под пулю и под нож убийцы попадал кто-то, в чем-то замешанный. Но Павел Македонский? Актер – ни к чему не причастный человек, принадлежавший только искусству, к тому же всеми любимый – у кого могла подняться на него рука? Смерть его была дикой и непонятной…
Ничего не видя перед собой, натыкаясь на людей, заполонивших к этому времени Кузнечный переулок, сквозь всю эту бестолковую рыночную толчею Марина вышла к метро. Первым делом купила газету. Листы дрожали в руках, строчки были едва различимы в полутьме эскалатора. Перевернув все страницы, она ничего не нашла… Вернулась на первую: ага, вот раздел криминальной хроники… “Убит по заказу” – то или нет? “Стреляли с чердака дома, стоявшего во дворе напротив… Если это не сделано специально для того, чтобы пустить следствие по ложному следу, то стрелял, судя по всему, новичок. С пятидесяти метров он попал в него лишь с третьего выстрела – две первые пули ударились об асфальт у ног банкира…” Нет, не то… “Убит в своем доме”: “Вчера в 8.45 утра неизвестными в подъезде своего дома четырьмя выстрелами в упор убит главный бухгалтер…” Безумный город! А вот и об этом… Заголовок больно резанул Марину своей глумливостью: “Последняя гастроль артиста”.
«Обнаружен мертвым, в коем виде и пробыл в своей квартире уже несколько дней… Хотя коллеги и заметили его исчезновение еще в аэропорту – Павел Македонский не пришел на посадку, – лишь в середине недели театральная общественность снарядила делегацию для визита к актеру… Как стало известно нашему корреспонденту из компетентных источников в театре, первоначально друзья предполагали, что у Македонского наступил очередной запой, а потому и не обеспокоились судьбой актера, ведшего известный образ богемной жизни…»
Господи, какая чушь! Из всего напечатанного Марине стало ясно лишь то, что Паша в аэропорт не приехал. “Почему, – лихорадочно размышляла она, – если мы вместе вышли из дома в этот вечер?” Поймали частника, Паша забросил ее на Свечной, к Катьке, а сам поехал дальше в аэропорт. Конечно, он мог забыть что-то дома и вернуться, все может быть…
Что же произошло в эти дни на самом деле? Кто-то из провожавших, знавший о том, что Паша не улетел, на следующий же день принялся названивать Македонскому, но телефон молчал. Коллеги знали Пашину обязательность, а потому были несколько удивлены тем, что он не появился и в театре. Кто-то с сомнением предположил, что Паша мог запить, хотя такого греха за ним не водилось уже лет десять. Но в жизни все бывает, и тогда на всякий случай решили съездить к нему домой, проведать. Поговорить об этом поговорили, но только на четвертый день после Пашиного исчезновения к нему вызвалась съездить Оленька Круглова, его давняя партнерша и сокурсница, полагавшая, что она-то сумеет повлиять на непутевого Пашу.
Квартира не была закрыта. Оленька нерешительно прошла в коридор, поморщилась от нехорошего запаха. “Вот насвинячил-то”, – успела подумать она. Оленька приоткрыла дверь в комнату.., и завизжала от ужаса… Первое, что она увидела, была синяя расплывшаяся гримаса вместо лица Паши. Паша, привязанный, свисал со стула, поставленного посередине комнаты. Ее Пашка, ее старый славный друг, с которым они были знакомы еще со своих семнадцати лет, был мертв и мертв давно!
Уже через час после того, как артистка Круглова набрала “02” и вызвала милицию, выехавшему на место преступления оперуполномоченному Фалееву стала ясна картина происшедшего. С определенной степенью вероятности он мог утверждать, что Македонский, намереваясь вылететь в тот день на гастроли, покинул квартиру, но затем по каким-то причинам вернулся домой и там стал нежеланным свидетелем ограбления. То, что ограбление имело место, было очевидно. Артистка Круглова указала на исчезновение некоторых картин и старинной бронзы. В версию простой кражи несколько не вписывалось то обстоятельство, что актер был привязан к стулу. Возможно, его пытали, намереваясь что-то узнать. Но зачем, если все ценные вещи были на виду? Это несколько осложняло дело.
Фалееву предстояло проверить весь круг знакомых покойного. Взялся он за это поутру с некоторой неохотой, потому как, с одной стороны, знал, что столь громкое убийство все равно заберут в главк, но, с другой стороны, именно его, Фалеева, и будут потом трясти за упущенное. Первой он решил вызвать некую Войцеховскую, уже год как сожительствовавшую с Македонским. О существовании этой гражданочки ему поведали соседи покойного. Бдительная бабуля с первого этажа, этакая старая чекистка в окошке, доложилась оперу, что девушка вышла с Македонским из дома как раз в день его убийства и больше не возвращалась. Это уже было интересно, хотя оставленный самой девицей на видном месте номер телефона не заставлял предполагать, что у нее было желание скрыться.
К досаде Фалеева, о которой он поведал потом шефу, допрос Войцеховской ничего не дал. Зареванная девица твердила, что ушли они из квартиры вместе, что больше она туда не возвращалась и все это время жила у подруги, предполагая, что Македонский на гастролях. В квартире, куда ее повезли для опознания вещей, она несколько раз едва не падала в обморок. Но хотя бы смогла перечислить, что пропало. Вещички и в самом деле были ценные. Опер разрешил Войцеховской забрать ее личные носильные вещи – не пропадать же в самом деле девчонке без своей обувки-одежки. Но собирала она их по квартире томительно долго, то и дело останавливаясь в ступоре у распахнутого шкафа, в котором висели рубашки и костюмы покойного.
В то, что эта девица была причастна к убийству, никому не верилось. Хотя ведь могла, дуреха, растрепать своим друзьям о коллекциях актера. Теперь, получалось, Фалееву надо было проверять не только круг знакомых самого актера, но и еще подруг-приятелей этой девчонки. “Если дело останется у меня – растянется оно на долгие месяцы, – поделился он с другими операми в отделении, заинтересованно расспрашивавшими об обстоятельствах убийства звезды. – А потом будут кричать: где результаты, где убийцы?” Безрадостная вырисовывалась перспектива…
* * *
Марину еще несколько раз вызывали в милицию для уточнения каких-то деталей. Она, не вчитываясь особенно, подписывала подкладываемые ей бумаги. Потом про нее как будто забыли, и она сама время от времени названивала Фалееву, но тот лаконично отвечал: “Работаем. Дело сложное и объемное”.
Квартира Македонского, как рассказывал ей этот опер, должна была отойти его младшему брату, о существовании которого Марина с некоторым изумлением узнала только сейчас. Почему-то Паша никогда даже не упоминал о нем. Почему, она поняла из истории двух братьев, вкратце поведанной Фалеевым.
Оказывается, у отца Македонского, Сергея Александровича, была вторая негласная семья, в которой рос брат Павла – Виктор. Он был на пятнадцать лет младше Павла. Впервые братья встретились только после смерти законной жены Сергея Александровича, когда отец решился сказать сыну о своей тайной семье. Паша Македонский к этому времени был уже известным актером, баловнем судьбы и любимцем публики, а Виктор еще только заканчивал школу и был, как говорят, подростком с проблемами. Он, кажется, ненавидел отца, даже не удосужившегося дать ему свою фамилию. Вместе с матерью он жил в многонаселенной коммуналке в центре города. Короче, ему было за что держать обиду и на судьбу, и на благополучных Македонских. Паша, как удалось без труда установить оперу, не раз вытаскивал своего сводного брата из разных переделок. После того как умер и отец, Паша практически содержал брата и его мать, он даже сумел выменять им скромную двухкомнатную квартирку в новостройках. Но благодарности мальчишки он не дождался. Разрыв произошел после того, как Витюша обворовал квартиру Македонского – в милиции сей факт зафиксирован не был, однако об этом рассказала следствию артистка Круглова. В год разрыва братьев она как раз была… Тут Фалеев задумался, как бы сказать, чтобы не задеть Марину? В общем, в это время они как раз были в очень близких отношениях, и показаниям Кругловой нельзя не доверять. Вот этот милый двадцатипятилетний Витюша, которого Марина не видела даже и на похоронах, становился наследником движимого и недвижимого имущества Павла Македонского – квартиры, машины, коллекций и даже тех вещиц, что еще недавно с такой любовью находила для Паши в антикварных лавочках Марина.
– Вы, конечно, могли бы попробовать доказать по суду, что являлись фактической женой Македонского, а потом претендовать на то, что нажили за время совместной жизни, – сказал опер Марине. – Но надо ли это вам?
– Нет-нет, я не буду ничем таким заниматься, – твердо сказала Марина.
Ей это и в самом деле не приходило в голову, хотя жизнь приживалкой у Катьки была отнюдь не сладкой и лишние деньги совсем бы не помешали. То ли “спонсор” надоел Катьке, то ли она ему, но подруга вернулась в коммуналку. Марина вновь пошла работать в больницу, все на то же отделение. О занятиях Катьки, давно бросившей университет, ей приходилось только догадываться. Днем Катерина спала, а по вечерам, наложив яркий грим и облачась в короткую кожаную юбочку и черные колготки с жирным швом, со вздохом говорила:
"Чао, иду работать”. Сильва Петровна провожала ее в коридоре смачным непечатным словцом…
Катерина трудилась в “Невском Паласе”, шикарном отеле на Невском. В последнее время она уже не в шутку, как бывало раньше, а на полном серьезе уговаривала присоединиться к своему бизнесу и Марину.
– Что ты там в этой больнице заработаешь? Это пока ты еще одета-обута, а как сносишь все, ничего уже себе и не купишь. У тебя же денег только на еду и хватает, – надоедала она. – Ты не думай, что у нас там какие-то шлюхи подзаборные, у нас девочки с университетским образованием работают, с языками. И менты нас не трогают. Знаешь, почему? Мы там у них глаза и уши. Так что считай, что будешь выполнять свой патриотический долг.
– Отстань, Катька.
– Ну, ты хоть сходи разок, посмотри, тогда и решай – отставать мне или нет.
Дело кончилось тем, что как-то Марина сдалась перед назойливостью Катьки и согласилась “только сходить и посмотреть”.
– Вот и молодец, хотя бы развеешься, – обрадовалась подруга. – Не все же тебе, дорогуша, вдовой тут сидеть. – Этим Катя больно задела Марину за живое.
– Кать, вот об этом больше ни слова, я прошу…
– Хорошо-хорошо!
И, поддавшись на Катысину игру, она даже навела зеленые тени над черной обводкой глаз. Зачесав пышные волосы на сторону, соорудила асимметричную прическу. Катька выделила ей широкий лаковый пояс. Сильва Петровна только ахнула, увидев такую неописуемую красоту, и с хохотом закрыла за девицами дверь, припечатав уже обеих своим любимым словцом.
В “Невском Паласе” к ним в мгновение ока подплыли два парня с характерными стрижеными затылками:
– Девочки, не разделите ли с нами наш тихий холостяцкий ужин?
– А деньги у вас, мальчики, есть? – кокетливо поинтересовалась Катька.
– Обижаете. У нас не только на ужин, у нас и на прочие удовольствия кое-что имеется.
Марине стала забавна эта новая роль и, решив про себя, что после ужина она как-нибудь да ускользнет, она согласилась выйти из гостиницы вместе с новыми знакомцами, лица которых, правда, несколько озадачили своей узнаваемостью. Где бы она могла их видеть? Да нет, пожалуй что не встречались… Узнаваемость была в самой незапоминаемости таких лиц. Блекловатые, гладко выбритые, с прозрачными светлыми глазами, с ранними залысинами… “Нет, не вспомнить”, – решила Марина.
– Экипаж прибыл, барышни, – весело воскликнул один из парней, и что-то в его интонации вновь насторожило Марину. Ну, где же она это слышала?
Мальчики как-то очень проворно усадили подружек на заднее сиденье черной “девятки”, и машина тронулась. С Невского они на малой скорости свернули на Марата.
– Куда едем, ребята? – поинтересовалась наконец Катька.
– Да есть тут кабак один…
Машина въехала на тротуар возле дома с глухим цоколем.
– Что-то я тут ничего такого не знаю… – начала проявлять беспокойство Катька.
– А тебе и не надо, барышня, знать. Ужин отменяется, девочки. Полиция нравов, лапоньки!
– Что?! – уже в один голос изумились подруги. Катька, конечно, не могла знать о том, что на этот вечер ее конкурентки по тяжкой девичьей службе в гостинице наметили свою маленькую разборку. За несколько дней до этого Катька неразумно послала подальше “мамочку”, вдруг объявившую о повышении комиссионных. С “мамочкой” никто ссориться не хотел. И тогда девицы решили проучить Катерину. Скинувшись, они вручили конвертик одной своей коллеге, а та уже наняла знакомых ей ментов для того, чтобы припугнуть непокорную Катьку. Та и не заметила того, как в дверях на выходе из отеля один из парней неприметно опустил ей в карман накинутого на плечи пальто маленький белый пакетик.
Появление Катерины вместе с какой-то новенькой не вписывалось в условия поставленной задачи, но уж заодно решили припугнуть и эту девицу.
– Документики, барышни, – потребовал тот, что был за рулем.
– Ты что, сдурел, мент поганый! – прошипела Катька, скинув с себя всякий лоск.
– А за оскорбление при исполнении тебе, знаешь, что причитается? – отчетливо проговорил рассвирепевший парень и, развернувшись, схватил Катьку за полу пальто.
Катька, рассудив, что сейчас будут бить, принялась отпихиваться кулаками. Но парень, выхватив что-то из ее кармана, вновь плюхнулся на сиденье и начал торжественно разворачивать пакетик:
– Наркотиками балуешься! Скажешь, что для личного потребления? Или как иначе запишем в протоколе?
– Да ты, гад, еще и провокатор! – взвизгнула остервенело Катька.
– Что, сука? – тяжело отозвался молчавший до того напарник.
Сидевшая в онемении от всей этой сцены Марина очнулась. Она перевела взгляд на Катьку, показала ей глазами на свою и на ее дверцу. Катька еле заметно кивнула головой, протянула руку к дверце, и они вмиг вылетели из машины, опрометью и не оглядываясь помчавшись по Марата к своему Свечному переулку.
– Догонять? – вяло спросил тот, что был за рулем.
– Ну их, дур. Нам за это не платили, – отозвался второй.
В кромешной тьме лестницы подруги, не помня себя от страха, взлетели на свой последний, пятый этаж. Захлопнув дверь и закрыв ее на все засовы, предстали перед уже пьяненькой Сильвой Петровной.
– Нагулялись, девоньки мои? – притворно осклабилась соседка.
Потом Сильва Петровна еще долго пыталась разобрать, что там кричали друг на дружку Катерина и Марина. Устав подслушивать бурные выяснения отношений, она зевнула и пошлепала в свою комнату в другом конце коридора.
Весь следующий день подруги между собой не разговаривали, и на второй день тоже, и на третий. На третий у Марины было дежурство в больнице, и она отправилась хлопотать об общежитии. Там, как назло, свободных мест не было. Так что утром, вконец отчаявшись, она возвращалась с дежурства домой и думала, думала, как же ей теперь быть в этом большом городе, обернувшимся такими большими бедами… Каждый шаг по заснеженным улицам отдавался болью воспоминаний…
* * *
Внезапная и немыслимая находка вмиг решала все проблемы. Марина сразу отрезала от себя все мысли об этом покойнике – уже третьей смерти, встреченной ею на своем пути. “Забудь его лицо, – приказала она себе. – Не думай, кто он, почему был здесь, откуда у него эти деньги. Никто не видел, никто не знает”. Так успокаивала она сама себя, точно уверенная в том, что в этот ранний час на всей лестнице были только двое: она, Марина, и этот мертвец с пьяной усмешкой на лице.
У Марины не было вопросов о том, на что потратить внезапно свалившиеся на нее деньги конечно, на жилье. Комнату она нашла себе довольно быстро и удачно: на любимом ею Васильевском острове. Денег хватило с лихвой – комнатка была небольшая, да к тому же на первом этаже, а потому недорогая. Зарешеченные окна и вид на какие-то бетонные обломки, некогда бывшие фонтаном в этом дворе-колодце, Марину не смущали. Своя комната – это уже прекрасно, а что там за окном, какое ей до этого дело?
Катьке, чтобы не вдаваться в ненужные и опасные подробности, Марина объяснила на понятном той языке: мол, нашелся “спонсор” – снимает ей эту комнатуху. Катька, конечно, разочарованно поцокала языком, оглядывая новое прибежище своей подруги и, уходя, пробормотала что-то вроде: “Из князи да в грязи”. А Марина осталась довольна тем, что Катька приняла ее вранье за чистую монету.
Марина подыскала почти такие же обои, какие были в гостиной того, уже закрытого для нее дома на тихой набережной – болотно-зеленоватые, с гирляндами мелких цветов, спускающихся среди четкой геометрии полос. Она подобрала похожие портьеры – плотные, через которые не проникала даже тень решеток. В комиссионке довольно дешево ей удалось купить старый письменный стол, пару этажерок с резными балясинами и даже диван со спинкой под орех – с вырезанными по дереву дивными лилиями на длинных стеблях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Ничего не видя перед собой, натыкаясь на людей, заполонивших к этому времени Кузнечный переулок, сквозь всю эту бестолковую рыночную толчею Марина вышла к метро. Первым делом купила газету. Листы дрожали в руках, строчки были едва различимы в полутьме эскалатора. Перевернув все страницы, она ничего не нашла… Вернулась на первую: ага, вот раздел криминальной хроники… “Убит по заказу” – то или нет? “Стреляли с чердака дома, стоявшего во дворе напротив… Если это не сделано специально для того, чтобы пустить следствие по ложному следу, то стрелял, судя по всему, новичок. С пятидесяти метров он попал в него лишь с третьего выстрела – две первые пули ударились об асфальт у ног банкира…” Нет, не то… “Убит в своем доме”: “Вчера в 8.45 утра неизвестными в подъезде своего дома четырьмя выстрелами в упор убит главный бухгалтер…” Безумный город! А вот и об этом… Заголовок больно резанул Марину своей глумливостью: “Последняя гастроль артиста”.
«Обнаружен мертвым, в коем виде и пробыл в своей квартире уже несколько дней… Хотя коллеги и заметили его исчезновение еще в аэропорту – Павел Македонский не пришел на посадку, – лишь в середине недели театральная общественность снарядила делегацию для визита к актеру… Как стало известно нашему корреспонденту из компетентных источников в театре, первоначально друзья предполагали, что у Македонского наступил очередной запой, а потому и не обеспокоились судьбой актера, ведшего известный образ богемной жизни…»
Господи, какая чушь! Из всего напечатанного Марине стало ясно лишь то, что Паша в аэропорт не приехал. “Почему, – лихорадочно размышляла она, – если мы вместе вышли из дома в этот вечер?” Поймали частника, Паша забросил ее на Свечной, к Катьке, а сам поехал дальше в аэропорт. Конечно, он мог забыть что-то дома и вернуться, все может быть…
Что же произошло в эти дни на самом деле? Кто-то из провожавших, знавший о том, что Паша не улетел, на следующий же день принялся названивать Македонскому, но телефон молчал. Коллеги знали Пашину обязательность, а потому были несколько удивлены тем, что он не появился и в театре. Кто-то с сомнением предположил, что Паша мог запить, хотя такого греха за ним не водилось уже лет десять. Но в жизни все бывает, и тогда на всякий случай решили съездить к нему домой, проведать. Поговорить об этом поговорили, но только на четвертый день после Пашиного исчезновения к нему вызвалась съездить Оленька Круглова, его давняя партнерша и сокурсница, полагавшая, что она-то сумеет повлиять на непутевого Пашу.
Квартира не была закрыта. Оленька нерешительно прошла в коридор, поморщилась от нехорошего запаха. “Вот насвинячил-то”, – успела подумать она. Оленька приоткрыла дверь в комнату.., и завизжала от ужаса… Первое, что она увидела, была синяя расплывшаяся гримаса вместо лица Паши. Паша, привязанный, свисал со стула, поставленного посередине комнаты. Ее Пашка, ее старый славный друг, с которым они были знакомы еще со своих семнадцати лет, был мертв и мертв давно!
Уже через час после того, как артистка Круглова набрала “02” и вызвала милицию, выехавшему на место преступления оперуполномоченному Фалееву стала ясна картина происшедшего. С определенной степенью вероятности он мог утверждать, что Македонский, намереваясь вылететь в тот день на гастроли, покинул квартиру, но затем по каким-то причинам вернулся домой и там стал нежеланным свидетелем ограбления. То, что ограбление имело место, было очевидно. Артистка Круглова указала на исчезновение некоторых картин и старинной бронзы. В версию простой кражи несколько не вписывалось то обстоятельство, что актер был привязан к стулу. Возможно, его пытали, намереваясь что-то узнать. Но зачем, если все ценные вещи были на виду? Это несколько осложняло дело.
Фалееву предстояло проверить весь круг знакомых покойного. Взялся он за это поутру с некоторой неохотой, потому как, с одной стороны, знал, что столь громкое убийство все равно заберут в главк, но, с другой стороны, именно его, Фалеева, и будут потом трясти за упущенное. Первой он решил вызвать некую Войцеховскую, уже год как сожительствовавшую с Македонским. О существовании этой гражданочки ему поведали соседи покойного. Бдительная бабуля с первого этажа, этакая старая чекистка в окошке, доложилась оперу, что девушка вышла с Македонским из дома как раз в день его убийства и больше не возвращалась. Это уже было интересно, хотя оставленный самой девицей на видном месте номер телефона не заставлял предполагать, что у нее было желание скрыться.
К досаде Фалеева, о которой он поведал потом шефу, допрос Войцеховской ничего не дал. Зареванная девица твердила, что ушли они из квартиры вместе, что больше она туда не возвращалась и все это время жила у подруги, предполагая, что Македонский на гастролях. В квартире, куда ее повезли для опознания вещей, она несколько раз едва не падала в обморок. Но хотя бы смогла перечислить, что пропало. Вещички и в самом деле были ценные. Опер разрешил Войцеховской забрать ее личные носильные вещи – не пропадать же в самом деле девчонке без своей обувки-одежки. Но собирала она их по квартире томительно долго, то и дело останавливаясь в ступоре у распахнутого шкафа, в котором висели рубашки и костюмы покойного.
В то, что эта девица была причастна к убийству, никому не верилось. Хотя ведь могла, дуреха, растрепать своим друзьям о коллекциях актера. Теперь, получалось, Фалееву надо было проверять не только круг знакомых самого актера, но и еще подруг-приятелей этой девчонки. “Если дело останется у меня – растянется оно на долгие месяцы, – поделился он с другими операми в отделении, заинтересованно расспрашивавшими об обстоятельствах убийства звезды. – А потом будут кричать: где результаты, где убийцы?” Безрадостная вырисовывалась перспектива…
* * *
Марину еще несколько раз вызывали в милицию для уточнения каких-то деталей. Она, не вчитываясь особенно, подписывала подкладываемые ей бумаги. Потом про нее как будто забыли, и она сама время от времени названивала Фалееву, но тот лаконично отвечал: “Работаем. Дело сложное и объемное”.
Квартира Македонского, как рассказывал ей этот опер, должна была отойти его младшему брату, о существовании которого Марина с некоторым изумлением узнала только сейчас. Почему-то Паша никогда даже не упоминал о нем. Почему, она поняла из истории двух братьев, вкратце поведанной Фалеевым.
Оказывается, у отца Македонского, Сергея Александровича, была вторая негласная семья, в которой рос брат Павла – Виктор. Он был на пятнадцать лет младше Павла. Впервые братья встретились только после смерти законной жены Сергея Александровича, когда отец решился сказать сыну о своей тайной семье. Паша Македонский к этому времени был уже известным актером, баловнем судьбы и любимцем публики, а Виктор еще только заканчивал школу и был, как говорят, подростком с проблемами. Он, кажется, ненавидел отца, даже не удосужившегося дать ему свою фамилию. Вместе с матерью он жил в многонаселенной коммуналке в центре города. Короче, ему было за что держать обиду и на судьбу, и на благополучных Македонских. Паша, как удалось без труда установить оперу, не раз вытаскивал своего сводного брата из разных переделок. После того как умер и отец, Паша практически содержал брата и его мать, он даже сумел выменять им скромную двухкомнатную квартирку в новостройках. Но благодарности мальчишки он не дождался. Разрыв произошел после того, как Витюша обворовал квартиру Македонского – в милиции сей факт зафиксирован не был, однако об этом рассказала следствию артистка Круглова. В год разрыва братьев она как раз была… Тут Фалеев задумался, как бы сказать, чтобы не задеть Марину? В общем, в это время они как раз были в очень близких отношениях, и показаниям Кругловой нельзя не доверять. Вот этот милый двадцатипятилетний Витюша, которого Марина не видела даже и на похоронах, становился наследником движимого и недвижимого имущества Павла Македонского – квартиры, машины, коллекций и даже тех вещиц, что еще недавно с такой любовью находила для Паши в антикварных лавочках Марина.
– Вы, конечно, могли бы попробовать доказать по суду, что являлись фактической женой Македонского, а потом претендовать на то, что нажили за время совместной жизни, – сказал опер Марине. – Но надо ли это вам?
– Нет-нет, я не буду ничем таким заниматься, – твердо сказала Марина.
Ей это и в самом деле не приходило в голову, хотя жизнь приживалкой у Катьки была отнюдь не сладкой и лишние деньги совсем бы не помешали. То ли “спонсор” надоел Катьке, то ли она ему, но подруга вернулась в коммуналку. Марина вновь пошла работать в больницу, все на то же отделение. О занятиях Катьки, давно бросившей университет, ей приходилось только догадываться. Днем Катерина спала, а по вечерам, наложив яркий грим и облачась в короткую кожаную юбочку и черные колготки с жирным швом, со вздохом говорила:
"Чао, иду работать”. Сильва Петровна провожала ее в коридоре смачным непечатным словцом…
Катерина трудилась в “Невском Паласе”, шикарном отеле на Невском. В последнее время она уже не в шутку, как бывало раньше, а на полном серьезе уговаривала присоединиться к своему бизнесу и Марину.
– Что ты там в этой больнице заработаешь? Это пока ты еще одета-обута, а как сносишь все, ничего уже себе и не купишь. У тебя же денег только на еду и хватает, – надоедала она. – Ты не думай, что у нас там какие-то шлюхи подзаборные, у нас девочки с университетским образованием работают, с языками. И менты нас не трогают. Знаешь, почему? Мы там у них глаза и уши. Так что считай, что будешь выполнять свой патриотический долг.
– Отстань, Катька.
– Ну, ты хоть сходи разок, посмотри, тогда и решай – отставать мне или нет.
Дело кончилось тем, что как-то Марина сдалась перед назойливостью Катьки и согласилась “только сходить и посмотреть”.
– Вот и молодец, хотя бы развеешься, – обрадовалась подруга. – Не все же тебе, дорогуша, вдовой тут сидеть. – Этим Катя больно задела Марину за живое.
– Кать, вот об этом больше ни слова, я прошу…
– Хорошо-хорошо!
И, поддавшись на Катысину игру, она даже навела зеленые тени над черной обводкой глаз. Зачесав пышные волосы на сторону, соорудила асимметричную прическу. Катька выделила ей широкий лаковый пояс. Сильва Петровна только ахнула, увидев такую неописуемую красоту, и с хохотом закрыла за девицами дверь, припечатав уже обеих своим любимым словцом.
В “Невском Паласе” к ним в мгновение ока подплыли два парня с характерными стрижеными затылками:
– Девочки, не разделите ли с нами наш тихий холостяцкий ужин?
– А деньги у вас, мальчики, есть? – кокетливо поинтересовалась Катька.
– Обижаете. У нас не только на ужин, у нас и на прочие удовольствия кое-что имеется.
Марине стала забавна эта новая роль и, решив про себя, что после ужина она как-нибудь да ускользнет, она согласилась выйти из гостиницы вместе с новыми знакомцами, лица которых, правда, несколько озадачили своей узнаваемостью. Где бы она могла их видеть? Да нет, пожалуй что не встречались… Узнаваемость была в самой незапоминаемости таких лиц. Блекловатые, гладко выбритые, с прозрачными светлыми глазами, с ранними залысинами… “Нет, не вспомнить”, – решила Марина.
– Экипаж прибыл, барышни, – весело воскликнул один из парней, и что-то в его интонации вновь насторожило Марину. Ну, где же она это слышала?
Мальчики как-то очень проворно усадили подружек на заднее сиденье черной “девятки”, и машина тронулась. С Невского они на малой скорости свернули на Марата.
– Куда едем, ребята? – поинтересовалась наконец Катька.
– Да есть тут кабак один…
Машина въехала на тротуар возле дома с глухим цоколем.
– Что-то я тут ничего такого не знаю… – начала проявлять беспокойство Катька.
– А тебе и не надо, барышня, знать. Ужин отменяется, девочки. Полиция нравов, лапоньки!
– Что?! – уже в один голос изумились подруги. Катька, конечно, не могла знать о том, что на этот вечер ее конкурентки по тяжкой девичьей службе в гостинице наметили свою маленькую разборку. За несколько дней до этого Катька неразумно послала подальше “мамочку”, вдруг объявившую о повышении комиссионных. С “мамочкой” никто ссориться не хотел. И тогда девицы решили проучить Катерину. Скинувшись, они вручили конвертик одной своей коллеге, а та уже наняла знакомых ей ментов для того, чтобы припугнуть непокорную Катьку. Та и не заметила того, как в дверях на выходе из отеля один из парней неприметно опустил ей в карман накинутого на плечи пальто маленький белый пакетик.
Появление Катерины вместе с какой-то новенькой не вписывалось в условия поставленной задачи, но уж заодно решили припугнуть и эту девицу.
– Документики, барышни, – потребовал тот, что был за рулем.
– Ты что, сдурел, мент поганый! – прошипела Катька, скинув с себя всякий лоск.
– А за оскорбление при исполнении тебе, знаешь, что причитается? – отчетливо проговорил рассвирепевший парень и, развернувшись, схватил Катьку за полу пальто.
Катька, рассудив, что сейчас будут бить, принялась отпихиваться кулаками. Но парень, выхватив что-то из ее кармана, вновь плюхнулся на сиденье и начал торжественно разворачивать пакетик:
– Наркотиками балуешься! Скажешь, что для личного потребления? Или как иначе запишем в протоколе?
– Да ты, гад, еще и провокатор! – взвизгнула остервенело Катька.
– Что, сука? – тяжело отозвался молчавший до того напарник.
Сидевшая в онемении от всей этой сцены Марина очнулась. Она перевела взгляд на Катьку, показала ей глазами на свою и на ее дверцу. Катька еле заметно кивнула головой, протянула руку к дверце, и они вмиг вылетели из машины, опрометью и не оглядываясь помчавшись по Марата к своему Свечному переулку.
– Догонять? – вяло спросил тот, что был за рулем.
– Ну их, дур. Нам за это не платили, – отозвался второй.
В кромешной тьме лестницы подруги, не помня себя от страха, взлетели на свой последний, пятый этаж. Захлопнув дверь и закрыв ее на все засовы, предстали перед уже пьяненькой Сильвой Петровной.
– Нагулялись, девоньки мои? – притворно осклабилась соседка.
Потом Сильва Петровна еще долго пыталась разобрать, что там кричали друг на дружку Катерина и Марина. Устав подслушивать бурные выяснения отношений, она зевнула и пошлепала в свою комнату в другом конце коридора.
Весь следующий день подруги между собой не разговаривали, и на второй день тоже, и на третий. На третий у Марины было дежурство в больнице, и она отправилась хлопотать об общежитии. Там, как назло, свободных мест не было. Так что утром, вконец отчаявшись, она возвращалась с дежурства домой и думала, думала, как же ей теперь быть в этом большом городе, обернувшимся такими большими бедами… Каждый шаг по заснеженным улицам отдавался болью воспоминаний…
* * *
Внезапная и немыслимая находка вмиг решала все проблемы. Марина сразу отрезала от себя все мысли об этом покойнике – уже третьей смерти, встреченной ею на своем пути. “Забудь его лицо, – приказала она себе. – Не думай, кто он, почему был здесь, откуда у него эти деньги. Никто не видел, никто не знает”. Так успокаивала она сама себя, точно уверенная в том, что в этот ранний час на всей лестнице были только двое: она, Марина, и этот мертвец с пьяной усмешкой на лице.
У Марины не было вопросов о том, на что потратить внезапно свалившиеся на нее деньги конечно, на жилье. Комнату она нашла себе довольно быстро и удачно: на любимом ею Васильевском острове. Денег хватило с лихвой – комнатка была небольшая, да к тому же на первом этаже, а потому недорогая. Зарешеченные окна и вид на какие-то бетонные обломки, некогда бывшие фонтаном в этом дворе-колодце, Марину не смущали. Своя комната – это уже прекрасно, а что там за окном, какое ей до этого дело?
Катьке, чтобы не вдаваться в ненужные и опасные подробности, Марина объяснила на понятном той языке: мол, нашелся “спонсор” – снимает ей эту комнатуху. Катька, конечно, разочарованно поцокала языком, оглядывая новое прибежище своей подруги и, уходя, пробормотала что-то вроде: “Из князи да в грязи”. А Марина осталась довольна тем, что Катька приняла ее вранье за чистую монету.
Марина подыскала почти такие же обои, какие были в гостиной того, уже закрытого для нее дома на тихой набережной – болотно-зеленоватые, с гирляндами мелких цветов, спускающихся среди четкой геометрии полос. Она подобрала похожие портьеры – плотные, через которые не проникала даже тень решеток. В комиссионке довольно дешево ей удалось купить старый письменный стол, пару этажерок с резными балясинами и даже диван со спинкой под орех – с вырезанными по дереву дивными лилиями на длинных стеблях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32