзаки, за которыми потом неслись сломя голову. Здесь гордились слаломными ботинками и креплениями самых разных фирм, тут сверкали всеми цветами лыжи из стекловолокна. Гайзиньские матадоры тащили брезентовые чехлы с лыжами, в которых, можно подумать, упакованы паруса с небольшой яхты вместе с мачтой, и высокомерно демонстрировали модные одежды лыжницы. Глядя на этих матадорш, человек диву давался, сколько толстых свитеров можно поддеть под нейлоновую куртку и все же сохранить женственность.
Билетные автоматы мигали зелеными и красными глазками и высовывали билеты, как мальчишки язык, когда хотят подразнить дворника или злую тетку. И у билетных касс стояли толпы. Там продавали билеты на организованный лыжный поезд «Ратукалнс».
На стоянке машин у вокзала в это утро, застряв среди десятков других автомобилей, стоял желто-оранжевый пикап. Уж довольно подержанная машина с облупившейся эмблемой на дверце. Только специалист мог установить по этой аббревиатуре, что машина принадлежит некоему стройуправлению. Из-за мороза шофер время от времени включал мотор, а вентилятор работал без остановки, иначе моментально запотели бы окна. В машине сидели два человека. Старший — за рулем, младший — рядом.
— А если зря ждем? — проныл младший.
— Предоставь это мне.
— И вообще… Зачем нам трястись в поезде, когда можно на машине?
Старший не посчитал нужным отвечать. Разве втолкуешь этому нытику, что машина довольно приметная и в Эргли ее могут запомнить?
— И обратно быстрее бы добрались…
И это осталось без ответа.
На перроне началась толкотня — подали состав «Ратукалнс». Гулко лязгнули буфера, и звон этот полетел с высокой насыпи над Московским форштадтом, который еще лежал в ночной мгле и огнях.
Проходя к кассам, Гвидо Лиекнис успел поздороваться со множеством народа. Вообще-то он не знал даже, как многих зовут, виделись только в транспорте, выезжая на лыжные прогулки, но ведь часто, из года в год. Наверное, еще с тех времен, когда в лес ездили шестым трамваем и собирались вокруг «Котла» или трамплина. Или позже, когда дошел черед до Сигулды, Эргли и Гайзиня. Тех, кого довелось повстречать в Карпатах или на Кавказе, он знал лучше, потому что все латыши, а в чужом краю лучше держаться вместе, интересы общие, так что нередко знакомство переходило в дружеские отношения.
— Гвидо! Куда двинем?
— Да, пожалуй, на Журавлиную гору. Приедем — увидим, что сейчас можно сказать.
— Километров пять по Кокнесской дороге…
— Это я знаю. Пилатов холм. Хорошее место, только вот спуск один. — И Лиекнис встал в очередь к кассе. — Надоело мне целый день взбираться и спускаться. Сегодня поеду взглянуть на родные пенаты, как сказал бы доктор, гонорис кауза. Видишь, я даже слаломные не взял.
— Ну, как знаешь! Привет!
За Гвидо встал молодой парень в толстом сером свитере. Один из того двухметрового поколения, что расхаживает ссутулясь, смотрит тусклыми глазами и ужасно флегматично. Много таких Лиекнис брал на работу и всегда потом радовался, что удавалось избавиться, потому что продукты акселерации оказывались на редкость слабосильными и беспомощными. Этот хоть постарше и явно после армии.
«Определенно схватит воспаление легких, — подумал Гвидо, еще раз оценив толстую, мохнатую пряжу, по которой были рассыпаны черные и красные четырехконечные звездочки. — Сначала вспотеет, потом замерзнет как таракан».
У парня был красивый овал лица, светлые усы, которые как будто придавали ему мужественный облик, только неприятно контрастировала нечистая и неровная кожа.
Самое тесное место в мире — это вагон лыжного поезда за три минуты до отхода. Тех, кому надо пробиться вперед, примерно столько же, как и тех, кому надо назад. Даже взаимная вежливость не может проход расширить. В воздухе так и порхают «разрешите», «пожалуйста», «благодарю», а лыжи, набитые рюкзаки и палки продолжают цепляться за оконные занавески, за дверные ручки, за плафоны, за все, что только можно и о существовании чего доселе никто не подозревал.
Держа в одной руке рюкзак, в другой лыжи, Гвидо Лиекнис боком продвигался вперед. Целеустремленно, как ледокол, которому надо вывести из залива караван. Следом за ним по проложенной дороге довольно легко шла женщина в ярко-желтой куртке.
Гвидо вошел в купе, женщина за ним. Она остановилась в дверях, ожидая, когда Гвидо уложит на верхнюю полку свои лыжи.
— Разрешите и ваши…
— Большое спасибо, — кратко поблагодарила она и подала большую желтую спортивную сумку. Потом чинно уселась подле окна.
Поезд дернулся и медленно пошел.
— Чуть не опоздала! — слегка улыбнулась женщина. — Еще вчера не могла решить, ехать ли, а сегодня такая погода… Побросала в сумку что попало — и на вокзал…
Кто-то сунул голову в открытую дверь, но, видимо решив не мешать парочке, прошел дальше.
— Здесь так тепло…
Она стащила куртку и слегка прикрыла дверь, оставив лишь небольшой просвет.
— Если вы не возражаете… Неприятно сидеть, как на улице…
— Ради бога!
— Великолепная погода, может быть, удастся позагорать…
— В январе вроде бы рановато…
Волосы у нее слегка подкрашены, чтобы не были видны редкие седые ниточки. Одежда дорогая, но уже, надо думать, третьего сезона. Нет, явно не из процветающих.
Женщина потянулась к сумке, Гвидо кинулся помочь. Но она отвергла его помощь: и сама может справиться. Из бокового кармана сумки она достала сложенный журнал «Лиесма» и принялась его довольно небрежно листать, время от времени поглядывая в окно.
Поезд уже шел в окрестностях Риги. По обе стороны тянулись огороженные предприятия и фабричные территории, где скорее валяются, чем хранятся всякие металлические конструкции, только из-за снега они уже не выглядели заброшенными и забытыми, как осенью, когда земля сплошная лужа и у заборов сохнут крапива и конский щавель.
Колеса стучали на стыках все чаще, мимо бежал кустарник, который из-за уже наступившего дня не казался черным и огромным.
Гвидо со скрытым интересом приглядывался к женщине, пытаясь определить ее возраст. Двадцать пять — заключил он, хотя и не вполне уверенно. Длинные, почти черные волосы контрастировали с белой кожей, брови широкие, сросшиеся, губы тонкие, фигура удивительно стройная.
Точно уловив его взгляд, она резко оторвалась от цветных иллюстраций, взглянула на Гвидо большими карими глазами и смущенно улыбнулась.
— Меня зовут Илона.
— Гвидо Лиекнис. — Он привстал. — Инженер. — Чопорно поклонился. — Визитные карточки забыл во фраке.
— То, чего вовсе нет, всегда забывают!
— Честное слово! Я же как-никак начальник, у меня целый десяток подчиненных! — насмехался над собой Гвидо. Он был великолепный специалист, товарищи утверждали, что в области слабых токов равного ему нет, но с повышением отставал, не умея ладить с начальством, да еще считался человеком с большим самомнением. Друзья советовали как-нибудь прийти во время праздников в клуб, где по сему случаю и стол накрыт, и потолковать по-свойски с руководством, которое, надо думать, только этого и ждет, но считает ниже своего достоинства делать первый шаг. Руководство же побаивалось, что из-за довольно низкой зарплаты инженер Лиекнис в конце концов перейдет на другое предприятие, тогда как он по своим знаниям и организаторским способностям как нельзя лучше подходит на место главного инженера, которое вскоре освободится, когда теперешний уйдет на пенсию.
Причина конфликта Лиекниса с администрацией была самая нестоящая. На одном собрании Гвидо бросил в глаза начальнику управления: «Вас, Федор Михайлович, заботит не то, какие мы на с а м о м д е л е е с т ь, а какими выглядим в отчетах!» Было это не совсем справедливо, это и сам Гвидо понимал, но смелые слова обеспечили ему популярность у широкой аудитории. Сначала говорили, что у инженера сильная рука, если он на такое осмеливается, а потом уже Лиекнис приобрел репутацию страдальца за правду и мученический венец этот нес последние четыре года.
— Я и вам могу дать журнальчик, — предложила Илона, и вновь он на миг увидел ее глаза, которые, надо думать, могли покорить любого.
— Чтобы я променял увлекательный разговор с дамой на журнал?!
— Хорошо, тогда я жду такого разговора! — И она отложила журнал.
— Сию минуту! Дайте сосредоточиться!
В это время кто-то рванул дверь и просунул в купе голову:
— Пардон!
— Пожалуйста. Заходите… — крикнул Гвидо и узнал того двухметрового парня со светлыми усами в толстом, усеянном звездами свитере, который стоял за ним в очереди в кассе.
— Где-то тут и мое место должно быть. — И парень вгляделся в билет. — Шестой вагон, двадцать вторая полка!
Он вошел в купе, сел рядом с Илоной и вытянул длинные ноги. От него слегка попахивало спиртным.
— А что, матрацы и постельное белье уже раздавали? — спросил он вдруг.
— Еще нет, — сердито ответил Гвидо.
— Вот и хорошо! А то я боялся, что опоздал. Встретился с дружками и немножко приняли по сему случаю. Барахлишко мое у них осталось… Моменто! — Парень сунул руку под свитер, вытащил трешку, совсем новенькую и непомятую, и, держа ее за уголок, как открытку, протянул женщине. — Если бельишко принесут, заплатите за меня. И постельку можете постелить. Ух, люблю, когда дама постель стелет, да и ей, я же знаю, это дело нравится. Все мы на один лад!
На той стороне бумажки, которая была обращена к соседке Лиекниса, большими буквами было написано: «Выйди в тамбур!»
— Не желаю я заниматься вашей постелью! — резко и раздраженно ответила женщина.
— Ну, сразу и обижаться. — И парень спрятал трехрублевку.
Гвидо не мог решить, как ему вести себя, — все произошло слишком быстро. Помог ему сам парень.
— Ясно! Я вам мешаю, вы меня не любите! Что ж, уйду туда, где меня любят! — Он встал. — Но вечером мне придется вернуться, к сожалению, потому что в снегу спят одни эскимосские собаки! До свидания.
— Плата за матрац и одеяло входит в стоимость билета, — умиротворяюще сказал Гвидо.
— Ура! Значит, я все равно что нашел полдюжины пива! — Он вышел в коридор, но тут же сунул голову обратно в купе: — Сударь, можно вас на пару слов?
Гвидо посмотрел на соседку, снисходительно усмехнулся и встал.
Парень плотно прикрыл за ним дверь.
— Друг, если это твоя девушка, то извини, — озабоченно проговорил он. — Мы тут с дружками немножко тяпнули…
— Ничего, все в порядке…
Поезд летел через заснеженный лес. Похоже было, что маленькие елочки сами заскочили в этот снег, чтобы спрятаться.
— Нет, друг, ты скажи, чтобы я знал, как действовать.
— Какая разница…
— Если ты ее не кадришь, то я стану кадрить… У нас есть там свои, но это, я тебе скажу, штучка! Ты что, не видишь, что она едет поразвлечься? Посмотри на правую руку! Кольцо час назад сняла, еще след виден. Если у тебя ничего не выйдет, то уж не знаю… Ну ладно, до вечера!
И, не дожидаясь ответа, пошел в голову состава. В соседнем купе весело пели старый романс об ужасно трагичной, отвергнутой любви, а в конце вагона другую, уже современную песню.
Привстав на цыпочки, женщина рылась в своей желтой сумке. Зажигалку она уже нашла, теперь искала сигареты. Гвидо снял сумку с полки, чтобы ей было удобней. Да, след от кольца есть, парень глазастый.
Узкая рука ее слегка дрожала. Взгляды их вновь встретились, и теперь Гвидо увидел в нем то, что до сих пор не мог разглядеть, — тоскливую покорность неотступно преследуемого человека.
— Выйду покурить…
— Готов вас сопровождать! — весело предложил он.
— Спасибо, не надо! Я одна…
За окном мелькнуло здание Кангарской станции и несколько пассажиров на перроне.
Вдова
Когда Маргита вылезла из трамвая, на больших электрических часах над проходной было без десяти семь. От остановки до турникета было недалеко. Незадолго до семи это расстояние было принято преодолевать легкой рысцой в плотной колонне, на бегу отыскивая в карманах или сумочках контрольную карточку. Никому не хочется объясняться с начальником цеха из-за нескольких минут опоздания, поэтому каждый на всякий случай прибавляет шагу и быстро ныряет в крутящуюся дверь, как в колесо водяной мельницы.
Но за проходной, когда автомат уже сделал отметку на контрольной карточке, рвение угасает. Большинство следует дальше уже неспешно, вразвалочку. Только те, у кого конвейер начинает двигаться ровно в семь, несутся как угорелые.
До цеха Маргиты было еще с полкилометра. Первое время она несколько раз заблудилась, разыскивая его в этом городе, называемом заводом. В городе с почернелыми, неоштукатуренными, давно построенными зданиями, рядом с которыми возвышались совсем новые стены из силикатного кирпича, с большими многостворчатыми окнами и еще не убранным строительным мусором перед дверьми, в городе с прямыми, асфальтированными бульварами, вдоль которых тянулась высокая, только что зацветающая сирень, в городе с узкими, темными переулками, где всегда, если только не устраивается большой субботник, валяется какое-то железо и блестят масляные лужи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24