«Кочующие» рации выручили нас. Немецкие пеленгаторы сбились с ног. Они засекали работу партизанских радиостанций то в одном, то в другом, прямо противоположном направлении. Каратели окружали и обстреливали уже опустевшие места.
Конец этой хитрости был положен нами самими. Мы устроили засаду на фашистских пеленгаторов. Правда, захватить пеленгационные установки не удалось, но, напуганные партизанами, фашисты прекратили свои облавы на радиостанции.

МАРФА ИЛЬИНИЧНА

Марфа Ильинична Струтинская пришла в штабной чум. Я очень удивился. Что заставило ее преодолеть свою застенчивость и явиться ко мне? До сих пор все ее просьбы передавал Владимир Степанович.
В чуме горел костер; вокруг него лежали бревна – они служили нам сиденьем. Я указал на бревно:
– Садитесь, Марфа Ильинична!
Она степенно уселась и объяснила:
– Я к вам ненадолго, по делу. Хочу просить вас, чтобы меня послали в Луцк.
В это время мы готовили большую группу партизан для посылки в район Луцка. Надо было выяснить обстановку в городе, узнать, какие там немецкие учреждения, какой гарнизон, какие штабы и на случай перехода отряда разведать леса в этом районе.
Задача была сложной. Мы стояли от Луцка в двухстах километрах, и путь только в один конец должен был занять не меньше пяти дней. Но дело не только во времени и расстоянии. На каждом шагу можно было нарваться на немцев.
Людей в эту группу мы подбирали очень тщательно. Предпочтение отдавали тем, кто хорошо знал город. Одними из первых вызвались Ядзя, племянница Струтинских, и Ростислав Струтинский. От них-то, видимо, Марфа Ильинична обо всем и узнала.
– Марфа Ильинична, – ответил я, – вам идти в Луцк не следует: сил не хватит. Вы и здесь приносите большую пользу.
– Ну, какая польза от моей работы! Варить и стирать всякий может. А насчет сил моих, пожалуйста, не беспокойтесь: я крепкая и пользу принесу больше молодого. В Луцке у меня есть родственники, знакомые; через них все, что надо, узнаю, с кем хотите договорюсь.
– Ну, а как же маленькие? – Я имел в виду младших детей Марфы Ильиничны – Васю и Славу.
– За ними Катя присмотрит.
– Ведь опасное это дело.
– Бог милостив. Ну кто подумает, что я партизанка!
С чувством большого уважения посмотрел я на Марфу Ильиничну, на ее хорошее, доброе лицо и невольно подумал: «Сколько силы и благородства в этой советской женщине!»
– Хорошо, – ответил я, – посоветуюсь с товарищами.
Боясь, что будет отказ, она прислала ко мне мужа – Владимира Степановича. Но я все же не решался.
Через несколько дней Цессарский сказал мне, что Марфа Ильинична простудилась и ей сильно нездоровится. Я решил воспользоваться этим и поручил Фролову, который был назначен командиром группы, передать Марфе Ильиничне, что в Луцк ее не пошлем.
Не успел Фролов возвратиться, как со слезами на глазах прибежала сама Марфа Ильинична:
– Да я только малость простыла. Все завтра пройдет!
И она принялась так упрашивать, что я в конце концов согласился.
В середине февраля шестьдесят пять наших партизан ушли по направлению к Луцку.
Владимир Степанович вместе с младшими детьми провожал жену далеко за лагерь.
Прошло две недели. За это время мы получили сведения, что группа благополучно прошла в район Луцка и удачно ведет там работу. Расположились они в лесу, в двадцати пяти километрах от Луцка, а разведчиков посылают в самый город.
В те дни гестапо начало большой поход против партизан. Во всех районах появились карательные экспедиции, усиленно вооружались полицейские.
Я забеспокоился и, опасаясь, что все дороги будут перекрыты, передал Фролову приказ: вместе со всеми людьми немедленно возвращаться в лагерь. Фролов вернулся, но вести принес неутешительные.
Неподалеку от переправы через реку Случь, на опушке леса, они натолкнулись на засаду. Лишь несколько минут длился бой. Гитлеровцы, не ожидавшие отпора, как-то сразу рассеялись, оставив в лесу убитых и раненых. Но и в группе Фролова было убито шесть человек.
Расстроил меня Фролов и другим сообщением: оказывается, Марфа Ильинична, Ядзя, Ростислав и еще пять бойцов остались под Луцком.
Марфа Ильинична с Ядзей два раза ходили в город, связались с полезными для нас людьми и познакомили их с Фроловым. Один из них, инженер со станции Луцк, сообщил ценные сведения, в частности о том, что немцы разгрузили на станции несколько вагонов химических снарядов и авиационных бомб и намерены опробовать их на партизанах и мирных жителях. Этот инженер обещал достать подробный план города с указанием всех немецких объектов: штабов, учреждений, складов боеприпасов и химических снарядов. Марфа Ильинична через несколько дней должна была снова пойти в Луцк за этим планом. Но тут как раз был получен мой приказ о возвращении.
Марфа Ильинична ни за что не хотела уходить без этого документа:
– Да как же я брошу такое дело! Небось этот план в Москву отошлют… Вы оставьте мне Ядзю и Ростика, с ними я и вернусь…
Она вновь настояла на своем. Пришлось Фролову оставить ее, Ядзю и еще шестерых бойцов, в том числе и Ростика Струтинского, для охраны на обратном пути.
Как только Фролов закончил свой рассказ, я пошел к старику Струтинскому. Он уже все знал и сидел в землянке расстроенный, хмурый.
– Ну, как дела, Владимир Степанович? – спросил я.
– Ничего дела, – сдавленным голосом ответил он. Потом, помолчав, добавил: – Да чего там, скучаю по своей старухе!
Я попытался его успокоить:
– Владимир Степанович, вернется Марфа Ильинична. Там же остался Ростислав, он не даст мать в обиду.
– Он-то в обиду не даст, но может так получиться, что и его обидят… Ну, ничего не поделаешь, война.
Через несколько дней пришли в лагерь Ядзя, Ростик и два партизана.
Старик перехватил их раньше всех. Он молча выслушал Ядзю и Ростика и, не проронив ни слова, скрылся в своем шалаше.
Ядзя тут же пришла ко мне. Она вытащила из потайного кармана пакет:
– Вот, тетя Марфа велела передать. – И, заливаясь слезами, рассказала мне все, как было.
Они с Марфой Ильиничной пошли в Луцк на условленную встречу, получили от инженера пакет и вернулись в лес, где их ждали партизаны. Документ Марфа Ильинична вшила в воротник своего пальто. Всей группой отправились домой, к своему отряду.
Днем отдыхали в хуторах и селах, ночью шли. В хуторе Вырок хату, где они отдыхали, окружили полицейские – не меньше сорока человек.
Ростик и его товарищи предложили матери и Ядзе бежать через двор в лес, а сами выскочили из хаты.
Марфа Ильинична быстро распорола воротник своего пальто и достала пакет:
– Возьми, Ядзя. Ты убежишь… молодая. Передашь командиру…
Схватка шла около хаты. Шесть партизан не могли устоять против сорока полицейских. Трое наших были убиты, а Ростик с двумя бойцами, уверенный, что мать и Ядзя уже скрылись, стал отходить к лесу.
– Ростик не видел, как в хату ворвались полицейские, – рыдая, рассказывала Ядзя. – Тетю ранили, а меня схватили за руки… Я уже больше ничего не видела… вырвалась, схватила пистолет, стреляла, выпрыгнула в окно, убежала. Только на другой день я встретилась в лесу с Ростиком и двумя нашими ребятами. Ростик не знал, что мать у немцев осталась.
– Ну, а дальше что было?
– Дальше вот что. Мы ходили все в этом лесу, недалеко от Вырок. Вечером, смотрим, идет какая-то женщина. Мы ее дождались и спросили. Она сказала, что тетю ужасно били, но она ничего не выдала. Потом гестаповцы ее увели и за деревней расстреляли. Ночью крестьянки подобрали ее тело и похоронили в лесу. Эта женщина и повела нас на свежую могилу. Она, оказывается, тоже хоронила тетю и теперь шла в лес, думая кого-нибудь из нас встретить. «Я, говорит, так и знала, что вы где-нибудь тут ходите».
Мы жили на войне. Мы не раз видели смерть, не раз хоронили наших товарищей. Мы беспощадно мстили за них. Казалось, мы уже привыкли к жестокостям борьбы. Но смерть Марфы Ильиничны потрясла нас всех до глубины души. Весть о ее гибели разнеслась по лагерю мгновенно, и как-то необычно тихо было у нас в лесу, когда я шел в чум Владимира Степановича.
С ним говорить было нельзя: спазмы душили старика. Я скоро ушел от него, чувствуя, что в чем-то перед ним виноват.
Сейчас, вспоминая гибель Марфы Ильиничны, я нашел один из номеров нашей партизанской газеты и в нем некролог, написанный партизанами, хорошо знавшими нашу мать-партизанку. Вот этот некролог:
"Печальную весть принесли наши товарищи, возвратившиеся из последней операции: от руки фашистских извергов погибла
Марфа Ильинична Струтинская.
Мы хорошо узнали ее за месяцы, что пробыли вместе в отряде. Мать партизанской семьи, семьи героев, она и сама была героиней – мужественной патриоткой.
В отряде она была матерью для всех. Неутомимая, умелая, она работала день и ночь. Марфа Ильинична добровольно отправилась на выполнение серьезного оперативного задания.
На обратном пути пуля фашистского палача оборвала ее жизнь.
Перестало биться сердце замечательной женщины. Но смерть ее будет отомщена.
За нее есть кому отомстить. Поплатятся фашисты своей черной кровью за дорогую для нас жизнь Марфы Ильиничны
Струтинской.
Родина ее не забудет!"
Николая и Жоржа Струтинских не было в лагере, когда мы узнали о гибели их матери. Они находились в Ровно. Тем тяжелее было Владимиру Степановичу. Чтобы как-то рассеять его горе, мы специально придумали для него командировку. Он поехал, вернулся, пришел ко мне и доложил, что задание выполнено. Я поразился, до чего же старик изменился: за несколько дней постарел, осунулся.
– Садитесь, Владимир Степанович.
Он тяжело опустился на пень. Я налил ему чарку вина. Но он отодвинул ее:
– Не могу.
Молчание казалось бесконечным, и я не смог нарушить эту безмолвную исповедь: старик не нуждался в том, чтобы его утешали. Наконец он заговорил – вернее, поделился своей давно выношенной мучительной мыслью:
– Вот если бы с ней был Николай… или Жорж – этот тоже крепкий. Ну, да что уж теперь, не вернешь. Война…
Теперь Владимир Степанович часто справлялся о сыновьях, когда они были в отлучках:
– Что с Жоржем? Когда вернется Николай?
После смерти Марфы Ильиничны наши девушки-партизанки ухаживали за Васей и Славой, но заменить мать они не могли. Да и опасно было у нас, поэтому в апреле мы отправили Васю и Славу на самолете в Москву. С ними улетела и Катя. Отец строго наказал ей заботиться о братьях.
8 марта, в Международный женский день, я послал около сотни партизан под командованием опытного командира Базанова к селу Богуши. Мы узнали, что там обосновался целый вражеский батальон, часть которого и напала на Фролова.
Около этой деревни, вдоль западного берега реки Случь, когда-то проходила старая линия обороны, построенная еще при панской Польше. Там сохранились траншеи и укрепления – доты. Река в это время разлилась, и все доты были залиты водой.
Базанов умело разведал местность и хорошо рассчитал силы. На рассвете он напал на Богуши. Как перепуганные звери, заспанные гитлеровцы носились по селу, и везде их настигал партизанский огонь. Многие бросались к траншеям и дотам. Но это им не помогло. Преследуемые пулями, они тонули в залитых водой траншеях и в реке.
Базанов вернулся в лагерь с большими трофеями – оружием и боеприпасами.
Это было нашей местью за гибель товарищей, за смерть Марфы Ильиничны Струтинской.

ДВЕ ОПЕРАЦИИ

Все переправы через реки по дороге из нашего лагеря в Ровно немцы перекрыли. Теперь для того, чтобы связаться с Ровно, требовались не один-два курьера, а целая группа бойцов в двадцать-тридцать человек. Вооруженные стычки стали обычным явлением. Немцы и бандиты-предатели в этих стычках несли большие потери, но и с нашей стороны увеличились жертвы.
Чтобы спокойно продолжать работу в Ровно, я решил с частью отряда перейти в Цуманские леса, расположенные с западной стороны города. Эти леса и были разведаны нашими товарищами, которые ходили к Луцку во главе с Фроловым.
Я отобрал с собой сто пятнадцать человек. В старом лагере командиром остался Сергей Трофимович Стехов.
Помимо разведчиков, которые уже работали в Ровно, я взял с собой всех партизан, знающих город. Пошел со мной и Александр Александрович Лукин. Незадолго до этого он возвратился из Москвы, куда улетал для доклада о положении в тылу противника. Лукин спустился с самолета на парашюте. С этого же самолета нам сбросили много гостинцев: письма от родных и знакомых, журналы и газеты, автоматы, патроны, продукты.
На созванном мною совещании работников штаба Лукин передал последние указания командования о направлении работы отряда и о важнейших задачах, которые на нас возлагались.
Вместе с Лукиным прилетели в отряд четыре новичка. Один из них, Гриша Шмуйловский, оказался старым товарищем Цессарского и Мачерета. Шмуйловский учился в Московском литературном институте и долгое время добивался, чтобы его послали в наш отряд.
– Ну, а как институт? – спросил я его.
– Институт? После победы закончу…
Прилетел с Лукиным и Макс Селескириди, студент театрального училища при театре имени Вахтангова. Там он готовился к амплуа комика, а у нас хотел стать подрывником. Меня не раз удивляло: какой же комик из Макса? Ни разу я не видел улыбки на его лице.
Из двух радисток, прилетевших с Лукиным, особое внимание наше привлекла Марина Ких. Родом она была из села Новоселки-Кардинайские Львовской области.
В 1932 году Марина вступила в подпольную организацию Коммунистического союза молодежи Западной Украины, а через три года – в Коммунистическую партию Западной Украины. Дважды, в 1936 и 1937 годах, Марина была арестована польскими жандармами за активную революционную деятельность. После освобождения Западной Украины Марина была избрана представителем в Народное собрание Западной Украины. С делегацией Народного собрания она ездила в Москву на Чрезвычайную сессию Верховного Совета, а затем в Киев, чтобы передать Советскому правительству просьбу населения о присоединении Львовской области к Украинской Советской Социалистической Республике и о приеме ее жителей в советское гражданство.
Когда началась война, Марина окончила курсы радистов и была направлена в наш отряд.
Всеми новичками я был доволен и, готовясь к переходу в Цуманские леса, включил их в свою группу.
Переход этот был для нас сложной боевой операцией. Первый бой мы провели с гитлеровцами у села Карачун, неподалеку от переезда через железную дорогу Ровно – Сарны. Немцы, видимо, узнали о нашем продвижении и устроили здесь засаду. После короткой перестрелки я решил отойти в лесок, чтобы выяснить, с какими силами врага мы имеем дело. Только мы отошли к месту засади, подошел поезд с карателями. Возможно, это подкрепление было вызвано по телефону.
Надо было во что бы то ни стало перейти через железную дорогу. Я решил нападать первым.
Едва каратели выгрузились и поезд отошел, раздалось наше партизанское «ура». Такого быстрого натиски немцы не ожидали. В военном деле стремительный и неожиданный натиск всегда дает преимущество. Мы уничтожили человек двадцать гитлеровцев и пятерых взяли в плен.
Пленные, допрошенные Кузнецовым, показали, что из Ровно и Кастополя в район Рудни-Бобровской отправлено большое количество эсэсовцев. Эти же сведения подтверждали и местные жители.
– Не менее двухсот грузовиков с немцами прошло в ту сторону, – говорили крестьяне. – И пушки на прицепе!
Я попытался по радио предупредить Стехова, но радиосвязь не удалась. Тогда я отправил ему радиограмму через Москву, хотя понимал, что это предупреждение уже опаздывает.
В бою при переезде был убит один партизан и двое ранено. Раненым оказался наш инженер-подрывник Маликов: разрывная пуля раздробила ему два пальца на правой руке. Цессарский тут же на месте ампутировал перебитые пальцы и обработал рану.
Вторым раненым был испанец Гросс, наш талантливый минер, большой выдумщик по части партизанских хитростей. Это он подсказал, как одной миной уничтожить железнодорожный мост и целый состав. Так же как в боях у себя на родине, он отличался храбростью и у нас в отряде. Редкая операция на железных дорогах проходила без его участия.
Ранение у Гросса оказалось серьезным. Разрывная пуля попала в лопатку и частично раздробила ее.
– Не скоро он в строй вернется, – доложил мне Цессарский. – Рана хотя и не опасна, но заживать будет долго.
К вечеру следующего дня – новый бой. Наше передовое охранение, передвигаясь по ровному, как стрела, большаку в направлении села Берестяны, неожиданно было встречено пулеметным и ружейным огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24