Голова у Соболева зашумела, он тряхнул ею, попытался снова вырваться из Киборговых лап, но тут на запястьях щелкнули наручники.
— Отпустите, сволочи! Что вы хотите? Я орать буду!
— Ори, — Матрос налепил ему на рот пластырь. — Громче ори, паскуда.
— М-м, — промычал Соболев.
— Вот тебе и «мым», — Матрос пригнул голову Соболева, забил его между сиденьями и накрыл куском пыльного брезента.
Глава шестнадцатая
ПОХИЩЕНИЕ
Сева всю жизнь был недотепой. Таких обычно называют лопухами. Не то чтобы он страдал от этого, однако нередко его посещали мысли о несправедливости такого уклада, при котором ему всю жизнь суждено быть крайним и страдать за чужие шалости. А страдал он за них нередко. Если шли драться на пруд с ребятами из «Электролитки» , то из тридцати человек, участвовавших в «битве» , больше всего доставалось Севе. Если под стул Выдре, хмурой и вредной учительнице химии, подкладывали небольшое, сооруженное из новогодних хлопушек взрывное устройство, отдувался за всех, конечно же, Сева, несмотря на полную невиновность — ведь в классе у него единственного по-воровски бегали глаза, а лицо стыдливо краснело. И когда Гуня с Лобзиком нюхали в подвале дихлофос, то, естественно, милиционер по делам несовершеннолетних схватил Севу, который никогда ничего не нюхал, а в подвале находился просто так, за компанию. Отец его, водитель-дальнобойщик, педагогическим тонкостям не был обучен и драл сына, как в старорежимные времена.
Сосед Соболев знал о его любви к технике и не стеснялся использовать безотказного, простодушного Севу — принеси, подкрути, подержи, сбегай за пивом. Постепенно мальчишка почти все свободное время стал проводить в гараже. Однажды выпил с приятелями первый стакан портвейна. Потом, когда попойки стали постоянными, на одном из вечеров им бесстыдно и жарко овладела пьяная толстая деваха в два раза старше его.
На первую кражу Сева пошел с ними, не задумываясь о том, правильно ли он поступает. Если зовут куда-то — значит, так надо. Кроме того, откажешься — заработаешь презрительный взор. Мол, слабаком оказался, что с него взять? Из-за этого проклятого страха прослыть слабаком он постоянно и влипал в истории.
Выстояв на стреме, пока подельники вскрывали машину, Сева пришел домой больным. Неделю у него было болезненное состояние. Он ждал, что, как обычно, все его художества выплывут наружу, но на этот раз закончится все гораздо хуже.
Милиция, суд. А тут еще помощница прокурора района выступала в школе и красиво живописала судьбы подростков, которые встали на путь преступлений. Сева помнил, что она говорила о возрасте, с которого надо отвечать по суду. Четырнадцать лет! Еще год назад он мог бы воровать спокойно и без опаски. Но, теперь — все…
Через несколько дней, когда Сева понял, что, скорее всего, за ним не придут, он почувствовал необычный прилив сил. Его распирало желание поделиться с кем-нибудь воспоминаниями о своих подвигах. И, хотя Соболев сказал, что спустит шкуру за одно лишние слово, а Гулиев для наглядности потаскал Севу за ухо, мальчишка однажды понял, что просто лопнет, как воздушный шар, если не похвастается перед кем-нибудь.
— Кури, — Сева протянул своему бывшему однокласснику Гуньке пачку «Кэмела» и щелкнул дорогой золотистой зажигалкой, которую прихватил в похищенной машине.
Они сидели на крыше восьмиэтажного дома, где проводила время малолетняя шпана, соревнуясь в том, кто с закрытыми глазами пройдет по краю крыши и не ойкнет.
— У батяни стянул? — Гуня с уважением посмотрел на зажигалку.
— За кого принимаешь ? Варю бабки, — загадочно протянул Сева.
— Ты? — усмехнулся презрительно Гуня.
— А чего? Я теперь с крутыми хожу. По машинам работаем.
— Магнитолы? — без особого интереса спросил Гуня. — Я их сам штук пять снял. И фары.
— По магнитолам… — передразнил его Сева. — Тачки полностью уводим.
— Ух ты. С кем?
— Ты о чем спрашиваешь-то? Думай.
— Севка, ты узнай, им еще человек не нужен, твоим крутым. Я готов.
— Подумаем. Не знаю, но…
Вопрос отпал сам собой. Гуню повязали через неделю. Он раскололся на двенадцать краж из автомашин. Он не врал Севе — действительно подрабатывал раскурочиванием машин. И попался, когда пытался продать ворованные зеркала одетому в штатское заместителю начальника отделения милиции. На допросе он сдал еще двоих ребят, с которыми вместе тусовался в подвале, — они по заказу местного палаточника сняли четыре колеса с «Жигулей». Сева еще не один месяц дрожал при мысли, что Гуня заложит, выторговывая снисхождение, или просто так, от скуки, и его. Но Гуня не заложил. Сева, вдоволь издергавшись, понял, что рот действительно лучше держать на замке прочно.
После девятого класса, Сева, естественно, отправился продолжать образование в профтехучилище, поскольку к высоким наукам высоких стремлений не имел, считал их сущей чепухой, книжек не читал, не понимая, зачем они человечеству, когда есть видики и игра «Денди». Кстати, именно «Денди» он первым делом и купил, когда от Соболева ему начали капать первые деньги. За электронной игрой он проводил многие часы, полностью выпадая из окружающего мира.
— Ты даже не представляешь, что такое закон Ома, — возмущался седой учитель физики в ПТУ на уроке. — Из раздела «Электричество» ты имеешь понятие только о выключателе и проводе. Ты ничего не знаешь.
— И знать не хочу.
— А чего хочешь в жизни, Гарбузов ?
— Бабу он хочет, — с готовностью подсказал кто-то класса, и класс ответил дружным развязным хохотом.
— Машину хочу, — буркнул Сева.
— Машину, — усмехнулся учитель. — Я за всю жизнь на машину не заработал.
— А я заработаю. Ноу проблем.
— Уф, — зашипел, морщась, как от мигрени, учитель, услышав это выражение.
Сева знал, что не будет работать всю жизнь на покупку машины. Даже несколько лет его не устраивало. Можно пойти иным путем. Не хватает денег на новый «Жигуль» — купи за пару сотен баксов старую развалюху с документами, техпаспортом, а потом угони под нее новый автомобиль. Во всяком случае такую операцию обещал провести Соболев, когда брал себе на работу вышибленного из ПТУ Севу.
По-настоящему черная тень легла на его душу, когда брали «Москвич» — первый и предпоследний Севин разбой.
Увидев жертву, Сева проникся к ней жалостью, почти парализовавшей волю. Но длилось это состояние недолго.
Вскоре он забыл испуганный, наполненный болью взгляд хозяина того самого «Москвича». Тень ушла. Ушла до того момента, как Соболев увидел у вокзала синие «Жигули» и кивнул: «Берем».
Когда Гулиев вытащил нож, у Севы возникло ощущение какой-то потусторонности происходящего. А потом, не в силах двинуться, широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как Соболев с размаху бьет кастетом и ножом водителя — вежливого, остроумного парня, вызвавшего у Севы симпатию…
А дальше все как в тумане — дорога, лес, труп на размякшей от дождя земле. Когда закапывали убитого, Севу стошнило. Ему захотелось самому зарыться в землю.
Соболев внешне держался нормально, будто не произошло ничего особенного, и вовсе нет на его руках крови. Просто удачно провел очередную «операцию» — и все. Гулиев после убийства напился до беспамятства и, как обычно, подрался с женой. А Сева жил как в тумане, все вокруг казалось ненужным и неважным, покрытым скользкой пленкой — не ухватишь.
— Ты куда? — спросила мать, увидев, что Сева натягивает в прихожей куртку.
— К Соболеву, — буркнул он, беря завернутый в газету паяльник, который обещал принести еще утром.
— Тебе что там, медом намазано?
— Намазано!
— Чтобы к ужину был. Когда же отец приедет, займется тобой, оболтусом.
В подъезде стоял сивушный противный запах. Только вчера милиция выперла с чердака двух бомжей, обосновавшихся там еще два месяца назад. Лифт не работал. Сева сбежал по ступеням. На втором этаже стены были исписаны русскими и английскими словами. «Тяжела жизнь наркомана». «Винт — надежда утопающего наркома» и прочее. Стены старательно исписывали наркоманы, заглядывавшие на огонек к Лобзику — однокласснику Севы и его соседу по лестничной площадке.
Гараж располагался недалеко — надо углубиться немного во дворы, обогнуть угол «почтового ящика». Место глухое, то, что надо, чтобы обрабатывать награбленные машины…
Сева успел нырнуть за трансформаторную будку. Оттуда он наблюдал, как двое мужчин бесцеремонно запихивают Соболева в белую «Волгу». Один из них походил на одетого в костюм снежного человека, второй был смазлив, одет в кожаную желтую куртку, весь в золотых цепях и кольцах. Последнего Сева узнал сразу. Ведь именно он заказывал Соболеву ту синюю «девятку».
Глава семнадцатая
ГЕСТАПОВЦЫ
— Открывай, мы тут кучу дерьма привезли, — сказал Матрос охраннику из «Барса».
Охранник сдвинул засов и распахнул ворота. «Волга» въехала в освещенный круглыми фонарями, отбрасывающими желтый свет, дворик и остановилась на бетонной площадке рядом с синим «Мерседесом» — машиной Гвоздя. Пахан согласился на нее, войдя во вкус хорошей жизни. Водил он ее сам, припомнив, что когда-то имел профессиональные права водителя второго класса.
Матрос распахнул дверцу «Волги», за плечо вытащил Соболева и пинком толкнул его к застекленной веранде.
Пленника провели в комнату. В кресле сидел незнакомый ему мужчина. Соболев понял — это и есть хозяин. Внешность его немножко успокоила механика: уж очень какой-то домашний — невысокий, полноватый, с залысинами, чем-то похож на Горбачева. Одет в спортивные брюки и длинный халат, на коленях полосатый, блаженно урчащий котище. Трудно представить, что этот человек может сделать что-то плохое.
Если бы Соболев слышал раньше о Гвозде, вряд ли эта встреча успокоила бы его.
Матрос еще раз наградил Соболева пинком, снял наручники, грубо сорвал с губ пластырь.
— Где взял синие «Жигули»? — без вступления, глядя прямо в глаза, спросил Гвоздь.
— По случаю достались, — легкомысленно усмехнулся Соболев, вращая затекшими кистями рук.
Гвоздь встал, бережно, чтобы не потревожить, положил кота на диван. Спокойно подошел к пленнику, молча поднял стул и ударил им. Удар пришелся по плечу и руке. Соболев отлетел на несколько шагов и скорчился от боли.
— Где взял машину? — как ни в чем не бывало снова спросил Гвоздь.
— Увел на улице… Правда, увел.
— Куда «порошок» дел?
— Чего? Какой такой «порошок»?
— Героин. В машине был мой героин. Если ты думаешь, что он может быть твой, то ошибаешься, — нахмурился Гвоздь…
Пленника отвели в подземный гараж, заваленный ящиками, канистрами, в углу стоял металлический стол с верстаком.
Опять щелкнули наручники. Матрос и Киборг принялись за «обработку». Соболев свалился на пол, вскрикивая от обрушивающихся ударов. Киборг бил молча. Матрос же подогревал себя наполненными истеричной злобой ругательствами.
Съежившись на полу, Соболев прикрывал голову руками и чувствовал, как тяжелые башмаки разносят в кровь губу, впиваются в тело. «Убьют», — мелькнуло в голове. Он старался не кричать громко, понимая, что за крик достанется еще больше.
Сильные руки подняли его с пола, кинули на скрипящий стул. Соболев всхлипнул. Слезы душили его.
— Слюни не разводи, тухлятина! — крикнул Матрос и ударил еще раз ногой в бок. Соболев старался сдерживаться, но слезы все равно текли по щекам. Здесь эти слезы ни у кого не могли вызвать даже тени жалости.
— Излагай, — приказал Гвоздь. — Четко, ясно, по порядку. За каждое лживое слово я у тебя отрежу по пальцу. Годится?
То, как буднично произнес это Гвоздь, почему-то убедило Соболева в правдивости обещания гораздо лучше, чем крики, вопли, избиения.
Шмыгнув носом, забитым кровью, Соболев проглотил соленый сгусток. Он уже понял, что выкручиваться бесполезно.
— Пришили азербуда. Не хотели его убивать, он на нас сам кинулся. Но «порошка» никакого в глаза не видал. Он мне даром не нужен!
Гвоздь, стоявший у маленького низкого окошка, задумчиво сказал Матросу:
— По-моему, не врет. Где же этот черный тогда товар схоронил?
— У него баба здесь. Серафима. В прошлый раз, когда был, он ей звонил. Номер ее у него в записной книжке.
Красивая такая записная книжка. Этот фраер любил красивые вещи. Эй, Кардан, где записная книжка?
— Кажется, Севка взял, — заискивающе произнес Соболев, радуясь, что его больше не бьют, он начал надеяться на благоприятный исход. В конце концов, что он особенного сделал? Ну, пришили черного? С кем не бывает? Где это видано, чтобы за черных славяне славян изводили ?
Он назвал адреса Севы и Гулиева, и Киборг записал их на бумажку. По лицу Матроса прошла нервная судорога. Он подошел к пленнику и прошипел:
— Из-за такой сучары, как ты… На этот раз бил он яростно, не обращая внимания, куда приходятся удары, лишь бы бить побольнее. Перед глазами Соболева поплыли красные круги. В голове пронеслось: рано радовался, из этой переделки не выбраться. И мелькнула обжигающая мысль: а что чувствовал в . свой последний миг парень, которого они убили? Неожиданно нахлынуло раскаяние, ощущение неизгладимой вины за отнятую жизнь.
— Хватит, Матрос, — щелкнул пальцами Гвоздь, будто •отгоняя сторожевую собаку. Но собака эта была бешеная.
— Падла, — Матрос на секунду замер, кивнул, напоследок размахнулся и со всей силы ударил механика кулаком в грудь.
Соболев отлетел на несколько шагов, ноги его заплелись, и он, споткнувшись, полетел на пол. При падении головой ударился об острый угол верстака… Умер он сразу.
Глава восемнадцатая
ОХОТНИКИ
Сева вздрогнул от стука в окно.
— Вот придурок, — прошептал он. В стекло комнаты скреблась швабра.
— Стекло разобьешь! — крикнул Сева, открывая дверь и выходя на балкон.
— Я к-кричу, а т-ты не слышишь, — Лобзик заикался. Представлял он собой жалкое зрелище — худой, в чем только жизнь держится, бледный. Но, как писали его приятели на стене в подъезде, «тяжела жизнь наркомана».
— Тебе чего?
— Д-дай уксусу.
— Зачем? ,
— Н-надо.
— Опять чтотто варишь? .
— Оп-пять.
Сева принес с кухни стаканчик с уксусом.
— Эт-та, спасибо. Сева, завтра зах-ходи. У меня р-ре-бята будут. Девочки. Сам п-понимаешь.
— Понимаю. Как-нибудь зайду.
Лобзику было восемнадцать. С тринадцати он нюхал дихлофос. С четырнадцати — курил анашу. С пятнадцати сел на иглу и употреблял «винт». У него постоянно собирались наркоманские тусовки. Сева как-то раз был там. Ему вкатили в вену несколько кубиков темной жидкости, после чего он чуть не умер. И сообразил больше этим не заниматься.
— Иди, поешь, — крикнула мать с кухни.
— Не хочу. Потом.
— Иди. Потом не буду кормить.
Как раз выдался промежуток между «Санта-Барба-рой» и индийским фильмом. Полгода назад на трикотажной фабрике, где много лет трудилась мать, работников отправили в бессрочный отпуск. Теперь мать смотрела большинство сериалов, которые шли по телевизору, покупала газету «Звезды телесериалов», стала относиться ко всему окружающему гораздо спокойнее, чем раньше. Иногда в гости приходили ее сестры или подруги, и они могли часами обсуждать героев-латиноамериканцев, так что создавалось впечатление, будто они сплетничают о собственных родственниках. Севу это раздражало. Он совершенно не понимал, как люди смотрят такую чушь, когда дома есть видеомагнитофон, по которому можно в пятый раз насладиться новыми «Звездными войнами» или старым «Универсальным солдатом».
Сева наспех — кусок с трудом лез в горло — проглотил картошку с мясом и отправился к себе в комнату. Вновь и вновь мысли крутились вокруг сцены, которую он только что наблюдал у гаража. Что происходит? Что делать? Сева не знал.
Поужинав, он лег на кровать, прикрыл глаза и провалился в дрему. Прошло три часа. Он потянулся к выключателю, но передумал. В полумраке было спокойнее и уютнее.
С улицы донесся звук подъезжающей машины. Сева встал, выглянула окно. На площадку, где стояло несколько автомобилей, принадлежащих жителям дома, заруливала белая «Волга»…
— Ух ты, бли-ин, — прошептал Сева…
— Нам Всеволода Гарбузова, — донесся из прихожей громкий голос. — Нужен… Ничего, что спит… Мы из прокуратуры… Пойдемте посмотрим.
Медлить Сева не стал. Он натянул кожаную куртку, карман которой оттягивала новая записная книжка, распахнул дверь на балкон, посмотрел вниз. Четвертый этаж. Не прыгать же.
— Ой, бли-ин, — снова протянул он, зажмурив глаза, перемахнул на соседний балкон. Под ложечкой засосало. Он боялся высоты.
Надавил на балконную дверь. Незаперта!.. В большой комнате на полу, закатив глаза, лежала еле дышащая, голая по пояс девчонка лет двадцати. Горящая лампа освещала ее зеленоватую кожу. В углу скорчился Лобзик. Он часто дышал, около него валялись шприцы и жгут. На Севу они не обратили никакого внимания. Они витали в космосе.
Сева посмотрел в глазок. Дверь его квартиры была закрыта. Значит, гости еще внутри. Распахнув дверь, он бросился сломя голову вниз…
Дыхание спирало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Отпустите, сволочи! Что вы хотите? Я орать буду!
— Ори, — Матрос налепил ему на рот пластырь. — Громче ори, паскуда.
— М-м, — промычал Соболев.
— Вот тебе и «мым», — Матрос пригнул голову Соболева, забил его между сиденьями и накрыл куском пыльного брезента.
Глава шестнадцатая
ПОХИЩЕНИЕ
Сева всю жизнь был недотепой. Таких обычно называют лопухами. Не то чтобы он страдал от этого, однако нередко его посещали мысли о несправедливости такого уклада, при котором ему всю жизнь суждено быть крайним и страдать за чужие шалости. А страдал он за них нередко. Если шли драться на пруд с ребятами из «Электролитки» , то из тридцати человек, участвовавших в «битве» , больше всего доставалось Севе. Если под стул Выдре, хмурой и вредной учительнице химии, подкладывали небольшое, сооруженное из новогодних хлопушек взрывное устройство, отдувался за всех, конечно же, Сева, несмотря на полную невиновность — ведь в классе у него единственного по-воровски бегали глаза, а лицо стыдливо краснело. И когда Гуня с Лобзиком нюхали в подвале дихлофос, то, естественно, милиционер по делам несовершеннолетних схватил Севу, который никогда ничего не нюхал, а в подвале находился просто так, за компанию. Отец его, водитель-дальнобойщик, педагогическим тонкостям не был обучен и драл сына, как в старорежимные времена.
Сосед Соболев знал о его любви к технике и не стеснялся использовать безотказного, простодушного Севу — принеси, подкрути, подержи, сбегай за пивом. Постепенно мальчишка почти все свободное время стал проводить в гараже. Однажды выпил с приятелями первый стакан портвейна. Потом, когда попойки стали постоянными, на одном из вечеров им бесстыдно и жарко овладела пьяная толстая деваха в два раза старше его.
На первую кражу Сева пошел с ними, не задумываясь о том, правильно ли он поступает. Если зовут куда-то — значит, так надо. Кроме того, откажешься — заработаешь презрительный взор. Мол, слабаком оказался, что с него взять? Из-за этого проклятого страха прослыть слабаком он постоянно и влипал в истории.
Выстояв на стреме, пока подельники вскрывали машину, Сева пришел домой больным. Неделю у него было болезненное состояние. Он ждал, что, как обычно, все его художества выплывут наружу, но на этот раз закончится все гораздо хуже.
Милиция, суд. А тут еще помощница прокурора района выступала в школе и красиво живописала судьбы подростков, которые встали на путь преступлений. Сева помнил, что она говорила о возрасте, с которого надо отвечать по суду. Четырнадцать лет! Еще год назад он мог бы воровать спокойно и без опаски. Но, теперь — все…
Через несколько дней, когда Сева понял, что, скорее всего, за ним не придут, он почувствовал необычный прилив сил. Его распирало желание поделиться с кем-нибудь воспоминаниями о своих подвигах. И, хотя Соболев сказал, что спустит шкуру за одно лишние слово, а Гулиев для наглядности потаскал Севу за ухо, мальчишка однажды понял, что просто лопнет, как воздушный шар, если не похвастается перед кем-нибудь.
— Кури, — Сева протянул своему бывшему однокласснику Гуньке пачку «Кэмела» и щелкнул дорогой золотистой зажигалкой, которую прихватил в похищенной машине.
Они сидели на крыше восьмиэтажного дома, где проводила время малолетняя шпана, соревнуясь в том, кто с закрытыми глазами пройдет по краю крыши и не ойкнет.
— У батяни стянул? — Гуня с уважением посмотрел на зажигалку.
— За кого принимаешь ? Варю бабки, — загадочно протянул Сева.
— Ты? — усмехнулся презрительно Гуня.
— А чего? Я теперь с крутыми хожу. По машинам работаем.
— Магнитолы? — без особого интереса спросил Гуня. — Я их сам штук пять снял. И фары.
— По магнитолам… — передразнил его Сева. — Тачки полностью уводим.
— Ух ты. С кем?
— Ты о чем спрашиваешь-то? Думай.
— Севка, ты узнай, им еще человек не нужен, твоим крутым. Я готов.
— Подумаем. Не знаю, но…
Вопрос отпал сам собой. Гуню повязали через неделю. Он раскололся на двенадцать краж из автомашин. Он не врал Севе — действительно подрабатывал раскурочиванием машин. И попался, когда пытался продать ворованные зеркала одетому в штатское заместителю начальника отделения милиции. На допросе он сдал еще двоих ребят, с которыми вместе тусовался в подвале, — они по заказу местного палаточника сняли четыре колеса с «Жигулей». Сева еще не один месяц дрожал при мысли, что Гуня заложит, выторговывая снисхождение, или просто так, от скуки, и его. Но Гуня не заложил. Сева, вдоволь издергавшись, понял, что рот действительно лучше держать на замке прочно.
После девятого класса, Сева, естественно, отправился продолжать образование в профтехучилище, поскольку к высоким наукам высоких стремлений не имел, считал их сущей чепухой, книжек не читал, не понимая, зачем они человечеству, когда есть видики и игра «Денди». Кстати, именно «Денди» он первым делом и купил, когда от Соболева ему начали капать первые деньги. За электронной игрой он проводил многие часы, полностью выпадая из окружающего мира.
— Ты даже не представляешь, что такое закон Ома, — возмущался седой учитель физики в ПТУ на уроке. — Из раздела «Электричество» ты имеешь понятие только о выключателе и проводе. Ты ничего не знаешь.
— И знать не хочу.
— А чего хочешь в жизни, Гарбузов ?
— Бабу он хочет, — с готовностью подсказал кто-то класса, и класс ответил дружным развязным хохотом.
— Машину хочу, — буркнул Сева.
— Машину, — усмехнулся учитель. — Я за всю жизнь на машину не заработал.
— А я заработаю. Ноу проблем.
— Уф, — зашипел, морщась, как от мигрени, учитель, услышав это выражение.
Сева знал, что не будет работать всю жизнь на покупку машины. Даже несколько лет его не устраивало. Можно пойти иным путем. Не хватает денег на новый «Жигуль» — купи за пару сотен баксов старую развалюху с документами, техпаспортом, а потом угони под нее новый автомобиль. Во всяком случае такую операцию обещал провести Соболев, когда брал себе на работу вышибленного из ПТУ Севу.
По-настоящему черная тень легла на его душу, когда брали «Москвич» — первый и предпоследний Севин разбой.
Увидев жертву, Сева проникся к ней жалостью, почти парализовавшей волю. Но длилось это состояние недолго.
Вскоре он забыл испуганный, наполненный болью взгляд хозяина того самого «Москвича». Тень ушла. Ушла до того момента, как Соболев увидел у вокзала синие «Жигули» и кивнул: «Берем».
Когда Гулиев вытащил нож, у Севы возникло ощущение какой-то потусторонности происходящего. А потом, не в силах двинуться, широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как Соболев с размаху бьет кастетом и ножом водителя — вежливого, остроумного парня, вызвавшего у Севы симпатию…
А дальше все как в тумане — дорога, лес, труп на размякшей от дождя земле. Когда закапывали убитого, Севу стошнило. Ему захотелось самому зарыться в землю.
Соболев внешне держался нормально, будто не произошло ничего особенного, и вовсе нет на его руках крови. Просто удачно провел очередную «операцию» — и все. Гулиев после убийства напился до беспамятства и, как обычно, подрался с женой. А Сева жил как в тумане, все вокруг казалось ненужным и неважным, покрытым скользкой пленкой — не ухватишь.
— Ты куда? — спросила мать, увидев, что Сева натягивает в прихожей куртку.
— К Соболеву, — буркнул он, беря завернутый в газету паяльник, который обещал принести еще утром.
— Тебе что там, медом намазано?
— Намазано!
— Чтобы к ужину был. Когда же отец приедет, займется тобой, оболтусом.
В подъезде стоял сивушный противный запах. Только вчера милиция выперла с чердака двух бомжей, обосновавшихся там еще два месяца назад. Лифт не работал. Сева сбежал по ступеням. На втором этаже стены были исписаны русскими и английскими словами. «Тяжела жизнь наркомана». «Винт — надежда утопающего наркома» и прочее. Стены старательно исписывали наркоманы, заглядывавшие на огонек к Лобзику — однокласснику Севы и его соседу по лестничной площадке.
Гараж располагался недалеко — надо углубиться немного во дворы, обогнуть угол «почтового ящика». Место глухое, то, что надо, чтобы обрабатывать награбленные машины…
Сева успел нырнуть за трансформаторную будку. Оттуда он наблюдал, как двое мужчин бесцеремонно запихивают Соболева в белую «Волгу». Один из них походил на одетого в костюм снежного человека, второй был смазлив, одет в кожаную желтую куртку, весь в золотых цепях и кольцах. Последнего Сева узнал сразу. Ведь именно он заказывал Соболеву ту синюю «девятку».
Глава семнадцатая
ГЕСТАПОВЦЫ
— Открывай, мы тут кучу дерьма привезли, — сказал Матрос охраннику из «Барса».
Охранник сдвинул засов и распахнул ворота. «Волга» въехала в освещенный круглыми фонарями, отбрасывающими желтый свет, дворик и остановилась на бетонной площадке рядом с синим «Мерседесом» — машиной Гвоздя. Пахан согласился на нее, войдя во вкус хорошей жизни. Водил он ее сам, припомнив, что когда-то имел профессиональные права водителя второго класса.
Матрос распахнул дверцу «Волги», за плечо вытащил Соболева и пинком толкнул его к застекленной веранде.
Пленника провели в комнату. В кресле сидел незнакомый ему мужчина. Соболев понял — это и есть хозяин. Внешность его немножко успокоила механика: уж очень какой-то домашний — невысокий, полноватый, с залысинами, чем-то похож на Горбачева. Одет в спортивные брюки и длинный халат, на коленях полосатый, блаженно урчащий котище. Трудно представить, что этот человек может сделать что-то плохое.
Если бы Соболев слышал раньше о Гвозде, вряд ли эта встреча успокоила бы его.
Матрос еще раз наградил Соболева пинком, снял наручники, грубо сорвал с губ пластырь.
— Где взял синие «Жигули»? — без вступления, глядя прямо в глаза, спросил Гвоздь.
— По случаю достались, — легкомысленно усмехнулся Соболев, вращая затекшими кистями рук.
Гвоздь встал, бережно, чтобы не потревожить, положил кота на диван. Спокойно подошел к пленнику, молча поднял стул и ударил им. Удар пришелся по плечу и руке. Соболев отлетел на несколько шагов и скорчился от боли.
— Где взял машину? — как ни в чем не бывало снова спросил Гвоздь.
— Увел на улице… Правда, увел.
— Куда «порошок» дел?
— Чего? Какой такой «порошок»?
— Героин. В машине был мой героин. Если ты думаешь, что он может быть твой, то ошибаешься, — нахмурился Гвоздь…
Пленника отвели в подземный гараж, заваленный ящиками, канистрами, в углу стоял металлический стол с верстаком.
Опять щелкнули наручники. Матрос и Киборг принялись за «обработку». Соболев свалился на пол, вскрикивая от обрушивающихся ударов. Киборг бил молча. Матрос же подогревал себя наполненными истеричной злобой ругательствами.
Съежившись на полу, Соболев прикрывал голову руками и чувствовал, как тяжелые башмаки разносят в кровь губу, впиваются в тело. «Убьют», — мелькнуло в голове. Он старался не кричать громко, понимая, что за крик достанется еще больше.
Сильные руки подняли его с пола, кинули на скрипящий стул. Соболев всхлипнул. Слезы душили его.
— Слюни не разводи, тухлятина! — крикнул Матрос и ударил еще раз ногой в бок. Соболев старался сдерживаться, но слезы все равно текли по щекам. Здесь эти слезы ни у кого не могли вызвать даже тени жалости.
— Излагай, — приказал Гвоздь. — Четко, ясно, по порядку. За каждое лживое слово я у тебя отрежу по пальцу. Годится?
То, как буднично произнес это Гвоздь, почему-то убедило Соболева в правдивости обещания гораздо лучше, чем крики, вопли, избиения.
Шмыгнув носом, забитым кровью, Соболев проглотил соленый сгусток. Он уже понял, что выкручиваться бесполезно.
— Пришили азербуда. Не хотели его убивать, он на нас сам кинулся. Но «порошка» никакого в глаза не видал. Он мне даром не нужен!
Гвоздь, стоявший у маленького низкого окошка, задумчиво сказал Матросу:
— По-моему, не врет. Где же этот черный тогда товар схоронил?
— У него баба здесь. Серафима. В прошлый раз, когда был, он ей звонил. Номер ее у него в записной книжке.
Красивая такая записная книжка. Этот фраер любил красивые вещи. Эй, Кардан, где записная книжка?
— Кажется, Севка взял, — заискивающе произнес Соболев, радуясь, что его больше не бьют, он начал надеяться на благоприятный исход. В конце концов, что он особенного сделал? Ну, пришили черного? С кем не бывает? Где это видано, чтобы за черных славяне славян изводили ?
Он назвал адреса Севы и Гулиева, и Киборг записал их на бумажку. По лицу Матроса прошла нервная судорога. Он подошел к пленнику и прошипел:
— Из-за такой сучары, как ты… На этот раз бил он яростно, не обращая внимания, куда приходятся удары, лишь бы бить побольнее. Перед глазами Соболева поплыли красные круги. В голове пронеслось: рано радовался, из этой переделки не выбраться. И мелькнула обжигающая мысль: а что чувствовал в . свой последний миг парень, которого они убили? Неожиданно нахлынуло раскаяние, ощущение неизгладимой вины за отнятую жизнь.
— Хватит, Матрос, — щелкнул пальцами Гвоздь, будто •отгоняя сторожевую собаку. Но собака эта была бешеная.
— Падла, — Матрос на секунду замер, кивнул, напоследок размахнулся и со всей силы ударил механика кулаком в грудь.
Соболев отлетел на несколько шагов, ноги его заплелись, и он, споткнувшись, полетел на пол. При падении головой ударился об острый угол верстака… Умер он сразу.
Глава восемнадцатая
ОХОТНИКИ
Сева вздрогнул от стука в окно.
— Вот придурок, — прошептал он. В стекло комнаты скреблась швабра.
— Стекло разобьешь! — крикнул Сева, открывая дверь и выходя на балкон.
— Я к-кричу, а т-ты не слышишь, — Лобзик заикался. Представлял он собой жалкое зрелище — худой, в чем только жизнь держится, бледный. Но, как писали его приятели на стене в подъезде, «тяжела жизнь наркомана».
— Тебе чего?
— Д-дай уксусу.
— Зачем? ,
— Н-надо.
— Опять чтотто варишь? .
— Оп-пять.
Сева принес с кухни стаканчик с уксусом.
— Эт-та, спасибо. Сева, завтра зах-ходи. У меня р-ре-бята будут. Девочки. Сам п-понимаешь.
— Понимаю. Как-нибудь зайду.
Лобзику было восемнадцать. С тринадцати он нюхал дихлофос. С четырнадцати — курил анашу. С пятнадцати сел на иглу и употреблял «винт». У него постоянно собирались наркоманские тусовки. Сева как-то раз был там. Ему вкатили в вену несколько кубиков темной жидкости, после чего он чуть не умер. И сообразил больше этим не заниматься.
— Иди, поешь, — крикнула мать с кухни.
— Не хочу. Потом.
— Иди. Потом не буду кормить.
Как раз выдался промежуток между «Санта-Барба-рой» и индийским фильмом. Полгода назад на трикотажной фабрике, где много лет трудилась мать, работников отправили в бессрочный отпуск. Теперь мать смотрела большинство сериалов, которые шли по телевизору, покупала газету «Звезды телесериалов», стала относиться ко всему окружающему гораздо спокойнее, чем раньше. Иногда в гости приходили ее сестры или подруги, и они могли часами обсуждать героев-латиноамериканцев, так что создавалось впечатление, будто они сплетничают о собственных родственниках. Севу это раздражало. Он совершенно не понимал, как люди смотрят такую чушь, когда дома есть видеомагнитофон, по которому можно в пятый раз насладиться новыми «Звездными войнами» или старым «Универсальным солдатом».
Сева наспех — кусок с трудом лез в горло — проглотил картошку с мясом и отправился к себе в комнату. Вновь и вновь мысли крутились вокруг сцены, которую он только что наблюдал у гаража. Что происходит? Что делать? Сева не знал.
Поужинав, он лег на кровать, прикрыл глаза и провалился в дрему. Прошло три часа. Он потянулся к выключателю, но передумал. В полумраке было спокойнее и уютнее.
С улицы донесся звук подъезжающей машины. Сева встал, выглянула окно. На площадку, где стояло несколько автомобилей, принадлежащих жителям дома, заруливала белая «Волга»…
— Ух ты, бли-ин, — прошептал Сева…
— Нам Всеволода Гарбузова, — донесся из прихожей громкий голос. — Нужен… Ничего, что спит… Мы из прокуратуры… Пойдемте посмотрим.
Медлить Сева не стал. Он натянул кожаную куртку, карман которой оттягивала новая записная книжка, распахнул дверь на балкон, посмотрел вниз. Четвертый этаж. Не прыгать же.
— Ой, бли-ин, — снова протянул он, зажмурив глаза, перемахнул на соседний балкон. Под ложечкой засосало. Он боялся высоты.
Надавил на балконную дверь. Незаперта!.. В большой комнате на полу, закатив глаза, лежала еле дышащая, голая по пояс девчонка лет двадцати. Горящая лампа освещала ее зеленоватую кожу. В углу скорчился Лобзик. Он часто дышал, около него валялись шприцы и жгут. На Севу они не обратили никакого внимания. Они витали в космосе.
Сева посмотрел в глазок. Дверь его квартиры была закрыта. Значит, гости еще внутри. Распахнув дверь, он бросился сломя голову вниз…
Дыхание спирало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19