Я достаю из бумажника фотографию знаменитого сыщика. На ней изображен Толстяк, целующий унтер-офицера Морбле.
– Взгляни-ка, папаша. Это не совсем Аркур, но похоже, правда? Если ты сейчас же не поднимешься, я отошлю ее Старику, чтобы обогатить его семейный альбом.
Допотопное чудовище смотрит на снимок и вскакивает.
– Ты бы это сделал, Сан-А?
– Даю слово!
– Ты бы действительно это сделал?
– Если это вызов, я тут же вышлю ее срочным письмом, – уверяю я его.
Он отбрасывает одеяло, поднимает свои окорока, чешет всей пятерней волосатые ягодицы.
– Ладно. Но ты мне за это заплатишь, Сан-А. Не сомневайся!
Глава V
Дорогой он сердится. Время от времени он бормочет такие вещи, которые я предпочитаю не слышать. Солнце играет в прятки с пушистыми облаками; иногда оно прячется за ними, бросает луч паяльной лампы за горизонт и снова быстро исчезает в пышных кучевых облаках.
– Сегодня будет дождь, – предсказываю я, выискивая способ завязать разговор.
– Все, чего я хочу, это чтобы с неба падало Дерьмо! – отрубает Толстяк.
– Конечно, каждый любит свою стихию, – говорю я.
Мы достигаем маленького леска. Это березовый лес. Серебристые стволы берез кажутся выкрашенными гуашью. Берю внезапно оживает:
– Послушай, Сан-А, – говорит он, переходя на примирительный тон, – отдай мне это фото!
– Дудки! А что же я преподнесу твоей жене к Новому году, если отдам его тебе сейчас?
Он зеленеет!
– Послушай, кореш, если когда-нибудь эта треклятая фотография окажется в руках у Берты, я отобью тебе позвонок за позвонком, пока ты не станешь похож на улитку!
Я регистрирую его угрозу и с серьезным видом киваю головой:
– О'кэй, бэби, я всегда мечтал иметь возможность называть тебя папой, сколь бы это не казалось неправдоподобным.
Обменявшись этими любезными репликами, мы подходим к лачуге Матье Матье.
Мне не надо бросать даже двух взглядов, чтобы понять, что ситуация со вчерашнего вечера не изменилась. С первого взгляда мне становится ясно, что садовника дома нет. Труп собачки совершенно застыл в крапиве, мокрой от росы. Увидев ее, Толстяк забывает всякую обиду и плачет.
– Какая милая маленькая зверушка! – хнычет крутой на расправу Берю. – И откуда берутся такие вандалы" которые способны причинять собачкам зло? Если этому злодею она была больше не нужна, он мог отвести ее куда-нибудь на пекарню или сдать в общество охраны животных. Но проткнуть вилами – на такое способен только деревенщина.
– Кто тебе говорит, Толстяк, что это он ее убил?
– Объясни...
Я ввожу его в курс событий. Он внимает моему рассказу и даже забывает о фотографии.
– По-твоему, – тихо говорит Толстяк, – садовник что-то должен был видеть в тот день, когда пристрелили первого кандидата на выборы?
– Почему бы и нет? Ведь убийца ушел же. Через какой-нибудь выход?
– И, чтобы обеспечить свою безопасность, ему необходимо избавиться от этого опасного для него свидетеля. И вчера вечером он появился здесь. Смелая собачка начала на него наступать, и он ее наколол на вилы. А что потом?
– А что произошло потом, предстоит выяснить нам.
– Ты думаешь, что он убрал и хозяина?
– У меня такое предчувствие.
– Если он его прикончил, должен быть труп, не так ли?
– Он, возможно, его спрятал, чтобы выиграть время. А возможно, убил его здесь или увел его в какое-нибудь более укромное место.
– Более укромное место! – насмешливо замечает Толстяк, указывая на окрестности, лесок, полуразвалившийся дом и крапиву... – Послушай Сан-А, только в раю есть такое место.
Он прав, скопище грязи. Поскольку у меня нет времени играть в прятки, я решаю как можно быстрее добраться до Белькомба и направить полицейских на поиски садовника.
Узнав, что часть Полицейской элиты собралась в комиссариате супрефектуры и что мне предстоит командовать этой элитой, Толстяк вздыхает с облегчением. Ему отнюдь не неприятно быть верным помощником человека моего ранга. Если уже на то пошло, я убежден, что Претолстый будет здорово заноситься Перед ними! Горе подчиненным!
Должен согласиться, отбросив в сторону всю свою скромность, которая, однако, ох как велика! – что наше появление произвело соответствующее впечатление. Главный комиссар Конруж изображает полновластного владыку! Все к нему обращаются, толпятся вокруг него, усердно лижут, льстят, заискивают, разыскивают, лезут без мыла в одно место. Эта масса настолько хорошо вошла в роль, что можно поклясться: все так и есть на самом деле.
Толпа журналистов все более и более густеет. Это напоминает правительственные кризисы доброго старого времени. Вспышки фотоаппаратов сверкают вовсю. Конруж сменил костюм. Он облачился в серо-антрацитовые тона, ибо эти тона лучше всего запечатлеваются на черно-белом фоне газет. На нем очень светлый галстук, поскольку у него смуглая кожа. Знает свое дело, чертяка! Не хватает только подкрашенных губ! Во всяком случае, для придания им блеска он проводит по ним языком каждый раз, когда какой-нибудь пленочный пачкун готовится сделать снимок. Его голос более рассчитан, чем цены некоторых владельцев гостиниц. Его манера поведения благородна и аристократически надменна. Заметив нас, он делает едва заметный жест, одновременно покровительственный и непринужденно-развязный.
– О, Сан-Антонио со своим сенбернаром! Значит, вас действительно занимает это дело?
Я подмигиваю.
– Возможно, это не то слово, – отвечаю я, – но во всяком случае я здесь.
– Тебе удалось пролить свет на эту двойную задачу? – шутит он, довольный тем, что видит улыбки на лицах представителей прессы и слышит смешки в рядах легавых.
– Напротив, – говорю я смиренно-сладким голосом, – все, что мне удалось обнаружить, так это то, что загадка не двойная, а тройная.
И сразу же физиономия господина the principal (извините меня, если я иногда начинаю писать по-английски, это автоматически) уподобляется копилке, выполненной в стиле Регентства.
– Ах да?
– Как нельзя более «ах да», Конруж. Садовник графа исчез, а его собачка заколота вилами!
Поставщики газетных «отделов происшествий» зашумели, довольные тем, что им подбросили лакомый кусок.
Я щелкаю пальцами.
– Я хотел бы ознакомиться с показаниями этого человека, – заявляю я. – Где они?
Конруж становится фиолетовым. Он чувствует, что теряет лицо, и его инстинкт самосохранения начинает трезвонить во всю мощь, словно колокольчик стюарда вагона-ресторана перед первым обслуживанием.
– Они подшиты в досье! – говорит он. – Ты думаешь, у меня есть время разыскивать его для тебя?
Тут уж, мои солнечные девочки, ваш милый Сан-А теряет терпение.
– Если у тебя его нет, найди, приятель! – бросаю я ему в лицо. – С этого момента руководство следствием поручено мне!
Я сую полученный мной приказ прямо в нагрудный карман его пиджака.
– Вот свидетельство. Это тебя разгрузит от чрезмерной занятости.
Он желтеет. Отяжелевшим жестом он достает официальную бумажку и начинает ее изучать.
– Прочтешь на свежую голову! – советую я. – Дело не терпит отлагательства. Для начала мне нужны показания садовника – и живо!
И тут же я оказываюсь в полыхающем зареве. Я почти ничего не вижу. Меня ослепляют вспышки фотоаппаратов.
Я рассекаю толпу. Берю прилип ко мне, чтобы попасть в кадр. Он даже снял шляпу, дабы избежать тени на своей величественной физиономии.
– Я не всегда согласен с твоими методами, – шепчет он, – однако должен тебе сказать, парень, что ты сейчас доставил мне удовольствие, так как я терпеть не могу Конружа.
Я не разделяю его ликования. Если мне не удастся раскрыть это дело, ох, как я почувствую это на своей шкуре! Мне тут же придется удалиться на покой в «Сторожевую башню» и купить себе удочку.
«Я подстригал розы господина графа, когда раскрылось окно в библиотеке. Камердинер Серафен крикнул, что с графом случилась большая беда и что нужно бежать за доктором через дорогу. Что я и сделал».
Вопрос: «Вы слышали выстрелы?»
Ответ: «Да, но я не знал, что речь идет о выстрелах».
– Это представляет интерес? – спрашивает Берюрье.
– Увлекательно, как «Тентен», – отвечаю я и продолжаю чтение протокола.
Вопрос: «Что вы подумали?»
Ответ: «Когда раздались выстрелы, я подстригал газон мотокосилкой. Я принял выстрелы за хлопки, когда ковер трясут или выбивают».
Вопрос: «Между моментом, когда прозвучали эти выстрелы, и моментом, когда камердинер попросил вас сбегать за доктором, кто-нибудь выходил из дома?»
Ответ: «Я никого не видел. Абсолютно никого».
Вопрос: «Что вы делали потом?»
Ответ: «Я побежал звонить в дом напротив».
Вопрос: «По дороге вам встречались люди?»
Ответ: «Да, соседи, обитатели квартала. Я сказал им, что стряслась большая беда с господином графом. То, что мне перед этим сообщил Серафен».
Остальная часть протокола выдержана в том же духе. Матье Матье никого не видел выходящим из дома. По крайней мере так он утверждает.
Я делаю знак инспекторам подойти.
– Скажите-ка, ребята, вы опросили людей, собравшихся на шум, поднятый садовником, когда он шел за доктором?
– Да, господин комиссар.
– Ну и что?
– Они подтвердили сказанное им. Никто не слышал выстрелов. Матье окликнул их, чтобы сообщить о несчастье, случившемся с хозяином.
– Он не уточнил, какого рода несчастье?
– Нет, поскольку сам этого не знал.
– О'кэй! Спасибо!
Я потираю глаза большим и указательным пальцами. Берю слегка хлопает меня по плечу.
– Послушай-ка, приятель, может быть, нам сейчас заняться другим делом, пока первое прояснится?
– Может быть, Берю, может быть!
Я отдаю распоряжение предпринять поиски садовника. Сверх того, я настаиваю на том, чтобы попытались установить, кто звонил графу в момент смерти.
– Ты думаешь, эта деталь имеет существенное значение? – осведомляется Мой доблестный помощник.
– Она может иметь существенное значение. Граф был убит почти в упор. И спереди! Он видел своего убийцу. В этот момент он мог издать какой-нибудь возглас, способный навести нас на след.
– Жокей! – одобряет Берю. – Не хочу тебе льстить, но твоя голова – не кочан капусты!
Воздав должное моим обширным достоинствам и моему сообразительному уму, мы отправляемся к Монфеалям, чтобы на месте провести расследование второй половины дела.
Глава VI
Покойный Жорж Монфеаль при жизни был финансовым советником. Говорят, что советники не платят, однако, по моему мнению, этот заплатил дороговато. Он занимал целый этаж в жилом квартале недалеко от особняка графа Гаэтана Де Марто-и-Фосий.
Одетая в черное прислуга провожает меня к вдове, которая ждет доставку белья от Красильщика, чтобы тоже переодеться в черное. Вдова еще молода, еще русоволоса, еще хорошо сложена и не лишена очарования. Она достойно, но искренне несет свою печаль. Мне это даже нравится.
Я представляюсь, представляю моего доблестного помощника и спрашиваю ее, не согласится ли она ответить на новую серию вопросов.
Она кивает в знак согласия и указывает мне на низкие и широкие кресла (которые являются идеальным сиденьем для Берю). Я выбираю одно из них, а Берю два (одно для задницы" а второе для ног). Женщина садится в четвертое, последнее из гарнитура (конечно же, не женского, как мог бы я сострить, но это было бы несерьезно с моей стороны в момент, когда завязывается драма).
– У вашего мужа были враги, мадам?
Классический вопрос, скажете вы мне? Не буду перечить. Но иногда полезно прежде всего не выбивать клиента из колеи.
– Когда человек занимается политикой, они фатально неизбежны, – отвечает она. – Это в природе вещей! Однако можно ли называть врагами людей, не разделяющих ваши взгляды?
Эта дама не глупа.
– Конечно, нет, – соглашаюсь я.
Она хочет узнать мнение Берюрье, но не получает его, ибо тот уснул.
– Накануне уб... драмы, господин Монфеаль проводил предвыборное собрание. Оно было бурным?
– Вовсе нет. – Она качает головой. – Наоборот, можно было подумать, что мы находимся среди друзей.
– Хорошо, в таком случае перейдем к фактам. Расскажите мне обо всем с самого начала. Кто встал первым?
– Мария, наша служанка.
– Это она открыла мне дверь?
– Да.
Давайте я вам мимоходом опишу эту особу: Мария – крепкая девица сорока лет, в теле, у которой, похоже, примерно столько же ума, сколько в горшке овощного рагу.
– В котором часу она встала?
– В шесть часов.
– Что она потом делала?
– Она постучала в дверь нашей спальни, чтобы разбудить моего мужа, которому нужно было поработать с какими-то бумагами. Потом она отправилась готовить кофе.
– А муж?
– Он встал, надел халат и пошел забрать газеты на коврике у двери, куда их кладет почтальон. Потом, как это уже вошло у него в привычку, просмотрел их в туалете.
Странное место для обзора печати.
– А потом?
– А потом он отправился на кухню выпить традиционную чашку кофе.
Она краснеет и в смущении говорит:
– Он всегда завтракал на кухне. Понимаете, он вырос в деревне и...
– В этом нет ничего плохого, – успокаиваю я. – Кажется, сам король Сауд Аравийский поступает так же.
– Что дальше?
– Он закрылся у себя в кабинете и работал до восьми часов.
– А тем временем?..
– А тем временем я поднялась, привела себя в порядок, разбудила детей и стала готовить им завтрак.
– Продолжайте!
– Так вот, около восьми часов муж вышел из кабинета и сказал, что пойдет принимать ванну. Он меня предупредил, потому что дверь ванной не закрывалась на задвижку и он не хотел, чтобы туда нечаянно зашли дети.
– Что происходило тем временем? – настаиваю я.
– Я закрыла варенье, которое приготовила Мария. – Вдова поясняет: – Она его приготовила накануне, но закрывать его надо на следующий день.
Я мысленно адресую пламенный привет Фелиции и силюсь подавить улыбку.
– Я знаю, как это делается, – говорю я. – Окуренная серой бумага, смоченная в молоке...
Она также силится подавить улыбку. Жизнь продолжается, со своими радостями, горестями, телячьим жарким, обязанностями, шутками.
– Прошу вас, продолжайте, пожалуйста...
– Когда мы закончили, я пошла в нашу комнату. Белье, которое я приготовила мужу, лежало на кровати. Он к нему не прикасался. Я удивилась и позвала его. Он не ответил, тогда я... открыла дверь ванной...
Она прячет глаза. Из ее груди вырывается хриплое рыдание.
Я встаю.
– Я хотел бы, чтобы вы позволили мне осмотреть квартиру, мадам.
– Пожалуйста!
Я возвращаюсь в холл, молодая вдова следует за мной по пятам.
– Эта дверь закрыта в течение дня?
– Нет, вы же видите, достаточно приподнять щеколду. Только ее невозможно открыть с лестничной площадки, если она не на цепочке.
– Вчера утром она не была на цепочке?
– Она никогда не бывает на цепочке.
– Никто не приходил утром перед самым... перед самой драмой?
– Приходил. Это был секретарь мужа. Я его не приняла. Он лишь принес какие-то документы, которые Жорж у него просил. Он передал их Марии и ушел.
– Где находится ваша спальня?
Она указывает мне на коридор, который начинается в глубине холла. В нем четыре двери, по две с каждой стороны.
– Наша комната вторая.
– А остальные?
– Первая – детская, напротив – комната мамы, потом комната для гостей...
– В данный момент она пуста?
– Да, пуста.
Я отправляюсь в экспедицию. Детская выглядит мило: на стенах фрески в стиле Ван Гога, изображающие Микки и Дональдов. Комната бабушки выдержана в строгом стиле, даже в стиле «отче-наш», с почти черной мебелью, мрачными обоями и старым умывальником с ведром под ним. О гостевой комнате, обставленной кое-как, сказать нечего. В ней ощущается затхлость. Монфеали, похоже, нечасто принимают гостей. Зато их комната – высокого класса. В стиле Карла X! Все здесь светлое и вычурное. Множество дурацких поделок по стенам, дешевых статуэток, портьер, которые вызывают у вас желание прясть, но в целом она выглядит пристойно.
– Дверь ванной слева от шкафа, – предупреждает меня мадам Монфеаль.
Я ее открываю. Ванная комната черно-белая. Это дерзкая затея со стороны жильцов. Видно, что они отдали дань авангардизму в оформлении самого укромного места своей квартиры. Дверные ручки выполнены в форме птичек. Подумать только, как далеко они зашли в своей смелости. Аж дрожь пробирает, не правда ли?
Я вхожу в ванную. С первого взгляда я замечаю, что окошко ванной снабжено решеткой. Однако квартира расположена на втором этаже. Краны ванны находятся напротив двери, так что когда в ней мокнешь, то неизбежно сидишь спиной к двери.
– Его бедная голова была запрокинута, горло было перерезано, и везде была кровь. Подумать только, его убивали в двух шагах от нас! Дети играли... Мама штопала... Я...
Она плачет.
– Где лежала бритва?
Она указывает на умывальник.
– Там, в нем. Мы думаем, что убийца вымыл руки, прежде чем уйти.
– Сколько имеется выходов из квартиры?
– Один.
– Значит, в момент убийства вы находились вместе со служанкой на кухне?
– Да.
– Ваша мать штопала в своей комнате?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15