Конечно, денег молодым катастрофически не хватало, потому что еженедельные банкеты, устраиваемые Алексом для друзей, сжирали весь семейный бюджет, но это Лена считала не поводом для скандала. В конце концов, она видела, за кого выходила замуж…Вот что ее действительно удивило, так это то, что Алекс ей не изменял. То есть, не просто ни разу не был уличен в адюльтере, но даже не дал повода для ревности. Это было просто непостижимо, потому что Алекс был чрезвычайно хорош собой, обходителен, мил, остроумен, и очень нравился женщинам, к тому же имел постоянную потребность в сексе из-за того, что после страшной операции по удалению матки Елена была к постельным играм равнодушна…Но не это было самым ужасным. Самым ужасным было то, что Елена не могла иметь детей. Ей-то было уже все равно — давно смирилась — а каково Алексу? Жить с женщиной, не способной подарить ему наследника? Тем более, он очень любил детей, особенно маленьких девочек, как-то он ей даже признался, что всегда хотел иметь дочку, которую звали бы Ингрид. Ингрид Бергман, как его любимую актрису.Как оказалось, и это препятствие не смогло разбить их семейную лодку. Алекс быстро смирился со своей бездетностью и вместо дочки Ингрид завел собаку Дулю. Ко всему прочему, в середине девяностых Елена занялась бизнесом, стала хорошо зарабатывать, и у Алекса появилась возможность ежесезонно обновлять гардероб, коллекционировать сигары, книги, запонки, играть в гольф, путешествовать, встречаться с интересными людьми. Короче говоря, он был катастрофически занят, а при такой занятости о детях и думать некогда.А тут еще Елена занялась политикой, и Алекс из мужа обычной богатой женщины, стал супругом известной личности. Его фотографировали вместе с женой, брали у него интервью, приглашали на телевидение. Он стал так же популярен, как и его супруга, потому что он был умен, красив, остроумен, а самое главное, благороден, ведь не каждый мужчина останется рядом с женщиной, не способной иметь детей…Пока Елена размышляла об этом, Алекс подошел к зеркалу, пригладил свои и без того безупречные волосы ладонью, одернул пиджак, поправил галстук. Он всегда тщательно следил за собой, а в последнее время стал особенно придирчив к внешнему виду: во-первых, в эго возрасте нельзя позволять себе распускаться, а во вторых, его в любой момент могут сфотографировать.— Алекс, тебе пора подкрасить волосы, — спокойно сказала Лена, подходя вплотную к мужу. — На висках уже видна седина.— Да, я заметил, завтра же иду к парикмахеру, — так же спокойно ответил он. Алекс не считал зазорным подкрашивать волосы, делать пиллинг, массаж, педикюр, он даже подумывал о вживлении в лицо золотых нитей, но об этом он пока супруге не говорил. — Кстати, не желаешь, чтобы я записал к нему и тебя?— Нет, спасибо, меня устраивает моя парикмахерша.— Ну как знаешь, как знаешь… Только мой брадобрей Жоржик мигом бы уговорил тебя на колорирование… — Его глаза озорно сверкнули. — В экстремально красный… Стала бы клевой чувихой, за такую бы даже панки проголосовали…— Только этого мне не хватало! — Елена, шутя, подтолкнула мужа к двери. — Иди уже в своей маникюрше, мне работать надо.— Слушаюсь и повинуюсь, — Алекс дурашливо поклонился и, пятясь, покинул комнату.Когда за ним закрылась дверь, Елена, все еще улыбаясь, прошла к окну. Встала у форточки, подставила лицо колючему зимнему ветру, собрала пальцем снежинки, упавшие на раму, и слизнула их. Дурацкая привычка есть снег осталась с детства (ох, как ругала ее за это мама), и до сих пор госпожа Бергман не могла до конца от нее избавиться. Нет, нет, да пожует белые ледышки, и теперь ее за это ругает муж…Лена высунула руку в форточку, подставив ладонь под медленно падающие снежинки… Вдруг в груди что-то кольнуло. Да так больно, что перехватило дыхание. Елена испуганно схватилась за сердце — неужели инфаркт? Все может быть, тем более, она так много работала в последнее время… Но только она подумала об этом, как боль прошла. Бесследно. Не осталось даже покалывания, лишь легкое томление и какое-то беспокойство. Значит, не инфаркт. Тогда что?Ответ пришел тут же. Вместе с телефонным звонком. Стоило только ее аппарату затрезвонить, как она поняла: ей не обязательно брать трубку, чтобы узнать, что именно ей хотят сообщить. Она уже знала. Чувствовала. Предвидела.Елена глянула на разрывающийся телефон и прошептала:— Старуха умерла! Анна Аня сидела в маленькой кухоньке, прижавшись спиной к дребезжащему боку холодильника «Днепр», и ничего невидящим взглядом смотрела в стену. Перед ней на облезлом кухонном столике стоял стакан с водой и пузырек валерьянки. Сумка с уже ненужными продуктами (любимой бабусиной сгущенкой, колбасой, маслом, рисом) валялась поодаль. Аня понимала, что надо бы поднять, но ей совершенно не хотелось двигаться. На нее навалилась какая-то страшная усталость. Врач сказал, что это последствие шока и что скоро оно пройдет, но пока что-то не проходило…В принципе, Анну уже допросили и отпустили на все четыре стороны, чтобы не мешала работать следственной бригаде, но вместо того, чтобы унести ноги из этой ужасной квартиры, она потихоньку пробралась в кухню (для этого пришлось перешагнуть через ноги мертвой бабуси), забилась там за холодильник и замерла. Умысла в ее действиях не было никакого: они не собиралась подслушивать или подглядывать, ей просто хотелось посидеть в своем любимом закуточке, ведь именно на этом табурете, прислонившись спиной к холодильнику, она обычно сидела, когда они с бабусей пили чай… Или когда бабка Лина читала вслух свою любимую книгу «Ярмарка тщеславия»… Или просто расспрашивала Аню о жизни — о своей она никогда не рассказывала…Кухня была излюбленным местом их посиделок…Анна шмыгнула носом и хотела уже, было, разрыдаться, как на пороге кухни показались два человека. Она узнала их, это были два милиционера, что приехали на ее вызов, одного, русоволосого здоровяка, насколько она помнила, звали Владимиром, а второго, маленького, чернявого, жутко злющего на вид, Стасом. Они были крайне увлечены разговором, по этому Аню не заметили.— Я тебе, Стасевич, говорил, что это не простая бытовуха, — горячился Володя. — А ты, подумаешь, старушку почикали, подумаешь, старушку почикали… Эх ты, Шерлок Холмс хренов!— Я же не знал, что кинжал, которым ее почикали, антикварный, — обижено буркнул Стас.— Не знал ты… Да по нему сразу видно… Я, конечно, в антиквариате тоже не разбираюсь, но сразу понял, что ножичек старинный. И явно дорогой. Отсюда можно сделать два вывода: первый, нож был принесен убийцей с собой, потому что в этой халупе нет ничего дороже вот этого холодильника, и второй, убийца человек небедный, раз может себе позволить умертвлять старушек раритетными кинжалами…— Не обязательно. Он мог просто не знать, какова ценность кинжала…— Да одного взгляда достаточно…— Это тебе достаточно, — не желал сдаваться Стас, — а убийца, может, нашел его в помойке…— Ты к чему клонишь, мать твою?— К тому, что небедному человеку просто незачем убивать эту старушенцию! — рявкнул оппонент. — Я еще поверю, что к ней пьяница какой ворвался, чтобы пенсию украсть. Или бомжара, район-то неблагополучный…— У нее четыре запора на двери. Через такой заслон ни один бомжара не прорвется…— У старух склероз, вдруг забыла запереться?— Ты разве не помнишь, что девчушка из собеса сказала? Она сказала, что бабулька всегда запиралась. — Володя ненадолго замолчал, видно, что-то обдумывал. — Странно это, а, Стасевич?— Что именно?— То, что бабка так баррикадировалась. Чего в этой халупе брать-то?— Да уж, брать нечего, даже заначки никакой…— Может, почистили уже?— Не… В кошельке, он, кстати, лежит на видном месте, триста рублей. Для алкашей целое состояние…— Слушай, а эта бабка свою квартиру никакой фирме не подписала? Знаешь же, сколько сейчас их развелось…— Проверим, конечно, но, тебе не кажется, что аферисты выбрали бы более дешевое орудие убийства, например, яд или газ.— Кажется, — уныло согласился Володя. — А что говорят свидетели?— В основном мычат, потому что дом на половину заселен алкоголиками…— А та любопытная старушенция с первого этажа, Богомолова, кажется? Она, вроде, соловьем заливалась…— Еще бы по теме заливалась, тогда бы ей цены не было! На самом деле ни черта она не видела, потому что из квартиры она не выходит — простуды боится, глазка на двери не имеет, а окна у нее смотрят на так называемый задний двор. Единственное, что мы от нее узнали, так это то, что Элионора Георгиевна въехала в эту квартиру не так давно, толи пять лет назад, то ли шесть, но это мы еще выясним, причем, въехала с одним чемоданом, то есть, все это барахло осталось от прежних хозяев…— Беженка что ли?— Нет, коренная москвичка, опять же, если верить соседке.— А паспорт посмотрели?— Паспорта, как раз, мы не нашли. В квартире вообще ни единого документика нет, то ли где в другом месте спрятала, то ли потеряла.— Про родственников что-нибудь выяснили?— Какие родственники? Тебе же девчонка из собеса сказала, что старуха была одинокой.— Слушай, — неожиданно оживился Володя. — Тебе эта Анна Железнова не показалась чокнутой?— Не то чтобы чокнутой, а какой-то приблаженной. Не от мира сего.— Да уж! В нашем мире уже лет десять не носят таких пальто… Вроде молодая девка, а так себя запустила…— А она не могла старушку замочить, как ты думаешь?Аня закусила губу, чтобы не вскрикнуть — она никак не ожидала такого обвинения.— Сначала я именно так и подумал, — протянул Володя. — Но у девчонки алиби, его, конечно, еще надо подтвердить…— И какое у нее алиби?— В момент убийства, а совершено оно, если верить нашему эксперту, между 8-30 и 9-30 утра, гражданка Железнова была на другом конце столицы — получала аванс по месту работы… Свидетелей, как понимаешь, найдется куча…Стас двусмысленно хмыкнул, после чего достал из кармана сигареты, спички и, присев на корточки, закурил.— Необычное это убийство, — задумчиво проговорил он, выпуская дым через нос. — Не похожее на другие…— Я бы сказал, убийство в стиле ретро, — меланхолично заметил Володя.— Тебе тоже пришло в голову именно такое сравнение?— Наверное, из-за этого дурацкого кинжала, кстати, надо пробить у антикваров, какова его рыночная стоимость…— Мне кажется, дело не только в кинжале. Просто сейчас так не убивают… — Он нервно стряхнул пепел с сигареты. — Вспомни, сколько мы дел вели (заказухи я в расчет не беру, там другое), а все одно и тоже… Грабят — убивают, насилуют — убивают, завидуют — убивают, перепьются, тоже убивают. Грязь, деньги, кровища, похоть! Но на моей памяти нет ни одного убийства, похожего на это… Оно какое-то ненастоящее: чистенькое, прилизанное, даже элегантное … То ли книжное, то ли киношное, то ли лубочное…— То ли ритуальное, — неожиданно перебил товарища Володя.— Кинжал не ритуальный, обычный боевой, я узнавал у специалиста…— Знаю, но он должен что-то символизировать, иначе старушку зарезали бы обычным кухонным ножом…Володя хотел еще что-то добавить, но в тот момент, когда он открыл рот, из-за холодильника со страшным грохотом выпала Анна. Устав сидеть в скрюченном положении, она решила распрямиться, а, так как хорошо и ладно у нее ничего в жизни не получалось, то, меняя положение тела, она каким-то образом умудрилась зацепиться ступней за ножку, после чего полетела на пол, больно шмякнувшись лбом об батарею.— Зрастье, — пролепетала Анна, неуклюже поднимаясь с колен. — Я вот тут задремала… Извините…— Это что еще за явление Христа народу? Тебе куда было велено идти? — накинулся на нее Стас.— Домой, — с дрожью в голосе ответила она.— А ты чего тут сидишь?— Я же говорю, задремала…— А ну топай домой по бырому, пока я тебя в каталажку не упек…Аня от страха задрожала, и, бормоча извинения, стала мелкими шажочками продвигаться к выходу.— И сумку не забудь! — рыкнул Стас, сверкнув глазами, точно Зевс.Аня послушно вернулась за сумкой, вцепилась в нее, как в спасательный круг, и бочком, бочком, бочком вышла в прихожую. На счастье, тело бабуси уже убрали (на полу остался только меловой трафарет), поэтому Анна беспрепятственно преодолела четырехметровое расстояние до двери, быстро распахнула ее и пулей вылетела на лестничную клетку.До первого этажа добежала в считанные мгновения, но вместо того, чтобы выйти из подъезда и, как было велено, топать домой, Аня устало опустилась на заплеванную ступеньку, уткнулась лбом в стену и по-щенячьи заскулила. Вообще-то она не была плаксой, но сегодня что-то разнюнилась… Сначала от испуга начала рыдать, потом от растерянности, позже из-за жалости, а вот теперь от обиды… Да, ей было обидно! Но не потому, что на нее накричали и обозвали явлением Христа народу, к этому ей не привыкать, на нее кричали все, кому не лень, горько стало оттого, что ей некуда было идти. Конечно, жилплощадь у нее была и довольно большая (целых двенадцать метров), но комнату в коммуналке, в которой, к слову, она прожила всю жизнь, у нее язык не поворачивался называть домом. И причин этому было множество.Первая — комнатенка была жутко неуютной, потому что до революции на месте Аниной обители был выход на черную лестницу, но в тридцатых годах лестницу решили забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая — чтобы попасть в свои «покои» приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это просто ужасно потому, что вместе с тобой в них проникает и пар, и вонь, и гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, самая весомая — все то время, что она провела в стенах этой комнатенки Аня была несчастна. Конечно, она и в садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особо счастливой, но дома, дома она просто задыхалась… Ее угнетала и вечная сырость, и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта, и вечные материна любовники, сменяющие один другого, и то, что когда эти любовники появлялись, ей приходилось ночевать в шкафу…Последняя проблема исчезла, когда мать умерла, но легче от этого не стало, потому что все остальное осталось по-прежнему: и сырость, и убогость, и гам. Не так давно у Ани появилась надежда: ее соседка Агриппина Тихоновна привела в квартиру покупателя на свою комнату, и покупатель этот, окинув взором двухсотметровые дореволюционные хоромы, возжелал купить их целиком. Взамен предложил каждой семье по квартире на выселках. Обитатели коммуналки, коих насчитывалось восемнадцать человек, на предложение «благодетеля» отреагировали по-разному — кто-то тут же согласился, кто-то решил торговаться, на выселки им, видите ли, ехать не хотелось, кто-то отказался категорически, потому что обманут. В числе самых покладистых оказалась и Аня, да ее не особо слушали, потому что из ее клетушки потенциальный покупатель думал сделать кладовку.В итоге, ничего у них с продажей не вышло, устав выслушивать нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже, сделал в ней ремонт и уже вселился, вместе с женой, родителями, дочкой, ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла уснуть, в ее воображении возникали такая картина: отдельная квартира (пусть на выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она, на ее коленях кот… Все! Больше ничего Анюте для счастья не надо… Даже сотового телефона!— Ты еще тут? — раздался над Аниным ухом грозный мужской голос.Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с четвертого этажа и вставший за ее спиной.— Опять, скажешь, задремала?— Ага, — глуповато улыбнулась она.Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:— Откуда ж ты такая взялась?— Из собеса, — как всегда невпопад ответила Аня, но, поняв свою оплошность, поправилась. — Вернее из коммуналки.— В коммуналке живешь?— Ага.— С мамкой что ли?— Нет, мама умерла год назад.— Извини.— Да ладно, чего уж… — пробормотала она смущенно, смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала, одно облегчение. — Не любили меня мамка, да и я ее не особо…— А бабку любила?— Очень, — с энтузиазмом воскликнула Аня. — Бабуся была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… — видя недоверие на лице следователя, она пояснила. — Ведь именно она меня на работу устроила.— Как это?— Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но бросила, потому что мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась, даже отлично… — Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (с самой собой она общалась прекрасно), а из робости.
1 2 3 4 5
1 2 3 4 5