Сергей Зверев
Пепел врага

Пролог

Волк вышел из буковой рощи. Осмотрев янтарными глазами открытое пространство, он втянул ноздрями воздух. Вечерний туман, клочьями сползавший со склонов гор, скапливался в долинах и распадках, оседая тяжелыми ртутными каплями на шерсти зверя. Не учуяв ничего подозрительного, волк стряхнул влагу, от которой так противно ныли старые кости.
Зверь немало повидал на своем веку. Жизнь не щадила хищника. Схватки с соперниками, клыки собак пастухов, неудачные прыжки при преследовании добычи – все оставляло свои отметины на шкуре и отнимало силы. Когда-то он был предводителем стаи. Шел первым в загонах. Именно он наносил жертве смертельный удар.
Но потом все изменилось.
У стаи появился новый вожак. Самки больше не начинали похотливо скулить только от одного взгляда его желтых глаз. Наглая молодежь старалась украсть лучшие куски добычи прямо из-под носа. Только затупленные, но все еще грозные клыки заставляли наглецов помнить, с кем они имеют дело.
Волк дряхлел. Он уже не брезговал охотиться за пронырливыми мышами, чего никогда бы не позволил себе в расцвете сил. Тайком от серых собратьев он разрывал сточившимися от времени когтями норы грызунов и радовался самой ничтожной добыче. Но не это было самым худшим. Привычный мир, окружавший зверя, переменился. И не в лучшую сторону.
Небо над горами стало дрожать от рева стальных стрекоз, оставлявших после себя вонь и гарь. Этот рев заставлял волков прижиматься к земле, ползти на брюхе в поисках укрытия. Иногда стрекозы харкались огнем, и тогда горы тряслись, как во время схода лавин, а ущелья озарялись багровыми сполохами. На тропах, по которым раньше бродили пастухи, появились бородатые люди, обвешанные оружием. Следом за ними пришли мужчины в одинаковой одежде и тоже с оружием. Они убивали друг друга с яростью, неведомой волкам. Сладкий запах разлагающейся мертвечины пополз по ущельям вместе с туманом. Теперь найти пищу перестало быть проблемой. Но и сохранить жизнь стало трудней. Даже в глубоких норах и логовах, устроенных в расщелинах скал, волки не чувствовали себя в безопасности. Их своды дрожали и осыпались, когда в небе появлялись стальные стрекозы, умевшие плеваться огнем.
И тогда молодой вожак решил увести стаю на равнину. Горы перестали быть домом для волков.
С наступлением весны, когда снег сошел с пастушьих троп, а на деревьях набухли почки, стая снялась с насиженных мест. Выстроившись цепочкой, ступая след в след, волки двинулись в сторону встававшего из-за гребня горных вершин солнца. Вскоре они стали похожи на муравьев, спускающихся по покатому склону муравейника, а через минуту и вовсе исчезли.
Оставшись один, старик проводил своих серых собратьев долгим тоскливым воем. Волк остался в горах, которые по-прежнему считал своим домом. Он родился, охотился и слишком долго здесь жил, чтобы уходить вместе со всеми на равнину. Кроме того, он не был уверен, что там, на равнине, небеса не вздрагивают от рева стальных стрекоз, а воздух не пропах гарью и пороховым дымом. А если не уверен в этом, то зачем же тратить силы на долгий и опасный переход. Это были его горы, и волк никому не собирался их уступать.
Нынешняя дневная охота не задалась. Волк лишь приглушил голод несколькими пакостно пищащими в зубах грызунами. На окраине рощи он нашел выбеленный ветрами и дождями рассыпавшийся скелет лошади. Исследовав находку, он понял, что этим голод не утолишь. Покружив вокруг скелета, волк расшвырял ветхие кости лапой, перевернул носом череп с пустыми глазницами и тяжелой старческой трусцой двинулся вдоль опушки букового леса. Пробежав метров тридцать, волк остановился. В его желтых глазах отразились горные вершины. Хищник знал, что там, за каменной грядой, находится ущелье, по дну которого бежит дорога. Тяжело вздохнув, словно человек, которому предстоит нелегкая работа, волк еще раз осмотрелся и медленно затрусил по каменистому склону.
Подъем дался старому хищнику нелегко. Его впалые бока то вздымались, то опадали. Он часто останавливался, втягивая ноздрями воздух. Что-то скверное, пахнущее смертью пропитывало горный воздух. Иногда волк пригибал голову к земле, пытаясь обнаружить след возможной добычи. Но какой-то посторонний запах забивал ноздри хищника, мешал сосредоточиться.
Не подходя к обочине дороги, волк направился к скале, возле которой дорога резко поворачивала на север. Зажатая между склоном, поросшим лиственным лесом, и скалой, покрытой чахлым кустарником, дорога в этом месте походила на извивающийся змеиный хвост. Здесь шаг волка стал уверенным. В этих краях он знал каждый куст, каждую трещину в скале и каждую звезду на небе. Тут мать повела волчонка с пухом вместо шерсти на первую охоту. Недалеко от этого места было логово, где он появился на свет. Но волки лишены сентиментальности. Старик не совершал экскурсию по местам безоблачного детства. Хищник искал добычу, чтобы утолить изнуряющий голод, голод, выжигающий все внутри. Это испепеляющее чувство заставляло волка стискивать клыки при каждом урчащем звуке, возникающем внутри пустого желудка.
Добравшись до скалы, зверь, лавируя между кустами, поднялся к выступу, нависавшему над дорогой. Это была небольшая площадка с идеально ровной, отполированной ветрами поверхностью. Природа создала отличный наблюдательный пункт. Более того, она же позаботилась и об укрытии. Продолжением выступа была небольшая пещера, уходившая в недра скалы. По форме пещера напоминала лежащую на боку бутылку. Вход в нее был узким и длинным, как бутылочное горлышко, а главный зал достаточно просторным и вместительным. Иногда волк приносил сюда свою добычу, чтобы неспешно, в уединении и спокойствии, насладиться едой. Теперь такие фортели ему были не под силу. Да и достойной добычи не попадалось.
Добравшись до уступа, зверь лег. По пути он неосторожно наступил на засохший стебель чертополоха с тонкими, но твердыми колючками. Одна из игл впилась в лапу, но только сейчас волк почувствовал саднящую боль. Потряхивая головой, зверь принялся яростно выкусывать занозу. Справившись с ней, он положил морду на лапы и прикрыл глаза.
Внезапно шерсть на его загривке встала дыбом. Сначала он почувствовал запах. Вонь человеческого пота, оружейной смазки и еще десятка составляющих смешивалась в одну душную волну. Эта волна поднималась где-то в глубине леса напротив. Там она росла, набирала силы, чтобы, в конце концов, достичь ноздрей волчьего носа.
Повинуясь тысячелетнему инстинкту, зверь прижался к каменной поверхности выступа. В сумерках волк сливался со скалой, превращаясь в ее продолжение. Его глаза зорко следили за происходящим.
Он уже различал фигуры, мелькавшие среди стволов деревьев. Люди опускались на колени, снимали с плеч мешки и какие-то продолговатые предметы. Тихие металлические щелчки не сопровождались речью. Люди, среди которых были и бородачи, и совсем молодые, переговаривались скупыми жестами. Одни колдовали над железными трубами. Другие устанавливали какую-то штуковину с раскоряченными металлическими лапами. Третьи расползались по лесу, словно голодные вши по волчьей шерсти. Но зверь следил не за ними. Он наблюдал за группой людей, спустившихся к дороге.
Оказавшись внизу, группа разделилась. Двое направились на север от выступа, а двое – в противоположную сторону. На дороге остался стоять плотный, похожий на быка человек.
Волк подполз к краю выступа, чтобы получше рассмотреть чужака.
Человек был одет в пятнистую униформу. В руках он держал плоскую коробку, которую иногда подносил к губам, и что-то негромко говорил. Его голова с мясистым загривком все время вертелась, словно у пса, стерегущего отару овец. Четверо из его стаи, едва видимые в сумерках, копошились на дороге.
Волку хотелось привстать, чтобы лучше рассмотреть происходящее, но он знал, что этого делать нельзя. Можно было только ждать, пока люди уберутся и все успокоится. Но матерый хищник знал и другое – люди просто так не уходят. Они приходят в горы поохотиться и, как правило, в последнее время на таких же двуногих, как они сами.
Через несколько минут дорога опустела. Негромко свистнув, мужчина, в котором волк безошибочно определил вожака стаи, подозвал четверку соплеменников. Переговорив, они скрылись под кронами деревьев, но волк продолжал следить за их силуэтами.
Внезапно ему захотелось уползти, скрыться в глубине пещеры. Но порой губительное любопытство свойственно не только людям. Даже самый осторожный зверь попадает иногда в когти этого опасного чувства.
Волк не покинул свой наблюдательный пункт. Он лежал, распластанный на каменной поверхности выступа. Дорога змеилась тусклым отражением в его желтых глазах. Волк умел ждать. Умели ждать и люди, прятавшиеся в лесу. Ничто не выдавало их присутствия. Темный полумрак сгущавшейся ночи служил надежным укрытием и для зверья, и для людей. Казалось, мир застыл в безмолвии, которое ничто не может нарушить.
Но так длилось недолго. Сначала тишину нарушил глухой урчащий звук. Гул становился все сильнее. Он эхом бился среди каменных стен ущелья, и, казалось, лес отзывается на это шелестом своих ветвей. Гул нарастал, перерождаясь в надсадный рев. Колонна механических чудовищ, чадя своими вонючими двигателями, ползла по дороге. Желтые лучи света разрезали полумрак, а ветер гнал поднявшуюся пыль впереди нее.
Вторя колонне, зверь негромко зарычал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Волк непроизвольно поднялся на передних выпрямившихся лапах. Его глаза то впивались в стену леса, то перебегали на ползущую внизу железную гусеницу колонны.
Волк видел, как из-за ствола дерева выглянул бородач. Он вскинул железную трубу, направив ее острый наконечник в сторону головной машины. Еще один приподнялся над кустарником, ожидая сигнала от вожака стаи.
А колонна продолжала свой путь. Вот она уже целиком втянулась в узкую горловину ущелья. Головная машина миновала поворот. Люди в лесу уже не старались остаться незамеченными. Некоторые вставали в полный рост, клацая затворами.
И тут волк понял, что произойдет дальше. Он слишком долго жил в горах, где шла война, а воздух пропах запахом мертвечины и пороховой гарью. Запрокинув голову, зверь протяжно завыл, словно оплакивая обезумевших людей, уничтожавших друг друга с неведомой даже хищникам жестокостью. Волк выл, не боясь привлечь к себе внимания. Он знал, что его никто не услышит, потому что за поворотом уже громыхнул взрыв.

Глава 1

Капитан Верещагин отдал приказ:
– Бойцов на броню. Доложить готовность к движению…
Несколько часов назад Павла Верещагина вызвали в комендатуру района. По замыслу командования полк, в котором служил капитан Верещагин, должен был контролировать перевалы и тропы, ведущие в Грузию. С таким же успехом командование могло приказать десантуре вычерпать котелками море или погасить плевками солнце. В этих местах троп и тайных проходов было не меньше, чем дыр в швейцарском сыре. На основных маршрутах, конечно же, выставили блокпосты, но толку от этого было мало. С приходом весны «духи» начинали сновать в горах, словно тараканы за нагретой печкой.
Но приказы не обсуждаются. И десантура парилась на сторожевых заставах, гонялась за боевиками, трясла подозрительные машины на блокпостах, работала по перехватам. Одним словом, занималась обыденной работой.
Капитан Верещагин командовал сводным подразделением, которое он сам не без юмора называл «пожарной командой». Подразделение могло быть поднято по тревоге в любой момент, чтобы прибыть на помощь атакованной заставе или отправиться на перехват банды, появившейся в горах. Группу быстрого реагирования создали по инициативе командира полка, прошедшего Афган и другие не менее горячие точки. Места были неспокойны. Поэтому отряд, готовый подняться по тревоге в любую минуту, был просто необходим.
Вызов в комендатуру Верещагина озадачил. Все дело в том, что на данный момент в его распоряжении находилось не более десятка бойцов. Накануне «духи» стали серьезно прижимать отдаленные сторожевые заставы, расположенные на юге района. Да и на грузинской стороне, по данным разведки, началось оживленное движение. Вдоль границы шастало не менее трех крупных бандформирований с вполне ясной целью – прощупать на прочность позиции федералов.
Учитывая обстановку, командир полка решил усилить заставы на самых опасных направлениях людьми капитана Верещагина. Правда, сделано это было без ведома самого Верещагина, угодившего в столь неподходящий момент в медсанбат.
Он неудачно прыгнул с брони бээрдээмки, поскользнулся и растянул связки. Болячка для десантника пустяковая, но беда, как известно, не приходит одна. Вдобавок ко всему капитан ушиб ногу, заработав воспаление надкостницы. А этот недуг уже требовал внимания медицины. Чертыхаясь, проклиная на чем свет стоит скользкую чеченскую грязь, Верещагин оставил свою «пожарную команду» на молоденького старлея и отправился в медсанбат. Там ласковые руки медсестры-контрактницы и волшебные притирки хирурга, любившего замахнуть по вечерам стопарь неразбавленного спирта, сделали свое дело. Воспаление прошло, а растянутые связки напоминали о себе лишь тупой болью.
В комендатуре капитана уже заждались. Комендант, седой подполковник с зеленым от усталости и недосыпания лицом, сидел за столом. Он поприветствовал вошедшего, отхлебнул из стакана крепкий чай и произнес скрипучим голосом:
– Тут вот какая бодяга, Верещагин. Надо колонну сопроводить.
– Куда? – сев с противоположной стороны стола, спросил десантник.
– На базу наших соседей, – расстилая перед собой карту, ответил комендант.
Посмотрев, куда указывает палец полковника, Верещагин присвистнул:
– Чего это они окружными путями катаются? Здесь ведь не Садовое кольцо. Здесь бандос на бандосе и горы кругом. И потом, если груз соседям предназначается, то почему же они его не встречают?
Возмущение десантника было оправданно. Колонна действительно шла каким-то странным маршрутом. Вместо того чтобы прибыть прямиком на базу мотострелкового полка, квартировавшегося в соседнем равнинном районе, колонна делала крюк, словно стремясь на экскурсию по самым опасным местам.
Комендант почесал седую голову:
– Да, бардака у нас много. Я иногда сам не понимаю. Там, наверху, они головой или жопой думают. Или им карты Лермонтов рисовал.
Верещагин уважал коменданта. Старый служака тянул военную лямку честно. Но новая должность полковнику была не по нутру. Он привык командовать, командовать солдатами, а не пастухами, торговцами и земледельцами. Но это было еще полбеды. По ночам эти пастухи и земледельцы доставали из схронов оружие и долбили по блокпостам и казармам. Жизнь среди оборотней может испортить самый закаленный характер. Такое случилось и с комендантом. Он стал чаще, чем надо, прикладываться к стакану, а его юмор становился все более загадочным.
Недоуменно пожав плечами, Верещагин спросил:
– При чем здесь Лермонтов?
– Служил он на Кавказе. Тут нашего великого поэта и завалили, – с непонятным ожесточением в голосе ответил комендант.
Достав из накладного кармана куртки изрядно помятую пачку сигарет, Верещагин достал одну, закурил и, со смаком затянувшись, выпустил клуб дыма, пряча в сизом облаке улыбку:
– Так ведь свои же убили. Михаил Юрьевич на дуэли погиб. И карты он отродясь не рисовал. Все больше поэмы пописывал. Да и потом, убили его в Пятигорске, далече от этих мест. А сюда во времена Михаила Юрьевича русские носа не показывали. Тут имам Шамиль правил.
Короткая лекция по истории и русской литературе подействовала на коменданта не самым лучшим образом. Он скривился, словно от приступа язвенной болезни, замахал руками, пытаясь разогнать табачный дым, и вдобавок опрокинул стакан с недопитым чаем. Стакан хрястнулся о пол, но не разбился. Он лишь прокатился к двери, оставляя за собой бурый след выливающейся жидкости, похожей на разбавленную соляркой кровь.
Навалившись грудью на стол, полковник прохрипел:
– Какая на хрен разница, где и кто грохнул поэта. Вот ты, Верещагин, умный, образованный, а не понимаешь, что есть места на земле, где люди всегда убивали друг друга. Может, Бог на такие места наложил проклятие, а может, тут атмосфера такая. Не знаю… Но как сто пятьдесят лет назад здесь гарцевал Шамиль, так все и осталось по-прежнему. Как резали людей, точно баранов, так и режут. Разве что тогда в Петербурге чечены гостиницами не владели и рынки не контролировали. А во дворцах и министерствах взятки от чеченов не брали. Да и казачий разъезд за мзду хрен бы повозку с порохом для теракта пропустил бы.
1 2 3 4