Иногда ночью они слышали лай собаки во дворе у Олексы и догадывались, что пришли партизаны. Об этом соседи сообщали полиции при каждом удобном случае. Наблюдение за шоссе было очень важным делом для всех нас, живущих в доме. Я подсчитывала, сколько каких машин, с каким грузом и в какую сторону проехало за день, вечером добавляла к этим данным сведения, принесенные партизанами, и передавала в центр. И не менее важно было сделать все, чтобы оградить семью Олексы от неожиданного налета полицейских.С утра я садилась у окна и, если видела, что кто-то направляется к нам, тотчас пряталась. Так продолжалось ежедневно в течение полутора месяцев моей жизни в доме Олексы. И как нарочно, в те несколько минут, когда, увлекшись чем-нибудь, мы переставали следить за дорогой, обязательно что-нибудь случалось. После каждого такого случая мы ахали, охали и давали обещание ни на минуту не отходить от окна.Густик и Ганичка бегали в школу. Эльза и Марыся занимались по хозяйству, мать делала какую-нибудь легкую работу или читала молитвенник. Вся семья была очень набожной, воспитанной в строгом послушании. Я никогда не слышала, чтобы дети возражали матери. Даже маленькая Ганичка обращалась к ней только на «вы». Вечером после ужина все становились на колени. Мать доставала молитвенник, и дети хором повторяли за ней молитвы.Не раз Эльза спрашивала меня:— Неужели правда, ты не веришь в бога?— Правда.— А я верю. Когда мне бывает трудно, я помолюсь — и сразу становится легче…Вместе с Эльзой мы ложимся спать в отдельной комнате. В нетопленом помещении стоит сухой морозный воздух, но на мягких перинах быстро согреваешься. Обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, мы подолгу шепчемся.— Хоть ты и неверующая, а все равно близкая мне, как сестра, — говорит Эльза. — Мой бог — отец всех. Он велит любить всех, даже своих врагов.— И врагов? — переспрашиваю я.Она немного колеблется, но все-таки повторяет:— И врагов… Ты знаешь, Ася, — продолжает она шепотом, — от тебя не могу скрывать. Я люблю Василия. Мама ругается, ребята смеются — чужого полюбила… А что я могу с собой поделать?..В воскресенье вся семья отправлялась в церковь, оставляя со мной Рустика.Как-то, когда мы с ним увлеклись беседой, он случайно глянул в окно и закричал:— Полиция!К дому шли два полицейских. Мы бросились в сени. Густик поспешно запер входную дверь. Я выбежала во двор, вскочила в сарай и залезла на чердак, в самый дальний угол, закопалась в сено. Густик уже открывал дверь, ссылаясь на то, что он спал и не сразу услышал стук. Он повел полицейских по комнатам. Я слышала скрип дверей, возню на чердаке дома, голос Густика. Сердце замерло — вдруг найдут рацию!.. Потом они втроем вышли во двор.Полицаи осмотрели хлев и свинарник, направились к сараю. Я прислушивалась к голосу Густика — ни одной тревожной нотки. Что-то рассказывает и разговаривает, разговаривает. Полицаи начали вилами ворошить сено, разбрасывая его по сараю. Они не знают, где я. У меня выгодная позиция. Одного, пожалуй, я убью. Но второй тут же начнет стрелять. На выстрелы прибегут полицейские. Мне все равно конец. Но что будет с домом? Со всей семьей?..Один из полицейских залез на лестницу, поднялся на последнюю ступеньку, покопался вилами в сене, посмотрел и крикнул:— Никого здесь нет.Спрыгнув с лестницы, он перевернулся на сене.— Ух, какое душистое!И ушел, похлопывая Густика по плечу.Минут через десять, проводив полицейских до шоссе, вернулся Густик. Задумавшись, сидели мы с ним, не сводя глаз с окна.А в другой раз он успел только запереть меня в хлев, показав рукой в угол. Я всегда боялась коров и, увидев перед собой две жующие морды, чуть не умерла со страха.Вечерами мы сидели при свете лампы, тихо беседуя. Иногда раздавался условный стук в окно. Мать выходила в сени и, возвратясь, говорила:— Это свои.Входил мужчина с вещевым мешком за плечами.— Для панны Аси, — говорил он, выкладывая продукты. — От партизан.— Ну что такое? — возмущалась мать. — Что мы, сами не прокормим?А он улыбаясь отвечал:— Я ничего не знаю. Мое дело маленькое. Приказано — я выполняю.Мне было очень приятно, что друзья заботились обо мне. Сами они переживали трудное время. Частые переходы по горам, стычки с немецкими солдатами требовали выдержки и терпения.Мы были первыми советскими людьми, появившимися в этом глухом районе. Я все время чувствовала большую ответственность за наше поведение, за наши поступки, видела, с каким интересом прислушиваются к нашим словам окружающие. Очень хотелось оставить по себе хорошую память. Я знала, что скоро уйду от этих людей, которые с каждым днем становились все родней и дороже.Смеркалось. Густые черные тени подкрадывались все ближе и ближе к окнам. Становился бесполезен наш «наблюдательный пункт». Мы с Эльзой залезли на кровать. Марыся мыла пол. Мать, подобрав ноги, сидела на лавке, перебирая пух. Кто-то постучал в дверь. Мы вздрогнули и переглянулись. Мать кивнула нам головой, чтобы не трогались с места. Дверь открылась, вошла женщина — деревенский почтальон. Она принесла посылку от сестры из деревни, от той самой «тетушки», у которой я «работаю служанкой».— Да, да, да, — сказала мать. — Давно жду! Вот девушка уже приехала от нее, а посылка что-то задержалась.Почтальон и так уже присматривалась ко мне.— Это что, оттуда приехала?— Да, да, служанка ее.Мать передала посылку нам. Мы с Эльзой, весело болтая, начали примерять подарки. Женщина внимательно оглядывала нас. Но мы, надев новые платки и кофточки, смотрелись в зеркало, хохотали и не обращали на нее никакого внимания. Все-таки это очень хорошо, что я могу свободно разговаривать по-польски!Марыся уже кончила мыть пол. Провожая почтальона, мать накинула шаль, вышла вместе с ней на улицу и почему-то долго не возвращалась. Марыся позвала меня, приоткрыла дверь. Мать стояла на крыльце, скрестив руки на груди.— Слушает, не стреляют ли «катюши», — шепнула Марыся.И я почему-то подумала, что вместе с опасностью я принесла в их дом и надежду на скорое освобождение. Ведь если мы, разведчики, здесь, то, значит, скоро тут будет Красная Армия. И так понятны чувства этой чудесной старой польской женщины! «Не стреляют ли „катюши“…Иногда заходили односельчане, и тогда все продолжали делать свое дело, а Эльза или Марыся звали меня на кухню, где я передвигала горшки и ведра и довольно успешно показывала, что не посторонняя в этом доме.Маленькая Ганичка оказалась на редкость сообразительной. Учительница, до которой доходили слухи о связи семьи Олексы с партизанами, решила расспросить девочку.— Скажи, Ганичка, к вам по ночам ходят чужие дяди? — спросила она.Ганичка дипломатично ответила:— Я ночью сплю и никого не вижу.Я показывала Ганичке, как писать русские буквы, учила говорить русские слова. Я и не предполагала тогда, что через несколько лет Ганичка — преподаватель русского языка сельской школы — будет переводить мои письма к Эльзе.В сутках двадцать четыре часа. Но если из них четырнадцать сидеть неподвижно перед окном, всматриваясь, считать, запоминать и вздрагивать при каждом появлении человека на нашей тропинке, то сутки покажутся невероятно длинными.Мало кто представляет себе, сколько мужества и умения нужно иметь моим друзьям, чтобы можно было сообщить командованию:«Отдельный гренадерский маршевый батальон № 372. Командир батальона капитан Эммке. Формировался в городе Тешин. Состав — 1000 человек. Вооружен винтовками, пулеметами МГ-34. Выбыл на русский фронт».Я работаю на рации поздно вечером или ночью. Пока передаю, Густик светит мне маленьким фонариком. Ночью в эфире творится неразбериха, сплошной гам на разные голоса, и работать очень трудно. Но голос своих я узнаю сразу, и сердцу становится каждый раз тепло от этих маленьких, звучных «ти-та».Сообщаю в центр:«Сегодня по шоссе в направлении города Бельско проехало 25 автомашин с артиллерийскими снарядами. В том же направлении прошел батальон солдат…»Пятнадцать минут на проведение связи, всего пятнадцать минут за целые сутки. Но из-за этих минут подвергаются страшной опасности мои товарищи — разведчики. Из-за этих пятнадцати минут напряженно живет второй месяц целая семья — женщина и дети, никогда ранее не знавшие меня…Для того чтобы сообщить мне новые сведения, буфетчик из офицерской столовой внимательно прислушивается ко всему, что говорят посетители, работница склада снимает копии с документов, партизаны подрывают штабные машины, отбирают документы у офицеров и солдат.Гитлеровское командование направляет на русский фронт все новые и новые части, по железной дороге, по автомагистралям движутся вслед за ними техника и боеприпасы. Вместе с моими товарищами — разведчиками — партизаны стараются как можно быстрее сообщить мне обо всем, что происходит по эту сторону линии фронта. В тот же день сведения поступают в наш «центр».Мы решили, что по воскресеньям лучше оставлять меня в доме одну, без Рустика. Дверь запирают, окна занавешивают, и все уходят в церковь, стараясь задержаться там подольше. А я все равно сквозь узенькую полоску между окном и занавеской по-прежнему смотрю на шоссе.Я мечтаю. Кончится война, я вернусь домой и пойду учиться… И, конечно, только в радиотехникум. Чтобы маленькая коробочка радиостанции с разноцветными проводами, дросселями, сопротивлениями и конденсаторами внутри играла, пела, говорила со мной на разноголосом языке эфира. Выросла я сама, выросли мои мечты. Они стали совсем реальными, хотя не утратили своей романтичности.Когда семья возвращается из церкви, впереди идет Эльза в темно-синем пальто и клетчатом платочке. Вся светится радостью: она только что говорила с богом!— Эльза, знаешь ты, что такое счастье? — спрашиваю я.Она, недоумевая, смотрит на меня.— Ты не знаешь, что такое счастье? — опять повторяю я и сама отвечаю на вопрос: — Пройти среди белого дня от вашего дома до шоссе — вот что такое счастье!…Прошло уже больше месяца моей жизни в семье Олексы. Недалеко за домом, в лесу, немцы начали сооружать линию обороны. Я дорожу каждой секундой и стараюсь провести связь как можно быстрее. Выгадываю время между обеденным перерывом и концом работы воинского подразделения, когда все в лесу. Боюсь к тому же, что рация скоро откажется работать — кончается питание и передатчик начинает хандрить, а батарей у меня нет.Каждый день мимо нас проходили солдаты и офицеры. Если кто-нибудь из них направлялся к дому, я уходила в дальнюю комнату.В это утро Ганичка куда-то убежала, Эльза и Марыся возились по хозяйству. Я сидела у окна. Было скучно, и я принялась чистить картошку, низко наклонив голову, о чем-то размышляя…Вдруг стало темно. Закрыв своей фигурой окно, мне любезно улыбался немецкий офицер. Чувствуя, что сердце останавливается, я тоже улыбнулась ему.Эльза, выглянув из кухни, тихо охнула. Мы даже не успели переброситься словом, как немец уже вошел, громко стуча сапогами. Он оказался любезным, поздоровался со всеми, а мне подал руку. Ничего не говоря, я развела руками, показывая, что они у меня грязные. Офицер сел на лавку и спокойно, как у себя дома, стал разуваться. Снял грязные портянки, бросил в угол. Эльза подобрала их и понесла в сени. Мать достала из комода какой-то белый сверток и подала ему.Собрав очистки, я ухожу на кухню. Но долго находиться там нельзя. Я возвращаюсь, становлюсь в дверях и устремляю бессмысленный взгляд в потолок. Вот когда я пожалела, что не знаю немецкого языка. По отдельным словам догадываюсь, что мать Эльзы рассказывает офицеру обо мне:— Она жена старшего сына. Жили во Львове. Русские разбомбили дом… И вот теперь она… — мать притрагивается рукой ко лбу, — не совсем в себе…Офицер смотрит на меня и спрашивает:— Львов капут?Я по-прежнему бессмысленно улыбаюсь, потом неожиданно звонко хихикаю и стремительно убегаю в кухню.Там я стою и напряженно прислушиваюсь. Как бы не переиграть!.. Не только моя жизнь, но и жизнь целой семьи, дорогих мне людей, зависит от моего поведения. Я опять вхожу в комнату, сажусь в угол и пристально смотрю на офицера. До того пристально, не моргая, что расплываются черты его лица, а ему становится не по себе. Порывшись в карманах, он достает конверт с фотографиями и знаком подзывает меня. Я медленно подхожу к нему. Он показывает фотографии жены, детей, себя в штатской одежде, что-то говорит.— Это кто — жена ваша? — спрашивает мать, желая отвлечь его внимание.— Да, да, жена, — отвечает офицер.Я задумчиво отхожу к окну. Потом медленно, ни на кого не глядя, покидаю комнату. Через некоторое время прибегает Густик:— Панна Ася, идите. Он ушел.И снова, как будто ничего не случилось, как будто все мы только что не избежали смертельной опасности: мать вяжет носки, я принимаюсь за картошку, а Эльза, брезгливо взяв двумя пальцами портянки, бросает их в таз с водой. Когда приходит время обеда, мы с Эльзой уходим пилить дрова за домом. Солдаты окружают нас, шутят, смеются. Самым последним из лесу идет офицер. Он машет нам рукой и проходит в дом. Мать накрывает на стол. Офицер обедает. А мы с Эльзой пилим и пилим. Только бы он не подошел ко мне! Только бы не заговорил!
Партизаны бывают у нас довольно часто. Они приносят сведения о движении немецких войск к линии фронта. Чаще всех, конечно, приходит Василий. Они сидят с Эльзой рядом и никого не видят вокруг. Для них, наверное, в эти холодные зимние дни шумит весна, распускаются цветы и поют соловьи…Я иду в спальню. Сквозь сон слышу, как они тихо проходят к другой кровати, садятся на нее и шепчутся. Шепчутся… Просыпаюсь от тихого скрипа двери. Чуть приоткрываю глаза. Уже утро, в комнате светло. По привычке сложив руки на груди, стоит мать. На кровати, обнявшись, спят Василий и Эльза. Мать долго стоит, глядя на них. Потом, скорбно покачав головой, так же неслышно выходит из комнаты. Кто знает, о чем думала она в эту минуту? Но она не смогла (а может быть, и не захотела) разбудить их и заставить взглянуть на жизнь ее глазами — глазами много пережившей женщины.Изредка появлялся майор. Он очень устал, похудел, стал вспыльчивым, раздражительным. Теперь уже все группы считают его командиром и подчиняются ему беспрекословно. Только Юзеф отсиживается в Устрони.Новые люди прибывают в отряд. Бегут из армии в лес к партизанам немцы, поляки, ближе к своей родине пробираются пленные сербы, итальянцы, чехи, югославы, румыны.В конце февраля положение отряда стало очень напряженным. Пробравшийся из Тешина шпион гестапо, посланный для выяснения количества и вооружения партизан, был пойман и расстрелян. Вслед за этим событием произошло несколько встреч с гитлеровцами. В селе Бренна была подбита легковая автомашина, убит ехавший в ней старший лейтенант немецкой армии, документы забраны. В тот же день разоружено и расстреляно двадцать три немецких солдата. Через несколько дней штабом 144-й горной дивизии из села Гурки была послана автомашина в село Бренна. Унтер-офицер и шофер расстреляны партизанами. После этого штаб 144-й горной дивизии бросил на облаву до двух тысяч войска с легкими танками. Отряд партизан вышел из Бренны в Схрониско, где находилось отделение гестапо. После короткого боя гитлеровцы отступили. Склад с продовольствием и дом, где находились гестаповцы, партизаны сожгли. А на следующий день за трех убитых офицеров было расстреляно фашистами 52 человека местных жителей.Трудно, очень трудно приходилось майору. При встречах, словно сговорившись, мы не касались личных тем. Оба понимали, что сейчас нужно забыть обо всем этом, собрать силы для того последнего, что еще нужно пережить…Иногда казалось, что ничего с нами не случится. Дождемся, когда фронт перейдет в наступление, и встретим Красную Армию: я — у Эльзы, а они, остальные, — там, в лесу, в бункерах. Легко и радостно придет освобождение, и начнется новая жизнь.Видно, от постоянного напряжения я очень устала. И за восемь месяцев работы разведгруппы ушло много сил. А вчера, на полуслове оборвав радиограмму, прекратил работу передатчик.В один из последних мартовских вечеров мы услышали лай собаки и, переглянувшись с Эльзой, побежали встречать партизан. На этот раз их было больше обычного: Василий, Николай, Людвик, Франек и другие. Посидев минут пять, они сказали:— Ася, собирайся! Уходим через линию фронта.«Вот оно, последнее, решительное!» — подумала я.Вскрикнув, выбежала из комнаты Эльза. Я бросилась за ней. Почему-то заперла дверь. Обнявшись, мы плакали навзрыд.— Ася, Асенька, Ася… — повторяла Эльза.Двойной болью легло на мое сердце ее горе. Мы очень подружились с ней за это время.Уходил Василий — уходила из ее жизни первая любовь. И я оставляла ее. Она безвольно висела на моих руках, без конца повторяя:— Ася… Асенька…Давно уже стучал в дверь Василий и кричал:— Эльза! Эльза, откройте!..Я впустила его в комнату.— Эльза… — Но что он мог сказать ей? — Эльза, я вернусь… Эльза…Он крепко сжал ее руки и прильнул к ним лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15