Коттон позвонил Флейшеру и очень долго объяснял, как его найти, а хозяину кинул на стойку серебряный доллар, чтобы гостя проводили наверх и не отпускали непристойностей ему вслед.
В час ночи Генри Флейшер, морщась от зловония, входил в заведение под названием «Белый страус». Белого здесь ничего не было, и никто такого цвета не помнил. Что такое «страус» иногда вызывало споры. Некоторые считали это сортом пива, а другие — растением. В воображении Флейшера pa так мог выглядеть только курятник, но не жилье. Он тоже был не прав.
Солидного гостя в котелке и тростью с почестями, при гробовой тишине проводили наверх. Сердце адвоката замирало, когда он слышал очередной скрип ступеней под собственной статной фигурой, медленно поднимающейся на второй этаж. В душе он проклинал Коттона, но как только ему приходили на память те места, из которых он его вытаскивал, Флейшер успокаивался. Это был не худший вариант.
Коттон сидел за столом под засиженной мухами тусклой лампочкой и писал. Он заполнял дневник.
— Ты очень быстро обернулся. Генри.
— Я так и не могу понять, от кого ты должен скрываться, и кто тебе угрожает. Что ты здесь делаешь?
Коттон не хотел выглядеть круглым идиотом и выдавал информацию малыми дозировками, упуская, как он считал, незначительные детали, картины, деньги в портфеле и прочую мелочь.
— Практически человек погиб у меня на руках, и я остался с его документами.
— Ну дальше я читал в твоем сценарии, ты находишь деньги и начинается…
— Я ничего не нахожу. Просто за этим человеком идет охота. Кому-то не терпится его хлопнуть. Но я то тут при чем?
— Даг. Мне это надоело. Ты еще не стар, чтобы впадать в детство. Ты потерял грань между реальностью и вымыслом. Желаемое ты выдаешь за действительное, а действительное заключается в том, что ты пропадал, двое суток и явился в какой-то курятник и кричишь, что ты Наполеон.
— Не Наполеон, а Робин Райнер.
— Почти одно и тоже!
— Ты мне не верить? А Нью-Йорк? А звонок комиссару управления? А это?
Коттон достал бумажник и выложил на стол карточку специального страхования на имя Робина Райнера и право на жительство на территории Соединенных Штатов.
— Это очень убедительные аргументы, Генри. Есть уже люди, готовые меня прикрыть. Этот Райнер — уникальный тип. В кашей стране его слушают и счйтавдтся с ним. Он стоит больших денег и не ограничен в возможностях. Он решил устроить здесь вернисаж импрессионистов. Я уже знаю, что это такое, а ты занимаешься картинами много лет. Даже твоя скудная коллекция есть у них на заметке. У нас страна неоткрытых тайников и возможностей: с именем Райнера можно копнуть так глубоко, что у нас глаза выскочат из орбит. Ведь были скептики, утверждающие, что в Техасе нет нефти, а на Клондайке золота. Кто-то уверяет нас, что в Америке нет изобразительного искусства, а мне предлагают открыть самую широкую экспозицию импрессионистов, которой позавидует Европа! Это уже не фильм. Это эпопея без жанра, как гимн страны.
Флейшер сел на ободранный стул и несколько минут молчал. Наконец он сказал:
— Ты прав. Это стоит того, чтобы сунуть нос в эту клоаку. Тут история складывается интереснее, чем о Корейском бумеранге. Но давай по порядку. С Райнером вопрос я решу за завтрашний день. Ты известный писатель. Надо добавить: «Печально-известный» или «скандально-известный». Но ты работаешь и хочешь видеть плоды своего творчества. Тебе мешают влиятельные чиновники, и ты берешь псевдоним. Тебе понравилось имя Робин Райнер. Завтра у нотариуса я его закреплю на бумаге. Тебе не обязательно знать всех европейских искусствоведов, и ты не делаешь это специально! Случайное совпадение! Но не лезь на рожон. Никогда сам не представляйся Райнером, Пусть другие тебя так называют и представляют друзьям— Тебе лучше молчать и впитывать все, как губка. Историю ты напишешь потом и на бумаге. Так у тебя лучше получается! — Флейшер ткнул пальцем в дневник Коттона. — Но помни. У нас нет людей искусства, мы бизнесмены. Мы вкладываем в это деньги. Никто серьезно не расценивал возможности музейных выставок. Это же не бой быков? Купил и повесил у себя дома. Будь осторожен, Даг.
— Что ты узнал об этих людях?
— Скажу сразу, что Троутон — фигура вымышленная. Кто-то за ней скрывается. Такого человека нет в природе. Особняк арендует одна страховая компания, но я не думаю, что этот Троутон — страховой агент или работает в их пользу, как детектив. Он практически не бывает на глазах у публики, не ходит на приемы, а так же caм не устраивает вечеринок. Человек-тайна. Если ты имеешь от него приглашение, то будешь первым, кто переступит границу его дома.
— Не я, а Райнер. Он хочет видеть европейца, а не американца.
— Да. Райнер — это мировое имя и непререкаемый авторитет в области изобразительного искусства. Из этого вытекает, что носить это имя небезопасна В Америке у него нет друзей и поддержки, он всегда ругал нас и называл невеждами. Его появление здесь — настоящая загадка. Он мог поехать в Бразилию к Клузо, и тот сделал бы его королем любого латиноамериканского государства. У Клузо самая богатая коллекция в мире, и Райнер его однажды спас. К Клузо нагрянул Интерпол. Вызвали Райнера, а тот сказал, что все, что висит в музее Клузо, фальшивки, выполненные великим мистификатором Орестеем Маркесом. После этого трудно причислить Райнера к неподкупным. Был другой случай, менее шумный. После твоего звонка я заехал к Хэннесси. Очень известный ходок по делам. Альбер Хэннесси долгие годы работал в Европе и был членом редколлегии трех журналов, где публиковались самые громкие и необычные процессы. Хэннесси сказал мне, что однажды ему приходилось сталкиваться с Райнером. Райнер был свидетелем на процессе, где выдвигалось обвинение против Орестея Маркеса. Того самого фальсификатора. Гения своего рода. Он создавая шедевры подделок и фальшивок. Он был пародистом. Он изображал других художников. Я не вникал в подробности процесса, но суть его заключалась s следующем. Маркес передал Райнеру картину Тулуз-Лотрека, а Райнер передал ее в галерею Уфиццы. О деньгах там речи не велось. Музей не платил за полотно. Или скрывает эта Историю раздул один немец. Путешественник и страстный любитель живописи. Прогуливаясь по музею, он увидел копию своего подлинника и возмутился. Такая солидная галерея выставляет копии. Ему популярно объяснили, что музей выставляет только подлинники. Немец предъявил документ. Дарственное письмо деду от Лотрека. Картина и по сей день висит в его замке у берегов Рейна. Музей подал на Маркеса в суд, и в качестве свидетеля был приглашен Райнер, который давал рекомендательное письмо галерее.
Результат оказался удивительным. Были собраны лучшие европейские эксперты и была привезена картина из Германии. Немец взял на себя все судебные издержки, так как выставил музею четверть миллиона долларов морального ущерба. Сотни репортеров следили за процессом. Экспертиза длилась неделю. Итог ошеломляющий! Оба Тулуз-Лотрека признаны оригиналами. Но даже детям из художественной школы известно, что постимпрессионисты не делали копий и никогда не повторялись!
Иск был отклонен и картины заняли свои места. Что касается последнего скандала с именем Райнера, то он вновь был связан с картинами, но на сей раз история проходила в Париже, и тут была задета честь Лувра. Скандал носил форму пожара. Горел торф. Все заволокло дымом, но огня никто не видел. Тут были замешаны такие имена, что ни один репортер не посмел раскрыть рта. В итоге Райнер быстро собирает вещички и почему-то уматывает в Штаты. Ходят слухи, что этому содействует его жена, но ее никто не знает, не видит, она не красуется перед светской хроникой, но имеет огромное влияние на определенные круги. Очень богата, но я даже не знаю ее имени.
— Мартина Казарес. Не спрашивай, как, но я видел свидетельство о браке.
— Странно. Я думал, что она американка.
— Тут много странностей.
— Это все, что мне удалось узнать о Райнере. О Троутоне тоже ничего. Но мне кажется, что он тоже из Европы.
— Если они из Европы, то к чему столько приготовлений, писем. Могли бы созвониться и встретиться.
— Но вовсе не обязательно, что они знали друг друга. И мне кажется, что Райнер не доверял ему.
— Почему?
— Интуиция.
— Ты ничего не теряешь. Завтра у тебя будет бумага, что ты Робин Райнер. Но будь осторожен.
Флейшер ушел, а Коттон не мог уснуть всю ночь. Он задавал себе вопросы и не находил ответов. Даже фантастических. Отсутствовала логика. То, что творилось вокруг него, не звучало. Коттон обычно слышит мелодию и записывает ее. Он сам меняет и выстраивает мотив действия, если где-то прослушивается фальшь, то он меняет всю партитуру. Сейчас он ничего не слышал. Тишина! А без благозвучия ничего не получилось. Он находился в подвешенном состоянии, как висельник из предыдущего сценария. Ни на дереве, ни на земле, но и без петли на шее.
Он привык играть главную партию и вести за собой остальных, но в этой игре ничего не происходило. Ему завязали глаза, раскрутили и ушли. Не хватало самой игры. Он не понимал правил. А существовали правила или нет?
Во второй половине следующего дня Коттон прибыл по адресу, указанному на конверте и подчеркнутому красным карандашом. Согласно конверту здесь жил Эрик Троутон, согласно металлической двери и кирпичной стене, здесь могла находиться военная контрразведка или электростанция.
Гость нажал на кнопку и стал ждать ответа, переминаясь с ноги на ногу, как ученик перед экзаменом. Он волновался. Волнение вызывала встреча с Синтией, а не ее хозяином. Он будто чувствовал ее близость.
Наконец калитка скрипнула и открылась. Темнокожий, долговязый, худой парень с тюрбаном на голове и красной точкой на лбу сложил руки вместе и поклонился.
— Меня интересует мистер Троутон. У нас с ним давняя договоренность о встрече.
Чудак в белой пижаме посторонился и указал на посыпанную толченым кирпичом тропинку.
Сад с невиданными растениями, допугаи с длинными яркими хвостами, маленькие витиеватой формы прудики, выложенные камнем, с голубой водой и рыбками. Каких тут только не было: золотые, полосатые, черные в клетку, горощек и прочих расцветок. Коттон решил, что хозяин любит удивлять и шокировать публику, возможно, что это единственный способ остаться в памяти. Если у калитки вас встречает индус, то у дома должна встречать Синтия. Эффект будет достигаться ошеломляющий.
Дом потрясал своей уникальностью. Складывалось впечатление, что перед вами киносъемочный павильон или пригород Лондона, Амстердама или Копенгагена. Четырехэтажный замок с четырьмя башнями, бойницами, шпилями, готическими окнами и мрачной серостью.
Дубовая дверь на кованных петлях скрипнула и распахнулась. Несмотря на день, из дома излучался такой яркий свет, будто солнечная сторона находилась в доме. На пороге стояла Синтия.
Пульс Коттона участился.
Девушка улыбалась. Она была такой легкой, непосредственной, нежной, что гость забыл, куда и зачем он пришел.
— Добрый день, мистер Райнер.
— Мы уже пили на брудершафт, — ляпнул Коттон от растерянности.
— Я на работе, мистер Райнер. Прошу вас в дом. Маэстро ждет вас.
Коттону показалось, что Синтия излучает холодный лунный свет. Мягкий, трепетный, но холодный. Ее воздушное платьице было почти прозрачным. Яркий свет из холла очень четко обрисовал контур ее безупречной фигуры.
— Мы рады вашему появлению, мистер Райнер. Надеюсь, вы успели сделать все ваши дела?
— Мои дела бесконечны. Но что значит вся эта мирская суета в сравнении с таким Божьим творением, как вы, Синтия. С момента нашей последней встречи вы стали еще прекраснее.
— Прошу вас в дом.
И он переступил порог. Здесь не хватало рыцарских доспехов и брлнзовых канделябров, стены не были обвешены тяжелыми мечами, щитами и копьями, а по углам не стояли штандарты. Все стены заполнялись картинами без рам, пол сверкал, как зеркало, потолки с лепниной и купидонами имели бесчисленное количество люстр, и казалось, что на вас падает хрустальный дождь. Все люстры горели, переливаясь в сверкающих льдинках. Света было столько, будто в доме отсутствовала крыша и солнечные лучи гуляли по комнатам, как по лесным лужайкам.
Синтия проводила гостя в каминный зал. Ему так хотелось коснуться ее рукой до плеча, провести ладонью по волосам, прижать девушку к себе и раствориться в ней. Но Синтия, как воздушное облачко, легко скользя в пространстве, быстро исчезла, оставив гостя одного.
Очнувшись в огромном зале в полном одиночестве, Коттон постепенно опускался на землю. Хозяин дома, словно понимая чувства пришельца, не торопился. Зал мог вместить в себя сотню гостей. Вдоль стен, на которых картины перемещались с зеркалами стояли стулья. Своды потолков тоже были зеркальными. У окна стоял стол, накрытый на две персоны, и уставленный экзотическими блюдами, в которых Коттон ничего не понимал. Посуда имела восточный рисунок. Серебро, позолота, орнамент, резьба, изящность.
Одно из огромных зеркал сдвинулось в сторону, и из черной дыры вышла на свет невзрачная фигура хозяина. Коттон ждал, что он спустится с лестницы, и поглядывал на нее, но хозяин и здесь не отказался от оригинальности. Коттон оторопел. Ему навстречу шел лысеющий, с седым пушком над оттопыренными ушами и длинной прядью, переброшенной с одной стороны на другую, прикрывая огромную блестящую лысину, человек. Этому сухопарому невысокому полукарлику перевалило за вторую половину столетия. Черные, влажные глаза его казались печальными и в приветственной улыбке не участвовали. Его лошадиная улыбка имела огромные неровные зубы, а над верхней губой торчали в разные стороны длинные узкие усы черного цвета. Его одежда, как и внешность, вызывала некоторое замешательство. Хозяин носил брюки из мешковины, а на костлявых плечах висел огромный пуловер из грубой шерсти, длина которого доходила до колен, эта грубая серая хламида была утянута широченным кожаным ремнем с металлическими клепками. Этакий гномик-гурвинек в пушистом платьице со старческой сморщенной мордочкой. Туалет завершался турецкими тапочками с загнутыми кверху острыми мысами. Жаль, что на них не хватало колокольчиков, не помешал бы и колпак с бубенчиками. Тогда картина оправдывалась, и можно было бы ждать выхода короля или владельца замка. Но зеркало захлопнулось, и ждать некого. Как режиссер, Коттон сделал бы все наоборот. Хозяин должен открывать калитку, а потом удивлять гостей экзотикой, а не портить впечатление своей персоной в конце. Кем он был? Богом?
Что он мог представлять из себя, если имел такую коллекцию, такой дом и такую секретаршу?
— Я очень тронут, что вы приехали, мистер Райнер.
— Я не забыл о нашей договоренности. У вас уникальная коллекция.
— Мне кажется, что в спешке вы не обратили внимание на суть ее уникальности, но я надеюсь, что наше сотрудничество позволит вам оценить мое собрание в полной степени.
— Надеюсь.
Хозяин подвел гостя к столу и пригласил сесть. Он взял изящный серебряный кувшин и разлил в бокалы вино.
— Я очень хотел бы, чтобы вы отведали моей кухни. Нигде в мире вы не найдете такого повара, как я. Кухня — это мое хобби. Я обожаю создавать шедевры, я люблю удивлять и даже шокировать людей и делать им сюрпризы.
Троутон постоянно подкручивал торчащие в разные стороны усы, то один, то другой. В этом человеке было что-то дьявольское. Таким Коттон мог себе представить Мефистофеля или Люцифера, правда у Троутона не хватало рогов, острой бородки, и нос походил больше на сливу, чем на орлиный клюв.
Они сидели за столом, и Коттон восхищался изысканным вкусом необычных блюд. Он частенько поглядывал на входную дверь, ожидая появления секретарши, но Синтия не появлялась. Троутон говорил о старых мастерах и их удивительной школе твердого рисунка. Он казался очень изящным, а его руки были невероятно вы-разрггельны. Коттона смущало лицо хозяина. Ему казалось, что он постоянно находился в какой-то маске. Это немного раздражало его, и Коттон старался не смотреть в глаза собеседника.
— Ну, а что вы скажете о наших делах? — спросил Коттон, вьтфая салфеткой губы.
— Для этого мы с вами встретились, дорогой коллега. Начнем с Тициана. Я согласен на ваши условия и готов заплатить за Пальмиру Савойскоую один миллион долларов. Как вы понимаете, своих денег у меня нет. Я нищий. Но мне уже доставили нужную сумму наличными Вы можете забрать деньги сегодня же. Вопрос второй. Моя идея стара, как мир, и бесконечно нова, как мир. Мы можем дополнять друг друга и выйти на такой уровень, что весь старый дряхлый мир будет у наших ног. Я не хочу торопить вас с ответом. Для начала вам лучше всего переехать ко мне в замок и пожить у меня некоторое время. Вам это полезно. Вы увидите такое, что вам не может даже во сне привидеться. Ну а в замен на услугу с Тицианом я прошу вас пристроить пять картин из моей коллекции на вернисаж в «Метрополитен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17