«Беги, Вася! Может, кто из вас в сорочке родился?!» Евгений надеялся на «его.Василий тяжко вздохнул.Как и раньше, шелестел в бурьяне ветерок. На востоке выглядывал, словио выгнутое лезвие сабли, рог старого месяца. Долго и протяжно завывали волки.– И какая же ты длинная, ночка! – шептал Василий, сжимая холодный как лед автомат.Он смежил веки и как будто забыл обо всем. Уснул… И во сне слышался посвист ветра, прерывистый волчий вой. Перед глазами предстала черноглазая девушка из экономии. Она смотрела на него добрым и приветливым взглядом и улыбалась… Василий протянул к ней руки. И вдруг… вместо девушки из бурьяна вынырнул волк с огоньками в глазах. «Убирайся!» – Василий наставил на него автомат. Но зверь не разевал пасти, не лязгал зубами, а приблизился к разведчику, лизнул ему руку…Обливаясь холодным потом, Василий вскочил на ноги. Месяц уже висел над степью, золотистый, таинственный и какой-то страшноватый на темном небе. Где-то далеко-далеко прогремели артиллерийские залпы. Там линия фронта…Василий снова улегся. От земли тянуло сыростью. А на пересохших губах было горьковато от полыни.Солнце взошло и принесло тепло. Василий подставил его лучам свое истомленное, уже обросшее лицо.Но солнце и утро принесли также и первые тревоги нового дня. Тишину разбудили выстрелы, выкрики людей, урчание машин. Видно, напали на его след!.. Что ж… Такова работа полицаев и гестаповцев – искать красных.Внешне Василий был равнодушен ко всему, что делалось за бурьянами. Он истомился. «Черт с вами! Ищите! Найдете – поборемся.. А бежать некуда».Он все грелся на солнце.Прошло с полчаса, и Василию снова пришлось приготовить свой автомат к бою. В бурьяне послышался шорох. Ближе и ближе. Василий стал на колени, оттянул, затвор автомата, готовясь стрелять.И вдруг отпрянул. Прямо перед ним, задыхаясь, остановилась девушка в старой, некогда нарядной гейше, с серым платком в руке. Открыв с перепугу рот, Орися – это была она – замерла.Она убегала от немцев, которые (так думали девушки) устроили на них облаву, чтобы увезти в Германию, и вот убежала… под самое дуло автомата. Куда теперь? Так внезапно, так неожиданно она попала в эту засаду в бурьяне. Какое несчастье! Бежать не было сил. Она и так мчалась без передышки два километра. Закрыв лицо руками, она упала и заплакала от бессилия и ярости.– Проклятые! Я все равно убегу! Или повешусь! Не поеду! Никуда из дому не поеду!Василий наклонился, положил руку на ее голову. Она отшатнулась, словно ее кто ударил, а он шепотом заговорил:– Я свой! Вечером в экономии брал хлеб. Тебя как будто Орисей звать?Орися подняла голову, вытерла рукой щеки и недоверчиво взглянула на Василия.– Свой? Правду говоришь? – опросила она.– Наверно, это за мной приехали в экономию солдаты… Садись, отдохни…– А ты не врешь? – спросила девушка.– Не вру, честное комсомольское! – поклялся Василий и грустно продолжал: – Я из тех, что вчера дрались возле леса… Четверо наших погибли в том бою. А я… Сама видишь. Дым помог мне ускользнуть.– А девчата подумали, что на нас облава. Все кинулись врассыпную, кто куда. А я в самый высокий бурьян, – проговорила тихим голосом Орися и несмело подняла глаза на товарища по неочастью. – И ты просидел всю ночь среди волков?Снова где-то возле лесочка началась стрельба, и, глянув на Орисю, Василий побледнел:– Слушай… Ты иди своей дорогой. Иди домой. Тебе незачем рисковать из-за меня жизнью. Иди, я тебя прошу.«Идти домой», – подумала Орися. Ее село в десяти километрах отсюда. Она нанялась на работу в экономию, чтобы избавиться от страшной угрозы увоза на чужбину, и вот тебе – нет покоя и в экономии. Фашисты, как пришли вторично, снова начали забирать молодежь. Им нужны рабочие руки, потому что всех взрослых и даже пожилых немцев Гитлер призвал в армию, объявив после поражения под Сталинградом тотальную мобилизацию..Орися снова посмотрела на Василия. Истомленное, худощавое лицо, серые глаза, пересохшие, обветренные губы, всклокоченные белокурые волосы…– Хочешь воды? – спросила она.– Тут высокие места. Поутру я обсосал росу на старой траве. И теперь какая-то горечь во рту, – сказал он. – Иди в село! Слышишь, там не умолкают!..– А ты?..– Иди, Орися, домой! – повторил он сердито.– Поле не только твое! Заладил. А может, мне с тобой лучше прятаться от напасти! – наконец ответила она.Снова прозвучали автоматные очереди. Орисе стало страшно. Она знала, что им обоим не миновать смерти, если немцы найдут их здесь. Ведь этот юноша из тех, которые переходят линию фронта или спускаются на парашютах с самолетов. Иначе фашисты не устроили бы таких поисков. Люди говорили, что во вчерашнем бою погибло больше двадцати немецких солдат и полицаев.Еще выстрелы, звонкие, угрожающие. Орися в испуге вдруг прижалась к его груди. Пули просвистели где-то стороной. Орися слушала биение сердца – и не своего… его сердца, которое отстукивало сильно и тревожно. Она чувствовала над лицом своим дыхание. И это не мать склонилась над ней. Нет. Пылали жаром его губы. Не материнская, а его рука крепко обняла ее за плечо, а другая несмело гладила шелковистые волосы.– Не бойся… Это же сказка, – шептал он, напряженно прислушиваясь к выстрелам. – А в сказке не убивают хороших людей.Теперь ему стало легче жить на свете! Сейчас у него зародилась уверенность, что ни фашисты, ни полицаи не придут сюда, в бурьян.– Ты будешь мне помогать? – опросил Василий девушку.– Как? – отозвалась она в забытьи и, отпрянув от него, виновато потупила взгляд. – Уже не стреляют? – опросила она, покраснев, как маков цвет.– Навек бы им заткнуться! – сердито кинул Василий.– Чем же я могу тебе помочь?– Работы хватит! – коротко ответил Василий.Затаив дыхание, она выслушала его и оказала:– Бурьянами, по волчьим следам дойдем до села. Не бойся: я тебя спрячу так, что и с собаками не сыщут. Отдохнешь, а потом возьмешься за работу. Идем!..Он глубоко вдохнул степной весенний воздух и подал О рисе руку.В чистом небе летали жаворонки. Василий шел и думал о том, что, будь у него крылья, полетел бы и он в далекий лес, откопал бы там запасную радиостанцию и послал бы печальную весть за линию фронта.– Упадешь, вон как задумался! – услышал он голос, похожий на песню жаворонка…>
Село, где жила Орися, находилось у самого городка, через который проходила железная дорога на Харьков и Сумы. Здесь скрещивались шоссейные и грунтовые дороги; отсюда грузы и войска шли в Харьков, через Грайворон – на север и на северо-восток, в Борисовку, Тамаровку и Белгород. Линия фронта в сто километров питалась через этот город и село продовольствием, горючим и техникой. Не зря командование именно сюда направляло пятерых разведчиков. А дошел только один.Работы здесь непочатый край. Но до настоящей работы еще далеко. Одна разбитая радиостанция сгорела в покинутой избе, другая закопана в лесочке, в пятидесяти километрах отсюда. А сам Василий лежит в кустах терновника и ждет, когда наступят сумерки и за ним придет Орися.Потихоньку опускался на землю вечер. В небе, гогоча, пролетели, направляясь к зарослям очерета у Ворсклы, вереницы уток. Возле колодца дзенькнули ведра. Василий напряг зрение. По воду пришла Орися. Она сняла с коромысла ведра и, поставив их на землю, направилась к кустам терновника и начала рвать молодую крапиву и лебеду, кидая их в фартук.– На борщ? – спросил ее Василий, и у него защекотало в иоздрях.Уже неделю не ел он ничего горячего, кроме того чая, что так дорого обошелся им.– Мать постится. Варим борщок с травой, картошкой и бурачками, – ответила Орися, продолжая рвать крапиву.– И ты постишься?– А как же… Мяса-то дома нет.– Как в селе? Где немцы?– Неподалеку, в школе.– А как же я… у вас?Орися подошла к кустам и сказала, глядя Василию прямо в лицо:– Шила в мешке не утаишь… Куда тебя спрячешь от матери? Ругай меня, но мать все знает и согласилась. У меня же два брата воюют. Ты будешь у нас! – шепотом закончила она.«Ну, и разведчик из меня! – горько усмехнулся Василий. – Шага еще не сделал в работе, а обо мне уже знает не только девушка, прожившая два года в оккупации, а и ее мать. Вот тебе и конспирация!..» Он наклонил голову, словно провинившийся ученик. Разве можно быть таким доверчивым с людьми, которых не знаешь. Но как же быть? Он посмотрел Орисе в глаза. И они показались ему добрыми, ясными. Видно, хорошая душа у девушки. Как он смеет не верить этой Орисе и ее матери, пославшей двух сынов в Красную Армию! Да это все одно, что не верить в свою родную землю, в народ. Надо верить людям, настоящим людям. Иначе один ты не выполнишь задания, ничего не сделаешь для победы.– Так сразу и согласилась мать? – недоверчиво спросил Василий.– Это уж не твоя забота, сразу она согласилась или, может, только к вечеру, – продолжая рвать траву, сказала Орися.– Говорят, в лебеде и крапиве много витаминов, – промолвил, лишь бы что-нибудь сказать, Василий.Он также положил в Орисин фартук травы и дотронулся до ее горячей руки.– Орися!– Что?– А хорошо, что я тебя встретил?– Не знаю!Орися приложила руку с травой к щеке, забыв о том, что там крапива, и рывком отдернула руку.– Идем. На улице уже ходят патрули. Услышат шелест во дворе, беды не миновать. Строго запрещено выходить из хаты после захода солнца. А сейчас темнеет!..Они пошли на гору. Василий нес ведра, и они качались на коромысле, брызгами выплескивая воду.– Где ты рос? Ты что, никогда не носил ведра на коромысле?– Носил… Я всегда клал в ведра листок капусты или подсолнечника – вода не хлюпала, – едва слышно, тяжело дыша, ответил Василий. – Отвык…Он почувствовал, что очень ослаб за последние дни. Орися, догадавшись, что ему нелегко, сказала:– Давай я сама понесу…Они прошли садик и на цыпочках через открытые ворота вошли в небольшой и опрятный двор.Орися указала на покрытый соломой хлевец возле ворот и плетня, отделявших двор от огорода.Василий окинул взглядом подворье. Напротив тоже был хлев, подлиннее того, в котором ему придется ночевать. Через дверь он услышал, как сонно квохтали и шуршали, устраиваясь на насесте, куры. Домик под железной крышей глядел на подворье темными окнами.– Идем! – пpомолвила Орися. – Смотри в погреб не упади! На чердаке снопы обмолоченного жита… Полезай за мной по лесенке.. Вот твоя постель…Василий нащупал руками рядно, потом суконное одеяло, еще выше – подушки.– Зачем это? Меньше вещей – не так заметно для чужого глаза… – возразил он.– Завтра же все заберу в хату, – обиженно проговорила Орися. – Ему хочешь как лучше, а он…– Орисенька! – не сдержался Василий и обнял ее. – Не обижайся…Он приподнялся и ударился головой о выгнутый железный лист.– Что это?– Когда-то было голубиное гнездо… Немецкие солдаты на жаркое перебили голубей.. А стреха не толстая. Можно прорвать, – говорила она, заметив, как он ощупывает соломенную кровлю. – Ну теперь садись и ее двигайся.Орися подала ему горячую, покрытую крышкой глиняную миску и деревянную ложку.– Для такого борща траву рвали. Кушай на здоровье…Их пальцы, обвившись вокруг миски, встретились. Он дружески сжал их.– Держи миску, а не мои руки… Доброй тебе ночи и приятных снов. Я пошла…Уже не слыхать было девичьих шагов, а он, замечтавшись, все прислушивался. Внизу мышь грызла дерево. Под рядном шуршала солома.Поужинав, Василий отставил миску и поднялся. Он прорвал небольшую дырку в кровле и долго смотрел на звезды. В крышу упиралась ветвями какое-то дерево. Василий отломил маленькую веточку и начал ее грызть. Как ему быть далее, одному, без боевых товарищей?..Доносилась мелодия, и не своя, что хватает за самое сердце, а чужая, которую напевали, видимо приплясывая.Василий повернулся к постели, скинул сапоги и лег, вытянув ноги.«А работу надо начинать. Надо!»Василий квартировал уже два дня на погребне у Марфы Ефимовны и Ориси Сегеды. Орисю он видел часто. Она тоже скрывалась от полицаев и немцев, которые могли увезти ее в Германию. Дважды на погребню приходила сама хозяйка. Но она делала вид, что ее совсем не интересует, кто сидит наверху, на широких досках. Она набирала из подвала в ведро картофель, сверху клала свеклу, доставала, из бочки огурцы и, закрыв лаз, начинала говорить сама с собой:– Голубей, проклятые, порезали. Теперь шастают по селу за курами! Их гонят на машинах на фронт под Белгород и Краснополье, так они, ироды, хотят проводы справить! Проводила бы их нечистая сила в самое пекло!Потом Марфа брала ведро, миску и отправлялась в избу.На следующий день утром Орися рассказывала, что немцы собираются отъезжать на передовую, а сюда ждут пополнения из Германии.Солдаты справляли проводы, жарили кур и гусей, паленым пером пахло на все село. Василий опасался, что немцы придут за курами и к Марфе Сегеде.Но в то же время его волновали новые мысли. Эти солдаты едут на передовую, другие приедут. Раздобыть бы документы одного из тех, что прибудут! Это сделать не так уж трудно. Хуже, что он не знает ни обычаев, ни диалекта того края, уроженцем которого будет солдат – его жертва.Василий обхватил руками горячую голову. Нет, за коренного немца ему не сойти. А все же добыть документы необходимо. И еще необходимо доставить сюда радиостанцию, кое-какие вещи и оружие. Надо завтра же двинуться в далекий путь…Скрипнула дверь. Вошла Орися.– Немцы действительно сматывают удочки?– Даже переводчика коменданта Хариха отправляют на фронт, – ответила Орися.Она поставила кружку с горячей водой, подала зеркальце, мыльницу и бритву.– Братова бритва? – опросил Василий.– Его… Только туповата. Сумеешь наточить? Побрейся, а то зарос, как старый дед…– А откуда мыло?– Одна женщина варит и меняет на картошку или кукурузу…– Пахнет каким-то жиром…– А ты не принюхивайся.– Орисенька… Приготовь мне старую одежду твоего брата, поищи какие-нибудь башмаки…– И что дальше?– Пойду на Курщину «менять» вещи на хлеб и продукты, как ходят тысячи людей из Харькова, – ответил Василий.– Что ж? И я с тобой. Мне безопасней будет, а то того и жди, что заберут в Германию.. Пойдем…– Не боишься?– Да брейся же, а то мыло засохнет.Орися исчезла, а он брился, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть. Наконец он облегченно вздохнул и полез к отверстию в кровле – посмотреть на божий свет.Ветви тополя над крышей уже выбросили клейкие почки. Еще несколько дней, неделя, и, если не ударят заморозки, распустятся молодые, блестящие, тугие листочки. Отдыхавшая под парами земля ждала трудолюбивых рук хлеборобов. А в небе гудели «Юнкерсы» и «Хейнкели», перелетая куда-то поближе к фронту.«Когда же настанет вечер, а за ним и ночь? – думал Василий. – С рассветом мы отправимся в тот лесок…»
Вечер начался неспокойно. Во двор ворвались гитлеровцы и потребовали у Марфы Ефимовны кур или поросят для банкета. Напрасно женщина заверяла их, что свиней нет уже два года, а кур всего две, и те квохчут.– А-а! – вдруг увидел солдат Орисю. – Вот какая тут пташка! Девушка, приходи к нам вечером. Потанцуем!Он не успел договорить, как другой погнался за рыжей курицей. Та с испуганным кудахтаньем помчалась стрелой по подворью.Унтера охватил азарт. Он бросился за курицей в огород, снял автомат и начал стрелять.Со двора выскочил еще один солдат, и они вместе прикончили несчастную курицу.– Долг за вами. Мы его не снимаем, – сказал унтер. – Пусть медхен вечером придет к нам… Ну, пойдем, красавица… – подхватил он курицу и двинулся, распевая куплеты из «Дон-Жуана».Василий боялся не за себя, а за Орисю и ее мать: с каждым часом он все сильнее чувствовал, что девушка становится для него самым дорогим человеком. Это чувство ворвалось неожиданно. Он засыпал с мыслью о девушке и просыпался, представляя себе ее стройную фигуру, волнистые, густые, коротко подстриженные волосы. Он мечтал о ней и в то же время словно боялся ее близости.Василий и стыдил себя за эти мысли, и ругал за то, что доныне не смог наладить связи с командованием, не мог сообщать своим вот об этих солдатах, которые собираются на передовую, о тех новых дивизиях, что мчатся из Германии, Франции, Голландии на Восточный фронт.Пять дней минуло с тех пор, как он передал по радио последние вести о движении врага и сообщил, что они направляются в этот город на выполнение задания. На исходе шестой день, а Василию казалось, что он сидит здесь целый год, нежится мыслями о дивчине, ест горячие борщи из крапивы и мятую картошку с огурчиками. «Ничего себе устроился! Словно приймак. Так воевать можно», – издевался он над самим собой.На улице солдаты горланили чужие песни. Иногда раздавался женский визг или отчаянный крик.У ворот соседей Сегеды внезапно сильно застучали.– Открывай! Не прячьтесь! Все равно найдем и вытащим Орисю за волосы! Слышишь, Марфа? Таков наказ немцев! Что, вам уши позаложило?.. Ломай, Данило Иванович, калитку!.. – проговорил хриплым голосом полицай.– Тю-ю, дурень! Да это же двор Прокопа Штанько, а не Марфы… Нализался и разглядеть не можешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Село, где жила Орися, находилось у самого городка, через который проходила железная дорога на Харьков и Сумы. Здесь скрещивались шоссейные и грунтовые дороги; отсюда грузы и войска шли в Харьков, через Грайворон – на север и на северо-восток, в Борисовку, Тамаровку и Белгород. Линия фронта в сто километров питалась через этот город и село продовольствием, горючим и техникой. Не зря командование именно сюда направляло пятерых разведчиков. А дошел только один.Работы здесь непочатый край. Но до настоящей работы еще далеко. Одна разбитая радиостанция сгорела в покинутой избе, другая закопана в лесочке, в пятидесяти километрах отсюда. А сам Василий лежит в кустах терновника и ждет, когда наступят сумерки и за ним придет Орися.Потихоньку опускался на землю вечер. В небе, гогоча, пролетели, направляясь к зарослям очерета у Ворсклы, вереницы уток. Возле колодца дзенькнули ведра. Василий напряг зрение. По воду пришла Орися. Она сняла с коромысла ведра и, поставив их на землю, направилась к кустам терновника и начала рвать молодую крапиву и лебеду, кидая их в фартук.– На борщ? – спросил ее Василий, и у него защекотало в иоздрях.Уже неделю не ел он ничего горячего, кроме того чая, что так дорого обошелся им.– Мать постится. Варим борщок с травой, картошкой и бурачками, – ответила Орися, продолжая рвать крапиву.– И ты постишься?– А как же… Мяса-то дома нет.– Как в селе? Где немцы?– Неподалеку, в школе.– А как же я… у вас?Орися подошла к кустам и сказала, глядя Василию прямо в лицо:– Шила в мешке не утаишь… Куда тебя спрячешь от матери? Ругай меня, но мать все знает и согласилась. У меня же два брата воюют. Ты будешь у нас! – шепотом закончила она.«Ну, и разведчик из меня! – горько усмехнулся Василий. – Шага еще не сделал в работе, а обо мне уже знает не только девушка, прожившая два года в оккупации, а и ее мать. Вот тебе и конспирация!..» Он наклонил голову, словно провинившийся ученик. Разве можно быть таким доверчивым с людьми, которых не знаешь. Но как же быть? Он посмотрел Орисе в глаза. И они показались ему добрыми, ясными. Видно, хорошая душа у девушки. Как он смеет не верить этой Орисе и ее матери, пославшей двух сынов в Красную Армию! Да это все одно, что не верить в свою родную землю, в народ. Надо верить людям, настоящим людям. Иначе один ты не выполнишь задания, ничего не сделаешь для победы.– Так сразу и согласилась мать? – недоверчиво спросил Василий.– Это уж не твоя забота, сразу она согласилась или, может, только к вечеру, – продолжая рвать траву, сказала Орися.– Говорят, в лебеде и крапиве много витаминов, – промолвил, лишь бы что-нибудь сказать, Василий.Он также положил в Орисин фартук травы и дотронулся до ее горячей руки.– Орися!– Что?– А хорошо, что я тебя встретил?– Не знаю!Орися приложила руку с травой к щеке, забыв о том, что там крапива, и рывком отдернула руку.– Идем. На улице уже ходят патрули. Услышат шелест во дворе, беды не миновать. Строго запрещено выходить из хаты после захода солнца. А сейчас темнеет!..Они пошли на гору. Василий нес ведра, и они качались на коромысле, брызгами выплескивая воду.– Где ты рос? Ты что, никогда не носил ведра на коромысле?– Носил… Я всегда клал в ведра листок капусты или подсолнечника – вода не хлюпала, – едва слышно, тяжело дыша, ответил Василий. – Отвык…Он почувствовал, что очень ослаб за последние дни. Орися, догадавшись, что ему нелегко, сказала:– Давай я сама понесу…Они прошли садик и на цыпочках через открытые ворота вошли в небольшой и опрятный двор.Орися указала на покрытый соломой хлевец возле ворот и плетня, отделявших двор от огорода.Василий окинул взглядом подворье. Напротив тоже был хлев, подлиннее того, в котором ему придется ночевать. Через дверь он услышал, как сонно квохтали и шуршали, устраиваясь на насесте, куры. Домик под железной крышей глядел на подворье темными окнами.– Идем! – пpомолвила Орися. – Смотри в погреб не упади! На чердаке снопы обмолоченного жита… Полезай за мной по лесенке.. Вот твоя постель…Василий нащупал руками рядно, потом суконное одеяло, еще выше – подушки.– Зачем это? Меньше вещей – не так заметно для чужого глаза… – возразил он.– Завтра же все заберу в хату, – обиженно проговорила Орися. – Ему хочешь как лучше, а он…– Орисенька! – не сдержался Василий и обнял ее. – Не обижайся…Он приподнялся и ударился головой о выгнутый железный лист.– Что это?– Когда-то было голубиное гнездо… Немецкие солдаты на жаркое перебили голубей.. А стреха не толстая. Можно прорвать, – говорила она, заметив, как он ощупывает соломенную кровлю. – Ну теперь садись и ее двигайся.Орися подала ему горячую, покрытую крышкой глиняную миску и деревянную ложку.– Для такого борща траву рвали. Кушай на здоровье…Их пальцы, обвившись вокруг миски, встретились. Он дружески сжал их.– Держи миску, а не мои руки… Доброй тебе ночи и приятных снов. Я пошла…Уже не слыхать было девичьих шагов, а он, замечтавшись, все прислушивался. Внизу мышь грызла дерево. Под рядном шуршала солома.Поужинав, Василий отставил миску и поднялся. Он прорвал небольшую дырку в кровле и долго смотрел на звезды. В крышу упиралась ветвями какое-то дерево. Василий отломил маленькую веточку и начал ее грызть. Как ему быть далее, одному, без боевых товарищей?..Доносилась мелодия, и не своя, что хватает за самое сердце, а чужая, которую напевали, видимо приплясывая.Василий повернулся к постели, скинул сапоги и лег, вытянув ноги.«А работу надо начинать. Надо!»Василий квартировал уже два дня на погребне у Марфы Ефимовны и Ориси Сегеды. Орисю он видел часто. Она тоже скрывалась от полицаев и немцев, которые могли увезти ее в Германию. Дважды на погребню приходила сама хозяйка. Но она делала вид, что ее совсем не интересует, кто сидит наверху, на широких досках. Она набирала из подвала в ведро картофель, сверху клала свеклу, доставала, из бочки огурцы и, закрыв лаз, начинала говорить сама с собой:– Голубей, проклятые, порезали. Теперь шастают по селу за курами! Их гонят на машинах на фронт под Белгород и Краснополье, так они, ироды, хотят проводы справить! Проводила бы их нечистая сила в самое пекло!Потом Марфа брала ведро, миску и отправлялась в избу.На следующий день утром Орися рассказывала, что немцы собираются отъезжать на передовую, а сюда ждут пополнения из Германии.Солдаты справляли проводы, жарили кур и гусей, паленым пером пахло на все село. Василий опасался, что немцы придут за курами и к Марфе Сегеде.Но в то же время его волновали новые мысли. Эти солдаты едут на передовую, другие приедут. Раздобыть бы документы одного из тех, что прибудут! Это сделать не так уж трудно. Хуже, что он не знает ни обычаев, ни диалекта того края, уроженцем которого будет солдат – его жертва.Василий обхватил руками горячую голову. Нет, за коренного немца ему не сойти. А все же добыть документы необходимо. И еще необходимо доставить сюда радиостанцию, кое-какие вещи и оружие. Надо завтра же двинуться в далекий путь…Скрипнула дверь. Вошла Орися.– Немцы действительно сматывают удочки?– Даже переводчика коменданта Хариха отправляют на фронт, – ответила Орися.Она поставила кружку с горячей водой, подала зеркальце, мыльницу и бритву.– Братова бритва? – опросил Василий.– Его… Только туповата. Сумеешь наточить? Побрейся, а то зарос, как старый дед…– А откуда мыло?– Одна женщина варит и меняет на картошку или кукурузу…– Пахнет каким-то жиром…– А ты не принюхивайся.– Орисенька… Приготовь мне старую одежду твоего брата, поищи какие-нибудь башмаки…– И что дальше?– Пойду на Курщину «менять» вещи на хлеб и продукты, как ходят тысячи людей из Харькова, – ответил Василий.– Что ж? И я с тобой. Мне безопасней будет, а то того и жди, что заберут в Германию.. Пойдем…– Не боишься?– Да брейся же, а то мыло засохнет.Орися исчезла, а он брился, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть. Наконец он облегченно вздохнул и полез к отверстию в кровле – посмотреть на божий свет.Ветви тополя над крышей уже выбросили клейкие почки. Еще несколько дней, неделя, и, если не ударят заморозки, распустятся молодые, блестящие, тугие листочки. Отдыхавшая под парами земля ждала трудолюбивых рук хлеборобов. А в небе гудели «Юнкерсы» и «Хейнкели», перелетая куда-то поближе к фронту.«Когда же настанет вечер, а за ним и ночь? – думал Василий. – С рассветом мы отправимся в тот лесок…»
Вечер начался неспокойно. Во двор ворвались гитлеровцы и потребовали у Марфы Ефимовны кур или поросят для банкета. Напрасно женщина заверяла их, что свиней нет уже два года, а кур всего две, и те квохчут.– А-а! – вдруг увидел солдат Орисю. – Вот какая тут пташка! Девушка, приходи к нам вечером. Потанцуем!Он не успел договорить, как другой погнался за рыжей курицей. Та с испуганным кудахтаньем помчалась стрелой по подворью.Унтера охватил азарт. Он бросился за курицей в огород, снял автомат и начал стрелять.Со двора выскочил еще один солдат, и они вместе прикончили несчастную курицу.– Долг за вами. Мы его не снимаем, – сказал унтер. – Пусть медхен вечером придет к нам… Ну, пойдем, красавица… – подхватил он курицу и двинулся, распевая куплеты из «Дон-Жуана».Василий боялся не за себя, а за Орисю и ее мать: с каждым часом он все сильнее чувствовал, что девушка становится для него самым дорогим человеком. Это чувство ворвалось неожиданно. Он засыпал с мыслью о девушке и просыпался, представляя себе ее стройную фигуру, волнистые, густые, коротко подстриженные волосы. Он мечтал о ней и в то же время словно боялся ее близости.Василий и стыдил себя за эти мысли, и ругал за то, что доныне не смог наладить связи с командованием, не мог сообщать своим вот об этих солдатах, которые собираются на передовую, о тех новых дивизиях, что мчатся из Германии, Франции, Голландии на Восточный фронт.Пять дней минуло с тех пор, как он передал по радио последние вести о движении врага и сообщил, что они направляются в этот город на выполнение задания. На исходе шестой день, а Василию казалось, что он сидит здесь целый год, нежится мыслями о дивчине, ест горячие борщи из крапивы и мятую картошку с огурчиками. «Ничего себе устроился! Словно приймак. Так воевать можно», – издевался он над самим собой.На улице солдаты горланили чужие песни. Иногда раздавался женский визг или отчаянный крик.У ворот соседей Сегеды внезапно сильно застучали.– Открывай! Не прячьтесь! Все равно найдем и вытащим Орисю за волосы! Слышишь, Марфа? Таков наказ немцев! Что, вам уши позаложило?.. Ломай, Данило Иванович, калитку!.. – проговорил хриплым голосом полицай.– Тю-ю, дурень! Да это же двор Прокопа Штанько, а не Марфы… Нализался и разглядеть не можешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11