Любой, кто умеет обращаться с рацией, обвел бы вокруг пальца Кинка с его безопасностью – если бы захотел и знал, с кем установить контакт. Но всерьез я об этом не задумался. Слишком много всего было у меня на уме в тот момент, включая пулемет, который Гутар любовно извлекал из ящика.
МАГ – пулемет бельгийского производства, использующий стандартные патроны НАТО калибра 7,62 мм. При помощи газового регулятора можно довести его скорострельность до тысячи выстрелов в минуту. Патроны подаются лентой. Этой штукой можно убивать без особых хлопот и ранить людей на расстоянии тысячи метров.
Гутар и Барьер, как дети, радостно щелкали затвором, показывая друг другу, как быстро они умеют менять стволы. Я сделал вид, что занят изучением инструкций по пользованию радиостанцией. Все эти наставления были для меня китайской грамотой, да мне было наплевать. Единственное, о чем я думал, так это о том, в какую чертовщину я влип. Когда Уилленс проявил интерес к моей рации, я было решил поменяться с ним местами на том основании, что у него больше опыта обращения с радио. Но я сообразил, что тогда я попаду в еще большую заваруху. Поменять «Наконечник» на «Наковальню» значило просто-напросто поменять Тропмена на Гутара, а командный грузовичок на трехтонку с минометами и шайкой кровожадных макак. Я не хотел бы произвести неверное впечатление. Я не жалкий трус. Я могу быть смелым, когда в этом есть необходимость. Я имею в виду, что, если бы англичане послали меня водить штабной автомобиль в Западную пустыню, думаю, я бы согласился. Естественно, попытавшись для начала отвертеться: у англичан и без меня хватало людей; но ведь кто-то должен был задержать немецкий африканский корпус перед Каиром. Это мне ясно: я тогда находился в Каире и чувствовал, как это необходимо, всей своей душой.
Так или иначе, предстоящая атака на «зону А» выглядела совершенно по-иному. Агрессорами были мы. Если бы угазийцы собирались напасть на нас, я, наверное, обрадовался бы, что у нас есть пулемет для защиты. Они бы нарвались на неприятности. Но вместо этого на неприятности толкают меня. Тут уж хорошего мало. И к тому же это неэтично.
Я пытался придумать, как бы представить всю проблему Гутару, но ничего не получалось. Этика его не интересовала. Кроме того, он начал звать меня «Наконечником», а такая, с позволения сказать, шутливость меня раздражала, хотя я старался не подавать вида. Конечно, он хотел на мне отыграться. Ему не давала покоя мысль, что в качестве командира второй группы ему придется в какой-то момент получать приказы Тропмена через меня, а ведь Пятница не может отдавать приказания Робинзону.
В то же время он профессиональный солдат и должен понимать ситуацию. Ночью в нашей хижине я попытался выяснить, как он оценивает наши шансы. Если, полагаясь на весь свой опыт, он действительно верит, что мы сможем нахрапом проскочить через границу и, пропилив восемьдесят километров до Амари без потерь, не предпринимать там ничего более напряженного, чем принять капитуляцию, у меня бы отлегло от сердца.
Ему нравится, когда с ним советуются. Прежде чем ответить, он подумал, обратив свой взор на мошкару, кружащуюся в самоубийственном танце вокруг керосиновой лампы.
– Ну, Наконечник, – сказал он наконец, – ведь ты сам из разведки. Лучше ты мне скажи кое-что. Насколько достоверна информация Кинка насчет угазийских сил в Амари?
– Раз на ней основывается весь план, наверное, майор полагает, что она достаточно точна.
– А насколько она свежа?
– Уж этого я не знаю.
– Вот видишь. Его план, основан на том, что численность гарнизона в Амари не изменилась. Если так, то дело нетрудное. Можно справиться с задачей, даже имея вчетверо меньше людей, чем мы располагаем. Что мне не нравится – ожидание. За две недели этих остолопов ничему не научишь. За два года можно кое-чего добиться. Заметил, у скольких из них ножи? Они любят ножи. Года за два их можно было бы натаскать, как мы натаскали в свое время гумеров в Алжире. А сейчас от них никакого толка. Макаки играют в солдатиков. Если мы не собираемся встретить сопротивление, лучше было бы плюнуть на основные силы, погрузиться на грузовики прямо завтра, нажать на стартеры и покончить с работой. Ожидая, пока дойдут до уровня основные силы, мы просто даем противнику возможность и время узнать о нас хотя бы случайно, даем ему время подумать и усилить гарнизон в Амари. С каждым днем ожидания возрастают шансы столкнуться с повышенным сопротивлением без увеличения наших шансов должным образом с ним справиться.
– Кинк должен это понимать.
– Может быть, и понимает. Я думаю, он просто ничего не может поделать. Ему приходится ждать, пока наша численность не дойдет до запланированного уровня.
– Но почему?
– СММАК, может быть, платит и ему, и нам, но командует тут эмир. Это его операция, а не наша, и так все должно выглядеть для внешнего мира. СММАК не захочет марать себе руки. Готов побиться об заклад, Наконечник.
– Правда?
– Мы, белые, можем захватить Амари с любой практической целью, но оккупируют ее черные во главе со своими офицерами.
– Мне ясно, что ты имеешь в виду.
– И я тебе еще кое-что скажу. Когда мы ее возьмем – если возьмем, – нам нужно крепко держаться за свои автоматы. Попади они в руки черных, наши платежные книжки не будут стоить и гроша.
– Думаю, ты прав.
– Я знаю, что я прав.
Его постель скрипнула, когда он повернулся на бок.
– Не забудь погасить лампу.
Он и сам мог это сделать, но нет, теперь мне пришлось вылезать из-под моей москитной сетки.
Я долго лежал в темноте, не засыпая. Это как в школе, когда не сделал домашнее задание и не можешь придумать никаких оправданий. Притвориться больным или получить линейкой по рукам? Не знаю, что хуже, когда страшишься будущего: знать слишком мало или слишком много.
Глава III
Я научился заряжать «Узи» и стрелять из него.
Я научился заряжать МАГ и стрелять из него.
Я научился не слишком дергаться, когда поблизости раздавался минометный выстрел.
Я научился кричать на сержанта Мусу и двух макак, которые были приданы мне для охраны командного грузовичка. Я вспомнил, как мой отец, бывало, так выкрикивал приказ, что его было слышно от одного конца плаца до другого. Я старался усвоить его стиль. Может быть, я выглядел не таким уж бравым солдатом, но, во всяком случае, орал браво. Тропмен, который и сам много орал, был, видно, доволен тем, как я усвоил данный предмет.
Обращение с рацией я усвоил намного хуже. Это была такая штуковина с переключателем «передача – прием». Ею нельзя пользоваться как телефоном. Каждый раз после того, как закончишь говорить, нужно переключать ее на «прием», и наоборот. Может быть, это и просто, но для человека, привыкшего к телефону, такая процедура выглядела довольно путано. Я частенько забывал переключать рацию. В подобном случае человек на другом конце линии мог и взбелениться, но все же я считаю, что Кинк уж слишком перебарщивал, когда случались ляпы с моей стороны. В конце концов, я и не притворялся опытным радиооператором.
Были выработаны меры предосторожности в обращении с радиоаппаратурой. Во время тренировок на близком расстоянии рации работали без антенн, а переговоры велись только на гражданские темы. После тренировок рацию в командном грузовичке запирали в ящик на замок и приставляли охрану, которая от нее не отходила ни на шаг. Такой же порядок соблюдался и в отношении рации Кинка. Портативные рации, имевшие ограниченный радиус действия, охранялись не так строго, но здесь установили жесткое правило не болтать лишнего.
Тактическая подготовка по схеме Тропмена не отличалась сложностью. Первым следовал «Наконечник», за ним «Молот» (первая группа), а потом «Наковальня» (вторая группа). При сопротивлении «Наконечнику» следовало остановиться и вызвать на подкрепление «Молот» и «Наковальню». «Молот» предпринимал обход слева, «Наковальня» – справа. В случае незначительного, легко подавляемого сопротивления это считалось достаточным. Если же сопротивление оказывалось слишком упорным, «Наконечник» присоединялся либо к «Молоту», либо к «Наковальне», чтобы обойти неприятеля; в то же время надо было известить основную группу с целью подготовить ее к предстоящему столкновению. Затем «Наконечник» должен был двигаться дальше.
Мы пробыли в лагере неделю, когда Тропмен объявил, что нам предстоит осмотреть наше первое препятствие – угазийский пограничный пост с заграждением на дороге, идущей вдоль реки, к северу от Матендо. С нами в командном грузовичке отправились Барьер, Рейс, Гутар и Уилленс. Машину по приказанию Тропмена вел я. Мы впервые проехали по ухабистой колее, соединявшей лагерь с дорогой на Матендо, и тех, кто сидел в кузове, наверное, здорово растрясло. Сама же дорога была не так уж плоха, и мне удалось держать приличную скорость на протяжении шести километров.
Конечно, до самого пограничного поста мы не доехали. Грузовичок, набитый белыми в форме офицеров Махинди, появившийся для рекогносцировки на глазах у угазийских пограничников, вызвал бы, мягко говоря, некоторые толки. Вместо этого мы остановились на пересечении дороги на Матендо с прибрежной дорогой на территории Махинди. Там мы взобрались на холм.
На крутом склоне не было ни дорожки, ни тропинки. В основном нам приходилось карабкаться на четвереньках по папоротнику и хворосту между деревьями. К счастью, путь оказался не очень длинным. Приблизительно через десять минут карабканья склон немного выровнялся, и нам представилась возможность выпрямиться. Мои спутники добрались на вершину раньше меня и обозревали окрестности. Минуту-другую я не мог перевести дух, к тому же пот заливал мне пренеприятным образом глаза, так что все это мне было не очень интересно. Немного очухавшись, я повернулся и впервые увидел реку Ньоку.
На расстоянии она скорее выглядела как широкое зеленое озеро. Даже с нашего холма не было видно противоположного берега. Ближайший к нам берег, уходивший, насколько было видно, вправо, имел темно-зеленый бордюр, представлявший собой, как я узнал позже, болото. Влево бордюр постепенно сужался и терялся в пригородах Матендо. Волна, поднятая паромом, легла белой ленточкой на зеленой поверхности воды.
В поле нашего зрения попадал лишь небольшой отрезок прибрежной дороги, быстро терявшейся среди деревьев, но пограничные и таможенные посты были именно на этом участке. Пост Махинди с дорожными заграждениями находился в километре от нас, угазийский располагался метрах в трехстах ниже. Выглядели они практически близнецами, за исключением окраски шлагбаумов.
У Тропмена был с собой бинокль, который он пустил по кругу, чтобы каждый имел возможность вглядеться получше.
Угазийское дорожное заграждение представляло собой ряд набитых землей бочек из-под бензина, выкрашенных в белый цвет и расположенных так, что проезжающей машине пришлось бы снизить скорость и сделать два крутых поворота, чтобы проехать мимо. Посередине заграждения находился шлагбаум в белую и красную полоску, поднимавшийся вручную. Повороты делали невозможным сбить шлагбаум на скорости ни с той, ни с другой стороны. Если «Наконечник» предполагал очутиться на противоположной стороне целым и невредимым, нужно было сначала овладеть постом.
Он представлял из себя строение из шлакоблоков с крышей, покрытой магунгу. На углу торчал кронштейн с двумя изоляторами для телефонных проводов. В тени от стоящего рядом дерева сидел на корточках угазийский солдат в хаки. Винтовка его была прислонена к стволу дерева.
– Телефонная линия соединяет этот пост с двумя другими к северу отсюда, – сказал Тропмен. – Они нам помешать, конечно, не могут, но второй пост имеет связь с Амари. Так что важно перерезать линию до взятия поста.
– Для этого достаточно одной очереди из «Узи», – сказал Гутар. – Просто сбить изоляторы.
– Возможно, – ответил Тропмен. – Но я бы предпочел сделать это без стрельбы. Когда мы начнем стрелять, они тоже начнут стрелять. Хорошо бы обойтись без потерь с обеих сторон. Мы с майором Кинком выработали план, о котором хотели бы услышать ваше мнение.
Мы все обратились в слух. Я почувствовал себя лучше. Война без потерь меня вполне устраивала.
– План таков, – начал Тропмен. – В ночь перед операцией таможенные чиновники и пограничники Махинди покинут пост, а мы займем их место. Ночью граница закрыта. На рассвете «Наконечник» и «Молот» подъедут на своих машинах с вооруженными солдатами вплотную к заграждению, как бы собираясь пересечь границу обычным путем. Угазийцы, увидев солдат, естественно, откажутся пропустить грузовики. Здесь начнутся споры, протесты, наступит всеобщее замешательство, которое затронет, нужно надеяться, весь персонал угазийского поста. Под шумок создавшейся неразберихи «Наковальня», тихо двигаясь пешим ходом, окружит пост, перережет телефонную линию и займет боевые позиции. Затем посту предложат сдаться. Я бы удивился, если они откажутся.
Один лишь Барьер отнесся к плану критически.
– Разве они не оставляют часового на ночь? – спросил он.
– Он наверняка будет спать.
– Расстояние между двумя постами – всего сотня метров. Наличие трех грузовиков, необычная активность, болтовня наших черномазых может его разбудить, и он поднимет на ноги своих пограничников.
– Что же вы предлагаете?
– Только одна из групп займет пост Махинди – безразлично, будет ли это «Молот» или «Наковальня»; а «Наконечник» и другая группа прибудут на рассвете, чтобы отвлечь внимание угазийцев. Тогда шум не будет иметь никакого значения.
– Пожалуй, это разумно. Есть еще вопросы?
– Что нам делать с пленными, когда они сдадутся? – спросил Рейс.
– Оставим их на попечение основной колонны. Помните, она будет вначале близко за нами.
Пара пустяков, да и только!
Глава IV
В течение следующих двух дней Кинка в лагере не было. По официальной версии, он отправился в Кавайду.
Ходили, однако, слухи, что он посетит также Форт-Гребанье, чтобы увидеться с эмиром, поскольку обещание последнего довести численность войск до нужного уровня все еще не было выполнено. Возвратился он в среду с запасами снарядов для минометов, ящиком бренди и новыми инструкциями.
Похоже, они были сочинены, исключительно чтобы порадовать Гутара, и заключались в том, что мы не станем ожидать пополнений для основной колонны, а выступим немедленно. «Немедленно» означало пятницу. Эмир избрал мусульманский святой день, давая понять, что операция получила его благословение.
Бренди пришлось очень кстати. В лагере из питья, не считая кипяченой воды, имелось только пиво. Вечером в среду после ужина из консервированной тушенки все в столовой стали налегать на бренди. К десяти вечера все развеселились, за исключением Адриана Уилленса. Он притворился пьяным.
Я не думаю, что кто-нибудь еще заметил притворство. Я ведь видел, как он умеет пить, раньше – в Джибути, в Джубе, в Кавайде. Конечно, другие тоже видели, но я-то деловой человек и привык внимательно следить и запоминать такие вещи. Жизнь меня научила: знание того, как человек может пить, и умение оценить воздействие алкоголя на его настроение и суждения могут иметь решающее значение в бизнесе. Как говаривал мой отец: «Если захочешь застать кого-либо со спущенными штанами, прежде всего загляни в сортир».
Ну так вот, я наблюдал за Уилленсом, и он никогда не напивался пьяным, во всяком случае, раньше этого за ним не водилось. Когда он много выпивал, у него несколько вытягивалось лицо, а интонации становились чуть резче и хитрее, только и всего. Он был высок и худощав, очень спокоен и небрежен, но с отличными рефлексами. Я бы сказал, что он мог легко перепить любого из присутствовавших, исключая, пожалуй, Гутара и Кинка. И все же в тот вечер на его лице застыла бессмысленная ухмылка, и он по-идиотски кивал головой, слушая длиннющий и скучнейший рассказ одного из офицеров о жизни в Конго. Я уже тогда больше чем наполовину был уверен, что он притворяется. А когда, немного позже, он встал, покачнулся и вышел из палатки, пробормотав извинение, у меня не осталось на этот счет никаких сомнений.
Я увидел, как Кинк поджал губы. В то же время я поймал взгляд Барбары Уилленс. Она слегка пожала плечами.
– Мой муж давно не упражнялся, – сказала она по-английски.
– Может быть, его немного лихорадит?
Если он не притворялся, это оказалось бы наиболее подходящим объяснением.
Она улыбнулась.
– Кого, Адриана? Он прошел через все на свете, кроме разве чумы. У него полный иммунитет, даже от москитов, которые это чуют. Все, что ему нужно, – глоток свежего воздуха.
В тот момент она не пошла вслед за ним. На другом конце стола мадам Тропмен распространялась по поводу глупости африканской прислуги – ее любимая тема. Миссис Уилленс закатила глаза к небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
МАГ – пулемет бельгийского производства, использующий стандартные патроны НАТО калибра 7,62 мм. При помощи газового регулятора можно довести его скорострельность до тысячи выстрелов в минуту. Патроны подаются лентой. Этой штукой можно убивать без особых хлопот и ранить людей на расстоянии тысячи метров.
Гутар и Барьер, как дети, радостно щелкали затвором, показывая друг другу, как быстро они умеют менять стволы. Я сделал вид, что занят изучением инструкций по пользованию радиостанцией. Все эти наставления были для меня китайской грамотой, да мне было наплевать. Единственное, о чем я думал, так это о том, в какую чертовщину я влип. Когда Уилленс проявил интерес к моей рации, я было решил поменяться с ним местами на том основании, что у него больше опыта обращения с радио. Но я сообразил, что тогда я попаду в еще большую заваруху. Поменять «Наконечник» на «Наковальню» значило просто-напросто поменять Тропмена на Гутара, а командный грузовичок на трехтонку с минометами и шайкой кровожадных макак. Я не хотел бы произвести неверное впечатление. Я не жалкий трус. Я могу быть смелым, когда в этом есть необходимость. Я имею в виду, что, если бы англичане послали меня водить штабной автомобиль в Западную пустыню, думаю, я бы согласился. Естественно, попытавшись для начала отвертеться: у англичан и без меня хватало людей; но ведь кто-то должен был задержать немецкий африканский корпус перед Каиром. Это мне ясно: я тогда находился в Каире и чувствовал, как это необходимо, всей своей душой.
Так или иначе, предстоящая атака на «зону А» выглядела совершенно по-иному. Агрессорами были мы. Если бы угазийцы собирались напасть на нас, я, наверное, обрадовался бы, что у нас есть пулемет для защиты. Они бы нарвались на неприятности. Но вместо этого на неприятности толкают меня. Тут уж хорошего мало. И к тому же это неэтично.
Я пытался придумать, как бы представить всю проблему Гутару, но ничего не получалось. Этика его не интересовала. Кроме того, он начал звать меня «Наконечником», а такая, с позволения сказать, шутливость меня раздражала, хотя я старался не подавать вида. Конечно, он хотел на мне отыграться. Ему не давала покоя мысль, что в качестве командира второй группы ему придется в какой-то момент получать приказы Тропмена через меня, а ведь Пятница не может отдавать приказания Робинзону.
В то же время он профессиональный солдат и должен понимать ситуацию. Ночью в нашей хижине я попытался выяснить, как он оценивает наши шансы. Если, полагаясь на весь свой опыт, он действительно верит, что мы сможем нахрапом проскочить через границу и, пропилив восемьдесят километров до Амари без потерь, не предпринимать там ничего более напряженного, чем принять капитуляцию, у меня бы отлегло от сердца.
Ему нравится, когда с ним советуются. Прежде чем ответить, он подумал, обратив свой взор на мошкару, кружащуюся в самоубийственном танце вокруг керосиновой лампы.
– Ну, Наконечник, – сказал он наконец, – ведь ты сам из разведки. Лучше ты мне скажи кое-что. Насколько достоверна информация Кинка насчет угазийских сил в Амари?
– Раз на ней основывается весь план, наверное, майор полагает, что она достаточно точна.
– А насколько она свежа?
– Уж этого я не знаю.
– Вот видишь. Его план, основан на том, что численность гарнизона в Амари не изменилась. Если так, то дело нетрудное. Можно справиться с задачей, даже имея вчетверо меньше людей, чем мы располагаем. Что мне не нравится – ожидание. За две недели этих остолопов ничему не научишь. За два года можно кое-чего добиться. Заметил, у скольких из них ножи? Они любят ножи. Года за два их можно было бы натаскать, как мы натаскали в свое время гумеров в Алжире. А сейчас от них никакого толка. Макаки играют в солдатиков. Если мы не собираемся встретить сопротивление, лучше было бы плюнуть на основные силы, погрузиться на грузовики прямо завтра, нажать на стартеры и покончить с работой. Ожидая, пока дойдут до уровня основные силы, мы просто даем противнику возможность и время узнать о нас хотя бы случайно, даем ему время подумать и усилить гарнизон в Амари. С каждым днем ожидания возрастают шансы столкнуться с повышенным сопротивлением без увеличения наших шансов должным образом с ним справиться.
– Кинк должен это понимать.
– Может быть, и понимает. Я думаю, он просто ничего не может поделать. Ему приходится ждать, пока наша численность не дойдет до запланированного уровня.
– Но почему?
– СММАК, может быть, платит и ему, и нам, но командует тут эмир. Это его операция, а не наша, и так все должно выглядеть для внешнего мира. СММАК не захочет марать себе руки. Готов побиться об заклад, Наконечник.
– Правда?
– Мы, белые, можем захватить Амари с любой практической целью, но оккупируют ее черные во главе со своими офицерами.
– Мне ясно, что ты имеешь в виду.
– И я тебе еще кое-что скажу. Когда мы ее возьмем – если возьмем, – нам нужно крепко держаться за свои автоматы. Попади они в руки черных, наши платежные книжки не будут стоить и гроша.
– Думаю, ты прав.
– Я знаю, что я прав.
Его постель скрипнула, когда он повернулся на бок.
– Не забудь погасить лампу.
Он и сам мог это сделать, но нет, теперь мне пришлось вылезать из-под моей москитной сетки.
Я долго лежал в темноте, не засыпая. Это как в школе, когда не сделал домашнее задание и не можешь придумать никаких оправданий. Притвориться больным или получить линейкой по рукам? Не знаю, что хуже, когда страшишься будущего: знать слишком мало или слишком много.
Глава III
Я научился заряжать «Узи» и стрелять из него.
Я научился заряжать МАГ и стрелять из него.
Я научился не слишком дергаться, когда поблизости раздавался минометный выстрел.
Я научился кричать на сержанта Мусу и двух макак, которые были приданы мне для охраны командного грузовичка. Я вспомнил, как мой отец, бывало, так выкрикивал приказ, что его было слышно от одного конца плаца до другого. Я старался усвоить его стиль. Может быть, я выглядел не таким уж бравым солдатом, но, во всяком случае, орал браво. Тропмен, который и сам много орал, был, видно, доволен тем, как я усвоил данный предмет.
Обращение с рацией я усвоил намного хуже. Это была такая штуковина с переключателем «передача – прием». Ею нельзя пользоваться как телефоном. Каждый раз после того, как закончишь говорить, нужно переключать ее на «прием», и наоборот. Может быть, это и просто, но для человека, привыкшего к телефону, такая процедура выглядела довольно путано. Я частенько забывал переключать рацию. В подобном случае человек на другом конце линии мог и взбелениться, но все же я считаю, что Кинк уж слишком перебарщивал, когда случались ляпы с моей стороны. В конце концов, я и не притворялся опытным радиооператором.
Были выработаны меры предосторожности в обращении с радиоаппаратурой. Во время тренировок на близком расстоянии рации работали без антенн, а переговоры велись только на гражданские темы. После тренировок рацию в командном грузовичке запирали в ящик на замок и приставляли охрану, которая от нее не отходила ни на шаг. Такой же порядок соблюдался и в отношении рации Кинка. Портативные рации, имевшие ограниченный радиус действия, охранялись не так строго, но здесь установили жесткое правило не болтать лишнего.
Тактическая подготовка по схеме Тропмена не отличалась сложностью. Первым следовал «Наконечник», за ним «Молот» (первая группа), а потом «Наковальня» (вторая группа). При сопротивлении «Наконечнику» следовало остановиться и вызвать на подкрепление «Молот» и «Наковальню». «Молот» предпринимал обход слева, «Наковальня» – справа. В случае незначительного, легко подавляемого сопротивления это считалось достаточным. Если же сопротивление оказывалось слишком упорным, «Наконечник» присоединялся либо к «Молоту», либо к «Наковальне», чтобы обойти неприятеля; в то же время надо было известить основную группу с целью подготовить ее к предстоящему столкновению. Затем «Наконечник» должен был двигаться дальше.
Мы пробыли в лагере неделю, когда Тропмен объявил, что нам предстоит осмотреть наше первое препятствие – угазийский пограничный пост с заграждением на дороге, идущей вдоль реки, к северу от Матендо. С нами в командном грузовичке отправились Барьер, Рейс, Гутар и Уилленс. Машину по приказанию Тропмена вел я. Мы впервые проехали по ухабистой колее, соединявшей лагерь с дорогой на Матендо, и тех, кто сидел в кузове, наверное, здорово растрясло. Сама же дорога была не так уж плоха, и мне удалось держать приличную скорость на протяжении шести километров.
Конечно, до самого пограничного поста мы не доехали. Грузовичок, набитый белыми в форме офицеров Махинди, появившийся для рекогносцировки на глазах у угазийских пограничников, вызвал бы, мягко говоря, некоторые толки. Вместо этого мы остановились на пересечении дороги на Матендо с прибрежной дорогой на территории Махинди. Там мы взобрались на холм.
На крутом склоне не было ни дорожки, ни тропинки. В основном нам приходилось карабкаться на четвереньках по папоротнику и хворосту между деревьями. К счастью, путь оказался не очень длинным. Приблизительно через десять минут карабканья склон немного выровнялся, и нам представилась возможность выпрямиться. Мои спутники добрались на вершину раньше меня и обозревали окрестности. Минуту-другую я не мог перевести дух, к тому же пот заливал мне пренеприятным образом глаза, так что все это мне было не очень интересно. Немного очухавшись, я повернулся и впервые увидел реку Ньоку.
На расстоянии она скорее выглядела как широкое зеленое озеро. Даже с нашего холма не было видно противоположного берега. Ближайший к нам берег, уходивший, насколько было видно, вправо, имел темно-зеленый бордюр, представлявший собой, как я узнал позже, болото. Влево бордюр постепенно сужался и терялся в пригородах Матендо. Волна, поднятая паромом, легла белой ленточкой на зеленой поверхности воды.
В поле нашего зрения попадал лишь небольшой отрезок прибрежной дороги, быстро терявшейся среди деревьев, но пограничные и таможенные посты были именно на этом участке. Пост Махинди с дорожными заграждениями находился в километре от нас, угазийский располагался метрах в трехстах ниже. Выглядели они практически близнецами, за исключением окраски шлагбаумов.
У Тропмена был с собой бинокль, который он пустил по кругу, чтобы каждый имел возможность вглядеться получше.
Угазийское дорожное заграждение представляло собой ряд набитых землей бочек из-под бензина, выкрашенных в белый цвет и расположенных так, что проезжающей машине пришлось бы снизить скорость и сделать два крутых поворота, чтобы проехать мимо. Посередине заграждения находился шлагбаум в белую и красную полоску, поднимавшийся вручную. Повороты делали невозможным сбить шлагбаум на скорости ни с той, ни с другой стороны. Если «Наконечник» предполагал очутиться на противоположной стороне целым и невредимым, нужно было сначала овладеть постом.
Он представлял из себя строение из шлакоблоков с крышей, покрытой магунгу. На углу торчал кронштейн с двумя изоляторами для телефонных проводов. В тени от стоящего рядом дерева сидел на корточках угазийский солдат в хаки. Винтовка его была прислонена к стволу дерева.
– Телефонная линия соединяет этот пост с двумя другими к северу отсюда, – сказал Тропмен. – Они нам помешать, конечно, не могут, но второй пост имеет связь с Амари. Так что важно перерезать линию до взятия поста.
– Для этого достаточно одной очереди из «Узи», – сказал Гутар. – Просто сбить изоляторы.
– Возможно, – ответил Тропмен. – Но я бы предпочел сделать это без стрельбы. Когда мы начнем стрелять, они тоже начнут стрелять. Хорошо бы обойтись без потерь с обеих сторон. Мы с майором Кинком выработали план, о котором хотели бы услышать ваше мнение.
Мы все обратились в слух. Я почувствовал себя лучше. Война без потерь меня вполне устраивала.
– План таков, – начал Тропмен. – В ночь перед операцией таможенные чиновники и пограничники Махинди покинут пост, а мы займем их место. Ночью граница закрыта. На рассвете «Наконечник» и «Молот» подъедут на своих машинах с вооруженными солдатами вплотную к заграждению, как бы собираясь пересечь границу обычным путем. Угазийцы, увидев солдат, естественно, откажутся пропустить грузовики. Здесь начнутся споры, протесты, наступит всеобщее замешательство, которое затронет, нужно надеяться, весь персонал угазийского поста. Под шумок создавшейся неразберихи «Наковальня», тихо двигаясь пешим ходом, окружит пост, перережет телефонную линию и займет боевые позиции. Затем посту предложат сдаться. Я бы удивился, если они откажутся.
Один лишь Барьер отнесся к плану критически.
– Разве они не оставляют часового на ночь? – спросил он.
– Он наверняка будет спать.
– Расстояние между двумя постами – всего сотня метров. Наличие трех грузовиков, необычная активность, болтовня наших черномазых может его разбудить, и он поднимет на ноги своих пограничников.
– Что же вы предлагаете?
– Только одна из групп займет пост Махинди – безразлично, будет ли это «Молот» или «Наковальня»; а «Наконечник» и другая группа прибудут на рассвете, чтобы отвлечь внимание угазийцев. Тогда шум не будет иметь никакого значения.
– Пожалуй, это разумно. Есть еще вопросы?
– Что нам делать с пленными, когда они сдадутся? – спросил Рейс.
– Оставим их на попечение основной колонны. Помните, она будет вначале близко за нами.
Пара пустяков, да и только!
Глава IV
В течение следующих двух дней Кинка в лагере не было. По официальной версии, он отправился в Кавайду.
Ходили, однако, слухи, что он посетит также Форт-Гребанье, чтобы увидеться с эмиром, поскольку обещание последнего довести численность войск до нужного уровня все еще не было выполнено. Возвратился он в среду с запасами снарядов для минометов, ящиком бренди и новыми инструкциями.
Похоже, они были сочинены, исключительно чтобы порадовать Гутара, и заключались в том, что мы не станем ожидать пополнений для основной колонны, а выступим немедленно. «Немедленно» означало пятницу. Эмир избрал мусульманский святой день, давая понять, что операция получила его благословение.
Бренди пришлось очень кстати. В лагере из питья, не считая кипяченой воды, имелось только пиво. Вечером в среду после ужина из консервированной тушенки все в столовой стали налегать на бренди. К десяти вечера все развеселились, за исключением Адриана Уилленса. Он притворился пьяным.
Я не думаю, что кто-нибудь еще заметил притворство. Я ведь видел, как он умеет пить, раньше – в Джибути, в Джубе, в Кавайде. Конечно, другие тоже видели, но я-то деловой человек и привык внимательно следить и запоминать такие вещи. Жизнь меня научила: знание того, как человек может пить, и умение оценить воздействие алкоголя на его настроение и суждения могут иметь решающее значение в бизнесе. Как говаривал мой отец: «Если захочешь застать кого-либо со спущенными штанами, прежде всего загляни в сортир».
Ну так вот, я наблюдал за Уилленсом, и он никогда не напивался пьяным, во всяком случае, раньше этого за ним не водилось. Когда он много выпивал, у него несколько вытягивалось лицо, а интонации становились чуть резче и хитрее, только и всего. Он был высок и худощав, очень спокоен и небрежен, но с отличными рефлексами. Я бы сказал, что он мог легко перепить любого из присутствовавших, исключая, пожалуй, Гутара и Кинка. И все же в тот вечер на его лице застыла бессмысленная ухмылка, и он по-идиотски кивал головой, слушая длиннющий и скучнейший рассказ одного из офицеров о жизни в Конго. Я уже тогда больше чем наполовину был уверен, что он притворяется. А когда, немного позже, он встал, покачнулся и вышел из палатки, пробормотав извинение, у меня не осталось на этот счет никаких сомнений.
Я увидел, как Кинк поджал губы. В то же время я поймал взгляд Барбары Уилленс. Она слегка пожала плечами.
– Мой муж давно не упражнялся, – сказала она по-английски.
– Может быть, его немного лихорадит?
Если он не притворялся, это оказалось бы наиболее подходящим объяснением.
Она улыбнулась.
– Кого, Адриана? Он прошел через все на свете, кроме разве чумы. У него полный иммунитет, даже от москитов, которые это чуют. Все, что ему нужно, – глоток свежего воздуха.
В тот момент она не пошла вслед за ним. На другом конце стола мадам Тропмен распространялась по поводу глупости африканской прислуги – ее любимая тема. Миссис Уилленс закатила глаза к небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21