Библию знал от корки до корки.– Завираешь, прапор. На кой ляд та Библия?– Ты моральный кодекс строителя коммунизма изучал?– Да уж, в школе заместо молитвы долбить заставляли.– Вот-вот, тот кодекс и есть библейские заповеди.. – Ни в жисть не поверю.– Представь себе, из Нового завета наши пропагандисты содрали.– Лихо! Во что верим!.. Ты семейный?– Не обзавелся, не успел.– И я не сподобился. Перед призывом нацелился свадьбу сыграть – отговорили. Может, и к лучшему. Сирот плодить – последнее дело. Вот если бы тягу дать…– Ну, убежишь, а дальше?– Туточки, слыхал, племена вольные проживают, против властей даже настроенные.– Пуштуны, что ли? Но как с ними связь установить?– Через Абдулло. Я его прощупывал.– Ты бы поостерегся. Где гарантия?..– Да я его тогда собственными руками…– Если тебе их прежде не укоротят. – Пушник помолчал, обдумывая услышанное. Потом раздумчиво сказал: – Ладно, пусть так. Но не трепись по-пустому, Ян. С Абдулло общайся один на один, никого не посвящай.– Бежать надо скопом.– Не бери в голову. Организовать людей не твоя забота. Задачу поставь установить связь с одним из местных племен…Давно смолкли доносившиеся со двора голоса охранников Откричали муэдзины, сзывавшие воинов ислама на последнюю – пятую за день молитву. Прекратилось бормотание молившихся в камере афганцев.Понятно, что духи воюют против русских, ведут джа-хид – священную войну против нечестивых собак. Уничтожая шурави, они совершают богоугодное дело. Но почему произносящие одинаковые молитвы идут в бой друг против друга?.. Ведь Коран запрещает убивать единоверцев! Выходит, нарушают заповеди, плюют на Аллаха? И не боятся его гнева?..С этими мыслями Полуян начал засыпать. Где-то на грани сна и яви вдруг отчетливо увидел себя в той самой вонючей курильне. И опять – в который раз! – почувствовал острое сожаление. Мог бы послать за добычей кого-нибудь из «чижей». В роте кавалера Красной Звезды сержанта Полуяна уважали и побаивались. Только бы свистнул, любой «сынок» побежал бы к черту на рога… Но нет, жадность обуяла. Прежний канал доставки ухнул неожиданно. Прапор из роты матобеспечения додумался «товар» в снарядных ящиках перевозить. И в Союз, между прочим, через летунов переправлял, за что большие куски отхватывал. Вот уж воистину, кому война – кому мать родна.Когда узнал, что прапора арестовали, ох, и перетрухнул. Спасая шкуру, тот мог 'запросто всех заложить. И загремел бы Мишка под фанфары за соучастие. Счастлив Бог – пронесло. Да только не миновал беды все равно. У своих, наверное, лучше сидеть. Хотя, конечно, тоже не мед. Однажды, до Афгана, возвращался с дискотеки, выпивши, естественно, был. Три хмыря за здорово живешь пристебались – клюнули на кожаную куртку. Ну, он и врезал каждому по очереди, одному три ребра сломал. За превышение пределов необходимой обороны его упекли в предварилку. Спасибо, через месяц разобрались… С помощью директора совхоза. Попалась бы ему та шушера в Афгане, он бы их по стене размазал…Сон подкрался незаметно, спутал мысли. И погрузился Мишка Полуян в забытье, кошмарное, тяжелое – • не сбросить, не оторвать. Грудь сдавило тисками. Их сжимает тот, что стоит у изголовья. Это Жаба. Смех у него булькающий, утробный. Жаба придумал «веревку». Так называется пытка, когда вокруг головы обматывают волосяную петлю и вращением лапки закручивают постепенно туже, туже… Жаба – садист. Сам пухлые ручки не марает. Выпучит рачьи гляделки и наблюдает за подручными-мясниками. Вчера отделал • старлея до потери пульса. Господи, в который уж раз!.. Приволокли парубка окровавленного, бросили – бревно бревном.Грохот, скрежет, визг… Полуян проснулся. Во сне было страшно, а наяву… В камеру вошло несколько охранников. Пинками растолкав спавших, указали знаками на дверь. Поднялись все, кроме Пушника. Охранник злобно ткнул его кованым ботинком в живот.– Шо ж ты, гнида, делаешь? – рванулся от двери Полуян. – Человек обезножел, а ты!Сзади кто-то цепко схватил Полуяна за локоть:– Не пыли, паря. Полундра, как говорят у нас в Одессе. Жизнь – индейка, судьба – ихний поганый афгань.– Отхлынь, – рявкнул Полуян, надвигаясь на ухмыляющегося Моряка. Но, встретившись с льдистым взглядом серых глаз, сразу обмяк.– Вот так будет лучше, – сказал Моряк. – Не о себе забочусь. Ты на рожон полезешь – всем страдать.Абдулло что-то торопливо объяснял охранникам. В результате Пушника оставили в камере, остальных выгнали во двор и построили перед Жабой. Поодаль, прижавшись друг к другу, сгрудились афганцы.Уже рассвело. Ночная роса увлажнила землю, приятно охлаждала ступни. Нежно голубело небо. Господи, как хорошо-то!.. День впереди, завтра, может, еще один судьба подарит. Живой о жизни мечтает, мертвый – ни о чем…Их привели колонной в дальний конец двора. Полуян увидел вросшую в землю сараюшку. В черном зеве, в глубине, в провале желтел огонек. От него веером разлетались искорки. Гасли и взметывались вновь, слабо освещая чрево преисподней.Жаба приказал остановить пленных и снизошел до объяснения.– Начальник говорит, кольцевать будут, как пташку, – перевел Абдулло дословно.И тут до Полуяна дошло: их привели в кузню. Рядом с сараем лежала горка цепей и скоб. Так вот что придумал этот гад!.. Не помня себя, Михаил в ярости кинулся на стоявшего рядом охранника. И тут же был перехвачен другими. На гиганта навалились скопом, заломили за спину руки, втолкнули в кузню. Человек, стоявший у горна, мгновенно набросил на ноги «браслеты», еще не успевшие остыть. Привычным движением протянул цепь к рукам. Запахло жареным мясом. Тошнота подступила к горлу.– Следующий! – выкрикнул Абдулло.Кузнец знал свое дело и работал споро. Черная тень черного человека в ярком пламени раздуваемого мехами горна двигалась плавно. Пяти минут хватало на одного И снова:– Следующий!К кузне направился Танкист. Он походил на привидение. Его шатало, как былинку. На высохшем лице каменно-сжатые потрескавшиеся полоски губ. Но взгляд…Танкист приблизился к наковальне, протянул руки – высохшие плети. И тут случилось непредвиденное. Жаба вскинул круглую, увеличенную белой чалмой голову и резко выкрикнул:– Нис!Кузнец застыл с поднятым молотом. Замерла его теньна прокопченной стене.– Нис! – властно повторил Жаба и заколыхался, забулькал, довольный собой.Пленные замерли. Занятые личными переживаниями, одуревшие от боли, они не сразу поняли, что произошло. Понял Танкист.– Не имеешь права, дерьмо, – сказал глухо, едва разлепив губы. – Я со всеми. Я как все…Жаба укоризненно покачал головой, что-то сказал.– Начальник имеет милость, – перевел Абдулло.Ошарашенный происшедшим, Полуян пробормотал:– Щось це робыться, господи.– Дурак, – отозвался Моряк. – За красивые очи от кандалов не освобождают.– Неужто продался? Не может быть!– В душманской тюрьме, как в Греции, все есть – товар на любой вкус, – прокомментировал Моряк.– Ах ты вошь ползучая… А каким настоящим мужиком казался!По знаку Жабы охранники подхватили Танкиста под руки, поволокли в камеру. И пока его тащили через двор, до пленных, стоявших у кузни окольцованной стаей, доносились яростные вопли:– Не верьте, ребята! Не продавался! Не изменял… За что, суки? За что?.. 4 Ефрейтор Загоруйкин Антон Борисович, оператор БМП 177-го мсп 108-й мед, 1960 года рождения, русский, призван Ильичевским РВК Одесской области, пропал без вести в провинции Пар-ван 22 февраля 1984 года.
Ночи в неволе длинные, беспросветные. Особенно когда не спится. Вертишься на вонючем ложе колесом, а в башку дурная мешанина лезет. И скачут мысли, как камбала, выброшенная из сети на палубу.Какой иезуит этот Жаба. И надо ж такое придумать – бросить тень на самого что ни на есть железного Танкиста. А как верно предвидел! Братва дружно клюнула на приманку. Отвернулись от своего, заодно друг на друга смотрят теперь с утроенным подозрением.Ох, не хотелось бы Антону оказаться в шкуре Танкиста. Тому отныне хоть лоб разбить, хоть в петлю – никому ничего не докажешь. Даже жаль мужика… А сон проклятый не идет, хоть глаз выколи.За всю жизнь, за двадцать пять прожитых лет, Загоруйкин столько не думал, как за последние ночи. Думы в голове, как сельди в трюме, ворочаются тесно, тяжело, бессмысленно.Он всегда жил легко, беззаботно, не перенапрягая свой «чердак». День миновал – и лады. Была, правда, одна, но пламенная страсть. Было это в восьмом классе… Школа до смерти обрыдла. Ремеслуха не привлекала – учебой был сыт по горло. Но не сидеть же вечно на материном горбу? Во-первых, скучно. Во-вторых, от ее заработков много ли башлей оторвешь?.. А тут прошел слушок, будто траловый флот вскоре в Атлантику переведут по причине истощения Черного моря. Чудеса, вычерпали безбрежную посудину, словно старую калошу.Подумалось Антону: если наняться в подручные, можно поплавать по морям-океанам, глядишь, и в Рио-де-Жанейро завернешь невзначай. В загранке, рассказывали в порту, ребята большие деньги гребут…Выглядел Загоруйкин взрослым парнем. Росточком бог не обидел, а в документы кто заглядывает, когда рабочих рук нехватка. И попал он матросом на морозильный траулер. Только надули жестоко: в Атлантику не пустили. Вкалывать пришлось не дай тебе Бог. Простоишь денек на барабане, не то что в ресторан, до койки бы добраться. Молодчага, что вовремя сориентировался. На судне заболел неожиданно кок, и Антон попросился на кухню. От матери, столовской поварихи, борщ да кашу готовить выучился.Поначалу, конечно, и на камбузе доставалось. Но общепитовские котлеты лепить – не палубу драить. Пообвык, притерпелся – дело пошло, а мечта повидать белый свет отодвинулась в туманную даль. Оттого и с траулера ушел, хотя зарабатывать стал прилично. Решил в торговый флот податься, но и тут не повезло – не сумел вовремя кому надо в лапу сунуть. Пришлось два года на каботажных посудинах ходить вдоль бережка, по мелководью, где коту по яйца. Лес в Новороссийск, цемент в Керчь, уголь в Ильичевск. И снова по кругу.Лишь однажды выпало в Болгарию спецрейсом попасть. Варна оказалась сказкой. Улицы в неоновых огнях, блеск витрин. В глазах темнело от обилия барахла и жратвы. В маленькой стране люди жили по большому счету. Что тогда делается в Штатах, о Японии – не речь…Мечта о дальних странствиях оформилась окончательно и, вероятно, сбылась бы. Надыбал Антон подходец к отделу кадров. Презент со знанием дела нужным людям подбросил: кому бутылку «Камю», кому французские духи. Приготовил полторы косых для заключительного аккорда. Еще недельки две – и прости-прощай любимая Одесса. Ушел бы Антон Борисович на мощном контейнеровозе в Италию. А вернулся бы или нет – один Бог ведает. Но что такое невезуха!Несколько раз присылали повестки из военкомата, а он смоется в рейс – ищи-свищи… Потом бумагу выправил на отсрочку – сам заместитель начальника пароходства подписал. Так и надеялся до двадцати семи прокантовать. Только на сей раз не вышло. Забрали, мерзавцы, накануне загранрейса! Врачебная комиссия вмиг определила: годен. И направили в Туркестанский округ, что само по себе означает прямую дорогу в Афганистан. В горном лагере под Ашхабадом, где готовили к отправке в Кабул, Антон попытался еще раз увильнуть от выполнения почетного интернационального долга. Тайком от ребят отправился к зам по тылу и предложил взять его поваром. Офицер выслушал его, раздраженно сказал, что нужны не классные кашевары, а классные операторы боевых машин, коим, он надеется, и станет рядовой Загоруйкин.Прошлая жизнь отчетливо вставала в памяти, будоражила душу. Вернуться бы в прошлое, прожить заново, скольких ошибок бы избежал! За год, проведенный у душманов, Антон всем нутром осознал, какую величайшую глупость совершил, сдавшись в плен/Он ведь на что рассчитывал? Раз добровольно явился, рассказал все, что знает, его, естественно, допросят с пристрастием, а потом интернируют. Куда?.. Да куда угодно, дальше Америки не сошлют. Антон попросит политического убежища. Американцы – народ цивилизованный, не в пример дикарям-моджахедам, найдут применение смышленому русскому парню.Но действительность оказалась не такой, как виделась. Точнее, совсем иной – грязной, вшивой, голодной и, похоже, бесперспективной. Антону предложили взять в руки свой, принесенный в качестве трофея автомат, стать воином Ислама и делом доказать идейное расхождение с советским социализмом. Идиоты! На кой черт было соваться в плен, чтобы свои же ухлопали? Нет уж, дурных нема!.. Когда же отказался от сомнительной чести умереть во имя Аллаха, его крепко избили, одев в лохмотья, увели в горы и поместили в пещеру, где Антон провел остаток зимы, весну, часть лета, проклиная Аллаха, Христа, иногда и собственную глупость. Обовшивел, покрылся коростой, оброс. Кормили объедками, заставляли выполнять самую мерзкую работу – от чистки нужников до разделки бараньей требухи.Летом Антона слегка почистили, приодели, переправили в Пакистан и начали таскать по лагерям моджахедов, демонстрируя редкой породы обезьяну. Вот, мол, шурави, перешедший добровольно на нашу сторону! Слушайте, как он проклинает Советы, как клеймит русских вождей и русский народ за оккупацию Афганистана!Антон устал от притворства, с трудом гасил ненависть к истязателям и, когда попал в контрразведку Раббани, вздохнул с облегчением. А оказался он тут после попытки удрать из Дарчи, где обитал последние два месяца. В лагере к шурави привыкли, перестали обращать внимание, Антон и выскользнул за ворота. Цель была добраться до Исламабада, где находилось американское посольство. По скудности школьных знаний он сумел сочинить по-английски речь, состоящую из трех фраз: «Я русский пленный! Я противник оккупации! Я хочу в Америку!..» Далеко, однако, уйти не удалось, схватили через пару часов. Сперва избили, потом связали, бросили в машину, отвезли в Пешавар.В подвале у Раббани братва приняла Загоруйкина как своего, и он наконец почувствовал себя человеком. Однако не забыл придумать сказочку о героическом участии в боях, а также об обстоятельствах пленения – не дай Бог ошибиться при повторении, хотя народом придумано: повинную голову меч не сечет.Больше всего боялся Антон столкнуться с теми, с кем прежде служил. Они-то про него все знали. На такой крайний случай и приберегал покаяние. Ежели что, в ноги не постесняется упасть. В конце концов они хоть и неверующие, но христиане – значит, милосердны, чего не скажешь' о славных воинах Ислама. Нагляделся Антон досыта. С пленными, то бишь неверными, мусульмане вытворяют страшное. Ленты из кожи вырезают, вниз головой подвешивают, мужские «достоинства» из живых выдирают… Они способны на все – эти фанатики веры. Не дай Бог оплошать и разгневать Жабу…Издалека доносились автоматные очереди. В повлажневшем к ночи воздухе они звучали глухо. У моджахедов в лагере небольшой полигон для тренировки в ведении огня на разные дистанции, там же, на крутом склоне, отрабатывались горные упражения. Теперь это не те духи, что начинали войну в восьмидесятом. В пакистанских лагерях они проходят солидную подготовку, полгода отрабатывают тактику партизанских действий…– Почему не спишь, Моряк? – спросил неожиданно лежащий рядом Пушник. – Думы тяжкие гложут?Антон вздрогнул. По спине побежал холодок.– А ты почему, как в засаде, тишину слушаешь? Может, чужие мысли читать умеешь?– Могу и мысли… если плохие.– А с чего им хорошими быть? Дело дрянь. Полный беспросвет.– Надо держаться – это единственное, что у нас невозможно отнять. Погляди на Танкиста, пропадает мужик…– Собаке собачья смерть…– Ты уверен?– Конечно, Жаба его с головой выдал.– То-то и оно, что выдал, – протянул Пушник. – А по идее, если Танкист его человек, должен бы законспирировать поглубже.К горлу подступила тошнота. Антон знал уже это состояние, когда страх начинал вызревать изнутри. Чертов прапор, чтоб ему провалиться, чтоб ему никогда на ноги не встать. Догадлив, собака, глубоко копает.– Значит, Танкисту веришь, а другим – нет? – пошел напролом Загоруйкин.– Не нравится мне эта история, Моряк. Дешевкой пахнет. А насчет веры, если честно, так до конца здесь, только на себя могу положиться.– А я, выходит, мразь?– Прешь, как танк, – заметил Пушник с досадой.Антон прикусил язык. Углубляться дальше не следовало. Разговор с выяснением отношений мог завести в такие дебри, из которых без потерь не выбраться.– Ладно, время покажет, – примирительно сказал Антон, решив, что с прапором надо держать ухо востро. – Рассказал бы лучше, как тебя взяли?– На перевале… Я там один остался, отход ротыприкрывал.– Что ж со всеми не ушел? Из-за ног?– Из-за ног тоже.– А меня на посту схватили, – сообщил Антон. – Подкрались сзади, по башке тюкнули – и хана.– Небось задрых, – донеслось из притемненного утла.– Ни в коем случае, старлей. Я ничего себе такого никогда не позволял.– Что охранял-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11