Александр Щелоков
Последний солдат Империи
«Силуэт американского авианосца замаячил на горизонте под вечер. Капрал Курода долго разглядывал в бинокль незнакомый корабль с огромной палубой и скошенной на бок трубой. Даже на большом расстоянии чувствовалось, какая это на самом деле громада. Однако ни страха, ни удивления Курода не испытал. Лишь озабоченно подумал, что завтра янки начнут высадку десанта, и ему, Куроде, придется их встретить, как подобает солдату. В то, что янки пошлют десант к берегу ночью, капрал не верил. Он хорошо знал — в темноте эти вояки рисковать не станут.
Устроившись на камнях Лысой скалы, прогретой за день солнцем, Курода заснул. Пробудившись посреди ночи он еще раз оглядел в бинокль корабль противника и удивился, что тот застыл в океане, обозначив себя стояночными огнями. Для военного корабля это было по меньшей мере непростительной беспечностью, но янки есть янки и от них всегда можно ожидать чего угодно. Курода прислушался к равномерному шелесту волн, убедился, что на берегу ничего не происходит, и снова крепко уснул.
Едва забрезжил рассвет, капрал занялся делом. На Лысой скале он установил два пулемета, разнеся их друг от друга на двадцать шагов. Закрепил оружие камнями, приладил к спусковым крючкам шнурки, пропустил их через вбитые в камень колышки. Теперь, потянув за поводки, он мог заставить стрелять оба пулемета, не приближаясь к ним. Сам Курода расположился посередине позиции.
Низкорослый, скроенный грубо и прочно, он походил на колоду, узкую снизу и широкую поверху. У него было круглое, будто очерченное циркулем лицо с приплюснутым широким носом, узким ртом и тяжелой нижней челюстью. Немигающие глаза глядели на мир внимательно, словно постоянно прицеливались. Медлительные, хорошо выверенные движения капрала маскировали его способность бросаться вперед с силой и скоростью разжимающейся пружины. В нем жила постоянная настороженность, которая не ослабевала даже во сне.
Рядом с собой — справа и слева — Курода положил два пистолета-пулемета Томпсона с постоянным прицелом и свою любимую винтовку — «арисаку». Предстоявший бой капрала нисколько не страшил. Он слишком хорошо знал противника. Высадившись на берег янки остановятся, едва попадут под обстрел. Эти вояки не умеют идти напролом. Они обязательно вызовут авиацию. Начнется бомбежка. Это, конечно, похуже атаки морской пехоты, но и бомбежку Курода готов был пережить. Кое-какой опыт у него уже имелся. Как никак капрал уже пятнадцать лет держал на этих камнях оборону.
На тропический остров Кулатан девять солдат японской императорской армии под командованием капрала Куроды высадили с эсминца «Ивадзима» в июне сорок третьего года. Покрытый густым лесом остров был необитаем, и командование решило разместить здесь пост раннего оповещения флота о появлении американских самолетов. Спустя полгода с проходившего мимо транспорта «Ниссио-мару» на Кулатан забросили запас провианта и боеприпасов.
То был последний контакт Куроды с соотечественниками. Дальше он и его солдаты продолжали войну сами.
Первым погиб рядовой Цугумиси. Его укусила в ногу лесная змея. Солдаты — неотесанная деревенщина — восприняли случившееся как предвестье беды и упали духом. Курода сам решил расправиться со змеей, чтобы дать подчиненным урок мужества. Два дня он сидел на поляне, где аспид настиг Цугумиси. Змея появилась внезапно. Поначалу слегка дрогнули лезвия сочной осоки на краю болота. Потом зашелестела сухая трава. Курода напрягся, зажав в руке, обмотанной полотенцем, штык, снятый с винтовки. На поляну, легко скользнув по земле, выползла гадюка огромных размеров. Обдери с такой кожу и можно сшить прекрасный пояс на брюхо среднего по весу борца сумо. Черное тело змеи, перехваченное желтоватыми опоясками, маслянисто играло мускулами. Заметив противника, змея мгновенно свернулась в кольцо, высоко подняла голову, отчего та стала похожа на ладонь человека, готовую к тычку.
Курода шевельнул левой рукой, отвлекая внимание гада, и когда голова качнулась влево, он молниеносным ударом штыка рассек змею пополам.
Изрезанное на части пресмыкающееся солдаты поджарили на костре и съели. Казалось, все несчастья отведены. Однако в течение месяца один за другим от лихорадки умерли рядовые Комуро и Наганари. В отделении осталось шестеро, не считая командира.
В один из дней марта сорок пятого года ближе к вечеру на Кулатан высадился американский десант — тридцать пять морских пехотинцев с двумя офицерами. Вдали у самого горизонта маячили силуэты крейсера и двух эсминцев. Что собирались делать на Кулатане янки Куроде не было ясно. По всему казалось, что они не знают о присутствии японцев на острове.
Десантники держались на берегу без всякой осторожности. Они вытаскивали из тупоносых катеров тяжелые ящики, гоготали, громко орали и переругивались. Курода в душе негодовал — ему предстояло вступить в бой не с организованным подразделением, а с табором наемных уборщиков кукурузы. Тьфу!
Натянув на пляже тенты, закутавшись в противомоскитные сетки, янки устроились на ночевку. Их покой охраняли два часовых.
Курода наблюдал за поведением врагов с нескрываемым презрением. Ишивата и Такеда — ловкие парни — бесшумно сняли охрану. Остальное не составляло труда. В ту ночь пировали ножи. Бесшумные, острые, злые. Всех, кто высадился на берег, перерезали одного за другим.
Той же ночью солдаты Куроды перетаскали трупы и побросали их со скалы в Голубую бухту. Тенты сняли. Захваченный провиант и оружие перенесли в джунгли.
На Лысой скале напротив песчаной косы Курода поставил сразу три пулемета, прибавив к одному своему два новых, захваченных у янки. Приготовившись, стали ждать.
К полудню, не получив сигналов от десанта, командир эскадры выслал к острову катер. С него на берег сошли три солдата. Они сиротливо бродили по пляжу, изучая место, где еще вчера вечером располагался десант. Ничего, что могло бы рассказать о случившемся, не обнаружили. По команде офицера с катера высадился взвод морской пехоты. Янки развернулись цепью и двинулись в глубину острова. И вот тогда по ним ударили пулеметы…
С места боя невредимым ушел только катер. А час спустя над островом появились американские самолеты. Они шли густыми волнами — одно звено за другим — как на полигонных учениях. Над какой-то невидимой линией строй распадался, и машины, ревя моторами, поодиночке устремлялись к земле, роняли на нее смертоносный груз. Воздух стонал от грохота взрывов. Тяжелые удары осыпали землю каменным дождем, рвали барабанные перепонки. Оранжевые вспышки слепили глаза. Остров сотрясался до основания. Трещали заросли бамбука. А самолеты все шли и шли…
В тот день погибли Кабаяси, Нагата, Ишивата, Такеда, Масасиге. Остались в живых только двое — капрал Курода и рядовой Хацуми. После бомбежки, собрав американское оружие, оба снова залегли на Лысой скале. Они были готовы встретить янки огнем, но те новых попыток высадиться не предпринимали. К вечеру корабли растаяли в океане, и над островом снова воцарилась тишина.
Два года спустя Хацуми умер. Он ушел проверить рыбацкую снасть и не вернулся. Курода отправился на поиски и обнаружил солдата. Он сидел у большого камня на самом берегу океана. Безвольно опустившиеся плечи, руки, разбросанные в стороны, полуоткрытый рот без слов говорили — товарищ умер. Просто так, от старости. Ему шел пятьдесят первый год, и он отбыл в страну предков безболезненно, тихо.
Капрал остался на острове один…»
***
Полковник Юрий Михайлович Лялин шагал по ковровой дорожке коридора вдоль ряда тяжелых, наглухо закрытых дверей. Шагал бодрым легким шагом хозяина, который осматривает только что купленную недвижимость. Энергичный, полный здоровья, силы и уверенности, он уже знал: только считанные дни отделяют его от солидной должности, которая позволит обрести огромную власть над одним из направлений советской военной разведки.
В большом таинственном доме, о котором даже хорошо осведомленные офицеры, отдавшие многие годы армейской службе, знают лишь понаслышке, Лялин не был новичком. Он ориентировался здесь не только в расположении коридоров, но и в хитросплетениях личных и служебных отношений, которые связывали и разделяли сотрудников могущественной конторы. Именно в этом здании он начинал службу еще не Юрием Михайловичем, а лейтенантом Юриком, как его ласково называли уже ушедшие в прошлое полковники и генералы.
Юрик обладал немалыми талантами. Он, например, с детства понял, что живет в мире, где процветает тот, кто умеет доставать. В их доме слово «купить» почти не звучало. Папа — полковник интендантской службы — сделал карьеру на том, что умел доставать все. Он обеспечивал мыслимыми и немыслимыми благами своего генерала во всех случаях, когда возникала необходимость. А необходимость возникала почти ежедневно. То требовалась свежая байкальская рыбка командующему армией, то дубленка жене начальника штаба военного округа, то норковые шкурки на шубу теще маршала из Москвы, то заграничная кафельная плитка для отделки сортира любовнице заместителя начальника управления кадров. И все это Лялин старший доставал мигом, без промедления и разговоров. Его старания в конце концов окупились сторицей. Командарма перевели в Москву в министерство, где как оказалось, также требовалось что-то доставать, причем в объемах больших, чем раньше. Поэтому верного полковника без проволочек перетянули в столицу. Издавна говорят, что город Ростов — отец, Одесса — мама, Чита — едрена мать. Так вот, попасть из Читы в первопрестольную — это не халам-балам! Смешнее всего, что контора, в которую приписали Лялина-старшего оказалась прямо на Красной площади, напротив Спасской башни Кремля, чем новоиспеченный генерал страшно гордился.
Юрик рос мальчиком трезвым и никогда не баюкал себя надеждой на случай. Это ведь все байки для дураков, будто старательных примечают, талантливых отбирают, пестуют и двигают вверх. На самом деле везет в жизни и службе лишь тем, кто ухитряется на ходу прицепиться к тому, что уже само едет и может везти. Поэтому Юрик сумел выбрать момент и ухватился сразу за поручень маршальского салон-вагона.
Окончив Московское общевойсковое военное командное училище, он с первых шагов в карьере обставил папу, потому что женился не на учительнице из неведомого человечеству поселка Урулюнгуй, а, презрев насмешки однокашников, повел под ручку в загс дочку маршала — перезревшую толстозадую девицу, уже успевшую побывать замужем — дважды официально и один раз просто так, ради разминки и пробы сил.
Верный расчет позволил Юрику начать офицерский путь не таская ноги в замызганных сапогах по полигонной грязи, а скользя в начищенных до блеска ботинках по ковровым дорожкам коридоров Генштаба. Старый маршал, брюзгливый и вздорный, мучимый хроническими запорами и геморроем, очередного зятя не жаловал, но из принципа не мог позволить ему увезти дочь за кольцевую дорогу, опоясывающую столицу. Юрик стал адъютантом начальника одного из управлений военной разведки.
Всего месяц потребовался Юрику, чтобы разобраться в своих обязанностях по отношению к домочадцам и окружению шефа — генерал-лейтенанта Владимира Константиновича Ковшова. А тонкости здесь были немалые. Еще не старый, сохранивший к пятидесяти годам половую пылкость и амурные желания, генерал умело делил время между службой и молоденькой программисткой из вычислительного центра конторы. Проникнув в эту опасную тайну, Юрик начал весьма интересную игру. Всячески прикрывая легкий флирт своего шефа, он решительно взял на себя заботу о его супруге. Помогло то, что Юрик при первой же встрече с генеральшей сумел правильно оценить натуру и желания сиятельной Калерии Павловны.
Породистая, сытая дама, обладавшая всеми мыслимыми благами в небогатой стране — двумя квартирами в городе, двумя дачами в Подмосковье — собственной и казенной — была готова черпать радости жизни полными пригоршнями, но обстоятельства сурово сдерживали ее порывы. Первым и главным тормозом являлась служба мужа, которая отнимала у него не только свободное время и силы, но даже его славное имя. Какой-нибудь генерал-майор, комендант гарнизона, едва получив назначение становился известным каждому мало-мальски грамотному человеку, читающему газеты, а ее Вольдемар, возглавлявший одно из направлений всесильной советской разведки, даже в среде военных выглядел неким бесплотным духом, на которого полагалось смотреть, не узнавая, а любопытство, проявленное некстати, считалось плохим тоном и строго пресекалось.
Между тем в пышнотелой сановной супруге генерала после рождения поздней дочери созрела мучительная жажда плавиться и сгорать в испепеляющих плотских страстях. Занятый делами муж во время не сделал этого открытия, и Калерия Павловна томилась наедине со своими желаниями, как вулкан, полный раскаленной лавы и затаившийся до неизбежного извержения.
Юрик впервые встретил мать-начальницу на одном из ведомственных армейских торжеств в Центральном доме Советской Армии. Едва войдя в зал, он заметил своего шефа, который в мешковатом сером костюме стоял у колонны, поддерживая жену под локоток. Тряхнул головой, как конь, отгоняющий мух, и спросил:
— Могу я пригласить вашу супругу на танец, Владимир Константинович?
Генерал, давно ждавший момента, чтобы сходить в тайный начальственный закуток с бесплатной выпивкой и закусками, обрадовано подтолкнул супругу к лейтенанту.
— Это мой мальчик, Каля. Юрий Михаилович…
Генеральша оглядела молоденького офицера, как опытная хозяйка поросенка, предназначенного на заклание к званому обеду. Оценила узкую талию, широкие плечи, крепкие руки, нагловатые, по-бараньи выпуклые глаза, в которых поблескивало нескрываемое желание. Все это ей понравилось, и она протянула руку:
— Очень приятно. Я буду звать вас Гарриком, Можно?
— Конечно, — согласился Юрик, — Называйте! Так мы танцуем?
Он даже не пытался сопротивляться: Гаррик, так Гаррик, ничем не хуже, нежели Юрик или Егор, как его пытался называть занудистый тесть — старый маршал.
Генеральша кивнула и улыбнулась:
— Танцуем.
Юрик, поймав такт, сильной рукой подхватил супругу шефа, прижал к себе покрепче, чтобы ощутить приятное касание пышной груди, и повел в водоворот танца. От генеральши пахло дорогими французскими духами. Она танцевала с упоением, и после первого тура от нее потянуло тонким возбуждающим запахом разогретой плоти.
Когда вальс отгремел, Юрик проводил генеральшу к колонне, у которой она недавно стояла с супругом. Генерала на месте не оказалось. Оставлять даму одну было неприлично. Склонившись к круглому аппетитному плечу партнерши, почти касаясь щекой завитка золотистых волос, Юрик шепнул ей на ухо фразу, которую продумал заранее:
— Простите, Калерия Павловна, но, танцуя с вами, я понял, как можно больнее всего наказать мужчину.
— Как же? — генеральша удивленно вскинула брови, под которыми лучились большие откровенные глаза.
— Только чур, без обиды. Мы ведь не маленькие.
— Конечно, Гаррик.
— Самое тяжелое наказание танцевать с такой женщиной, как вы, и ощущать, что нас разделяет так много ткани…
Он заранее был готов ко всему — к извинению, к необходимости признать свою армейскую невоспитанность и стушеваться, признав поражение, но генеральша оценила шутку.
— В таком случае, — улыбаясь сказала она, — я накажу вас за откровенность еще раз. Вы танцуете танго?
Он танцевал…
В конце вечера Юрик проводил генерала с супругой к машине. Пожимая лейтенанту руку, Калерия Павловна капризно сказала мужу:
— Воля, я пригласила Гаррика к нам на среду…
В среду на даче генерала отмечался какой-то семейный праздник. Настолько семейный, что встретиться Юрику с гостями не удалось.
— Ты прости, — по-свойски предупредил его генерал, — вышло не очень ловко. Заболела наша постоянная работница. Калерия Павловна просит тебя помочь ей по хозяйству…
Весь вечер Юрик, засучив рукава, орудовал на кухне, так и не появившись в гостиной. Зато поблагодарить его за труды сюда пришел сам шеф. Красный от выпитого, добродушный от хорошего настроения, он был мягок и мил.
— Ты уж не обижайся, — простецким тоном отца-командира, знающего, что при любом раскладе карт прощение ему будет дано, произнес он. — Так все глупо вышло. А ты нас выручил. Не протестуй. Выручил. Без тебя не знаю, что было бы. Поверь — я твой должник.
— Рад стараться, — пытался отшутиться Юрик. Но генерал тона его не принял.
— Я говорю серьезно. Ты меня выручил. Понял? И еще одна просьба. Я уезжаю в город. Срочно. Гости сейчас рассосутся. Будь добр, помоги супруге до конца во всем разобраться. Сама попросить тебя она стесняется.
1 2 3 4 5 6 7