— Это кинорежиссер Альберт Анатольевич Траян, а это киноактриса Жанна Опрышко. Наши гости из Москвы…Иляс мрачно поглядел на гостей.— Здравствуйте, — пробасил он, не подавая руки режиссеру. — Очень приятно. Извините, не слышал про вас…— Ну, Иляс Джумаевич человек далекий от киноискусства, — процедила Вера Георгиевна. — Он практик, незаменимый практик…— Я не так уж далек от киноискусства, как вам это кажется, Вера Георгиевна, — возразил Иляс. — Я слышал, например, про Феллини и Антониони, про Тарантино и Спилберга. И смотрел их фильмы, что ещё важнее. А мой любимый актер Чарльз Бронсон. А вот про Траяна и Жанну Опрышко, простите, действительно, не слышал. Впрочем, все это суета сует. Вы скажите лучше, Эдуард Григорьевич, как вы полагаете, чем вызван этот безумный шаг несчастного солдата?— Но я не знаю, Иляс, честное слово, не знаю. Все произошло так неожиданно… — Они шли по дорожке и Верещагин рассказывал Илясу предысторию появления на их территории солдат из близлежащей части.— Зато я, кажется, знаю, — вдруг заявил Иляс. — И должен поделиться своей догадкой с вашими гостями и вообще всеми присутствующими. Эй! — крикнул он охранникам, втаскивающим Гришку в илясовский джип. — Идите сюда! И ты, Олег Александрович тоже. На пару минут!Он попросил всех встать в небольшой кружок, а, когда получилось некое странное сообщество, он заявил:— Я полагаю, господа, что этот солдат безумец, что он, глядя на всю эту роскошь, на столь высоких, хорошо одетых гостей, просто проявил некий революционный пыл и совершил акт идиотизма и невыдержанности. Разумеется, если бы его акт имел успех, разговор был бы иным. Но… — Он поднял вверх свое крепкий указательный палец, которым мог запросто лишить человека жизни, — к счастью, его акт не удался! И я прошу вас всех об этом инциденте забыть, понимаете? Как будто его и не было! Эй, солдаты! — крикнул он толпившимся сзади одуревшим от увиденного и обрадованных унижением поганого Явных солдатам. — А ну, марш сюда! Ваш товарищ совершил необдуманный поступок, но вы-то не хотите, чтобы его судили, отправили в дисбат, приговорили к длительному сроку заключения, не так ли?— Конечно нет! — забасили солдаты.— Так вот, этому не бывать. Потому что ничего не было. Н и ч е г о. А если кто-нибудь про это забудет, то я напомню. Напомню, что н и ч е г о не было. Вообще ничего!На топтавшегося сзади всех Явных Иляс вообще не обращал ни малейшего внимания. Верещагин покосился на него.— А лейтенант ввязался в драку и получил травму, — подсказал Иляс. — Бывает у настоящих мужчин. Вообще, лейтенант, ты, я вижу, мужик крутой, и место тебе не здесь. Я похлопочу, чтобы тебя с повышением в звании перевели на другое место службы. Оно будет лестно для тебя! Ты далеко пойдешь! — С этими словам он снова повернулся к гостям.— Итак, договорились? — улыбнулся он своими желтыми зубами.— Но, позвольте, — попыталась возразить Вера Георгиевна. — Он ведь хотел убить меня…— Ну и что с того? Меня, например, десятки раз пытались убить, и что, я должен из-за этого усеять нашу необъятную родину горами трупов? Меня убивали с детства, когда я был несчастным бездомным сиротой, потом детдомовцем, и некому было за меня заступиться. Так я вовсе не рассчитывался со своими обидчиками, некогда, понимаете? Дела надо делать, а не заниматься кровной местью. Кровная месть — это дикое дело, и не вам, высококультурной женщине, водящей знакомство с цветом общества, — он покосился на седую голову примолкнувшего Траяна, — сводить счеты с зачуханным полубезумным солдатом. Так что, вопрос решен, — подвел итог он. — А вообще-то, я приехал сюда для того, чтобы побеседовать с вами, Эдуард Григорьевич. Пусть гости отдыхают, а я на несколько минут похищу вас. Вы не расстраивайтесь, Вера Георгиевна, — успокоил Верещагину Иляс. — То, что вы узнаете от своего мужа в ближайшее время, будет для вас куда серьезнее, чем этот дурацкий инцидент с солдатиком, уверяю вас…Верещагина побледнела и закусила губу. Она начинала понимать причину визита этого негодяя, которого ненавидела с первой секунды, когда он вместе с Лузгиным появился в их доме. От него за версту веяло уголовщиной. На вопрос, заданный мужу, что это за человек, он лишь шепнул: «Опасен. Очень опасен. Помнишь, Верочка, был такой фильм „Вооружен и очень опасен“. Так вот, тот опасен не был, а этот есть…» И лукаво улыбнулся. Потом крепко взял её за локоть и пролепетал, словно проворковал: «Если бы не такие, как он, наше правое дело просто бы провалилось в тартарары… И мы с тобой не настолько глупы и самонадеянны, чтобы это забывать.» Отпустил руку и запел, маршируя по огромнейшей, шикарно обставленной зале: «Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда!!!» После чего он дико расхохотался и убежал плавать в бассейне, куда ему подали его любимое пиво «Амстел».Вера Георгиевна задумалась. «Он прав, как всегда, за все надо платить. И принимать у себя этих братков, коль скоро именно они помогли Эдику стать мэром города и одним из крупнейших акционеров нефтеперерабатывающего комбината».Она стоически терпела в своем шикарном особняке и присутствие нелепого неотесанного губернатора Лузгина и его крутых сподвижников.А теперь? Что он имел в виду? Неужели все идет к концу? Не может быть!Пока она, оторопевшая от того, что произошло, пыталась взять себя в руки и снова возобновить светскую беседу со столичными знаменитостями, Иляс отвел Верещагина в сторону и без предисловий произнес, глядя ему в глаза сквозь его роговые очки:— Слушай, Эдуард Григорьевич. Слушай меня очень внимательно. Ты должен немедленно снять свою кандидатуру на выборах мэра города. Понял меня?Верещагин оторопел. Он раскрыл рот и не знал, как ему реагировать на это. Говорить такие вещи за месяц до выборов, когда всем было известно, что согласно рейтингу за него должны проголосовать не менее шестидесяти процентов жителей города.— Почему? — задал глупый вопрос Верещагин, выдержав полуминутное молчание.— На тебя есть компромат. Серьезный. И твоя главная задача это сохранить за собой комбинат, не отдать его в лапы нашему злейшему врагу Белогорцеву, который начинает набирать вес. Он копает под тебя, а, значит, и под губернатора. У него есть неопровержимые доказательства того, что комбинат был приватизирован с грубейшими нарушениями закона, а я имею сведения, что он собирается представить эти доказательства в Генеральную прокуратуру.— Да пусть попробует, докажет, — надул щеки Верещагин. — Кишка у него тонка.— Не так уж тонка, как тебе кажется. Я тебе пока ещё не говорю всего, но раз ты такой тупой и самонадеянный, то объясню ещё кое-что. Мало того, что у Белогорцева сейчас очень серьезные покровители в Москве и в частности, в Генеральной прокуратуре, мало того, что против тебя может быть возбуждено уголовное дело по статьям 159-й за мошенничество в особо крупных размерах и 285-й за злоупотребление служебными полномочиями, ещё есть интересные данные о твоем моральном облике. Например, кассета, записанная в одном из притонов твоего любимого Амстердама. Ну? — сверлил его раскосыми глазками Иляс. — Помнишь славное путешествие с вице-премьерами и губернаторами? Крутая у вас была компашка… Я вот эту кассету видел, и размер твоего полового органа знаю точно. Если пошлешь за презервативами, я сбегаю по дружбе и куплю тебе самый маленький размер, какой только есть в ларьке. — Покрасневший как рак, Верещагин хотел было оборвать наглеца, но наткнулся на жестокий лютый взгляд. И вспомнил свои веселые похождения в шикарном отеле Амстердама. Какие с ним были тогда люди! И их всех снимали на видеокамеру! Боже мой! Что они там творили, вспомнить страшно…— Откуда у тебя, Эдик, шрам на правой ягодице? — спокойным тоном спросил Иляс. — Поделись по дружбе…— Эт-т-то с детства, напоролся на корягу в речке…, — теперь уже бледный как смерть, пробормотал Верещагин.— Аккуратней надо, — посоветовал Иляс. — Тем более, если в будущем собираешься стать государственным деятелем. Впрочем, в те безмятежные годы ты ещё хотел стать пожарным, так что за это тебя осуждать грешно. Но уж если имеешь такой знак, так не показывай кому не лень свою кругленькую жопу. Понял? — опять налился кровью он. — Жопу свою не показывай людям!!! Ты не один работаешь, даже не так — работают за тебя другие, а ты плаваешь как говно на поверхности, устроил тут себе бомонд с саунами, бассейнами и шампанским в розовой гостиной. И в третий раз хочешь стать мэром после всего этого! Все! Мне некогда! Меня ждет губернатор! Он тебя вызовет, когда будет нужно. А станешь возникать, цена твоей поганой жизни копейка! Все!Он повернулся, кивнул топтавшимся в сторонке гостям и пошел к выходу.— Где моя машина? — крикнул он. — Ах, да, — вспомнил он про солдата Клементьева. — Эй, ты! — сказал он шоферу Верещагина. — Отвези меня к губернатору!Почти бежавший вслед за ним Верещагин дал знак шоферу, чтобы он делал, как приказано.Перед тем, как усесться в шестисотый «Мерседес» Верещагина, Иляс заметил около ворот лейтенанта Явных. Подошел к нему и положил свою жесткую руку ему на плечо.— Я навещу солдатика в госпитале, — пообещал он. — И очень попрошу его, чтобы он тебя не трогал после выписки. И знаешь, почему?Явных стоял, дрожа, открыв рот, не в состоянии произнести ни слова.— Потому что он сделает это из рук вон плохо. Он салажонок, вот в чем дело. Ничего пока не умеет. А вот я, например, этим указательным пальцем могу пробить тебе твою пустую голову. Мой палец войдет тебе в мозг или то, что у тебя там вместо мозга. — Для пущей убедительности он показал палец и поднес его почти к самому лбу Явных, однако, не дотрагиваясь до этого крохотного лобика. — Это очень неприятная процедура… Ничего не было, лейтенант, — вдруг улыбнулся он. — Правда?— П-п-правда…, — заикаясь, пролепетал Явных.— Ты молодец, понимаешь все с полуслова. Нет, определенно надо похлопотать за тебя, ты заслужил лучшей участи, мы вызовем к себе начальника округа Орлова и поговорим о тебе. Ты будешь незаменим в борьбе с боевиками, в рукопашной схватке тебе равных мало…С этими словами он плюхнулся на заднее сидение белого «Мерседеса» и рявкнул водителю:— К губернатору!!!В это самое время Вера Георгиевна подошла сзади к мужу, положила ему руку на плечо и тихо спросила:— Что происходит, Эдик? Зачем он приезжал?Помолчав немного, Верещагин произнес:— Что происходит, Верочка? — Поглядел на неё сквозь роговые очки и ответил: — Это все… Это конец… 4. К обшарпанному облупленному двухэтажному зданию ядовито-желтого цвета на узенькой улочке подъехал шикарный джип «Крайслер». Приоткрылась задняя дверь, из неё вылез двухметровый телохранитель и выпустил из машины облаченного в ослепительно белый костюм-тройку Иляса Джумаевича Джумабекова, советника губернатора области. В то же время, открыв правую переднюю дверцу, из джипа вышел одетый в тройку цвета воронова крыла Олег Александрович Муромцев. Ни говоря ни слова, мрачные как туча, в сопровождении охранника они прошествовали к облупленному зданию. Иляс, нахмурив жиденькие брови, взглянул на вывеску на фасаде здания: «Областная организация КПРФ». Таким же взором окинул вывеску и Жерех, а охранник вообще не повернул головы.— Вы к кому? — спросил сторож на вахте.— К Рахимбаеву, — не глядя на него ответил Иляс. — Я советник губернатора области. Вот мое удостоверение. — Сунул в нос сторожу коленкоровую корочку, не открывая её и прошествовал дальше.В приемной у Рахимбаева толпились какие-то убогие старушки, жаловавшиеся на горькое житье-бытье крутогрудому, белому, как лунь, ветерану с полным иконостасом орденов и медалей на черном, обильно украшенном перхотью, пиджаке. Не взирая на них, троица шагала к двери, на которой красовалась надпись: «Секретарь областной организации КПРФ тов. Рахимбаев Ю. А.»Двухметровый телохранитель схватился ручищей за дверную ручку и распахнул обитую дешевым дерматином дверь.— Вы куда? — вскочила было с места сорокалетняя секретарша, пытаясь помешать им войти к секретарю.— К секретарю обкома, по срочному делу! — рявкнул Жерех. — От губернатора Лузгина!Этих слов было достаточно, чтобы секретарша ретировалась и снова уселась за мосдревовский стол со стеклом на нем. С противоположной стены на неё с лукавым прищуром глядел самый человечный человек. Троица же была уже в кабинете.Из-за огромного письменного стола приподнялся статный черноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. На мясистом носу были каплевидные очки в скромной оправе. Напротив него сидела крохотная старушонка, похожая на Стасову или Землячку в сталинском костюме, украшенном орденом Ленина. Со стены на это взирал уже довольно строгий Ильич, взирал величественно и гордо.— Слушаю вас, — насторожился Рахимбаев.— Ассалом алейкум, Юнус-аке, — произнес Иляс и начал было говорить на каком-то непонятном остальным языке. Впрочем, самому Рахимбаеву этот язык, видимо, тоже был незнаком, так как он с тупым выражением лица глядел на оживленно болтающего Иляса.— Эх, Юнус Абибуллаевич, — покачал головой Иляс. — Оторвались вы от родных корней, родного языка не понимаете. Я же по-татарски говорю. Вы ведь татарин? — нагло спросил он секретаря обкома.— Я интернационалист, — насупился Рахимбаев, взглянув на вождя мирового пролетариата, словно ища у него поддержки в своем интернационализме. — А в чем, собственно говоря, дело? Вы кто такие, почему без очереди? У меня сидит женщина, ветеран партии, кавалер ордена Ленина, а вы врываетесь, понимаете ли…Иляс пробормотал про себя какое-то слово на непонятном никому языке, но судя по реакции Рахимбаева, это слово он прекрасно понял, потому что его передернуло, и он гневно поглядел на непрошеного визитера.— Вижу, Юнус Абибуллаевич, что вы кое-что из родного языка все же понимаете, — улыбнулся Иляс. — Извините меня, я грубый человек, у меня была суровая жизненная школа. И, может быть, я бы стал активным членом вашей партии, таким, как, например, был товарищ Сталин. Юность Сталина во многом напоминает мне мою юность, например, ограбления инкассаторов в пользу родной партии и её кассы. Но… не судьба, иные нынче времена. Я советник губернатора Семена Петровича Лузгина. Моя фамилия Джумабеков. Вот мое удостоверение. Я по очень важному делу. К о н — ф и д е н ц и а л ь н о м у, Юнус Абибуллаевич!— Ну хорошо, — сменил гнев на милость Рахимбаев. Он встал, по сыновнему приобнял крохотную старушку и помог ей встать. Старушке было, видимо, не менее ста лет, странно было, что она вообще ещё жива. — Ольга Феоктистовна, ваш вопрос мы практически решили. Быть в нашем краю дому ветеранов партии! Я вам это обещаю, Ольга Феоктистовна, и именно вы, член партии с двадцать второго года, будете открывать это учреждение. А пока идите, вас отвезут домой. — Он нажал кнопку звонка. — Товарищ Агеев, отвезите Ольгу Феоктистовну домой и проследите, чтобы у неё было все необходимое — продукты, бытовые мелочи. Мы должны ценить таких людей…— Я вам тоже обещаю, Ольга Феоктистовна, что будет дом ветеранов партии, — подтвердил слова секретаря Иляс. — Кстати, этот вопрос уже решен губернатором. Мы отдаем под дом ветеранов бывший санаторий обкома партии. Там ведь очень уютно, правда, Юнус Абибуллаевич? Наверняка, немало славных воспоминаний связано у вас с этим местом?Рахимбаев густо покраснел, глядя в наглые глаза Иляса. Воспоминания, действительно, были. Хороша была в санатории сауна, тогда единственная в регионе… Эх, сколько плотской радости принесла эта сауна им, молодым обкомовским работникам… Да и немолодым тоже…— Идите, Ольга Феоктистовна, идите, — Рахимбаев стал легонько подталкивать старушонку к выходу, где её уже ждал строгий шофер-охранник товарищ Агеев.— Спасибо, Юнус Абибуллаевич, — улыбалась беззубым ртом столетняя старуха. — Я всегда говорю молодым, что партия…При этих словах шофер, выпустив старушку из кабинета, захлопнул дверь.— Господин Муромцев и вы, Шурик, тоже свободны, — сказал Иляс, садясь на место старушки напротив Рахимбаева. На колени он положил черную папку.Жерех и охранник вышли, а Рахимбаев подозрительно поглядел в желтые глаза Иляса.— Слушаю вас, — уселся он в кресло и снова уставился на Иляса.Иляс выдержал паузу и произнес:— Мэром Южносибирска хотите быть?— Что?! — раскрыл от удивления рот Рахимбаев.— Вы вообще на каком языке говорите, кроме интернационального, Юнус Абибуллаевич? Вы и русского тоже не понимаете? — раздраженно спросил Иляс. — Мэром, говорю, хотите быть? Насколько я понимаю, у вас прежде было такое желание. Неужели теперь оно пропало?— Оно не пропало, и если сограждане сочтут нужным отдать свои голоса мне…, — начал было Рахимбаев, но у Иляса не было времени слушать эту чушь.— На выборах мэра Верещагин наберет шестьдесят процентов, ну плюс минус два-три. Белогорцев набирает двадцать процентов, а вы, Юнус Абибуллаевич, извините меня за горькую правду, процентов пять — семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26