Когда я этого Шерлока Холмса недоделанного выпроводила, мне стало до воя тоскливо. Вот он, закон на страже. Все бдят и стараются. Только раньше взятки брали борзыми щенками, а теперь договыми.— Ну какой ты Джордж? Был Джордж — нету Джорджа! Конспирация, брат, как у Штирлица. Ты у меня будешь Гриша… Гришуня… Гришенька… — сказала я псу.Кажется, он не возражал и на новое имя откликнулся с готовностью.Я его вымыла под душем, протерла, потом постелила коврик под вешалкой. Пошла было в спальню, но он взял коврик в зубы, перетащил его вслед за мной и улегся у тахты. Видно, Терлецкий держал его возле своей постели.— Черт с тобой, Гришка, будем спать вместе! — согласилась я. — Но запомни: в доме я главная!Он заснул, а я нет. Сидела в темени на тахте, покуривала и думала, что же такое для меня был Терлецкий и почему мне его не так жалко, как надо бы. Нет, горечь была, не совсем же я бесчувственная. Но если честно, когда я по полгода его не видела, то даже не замечала этого.Ладно, когда-то он со мной расправился, как с живой куклой, гнусно и тупо. Как говорится, без предварительных комплиментов. Но и я ведь его выжала досуха, как половую тряпку. Использовала на всю катушку, совершенно бесстыдно и нагло, как ходячий вибратор, или как там эти штуки для одиноких дам называются.Говорят, первый не забывается. Это у женщины на всю жизнь. Я, наверное, тоже не забуду. Только что вспоминать придется? Лифт этот засранный и то, как больно и страшно было?Я поняла, что завожу себя только для того, чтобы избавиться от этой черной, тяжелой, как гиря, сволочной и бесконечной тоски, и пробую сама себя утешить…Так нельзя. Не положено. О тех, кого нет и не будет, — только хорошее или ничего.На следующий день я купила машину. Из-за Гришки. Чтобы у меня его не отобрали.Никому передавать на время я его не собиралась. Просто некому было. Да он бы и не выдержал этого. Пес прилип ко мне и ходил за мной неотступно — такой живой хвостик кило на восемьдесят весом. Я решила, что буду выводить его на прогулки, когда темно и все еще спят, потом забирать с собой на ярмарку и возвращаться тоже затемно, когда все уже спят. Будто в моей норе нет никого.Естественно, таскать его в метро я не могла. Поэтому пришлось доставать оставшуюся после моих барахольных безумств наличку.Я давно уже мечтала купить себе колеса. С год назад втихаря от бати я гоняла в автошколу и получила права. Мне очень хотелось «фольксваген-гольф», пусть даже не новенький. В немецких машинах есть какая-то уверенность, солидность и надежность, и мне нужна была именно такая — не пижонско-дамская штучка карнавального колера, а этакий маленький, но крепкий дом на колесах.Но тогда я на машину так и не решилась. Как бы я объяснила отцу такую дорогую и неожиданную покупку?И вот теперь я позвонила инструктору, у которого училась водить, и попросила, чтобы он помог купить, не задаром, конечно, «фольксваген» — подержанный, но в приличном состоянии. Я боялась, что мне подсунут какую-нибудь рухлядь. У этого мужика, помешанного на моторах, были знакомства в автосалонах и на ярмарке в Южном порту, и почти сразу же он отыскал мне почти новый «фольксваген-гольф» серо-мышиной расцветки, нормально растаможенный, с небольшим пробегом, с дизельным движком. А заодно помог получить номера и оформить все нужные бумаги. На бампере стояла блямба, удостоверявшая, что прежний хозяин (машину перегнали из Германии) принадлежал к благородному племени зеленых, и даже выхлопные трубы на автомобильчике были со всеми новомодными нейтрализаторами вредоносных для природы газов.Осваиваясь за рулем «гансика», я поехала в собачий магазин и купила мешок «Педигри» на корм Гришке, всяких шампуней и витаминов, роскошную миску из нержавейки, проволочный намордник, похожий на корзину, и мощные поводки. Ошейник на нем уже был — из крепкой кожи, носорогу не порвать.Я успела вовремя, В квартире Терлецкого уже поселились какие-то по-южному горластые ростовские тетки в черных платочках и их мужья. На фанерной двери отремонтированного наспех подъезда висело объявление в траурной рамке, из которого следовало, что такого-то числа в крематории Донского монастыря пройдет похоронная церемония с кремацией. Приглашаются все желающие проститься. Дворничиха сказала мне, что фирма Ильи и родичи ничего не жалеют, для поминальной трапезы сняли кафе «Аист», и все забулдыги из нашего дома уже ждут с нетерпением этого события.Я долго колебалась и все-таки решила, что на похороны не пойду.Вот так у нас и пошло с Гришкой: я поднималась в четыре утра, кормила его, таясь, выводила во двор, где он метил первые деревья, затем усаживала в машину и, отъехав на дистанцию безопасности — до стадиона Юных пионеров, выпускала его гулять уже всерьез. Но с поводка не спускала. Кто-то мне сказал, что собаке-джентльмену положено сделать пи-пи на сорок столбов и деревьев, и я их честно считала, эти деревья и столбы.После прогулки мы не торопясь ехали на ярмарку. В лавке Гришка укладывался за холодильником и досыпал недоспанное.Рагозину он в упор не видел.Впрочем, она тоже его не жаловала. Смотрела с опаской и пожимала плечами:— Ничего себе — дама с собачкой! Какой дурак тебе этого громилу подарил, Корноухова?— От дареного не отказываются!В середине дня я еще раз уводила Гришку на проминку, часа на два, на пустырь за железнодорожной веткой, где можно было побегать всласть. Дог скакал галопом и преданно таскал мне палки. Вообще-то он еще был дурак-дураком, полтора года, почти ребенок.Рагозина злилась на то, что я ее оставляла работать одну, но помалкивала. Тем более, что я ее отпускала домой пораньше, а сама засиживалась допоздна.Домой мы возвращались с Гришкой ночью, рысью взлетали на этаж, чтобы никто не засек, и ныряли за двери.Торговля шла ходко, мы работали за прилавком с Катькой рядом, ноздря в ноздрю, на двух весах. Уже здорово захолодало. Я нашла для нее дома дубленую безрукавку на овчине, а сама надевала хотя и старенький, но очень теплый отцовский авиасвитер из толстой шерстяной пряжи, врубала на полную мощность нагреватели вентиляторного типа, причем ставила их так, чтобы за нашими спинами образовалась тепловая завеса, за которую мы шмыгали греться и пить кофе. Между прочим, с коньячком, от которого Рагозина уже отнюдь не отказывалась.Про то, что происходит в Журчихе, я ей так и не сказала. Пусть сами разбираются. Без посторонних.Я видела, как между нами крепнет пока еще прозрачная, но холодная преграда, будто вода замерзает в тусклую льдину. И с нехорошим, даже злорадным интересом ждала, что эта кукла будет делать, когда узнает, чем занимается ее мать в Журчихе и с кем.Первого ноября пошел снег. Хотя все понимали, что долго он не продержится, на ярмарке настал белый праздник. Возле карусели дети швырялись мокрыми снежками, лепили бабу, лица у всех были красными и улыбчивыми. Наше торжище спрятало под снегом весь свой обычный срач и казалось удивительно чистым и радостным. И я как-то забыла, что надо мной кружит черный дятел, снижается время от времени и долбит мне в маковку железным клювом, каждый раз все больнее и больнее. Сначала эта история с отцом, потом обвал с Никитой, Терлецкий…Я уже была перекормлена всей этой гнусью до блевотины. Но оказалось, что это только начало.Среди дня я выгуливала Гришку возле железной дороги, он совершенно взбесился от снега, прыгал и валял меня, хохочущую, и мы вернулись в лавку очень довольные друг другом, мокрые и разгоряченные.В глубине лавки сидел мой полубрат (так мы когда-то определили его статус) Велор Ванюшин, а попросту Лорик. Высокий и загорелый, в классном кашемировом пальто он вежливо трепался с моей помощницей. Катька неожиданно раскраснелась и даже непривычно ярко подкрасила губы. Конечно же, моей помадой.— А вот и Мэри, — сдержанно улыбнулся Лорик, поднимаясь. — Куда ты подевалась, радость моя? Я тебе неделю домой звоню — глухо! Никто трубку не берет. Извини, но пришлось сюда заруливать.— Что случилось, Лор?— Да ничего особенного… Давай пройдемся? У вас тут, знаешь, амбре слишком закусочное, все время тяпнуть хочется. А мне нельзя: еще в лабораторию надо. У моего шефа нюх, как у овчарки. Задолбает…Я поняла, что Велор не хочет говорить при Катерине. Он церемонно поцеловал ей руку, и мы пошли к воротам. Он все протирал очки, щурясь от снега и солнца, и дергал щекой. Глаза были как у раненого.— Ну, Лор, колись, что там еще на вашей территории? — не выдержала я.— Тебе надо срочно повидать мать, Маша, — сказал он, помолчав. — Долли не решается тебя позвать. Но я думаю, пора! Мутер очень плохо, Мэри… Очень…— Болеет, что ли? Или просто любовь к дочурке пробудилась? Не поздно ли?— Сама увидишь! Ну я прошу тебя…— Ладно, раз ты просишь… — подумав, согласилась я.Он заторопился к метро, а я забрала Гришку, села в «гансика» и покатила к центру, вспомнила по дороге, как впервые увидела Ванюшина-сына.Как-то в одиннадцатом классе перед контрольной по физике мы с девчонками сдували друг у друга шпаргалки. Ко мне подошел одноклассник и сказал:— Корноухова, тебя какой-то чумовой «ботаник» спрашивает…Ему было тогда лет тринадцать, но выглядел он совершенно невероятно — такой тоненький, как тростинка, юный джентльмен в безукоризненном, «под взрослого», сшитом на заказ синем костюме, накрахмаленной рубашке со строгим галстуком, начищенных до сияния башмаках и с черным зонтиком-тростью под мышкой. У него была худая мордашка без признаков румянца, строгие очки и гладкая прическа с пробором. В руках он держал букетик ландышей. От наших расхристанных охломонов этот мальчик отличался разительно.Он ждал меня на баскетбольной площадке и неодобрительно косился на лакающих пиво бугаев из моего класса, которые считали себя уже взрослыми.— Вы Маша? — осведомился он, поклонившись.— Ну? А ты что за чудо-юдо?— Ванюшин Велор Сергеевич. Я полагаю, что нам пора с вами познакомиться.— Ну и кликуха! — изумилась я. — Чего это такое? Велюр?— Велор, — аккуратно поправил он меня, поморщившись, и объяснил, что означает его имя. — Впрочем, — добавил он, — можете меня называть Лорик. Но лучше — Лор.— Дальше что?— Я бы хотел называть вас Мэри, — оглядев меня, сказал он задумчиво. — Маша — это же примитив…— Как ни назови, мне все едино… Что еще? Он вручил мне ландыши.— У вас найдется полчаса? Посидим в кафе, Мэри? Ландыши мне, если честно, дарили первый раз в жизни.— Посидим, Лор. — Мне было интересно, с чего он меня отыскал. — Но платишь ты! Я пустая.Вскоре я лакомилась пломбиром в кафушке неподалеку от школы, а Лорик важно посасывал пепси под пирожное и признавался, что нашел меня самостоятельно, мутер об этом ничего не знает. Я поняла, почему он называл Долли «мутер». Чтобы не называть мамой. А «мутер» — это не всерьез, что-то среднее между матерью и мачехой. Явился он исключительно из-за того, что до экзаменов на аттестат зрелости осталось не так много времени, а мутер проговорилась, что у меня затык с математикой. Откуда она это узнала, я понятия не имела. Но это была жестокая правда.В общем, Лорик предлагал мне суровую мужскую руку дружбы для подготовки к экзамену. Потому что уже в своем седьмом классе учился по математической программе первого курса МГУ.— Это Долли тебя послала? — психанула я.— Еще чего… Просто интересно… И потом, разве мы чужие, Мэри? Предки, что они понимают? Но у нас же своя жизнь, правда?— Ну-ка давай разберемся, кто ты мне, а кто я тебе… — Брата у меня сроду не было, впрочем, сестры тоже, а Лор мне показался любопытным пацаном.Мы разобрались. Его настоящая мать умерла родами, и он ее никогда в жизни не видел. Долли ушла к своему конструктору, когда Лорику было два года, а мне шесть. Вот если бы его родила моя Долли, то мы были бы единоутробными братом и сестрой, а так мы просто друг дружке седьмая вода на киселе, то есть просто чужие. И он даже может жениться на мне, когда вырастет. Если я это безобразие допущу. Но поскольку у нас условно общая мутер, то это делало нас уже не совсем чужими, так что с некоторой натяжкой можно было считать, что у меня появился некий полубрат, а у него полусестра.С экзаменом по математике он мне не очень помог, я схватила милосердный трояк. Но раза два в год мы встречались и как-то раз втихую от всех смотались в однодневную экскурсию в Питер.Я поставила «гансика» на стоянку возле высотки на площади Восстания, наказала Гришке стеречь экипаж и вошла в подъезд. У Ванюшиных я была впервые.Дом мне не понравился. Лифт поднимался на двадцатый этаж слишком долго. В узких коридорах, освещенных древними плафонами, в самих массивных стенах было что-то мавзолейное. И мне было не по себе от безлюдья и какой-то значительной тишины. Здесь все звуки гасли, как в музее.Мать открыла мне сама, и я с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Я не видела Долли года три, мне казалось по молодости, что прошла целая вечность, но я не ожидала, что она изменится до такой степени. Долорес Федоровну можно было узнать только при некотором напряге. Она исхудала так, что роскошный халат свисал с ее остова, как с жерди. Из рукавов торчали почти прозрачные костистые руки без маникюра. Глаза потеряли цвет и стали водянистыми. Волосы она больше не красила, потому что красить было нечего: Долли была совершенно лысая. На голове четко обозначились все впадинки и выпуклости, и даже косыночка практически не скрывала голого черепа. Она раздвинула в ухмылке бледные синеватые губы и сказала:— Только не говори мне, Маша, что я прекрасно выгляжу. Это от химии. Уже второй. Рак левого легкого! Анекдотец, а? Полина свой «Беломор» до сих пор папиросу за папиросой садит, как грузчик, и — ничего. А я никогда в жизни не курила, и вот — сюрпризец! Тебя, конечно, Лорик высвистел… Не возражай, я давным-давно о вас почти все знаю. Дурой, как ты, может быть, замечала, я никогда не была. Проходи.Она провела меня в гостиную, и здесь, при солнце, бившем в закатные окна, стала явственно заметна пергаментная желтизна ее увядшего и осунувшегося лица, на котором, как пик, торчал нос с породистой горбинкой.Долли предложила мне кофе и ушла хлопотать в кухню.В хоромах Ванюшиных для меня многое оказалось неожиданным. Они были пропитаны приторным запахом каких-то трав и лекарств, в углу гостиной висело несколько старых намеленных, почти черных от возраста икон, перед которыми горела небольшая лампадка из бутылочного зеленого стекла, а на мягком продавленном кожаном кресле лежала потрепанная Библия с закладками. Видно, Долли ее постоянно читала.Та часть большой библиотеки, которую Долли не оставила нам, а перевезла сюда, была размещена тут же, рядом с иконами. На остекленных стеллажах синели и бордовели бесчисленные тома основоположников единственно верного учения и стоял сувенирный бюстик Маркса, который когда-то Долли привезла из Трира. Я помнила, как Полина колола им грецкие орехи, и они с матерью страшно ругались из-за этого. Хотя орехами тетка откармливала меня.Кофе оказался именно такой, какой я обожаю, — с сольцой и корицей. К тому же мать выставила графинчик с пахучим, почти черным коньячком.Она держалась совершенно невозмутимо, как будто мы расстались всего лишь вчера и в том, что я здесь, нет ничего необычного. Не женщина — железная леди.А я была в полном смятении. Смотрела на нее, и мне хотелось заплакать. Но вот слез в ее присутствии я позволить себе не могла.— Выпьем, дочка?— Почему бы и нет… мамочка?Она налила мне и сама выпила большую рюмку.— Как отец?— Спасибо. Ничего.— Полина?— Давно не звонила.— Замуж еще не собралась?— Не берут покуда.— А как твои торговые дела? Небось, перед Ноябрьскими по старой памяти все твоей рыбкой запасаются.— А вы… ты откуда знаешь, что именно рыбкой? — удивилась я.— Да как-то побывала там, на твоем торжище. Только к тебе подойти все-таки не решилась… Постояла, посмотрела, как ты там всех потрошишь. У тебя это хорошо получается… Куражно. Весело и смешно!— Посмеялась, значит? — Я чувствовала, что начинаю заводиться.— Не надо, Маша… — Она положила ладонь на мою руку. И я притихла. Рука была ледяная. — Полина у меня все эти годы не раз бывала. Вот в этом кресле, где ты сейчас, посиживала.— Тетка?!— Она не просто тетка, Маша. Она мудрая. Я у нее эти посещения почти вымолила. Чтобы знать, как там вы. Знаешь, как она говорила? Долбанет тебя еще, Долли, за то, что ты нам устроила, да поздно будет! Вот и долбануло… — Мать меня разглядывала с какой-то ласковой печалью. — А насчет того, что торгуешь… Что ж… Ты сама выбрала. Это тоже жизнь, девонька… Мне, знаешь, именно теперь очень жить хочется! Оказывается, все суета сует, и все не так у меня было и не то. Я ведь, как твои дед с бабкой, верила, что водрузим над землею… И так далее. И не просто так, как попка, азы долбила! Я «Капитал» в подлиннике изучала. И так все ясно было, Маша, кто прав, кто виноват. Товар — деньги — товар… Вечная сказка про мировую справедливость… А оказывается, все это мираж!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26