Проход очень тесный и узкий. Я делаю несколько шагов, мои плечи трутся о стены, а на голову с потолка сыплется какая-то пыль. Ступени кончились. Еще шаг. Следует не совсем понятный поворот, и я попадаю в просторное помещение. Полная пустота. Мой прожектор суетливо освещает стены, потолок, пол. Покойный жрец племени майя, видимо, был великий скромник — никаких украшений, посуды и прочей утвари в погребальнице не видно.
Возле одной из стен замечаю продолговатый серый холмик. Это как раз то, что мне нужно! Начинаю отбирать пробы. В одну колбу помещаю немного пыли с пола, в другую со стен. Мне удалось найти и кусочки дерева, какие-то лоскутки, похожие на истлевшую ткань, или может это… Но мне некогда думать
— я отбираю пробы. После каждого взятия пробы выбрасываю пинцет или лопаточку: они уже не стерильны и поэтому не пригодны для дальнейшей работы.
Колбы закрываю стерильными тампонами из ваты: если здесь есть древние микробы, они в ловушке. Воздух в погребальнице холодный, но не такой сырой, как там, наверху. Это, пожалуй, даже приятно. Мешает только примесь затхлого душного запаха, присущего всем склепам мира, даже тысячелетнего возраста.
Уф! Кажется, все. Я отобрал пробы и могу уходить. Я не очень тороплюсь, но и задерживаться здесь дольше, чем надо, мне бы не хотелось.
Вдруг что-то противно щелкает Мой прожектор гаснет. Наверное, перегорела лампа, слишком яркой была последняя вспышка света. Тьма наваливается и топит меня. Я улыбаюсь и жалею, что эту улыбку не видят мои лондонские друзья. Охотник за микробами в объятиях мумии… Встреча с призраком в подземелье Храма «Черного тукана»… Свежий труп в древней усыпальнице… Интригующие заголовки стаей проносятся в моем воображении.
И все же мне хочется поскорее выбраться. Поднимаю сумку с колбами и делаю несколько шагов к выходу. Я точно помню, где находился черный прямоугольник отверстия, ведущего наверх, и двигаюсь к нему. Но натыкаюсь на стену. Значит, нужно взять чуть правее. Опять стена. Я бросаюсь влево. На какой-то миг теряю управление и бестолково мечусь по захоронению. Стена, стена, стена… Вокруг меня одни стены. Выхода нет, он исчез, пропал, замуровался. Мне делается душно, я останавливаюсь, пытаясь собраться с мыслями. Это очень нелегко. Мой мозг не хочет думать, рассуждать, анализировать. Им движет неукротимое желание действовать, бежать, поскорее бежать из этой черной ловушки. На несколько секунд я поддаюсь животному страху. Как слепой котенок, вновь натыкаюсь на стены и совсем теряю рассудок. Похоже, что мой мозг погас вместе с прожектором. С торопливостью испорченной кибернетической машины он выбрасывает мрачные мысли и страшные предположения.
А что, если гробница снабжена автоматическим затвором и любой вошедший захлопывается в ней, как в мышеловке?
Правда, я не слышал никакого шума. Впрочем, это ничего не значит; я был увлечен своими пробами, и потом дверь могла закрыться бесшумно. Древние знали толк в шлифовке камней.
Я пытаюсь остановить разыгравшееся воображение и заставляю себя рассуждать логично. Для этого опускаюсь на корточки, ставлю рядом саквояж, с удивлением отмечая, что все еще держу его в руке, и начинаю думать.
Допустим, я действительно влип и автоматика тысячелетней давности сработала. Допустим, какая-то глыба в полтонны весом действительно завалила вход и я не слышал этого. Остается сообщить друзьям наверх, что я попал в беду, и они придут на выручку. У них механизмы, патроны для взрывных работ, сверла, отбойные молотки… Но как сообщить? Крикнуть? Вряд ли они услышат мой голос сквозь двухметровую толщу камня. Постучать? Я вспоминаю ватные удары своих рук о стены гробницы и отбрасываю эту мысль. Остается ждать, через десять-двадцать минут они начнут волноваться, поднимут пластмассовую крышку, спустятся вниз, и тогда… Вдруг меня обжигает зловещая мысль. А что, если глыба, завалившая выход, герметично подогнана к отверстию? Я задохнусь! На сколько хватит воздуха в погребальнице? Успеют ли друзья прийти мне на помощь?
Леденящий ужас врывается в клетки моего тела. Я начинаю ощущать настоящее удушье. Я понимаю, что это результат разыгравшегося воображения, но ничего не могу с собой поделать. Я задыхаюсь! Мне никак не удается сделать полный вдох, какой-то ком стоит поперек горла и мешает дышать. Я не могу даже пошевелиться от страха — тело совершенно парализовано. Скрюченная поза уже дала себя знать: икры ног сведены судорогой, и я не могу встать. Мое состояние близко к обмороку, в глазах мелькают разноцветные точки и круги. Если я потеряю сознание, то погибну. Нужно взять себя в руки, но как это сделать? Я пытаюсь считать пульс. Мне кажется, такая процедура должна успокоить мою разбушевавшуюся психику. Считаю вслух, голос у меня хриплый, срывающийся, и я пугаюсь. Но все еще старательно считаю частые удары сердца. Вдруг вспоминаю, что не посмотрел на часы. Подношу часы к глазам, но ничего не вижу. Очевидно, мешает резиновая перчатка. Обнажаю узкую полоску на сгибе кисти, но опять ничего не могу разглядеть — циферблат не светится. Вот досада! Я надел сегодня часы с темными стрелками! Надо бы их осветить. Сую руку в карман, извлекаю маленький электрический фонарик и освещаю часы.
Тусклый свет фонаря кажется мне вспышкой молнии. Прямо передо мной темнеет узкое отверстие выхода. Я поднимаю с пола саквояж и медленно бреду прочь из погребальницы. У выхода замечаю кабель, по которому подавалось питание злополучному прожектору. Я возвращаюсь, поднимаю его и ухожу.
Я стучу в пластмассовую крышку, и она моментально откидывается. Меня встречает де Моран с сотрудниками. Они вооружены до зубов археологическими средствами нападения. Сейчас наступает торжественное мгновение: археологи ринутся в неизвестную погребальницу. Условия стерильности для них не обязательны, они могут работать там вдвоем и втроем.
— Вы быстро справились, доктор! — восклицает де Моран.
— Разве?
— Да, конечно. Вы пробыли там семь минут. «Семь минут! Боже мой… Пять-шесть из них я отбирал пробы…»
— Я бы справился быстрей, — говорю я, — но у меня сгорела лампа в прожекторе.
— Вот как? — Де Моран хмурится. — Нужно заменить.
Они возятся с лампой, а я смотрю на них и не могу понять… себя. Что стоило детально, сантиметр за сантиметром, ощупать стены? Наконец, можно было просто обойти по кругу последнее прибежище жреца. Стоило только смотать кабель, и он привел бы меня к выходу. А как я мог забыть о карманном фонарике? Ведь он лежал в моем кармане, пока я бесновался от ужаса. Нет, хорошо, что мои лондонские друзья не видели меня в подземелье Храма «Черного тукана».
— Я сейчас же начинаю готовить образцы к дороге, — говорю я де Морану. Он кивает головой, он не слышит меня, душой и телом он уже там, внизу, рядом с тысячелетним прахом жреца.
Счастливые люди археологи!
Подготовка образцов к дальней перевозке заняла у меня много времени. Каждая колбочка со стерильно обработанной поверхностью помещалась в широкогорлую стеклянную банку, тоже простерилизованную в специальном автоклаве. Банки запечатывались в особые контейнеры, в которых их можно было транспортировать хоть на край света, не опасаясь никаких повреждений. Таких контейнеров у меня набралось больше десятка. Когда они выстроились на полу походной лаборатории, я почувствовал, что дело сделано.
Через несколько часов я встретился с де Мораном. Вид у него был ослепительный.
— Что-нибудь нашли? — спросил я. На темном от загара лице блеснули фарфоровые зубы.
— Археологи никогда не говорят «да», пока не отбросят тысячу «нет». Есть кое-что… Но для обработки материала нужно время…
— Разговор с жрецом племени майя, записанный на магнитную пленку? Координаты древних городов? Письмо финикийцев со штампом «авиа»? — допытывался я.
— Можете не продолжать. Оттиск статьи о Храме «Черного тукана» я вышлю вам сразу же после ее выхода в свет. Куда удобнее, в Лондон или в Оксфорд?
Не знаю, что дернуло меня ответить.
— Боюсь, что я приеду за ним сюда, — сказал я и сам удивился.
— Отлично, дружище! Когда вы приедете?
— Я еще ничего не знаю, я далеко не уверен, но…
— Зато я знаю, док! Это зов сельвы! Вы конченый человек, док. Вы быстро забудете Европу. Жизнь в Бразилии…
— Напрасно стараетесь, дорогой Альфонзо, добродетели сельвы меня не интересуют, меня волнуют ее пороки.
Де Моран осекся и удивленно посмотрел на меня. Затем быстро переключился на излюбленную тему. Он стал уверять меня, что археологи Бразилии находятся накануне великих открытий.
Я не слишком внимательно прислушивался к его словам. Мне запомнилось только, что около города Дураду найдена камея египетского происхождения, в штате Параибос открыт нефритовый амулет, возле Лимы обнаружен саркофаг египетского стиля, а в Серра Маранжу — финикийские стеклянные бусы и серьга с изображением нильского крокодила.
— Как могли попасть в Бразилию все эти вещи? — отчаянно жестикулируя, наступал на меня де Моран. — А бледнолицые индейцы? А изображение ленивца и тюленя, выгравированное на склонах реки Риу-Урубу?
— Хватит, хватит, дорогой сеньор! — взмолился я. — Не все сразу!
Де Моран рассмеялся. Он, кажется, хорошо понимал меня.
…Тогда мне удалось отвязаться от темпераментного археолога, и, может быть, отрывочные сведения, которые случайно застряли у меня в голове, благополучно выветрились бы из нее, как органическая химия через неделю после экзамена. Откровенно говоря, меня не очень волновали все эти древние тайны, запутанные и косноязычные, как священное писание. Затерянные города, Атлантида, финикийские корабли на Амазонке, связь Америки с Африкой — все это было, бесспорно, любопытно. Но не более. А разве в жизни мало интересных вещей? Для де Морана в этом была жизнь, смысл существования. Для меня же — случайный штрих, знакомство в самолете, которое кончается с приземлением.
Но наш последний разговор я запомнил глубоко и беспокойно. Точнее, я припомнил его уже потом, в Оксфорде, и пережил заново, гораздо острее и глубже, чем в первый раз.
— А вы знаете, док, — сказал де Моран, заваривая на спиртовке йербуnote 9. — В ваших пробирках может быть скрыто разрешение одного из наиболее дискуссионных вопросов мировой науки.
— Вы, кажется, собираетесь перейти в мою веру? Браво, сэр! Двуединство вируса и клетки даст вам не менее жгучие ощущения,, чем все эти толтеки, ольмеки и усопшие жрецы.
— Вы меня не так поняли. Я вторгаюсь в ваши владения, соблюдая интересы усопших жрецов.
— Вот как? Любопытно.
— Действительно любопытно?
— Расскажите, Альфонзо. Мне это кажется по-настоящему интересным.
— А у меня создалось было впечатление, что мои спонтанные археологические гейзеры порядком вам надоели.
— Это ошибка, Альфонзо. Грубейшая ошибка.
— Смотрите же, док! Вы рискуете нарваться на целую лекцию. Начать ведь придется издалека.
— Иду на риск. Только налью себе стаканчик мак-кинли. Рассказывайте, Но он замолчал, сосредоточенно массируя пальцами гладко выбритый подбородок.
— Не заставляйте меня трепетать от страха. Приступайте к вашей изощренной индейской пытке. Вам налить немного?
— Нет… Я мысленно измеряю ваше невежество. И не знаю поэтому, с чего мне начать.
— Не стоит мерить. Невежество беспредельно. А начать можете хотя бы с Нового царства, — сказал я первое, что пришло мне на ум.
— С Нового царства? Это идея… Кстати, знаете ли вы, что Новое царство майя действительно возникло заново, и отнюдь не на месте древнего царства?
— Логический парадокс? Старое не предшествовало новому?
— Вы угадали. Города Нового царства были построены на совершенно девственной почве, вдали от родных пенатов. Очаги древней культуры сосредоточены в Гватемале, Гондурасе, Чиапаса, Табаско; Нового — на севере Юкатана.
— Экспансионистские устремления ацтеков и инков? Амазонский империализм?
— Нет. Не армия и не отдельные колонисты переселились на север, а весь народ майя. В один прекрасный, точнее, злосчастный день целый народ покинул обжитые города, величественные храмы, могилы предков и отправился в далекий путь, чтобы отвоевать у лесов и болот место для новой страны.
— Это что, очередная смелая гипотеза?
— К сожалению, это истина в конечной инстанции.
— Мне, как естественнику, нужны доказательства. Учтите, я убежденный рационалист.
— Они есть, мой друг. Они есть. Это календарь. Точнейший в мире календарь майя. Кстати, у майя длина года исчислялась (дайте я напишу) в 365, 242129 дня. Современные же астрономические исчисления дают величину 365, 242198.
— Да! Я что-то такое припоминаю! Ошибка в пятом знаке после запятой! Поразительная точность.
— Так вот, народ, создавший такой исключительный календарь, стал его рабом. Майя строили свои великолепные сооружения отнюдь не тогда, когда они были им необходимы, а только по указанию календаря. Каждые пять, десять, двадцать лет они возводили новую постройку и высекали дату на камне. Они поступали так с удивительным упорством на протяжении веков, о чем свидетельствуют сохранившиеся на сооружениях даты. Роковую регулярность могла прервать только катастрофа или эмиграция. Поэтому если мы видим, что в определенное время в том или ином городе строительство прерывается, а в другом оно приблизительно в этот же период только начинается, у нас есть право утверждать, что население покинуло свой город и построило другой.
Целый народ покинул в 610 году свою великую страну и переселился на дикий север. И никто из беглецов не возвратился на оставленную родину. В опустевшие города вползла сельва. Лианы тугими объятиями оплели пирамиды, травы проросли на лестницах и ступенях, упругие корни деревьев раздвигали камни и разрушали целые строения.
— Но почему?! Почему они это сделали?! Де Моран усмехнулся, устало и горько, точно он сам когда-то покинул вместе с народом майя милый и ласковый дом свой.
— Я не знаю… И не знает никто. Это необъяснимо. Сельва научила покоренные развалины своему удивительному молчанию… В оставленных городах не найдено никаких следов чужеземного завоевания или какой-либо катастрофы, способной прогнать неведомо куда целый народ. Вот почему, милый док, главной причиной падения Древнего царства некоторые мои коллеги склонны считать какую-то страшную эпидемию. Теперь вы понимаете, почему я перехожу в вашу, как вы сказали, веру?
Что я мог ему ответить? Мне было мучительно стыдно и удивительно радостно.
«Скорее назад, — подумал я, — и за работу», — и взглянул на приготовленные к отправке контейнеры. Состояние было такое, точно я увидел их впервые, а де Моран объяснил мне, что в них скрывается. Сначала объяснил, а потом подарил.
— Так что вы поставьте меня в известность, как там у вас пойдут дела, — сказал он, перехватив мой взгляд.
— В ту же минуту, Альфонзо! По телефону, …После сельвы Лондон кажется серым, прокопченным ущельем.
Сэр Генри встретил меня, как всегда, радушно и спокойно, будто мы расстались с ним вчера.
— Можете не рассказывать, я все знаю из ваших писем, — улыбнулся он. — Я рад, что все обошлось благополучно. Теперь нужно возможно тщательнее провести культивирование штаммов.
— Если там есть микробы, сэр.
— Конечно. Но я думаю, что их там достаточно, я уверен, что вы привезли любопытные образцы. Мы, конечно, используем наш биотрон. В Оксфорде месяц назад поставили новую модель, американский В-8. Нужно будет воспроизвести климатические условия джунглей — это первое. Затем необходимо подобрать
элективные средыnote 10… Впрочем, порядок исследований вам известен. Где сейчас образцы?
— Я направил их. прямо в Оксфорд. Мне сообщили, что они доставлены в полном порядке.
— Отлично. Советую не терять времени. Наступила пауза, и я, наконец, решился.
— Простите, сэр, разве Энн нет дома? Он внимательно и грустно посмотрел на меня и сухо сказал:
— Ее нет. Она решила немного отдохнуть с приятелями на юге. Врачи рекомендовали ей морские ванны.
— Вот как… Разве она не получала моих писем?
— Все ваши письма я отослал ей. Он опять взглянул на меня.
— Я говорил с ней по телефону перед самым вашим приездом и сообщил, когда прибывает самолет, — быстро сказал он.
— Вам трудно говорить со мной?
— Я полагаю, вам лучше самому поговорить с ней. У меня как-то никогда не получалось серьезного разговора с женщинами, даже с близкими. Мне кажется, она немного сердится на вас за ваше опоздание.
— Опоздание?
— Разумеется. Вы надеялись пробыть там три недели, а пришлось провозиться больше двух месяцев. Я-то отлично понимаю, как все это получается, коллега, и пытался объяснить ей, что здесь обижаться не на что. Но… боюсь, что я не достиг цели. Она называет это предательством и… женщины любят столь громкие, но очень малозначащие слова… Я считаю, что вам следует поговорить с ней. Все еще уладится, раздражение пройдет, и поскольку вы здесь, рядом с ней, то…
Он замолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11