Убежден в этом. Вы итальянец, ваши предки были итальянцами?– Возможно. Не знаю. Я вырос в приюте.– Где?– Мне не по душе эта тема. Согласитесь, не очень-то приятно быть в неведении, кто были твои родители, откуда ты родом.– Может быть, в вас есть восточная кровь?– Вряд ли. Я думаю о Средиземном море, к югу от Германии, и о Севере от Ирландии до Сибири на востоке. Вот примерно такой разброс возможностей.– Вы католик? – спросил Верильо.– А вы торгуете героином?На этот раз Верильо не засмеялся.– Это уже оскорбление. Что вы хотите этим сказать?– Ничего, просто хочу выяснить – мафиози вы или нет и не торгуете ли героином.– Это уже чересчур, – произнес Верильо, бросил салфетку прямо на тарелку с телятиной, наградил Рима полным ненависти взглядом и удалился.С Верильо хватит, подумал Римо, – зерно брошено в землю.Шефа полиции Брайана Дугана поддеть было не на чем. Он раз пятнадцать упомянул о своей приверженности католической церкви, об участии в социальных программах типа «Очисти – Отреставрируй – Почини» и особенно гордился своей программой укрепления общественных отношений.– Мы учим наших полицейских, как надо относиться к ним.Брайан Дугам сидел за письменным столом, над которым висел портрет Франклина Делано Рузвельта. Стол был завален всякими мелочами, и среди них – пресс-папье в виде статуэтки и американский флаг на небольшой подставке. Портрет Рузвельта пожелтел от времени.– К ним? – переспросил Римо.– Ну, вы понимаете. К ним. Проблемы города.– Не понимаю, – сказал Римо и, положив ногу на ногу, стал что-то рисовать карандашом в записной книжке.– Ну, сами знаете. Цветные. Черные. Выходцы из Африки.– А, они?– Да. Они, – гордо ответил шеф полиции. Лицо его сияло, ясные голубые глаза блестели; он нервно перебирал веснушчатыми пальцами.– Я слышал, ваш город становится героиновой столицей страны.Римо следил за голубыми глазами. Они оставались спокойными.– Героин – это серьезная проблема, – сказал шеф. – Растущая национальная проблема.– А какова ваша доля?– Не понял.– Какова ваша доля? Ваша прибыль от наркобизнеса? – повторил Римо небрежным тоном.Шеф полиции не принял этот тон. Он уставился на Римо сверкающими голубыми глазами – воплощенные неподкупность и мужество. Губы плотно сжаты.– Вы обвиняете меня в пособничестве торговле наркотиками?Точно такая же интонация была у бывшего шефа Римо, когда Римо, будучи полицейским в Ньюарке, однажды оштрафовал за неправильную парковку патрульный автомобиль, посланный шефом за выпивкой к Рождеству.– Но кто-то должен покрывать торговлю наркотиками, – сказал Римо.– Вы обвиняете меня? – возмутился шеф.– На воре и шапка горит, шеф.– Вон отсюда!Римо не двинулся с места.– Беседа закончена, – сказал шеф. – И предупреждаю, за клевету я могу привлечь вас к судебной ответственности.– Только в том случае, если я ее опубликую, – сказал Римо, улыбнулся и вышел. Еще одно зерно брошено в землю.Выйдя из кабинета шефа, он прошел мимо лейтенанта, исполняющего обязанности машинистки, вышел в холл, где на него пахнуло особой затхлостью, свойственной только полицейским участкам, и остановился в ожидании лифта. Интересно, подумал Римо, понадобился бы стране он, Дестроер, если бы полицейская служба работала лучше? Хотя как она может лучше работать? Не на Марсе же они людей набирают. Нет, полиция любого города отражает его моральный климат. Она не лучше и не хуже. Для взятки требуются двое.Дверь лифта открылась, и Римо вошел в кабину. Это был просторный старый лифт размером с небольшую кухню. Римо нажал на кнопку первого этажа.Металлическая дверь «под бронзу» медленно, по-черепашьи, закрылась. Лифт, погромыхивая, пополз вниз. На следующем этаже он остановился, чтобы забрать двух детективов и арестованного. Один из полицейских с худым загорелым лицом, ростом с Римо, в стандартной шляпе, заметив Римо, вежливо с ним поздоровался.Все трое встали в глубине кабины, а Римо остался у входа. Он кивнул полицейскому в ответ и тут вдруг понял, что он знает сыщика, а тот – его.Черт возьми, подумал Римо и повернулся лицом к двери, надеясь, что сыщик попробует его вспомнить, не сможет и перестанет о нем думать. К сожалению, профессия полицейского, особенно сыщика, не позволяет ему просто взять да забыть однажды встреченное лицо. Во всяком случае, опытному сыщику. Римо оставалось надеяться, что Билл Скорич так и не стал опытным сыщиком.Римо вспомнил первый год их совместной службы в Ньюарке. Тогда Скорич упускал разные мелочи, и все разговоры с сержантом, детективами, лейтенантом и капитаном заканчивались не в его пользу. Но чересчур серьезных промашек он не допускал никогда, и к начальнику полиции его не вызывали.Хотя негативный опыт – не самый лучший способ обучения, все-таки это тоже способ. Или человек привыкает к выговорам, или меняется так, чтобы их не получать. Если Скорич изменился, то сейчас стоит одной ногой на том свете.Уголком глаза Римо заметил, что Скорич шагнул вперед. Он всматривался в профиль Римо. Сделал еще шаг, потащив за собой заключенного, на что другой сыщик тоже был вынужден сделать полшага.Можно было бы прикрыть лицо рукой и убежать, но не из управления же полиции! Тогда уж точно фотографию Римо раздадут всем полицейским, особенно после его беседы с шефом!Римо не спеша повернулся к Биллу Скоричу в надежде, что пластическая операция изменила его скулы и нос, взглянул Скоричу в глаза и смутился. Он молил про себя: Билл, ну сваляй дурака. Ну, старик! Ошибись!"Лицо Скорича порозовело от смущения, и на сердце у Римо полегчало. Молодец, Билли, подумал он. Замечательно. Никто не держит в памяти лица мертвых. Особенно после пластической операции.Но тут Скорич просиял, на лице появилась улыбка, которая вдруг сменилась выражением ужаса при виде восставшего из мертвых. И Римо понял, что Скорич его узнал.Последнее, что произнес сыщик Билл Скорич из полицейского управления Ньюарка, было даже не слово, а один только слог, начало имени.Он произнес:– Ри…Прикрывшись телом Скорича как щитом, так что заключенный и другой сыщик не видели его, Римо вонзил палец Скоричу в солнечное сплетение, до самого сердца, пробив его. Это произошло мгновенно, и Скорич только успел произнести:– Ри…Это был плавающий удар, когда рука действует сама по себе, вне зависимости от движения тела. Такой удар имел то преимущества, что прерывал разговор мгновенно.Глаза Скорича расширились, он не успел еще рухнуть, а руки Римо были уже в карманах, под мышкой зажат блокнот. Скорич упал на Римо, который, не пытаясь удержаться, отлетел в дальний угол кабины с возгласом:– Поосторожней, приятель!Скорич, падая, потянул на себя арестованного. Шляпа упала на пол, а второй сыщик, на другом конце цепочки, резко развернувшись, наступил на нее и рухнул сверху на заключенного, повалившегося на мертвеца, лежащего на полу кабины.Дверь отворилась на первом этаже. Римо оттолкнулся от стенки лифта, и, отряхиваясь, вылетел наружу с криком:– На меня напал полицейский! Прямо в полицейском управлении! Так-то вы обращаетесь с прессой?!Римо стоял у лифта, тыча пальцем в груду тел. Оставшийся в живых сыщик пытался подняться и поднять заключенного.– Вон тот, – вопил Римо. – Он там, внизу. Я хочу возбудить дело! Он толкнул меня.Дежурному лейтенанту потребовалось три секунды, чтобы оценить ситуацию, десять секунд, чтобы вызвать скорую помощь, и три минуты, чтобы убедить этого гомика-журналиста, что на него никто не нападал, что сыщик упал на него, потому что умер, скорее всего, от сердечного приступа.– Умер? – спросил Римо, открыв рот и глядя полными ужаса глазами.– Да. Умер. Вот так-то. Так бывает с нами, фараонами, когда мы защищаем вас. Еще один легавый умер, приятель.– Я… я не нахожу слов, – сказал Римо.– Всегда старайтесь сперва во всем разобраться, а уж потом делайте выводы. Старайтесь сначала разобраться.– Простите, – сказал с искренней грустью Римо. И, выйдя из полицейского участка, почувствовал, как хочется выпить, но увы! – в состоянии максимального напряжения пить нельзя, как, впрочем, и во всех иных состояниях. Ты должен относиться к себе как к алкоголику, потому что у тебя есть дело.Проходя мимо бара, видишь себя в стекле витрины и испытываешь радость, что отказал себе в чем-то, чего ужасно хочется. И ненавидишь отражающееся в витрине лицо…Потому что ты, Римо Уильямс, хуже животного. Ты – машина. Животное убивает, чтобы есть и жить. Человек убивает, потому что он напуган или болен, или ему приказали, а он, понятно, боится не выполнить приказ. Но ты, Римо Уильямс, ты убиваешь потому, что ты – машина, которая для этого предназначена.Римо пересек улицу – уличное движение уверенно направляла натренированная рука полицейского в красной фуражке – и прошел мимо кондитерского магазинчика, где у прилавка толпились школьники, предаваясь ежедневному ритуалу чревоугодия. Ему захотелось вдруг, чтобы рядом оказался Смит, чтобы сломать ему руку и сказать: «Бот что такое боль, Смит. Вот она, ты, счетная машинка!». Римо понял, почему он иногда ненавидит Смита: потому что они похожи. Уродливые сросшиеся горошины в больном стручке.Весело галдели подростки в кондитерской. Девочка-негритянка и белая девочка, крепко-накрепко прижав к упругой девичьей груди книжки, хихикали, посматривая на юношу-негра в мягкой шляпе, белой саржевой рубахе и ярких брюках, который, зажав что-то в кулаке, протягивал им. Он тоже смеялся, поддразнивая их.Он разжал кулак и закинул голову, не переставая смеяться. Девчонки переглянулись и снова захихикали. А взгляд их спрашивал: «Возьмем?»Белая девочка потянулась к черной руке. Рука отстранилась. Она пожала плечиками. Рука снова протянулась, раскрылась ладонь. На ней лежал небольшой блестящий пакетик. Парень засмеялся. Белая девочка схватила пакетик и тоже засмеялась.Тут Римо вспомнил фотографию, которую показал ему Смит на корабле. И внезапно подумал, что не так-то уж и плохо быть машиной.На очереди были мэр и главный редактор. Глава седьмая Вилли-Сантехнику было приказано не суетиться. Так сказал дон Доминик Верильо. Дважды.Вот Вилли-Сантехник и отправился в бар «Устричный грот», где для храбрости пропустил три рюмочки.Когда Вилли-Сантехнику советовали не дергаться, он, наоборот, начинал суетиться. А если эти слова исходили от дона Доминика Верильо, Вилли терял контроль над собственным мочевым пузырем.Вот он и проторчал почти полдня за спиртным, чтобы не особенно волноваться, и к трем часам дня почти успокоился. Он понимал, что к полуночи вообще обо всем на свете забудет, если будет продолжать в том же духе, но знал также, что если не прекратит пить и не сделает то, что приказано, то к рассвету его ждут крупные неприятности.Вилли-Сантехник был человек с понятием, мог пойти на уступки, понимал, что другим тоже надо жить, – эта его философия оправдывала и объясняла взятки – и не был к себе слишком пристрастен. Он заказал еще одну рюмку, отпил половину и оставил доллар бармену на чай.Он вышел на улицу, где около пожарного гидранта стоял его голубой «кадиллак-эльдорадо», и снял квитанцию о штрафе за неправильную парковку с ветрового стекла. Он мог бы поторговаться, чтобы штраф уменьшили с двадцати пяти долларов до пяти, а в четырех кварталах отсюда была стоянка за четыре доллара. Но он считал, что штрафы укрепляют его авторитет в глазах соотечественников и своих собственных.Вилли-Сантехник открыл незапертую дверцу машины и положил квитанцию в отделение для перчаток на стопку других. Он оплачивал их раз в месяц, когда рассчитывался по всем счетам, скопившимся за это время. Вилли-Сантехник никогда не запирал машину. Запирают свои машины только те, кто ничего собой не представляет.Голубой «эльдорадо» сиял от недавней полировки. Каждый день ему полировали машину на мойке рядом с домом, каждый месяц специалисты фирмы проверяли мотор, а каждые шесть недель двигатель проходил регулировку. Автомобиль еще ни разу не подводил Вилли.Вилли был худ и страдал резким кашлем, проходившим, каким бы сильным не был приступ, как только на конце сигареты, которую он не выпускал изо рта, образовывался пепел. Он обращался к зубному врачу, лишь когда не мог больше спать от боли, а у терапевта был дважды: один раз, когда решил, что слепнет, а второй, когда решил, что умирает. Время от времени у него бывали обмороки.По этому поводу он обращался к фармацевту, а тот неизменно советовал обратиться к врачу. Вилли каждый раз обещал пойти, а пока что выпрашивал какие-нибудь таблетки, порошки или капли.– Обморок, – объяснил он однажды, – это просто природа дает знак притормозить.Он вставил ключ в замок зажигания, на секунду потерял сознание, очнулся и завел мотор. Машина заурчала и с изящной легкостью влилась в общий поток.Он пересек торговый район города, потом повернул и поехал мимо затененных деревьями двухэтажных особняков, рассчитанных на две семьи. Выехал на главный проспект, повернул налево и направился в южную часть округа. Через пять кварталов после домов из кирпича и алюминия – колледжа Святого Луки, школы иезуитов, построенной в двадцатом веке в духе садово-парковой архитектуры, – он повернул направо и подъехал к кварталу элегантных домов со старыми дубами, раскидистыми и могучими. Особняки были построены в колониальном стиле или стиле «тюдор», газоны вокруг с коротко стриженной травой. Чистые и светлые дома. Такими дома бывают, только когда за ними тщательно ухаживают.Вилли-Сантехник подъехал к тротуару и затормозил. Закурил очередную сигарету от той, что держал в зубах, потом, осторожно загасил окурок в пепельнице рядом со стереомагнитолой.Вилли выставил наружу восьмидесятипятидолларовые ботинки от Флоршейма и встал на ноги, рывком выбросив тело вслед за ботинками. Он глубоко вздохнул, однако в обморок не упал! Торжествуя, он захлопнул дверь голубого «эльдорадо».Медленно обошел машину спереди, внимательно разглядывая решетку. Возле левой фары обнаружилось пятно. Вилли вытащил голубой носовой платок из кармана плаща, наклонился и принялся вытирать пятно. Исчезло, слава Богу! Он закашлялся, и что-то красно-коричневое засело глубоко в решетке. Вилли встал на колени, просунул в решетку платок и стал это самое «что-то» вытирать. Оттерев, Вилли поднялся, но тут у него закружилась голова, и он переждал с минуту.Затем он двинулся вперед, мимо лужайки с указателем «Розенберг», поднялся на ступени дома в стиле «тюдор»: деревянные балки и белый с вкраплениями цемент.Он позвонил в дверь. Ему открыла коренастая женщина в вязаном костюме.– А, это вы! – сказала она. – Подождите минутку. Пойду посмотрю, дома он или нет.Вилли-Сантехник слышал, как миссис Эдит Розенберг поднялась на второй этаж. Дверь оставалась открытой. Он услышал, как она постучала в дверь.– Гаэтано? – послышался ее голос.– Да, миссис Розенберг, – откликнулся низкий приглушенный голос.– Этот ужасный человек пришел к вам опять. Этот, тощий, который кашляет.– О'кей, пусть поднимется. Спасибо, миссис Розенберг.– Вам не следует якшаться с такими типами, вы же такой славный юноша.Славный юноша, с которым беседовала миссис Розенберг, был человеком тихим, снимал комнату на втором этаже, обедал с Розенбергами по пятницам, терпеливо выслушивая монологи хозяйки о том, что семья ее недостойна, а мистер Розенберг ни о чем, кроме своего дела, не думает.Славным юношей был Гаэтано Гассо, наемный убийца на службе у Верильо, которого все называли не иначе как мистер Гассо. У него не было клички вроде «Утенок», или «Банановый», или «Сантехник», потому что никто не решился бы попробовать дать ему прозвище даже в его отсутствие.Мистер Гассо мог взглядом парализовать человека. Мистер Гассо не любил стрелять людям в лицо, разве что другого выхода не было. Ему нравилось отрывать людям руки и ноги. Ему нравилось разбить человеку голову стулом или размозжить ее об стену. Мистер Гассо любил ломать ребра. Мистер Гассо любил, когда ему давали сдачи. Любил, когда от него отбивались кулаками, дубинками, пистолетами. Против пистолета он применял пистолет. Но иногда он предпочитал автомобиль. Автомобиль – прекрасное оружие против пистолета. Особенно, когда машина наезжает на парня с пистолетом, прислонившегося к стене, и хрустит, ломаясь, его грудная клетка. Потом мистер Гассо добивал жертву, если было нужно, и извлекал из собственного лица осколки лобового стекла.Однажды ему пришлось извлекать из лица пулю. Но мистер Гассо не перестал после этого пользоваться автомобилем. А как-то во время разборки с шоферами грузовиков один из водителей нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Собирали этого водителя по кусочкам, соединяя переломанные кости металлическими стержнями, и благодаря огромной силе воли он стал выдающимся игроком в баскетбол в инвалидной коляске, вот только дриблинг левой рукой был недостаточно хорош, поскольку в ней не было нервов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15