– В баню.
Густо татуированный арестант-«торпеда» подобострастно заржал, обнажив две желтые коронки.
Уже погасли экраны телевизоров. После отбоя камеру заливал мертвенно-синий свет. Кувалов никак не мог заснуть. Сегодняшняя встреча с Нардовым сломала его, потому что подарила надежду. А надеяться на лучшее – самое плохое для арестанта. Уж лучше приготовиться, что тебе впаяют «десятку», а потом получить «пятак», чем наоборот. Тогда и пять лет неволи покажутся детским сроком, который на одной ноге возле толчка пересидеть можно.
Во сне арестанты иногда вскрикивали. Было слышно, как плачет, не просыпаясь, под шконкой – «на вокзале» молодой шнырь. Кувалов повернулся на бок и отбросил одеяло. На втором ярусе нар поблескивали круглые стекла очков первохода. Парень боялся снимать их на ночь, чтобы ненароком не раздавить во сне. Руку он свесил вниз, то и дело сжимал пальцы, будто ловил что-то невидимое.
Кувадла сел, прислушался, никто не пошевелился. Он поднялся, прошел вдоль нар, всего на секунду задержался возле очкарика, сунул руку под самодельную подушку и тут же выдернул. И если бы не синий свет, то было бы видно, как прилила кровь к лицу видавшего виды блатного.
– Прости меня, господи, – прошептал он, уже вернувшись на место.
* * *
В тот самый день, когда адвокат Нардов появился в Бутырке, чтобы сделать Кувадле странное предложение, главный врач тюремной больницы Петр Алексеевич Барсуков слегка поправил свое материальное положение. На автомобильной стоянке, где он всегда оставлял свои «Жигули», Петр Алексеевич открыл машину, приспустил стекло в задней дверце, а затем хлопнул себя по лбу, словно что-то забыл, и заспешил прочь. Барсуков знал, что зря разыгрывает спектакль, что ничего он не забывал, а просто ему надо на время отойти в сторону. Но врач ничего не мог с собой поделать, ему было страшно, что кто-нибудь заподозрит, поймет, почему это он не спешит уехать домой, вот и прикинулся забывчивым.
Барсуков – высокий дородный мужчина с чуть обрюзгшим лицом, закурил и нервно затянулся. Сегодня ему уже пришлось поволноваться, когда по его распоряжению в тюремную больницу перевели трех воров в законе, сидевших в Бутырке. Перевод всей троицы он устроил по достойным веры диагнозам, почти не сочинял, ведь настоящих хворей у высоких авторитетов воровского мира хватало. Все-таки тюрьма – не курорт, и здоровья никому из сидельцев она еще не прибавила. По большому счету придраться было не к чему, даже если бы на доктора и наехало начальство.
«Ну да, подстраховался, – сказал бы он, – можно было и не госпитализировать, но сами же понимаете, если вдруг окажется, что законник умрет из-за того, что ему вовремя не оказали помощь… Это же грозит бунтом в тюрьме».
Начальство и слова не сказало. Сколько и кто, кроме него, получил денег за эту госпитализацию или же сделано это было взамен за услугу, Барсуков не знал и не хотел об этом думать. Его интересовала только его собственная доля.
В тюрьме работа не сахар, того и гляди подхватишь туберкулез или взбесившийся от безысходности арестант наградит тебя СПИДом, вцепившись зубами в руку. Корячиться за одну зарплату, проводя каждый божий день за решеткой в обществе преступников, нормальный человек не согласится. И потому взятки Петр Алексеевич считал справедливой добавкой к денежному довольствию. Он-то считал, но государство полагало иначе, вот и боялся всего Барсуков, боялся панически.
«Боже мой, – думал он, глядя на свою машину, поблескивающую лаком на солнце, – ведь могу же позволить купить себе хороший новый автомобиль – немецкий или японский, а езжу на отечественной развалюхе. Могу купить квартиру побольше и ближе к центру, но живу с женой в той, какую получил еще от государства. Могу поехать отдыхать за границу, но приходится ездить в Сочи и жить в дешевеньком доме отдыха… Но ничего, когда выйду на пенсию, оттянусь. Вот тогда и пригодятся мои сбережения. Пенсионерами никто не интересуется», – утешил себя тюремный врач.
Сигарета сотлела уже до самого фильтра, а Барсуков не выпускал ее из пальцев и даже время от времени делал вид, что затягивается. Он не боялся, что его обманут и не привезут обещанные деньги, он боялся, что его словят родные правоохранительные органы. На стоянку зарулил черный «БМВ» с тонированными стеклами. Автомобиль медленно ехал, словно водитель выбирал место для парковки. Барсуков следил за ним, не отрывая глаз. Возле «Жигулей» водитель даже не сбросил скорость. Вроде бы ничего и не произошло, но напряженный взгляд тюремного врача засек, как из окошка «БМВ» вылетел небольшой цилиндрик и прямиком угодил в приоткрытое окошко «Жигулей». Проехав стоянку насквозь, «БМВ» покинул ее и вскоре уже растворился среди других машин, на прощание мигнув Барсукову габаритами.
Петр Алексеевич задумчиво принялся насвистывать мелодию из Моцарта. Он возвращался к машине не прямиком, а заложив крюк, чтобы удостовериться – никто за ним не следит. Лишь оказавшись в салоне, он решился заглянуть в зеркальце заднего вида, укрепленное на ветровом стекле. Поправил его и разглядел на заднем сиденье небольшой, но тугой скруток долларов, завернутый в прозрачный полиэтилен и перетянутый аптекарской резинкой. Тут же отвел взгляд. Даже если бы сейчас на его машину налетели «маски-шоу», а омоновцы выволокли и бросили его лицом на асфальт, доказать потом было бы ничего невозможно. Отпечатков пальцев на деньгах нет.
«Подбросили!» – твердо стоял бы он на своем, и самое странное, что его оправдали бы.
В том, что при надобности у него окажется один из лучших адвокатов России, Барсуков не сомневался, сидельцы Бутырки, кому он оказывал услуги, пусть и платные, постарались бы. Лепила, если он не зверь, считай, единственная уважаемая арестантами профессия в тюрьме. И рассуждение типа: «Все равно на должность Барсукова не вернут. Зачем ему помогать?» – не прошла бы. Придет другой врач, но он будет твердо знать, что в беде его не оставят.
Примерно так рассуждал Петр Алексеевич, выезжая со стоянки. Он твердо знал, что не дотронется до денег, прежде чем не остановится в собственном дворе. Он даже дверки в машине не блокировал, чтобы потом в случае чего иметь возможность оправдаться: «Я же ни от кого не прятался. Да если бы я боялся, то закрылся бы наглухо».
Конечно, рассуждения врача были чем-то схожи с мальчишескими. Дети тоже любят по сотне раз прокручивать одну и ту же ситуацию, всякий раз пытаясь предугадать и предотвратить возможные ошибки. Они заранее придумывают, что скажут сами, и сами же отвечают за собеседника. А потом обязательно случается совсем не так, как они думали. Жизнь – она лучший режиссер.
Так же случилось и с Барсуковым…
Он старательно избегал оглядываться, чтобы случайно не наткнуться взглядом на доллары, полученные за переправку блатных в тюремную больничку. Город плох тем, что в нем много светофоров. На одном из них, когда Петр Алексеевич еще не успел заскучать, ожидая зеленого сигнала, из машины остановившейся за ним – темно-зеленого, почти черного «Гранд Чероки», вышел элегантный мужчина и тут же направился к «Жигулям». Барсуков вздрогнул, когда заметил за стеклом темный силуэт, его взгляд приковал к себе красный галстук. Рука сама собой потянулась к кнопке блокировки дверцы. Мужчина нагнулся и постучал в стекло согнутым пальцем.
– Разрешите к вам, Петр Алексеевич. Свет скоро переключат. Не стоять же мне посреди проезжей части.
У Барсукова немного отлегло от сердца, когда он признал в мужчине, обладателе красного галстука, адвоката – Святослава Нардова.
– А… это вы, – и тюремный врач приоткрыл дверцу, – садитесь.
Барсуков затравленно оглянулся, чтобы увидеть, кто же остался в машине, которую покинул адвокат. Но солнцезащитный козырек был опущен, и Петру Алексеевичу пришлось довольствоваться лишь созерцанием волевого, по-модному небритого подбородка.
– Не волнуйтесь, езжайте, как ехали, меня подберут, – адвокат улыбнулся одной из своих располагающих к искренности улыбок, – есть небольшой разговор.
«Улыбается, наверное, деньги заметил, – похолодело в душе у тюремного врача, – какого хрена ему надо?»
На перекрестке «Гранд Чероки» послушно свернул за «Жигулями».
– Я вас слушаю.
– Прошу об одной чисто товарищеской, профессиональной услуге. – Нардов довольно бесцеремонно открыл перчаточный ящик в машине и одну за другой положил на крышку пять стодолларовых купюр, придавил их пачкой сигарет. – В тюремной больнице…
«Далась им всем тюремная больница, – подумал Барсуков, – куда он клонит?»
– …так вот, в тюремной больнице, – продолжил адвокат, – завтра вам предстоит вызвать к одному пострадавшему консультанта – доктора Иванова, из двадцатой больницы. Скажете, что пострадавший, на ваш взгляд, нетранспортабельный, и доставить его в городскую больницу для консультации невозможно.
– Погодите, – возмутился Барсуков, – нет у меня сейчас в больнице нетранспортабельного больного. Нет.
– Завтра будет, к вечеру он будет точно, – голос Нардова переливался, как горный ручей, – фамилии, к сожалению, назвать еще не могу. Консультанта с реанимационной бригадой вызовите вечером, так, чтобы приехать они могли уже ночью.
– Если вы собираетесь устроить побег, то я…
– Какой побег? Стал бы я в этом участвовать! Просто одному человеку очень нужно побывать в тюремной больнице для важного разговора. Вы же знаете доктора Иванова?
– Конечно, знаю – он ведущий реаниматолог.
– Тогда чего вы опасаетесь? – Адвокат поигрывал откинутой крышкой перчаточного ящика, на которой лежали придавленные пачкой сигарет доллары.
– Начальник тюрьмы – не дурак. Мне и так уже пришлось сегодня рискнуть.
– Конечно, не дурак, и в этом я успел убедиться, мы беседовали совсем недавно. Смею вас заверить, больница в ближайшие дни его совсем не будет интересовать, – указательным пальцем Нардов прикоснулся к деньгам, – вы всего лишь перестрахуетесь, вызовете реаниматолога. Никому не хочется, чтобы арестант помер в больнице из-за того, что ему вовремя не оказали помощь. Журналисты любят обсасывать подобные трагедии. А вы проявите гуманность. Начальник подпишет пропуск на реанимобиль и спокойно уедет домой. Вы тоже.
Барсуков колебался. Подставы со стороны адвоката он не опасался, тот ни за что не стал бы рисковать своей репутацией, и не потому, что был очень честным и порядочным. Таких людей среди адвокатов, пожалуй, вовсе не отыскать – не та специфика профессии. Просто, подставив один раз, навсегда потеряешь доверие, тебе больше никто не сделает поблажки, ни за красивые глаза, ни за деньги. Единственный вариант, при котором Нардов мог пойти на подставу, если бы ему заплатили больше, чем он рассчитывал заработать на клиентах до конца жизни. А такие деньги предложить некому. Да и зачем?
«Хотя, если планируется побег, могут выложить огромные бабки, – подумал врач, – не стоит себя мучить, – решился он наконец, – надо соглашаться. Стоит только поторговаться».
– Я вас слушаю, – Барсуков бросил равнодушный взгляд на деньги.
– Я уже все сказал. Жду только вашего согласия.
В зеркальце заднего вида маячил «Гранд Чероки» с небритым мужчиной за рулем. Отражение в маленьком зеркальце прыгало, и тюремный врач никак не мог рассмотреть лицо.
– Даже не знаю, что вам и сказать. Вы меня толкаете на должностное преступление.
– Помилуйте, – засмеялся Нардов, – вся предыдущая часть разговора не более чем возможное допущение. Ведь пострадавший в больницу еще не поступал, он мирно сидит в Бутырке. Он даже знать не будет, почему угодил в больницу и почему к нему отнесутся там с подобающей цивилизованной стране гуманностью. Это только допущение, рассуждения. А факты…
Барсуков глянул на адвоката, в его глазах Нардов прочитал:
«Что ты мне втираешь? Неужели не понял, что денег мало предложил? А если тебя только на полштуки уполномочили, то выметайся из машины. За мелочовку не берусь».
Вновь раскрылось портмоне, Нардов вытащил еще две стодолларовые бумажки, подхватил сигаретную пачку, бросил их сверху пяти банкнот и тут же захлопнул перчаточный ящик.
– Вот и все, – сказал он и промокнул лоб носовым платком.
Барсуков только кивнул в ответ.
– Остановите. Дальше я сам, – попросил Нардов, – день выдался тяжелый. Но удачный благодаря вам. Теперь можно и расслабиться.
– У меня каждый день тяжелый.
– Сочувствую. Но терпение и усилия непременно вознаграждаются. Всего доброго.
«Жигули» притормозили у бордюра. Элегантно одетый Нардов выбрался из машины. Выходя, придержал рукой красный галстук. Тут же остановился и «Гранд Чероки», чтобы подобрать адвоката. Барсуков дождался, пока огромный и торжественный, словно дорогой лакированный гроб, джип отъедет. За рулем сидел явно не простой шофер – наемные люди так властно не смотрят на мир.
«Видел я его раньше или нет?» – задумался Барсуков.
Память на лица он имел плохую. Лица пациентов его никогда не интересовали, зато держал в памяти особенности строения тел тех, кого ему приходилось осматривать. Досконально помнил татуировки, но не лица.
«Взгляд у небритого странный, – решил тюремный врач, – вроде как правый глаз слегка косит, сразу и не поймешь, куда смотрит».
Барсуков благополучно доехал до своего двора, припарковал скромные «Жигули» между двумя иномарками и заглушил двигатель. На дворовой стоянке было пусто – ни одного человека. Деньги из перчаточного ящика он выгреб и, не пересчитывая, сунул в карман. Новенькие купюры захрустели. Скруток с баксами зажал в кулаке. Деньги буквально жгли руку, ему не терпелось от них избавиться. Тюремный врач не стал подниматься домой, а сразу спустился в подвал. Чем-то подвальный коридор напоминал ему бутырские переходы. Те же пронумерованные двери, такая же сырость, слабое освещение, только все исполнено в миниатюре и не хватает решеток-перегородок. Закрывшись в собственном сарае, Барсуков осторожно выдвинул из стены кусок чугунной канализационной трубы. Внешне она смотрелась как самый банальный «стояк», но на самом деле начиналась у потолка и кончалась в выемке бетонного пола. Деньги, для надежности завернутые в блестящий станиоль и закрученные в толстый полиэтилен, исчезли в ее недрах.
«Ну вот и все, – с облегчением вздохнул врач, – теперь можно по совету адвоката и расслабиться. Завтра еще немного поволноваться, а там и выходные».
Нардов тем временем еще не мог себе позволить отдых. Он вертел в пальцах изрядно опустевшую пачку сигарет. Наконец «Гранд Чероки» свернул в боковую улицу и замер у пустынного тротуара.
– Как понимаю, он взял? – поинтересовался чуть небритый мужчина, снял руки с руля и негромко включил в салоне музыку.
– Само собой разумеется, – в глазах адвоката уже не было прежней брезгливости, – я еще не встречал человека, который был бы способен отказаться от денег. Даже среди сумасшедших.
– А мне приходилось.
– Среди кого?
– Среди блатных.
– Значит, вы им мало предлагали. Барсуков тоже не сразу согласился. Половина штуки его не устроила, но семьсот взял.
– Оборзели менты, думают, что раз Москва – столица, то можно и ставки заламывать космические. Скоро за бутылку водки, пронесенную в СИЗО, по сотке станут требовать.
– Барсуков подумал, что побег замыслили.
– Ты ему объяснил?
– Как сумел. Если бы не поверил, не взял бы.
– Хорошо, теперь езжай в двадцатую больницу. Надо, чтобы реаниматолог не передумал.
– Все получится. – Нардов улыбнулся и прикоснулся ладонью ко лбу. – Я пошел?
– Валяй.
«Гранд Чероки» буквально взрыл асфальт шипованными протекторами и умчался по пустынной улице.
– С огнем играет Артист, – то ли восхищаясь, то ли осуждая, произнес адвокат вслед удаляющемуся джипу.
Глава 2
Грохоча алюминиевыми поддонами и распространяя запах тухловатой рыбы, «ЗИЛ» с ярко-голубым рефрижератором, на котором красовалась новенькая надпись «Рыба – Пеликанов и К°», отъехал от рампы. Металлическая дверь магазина с грохотом захлопнулась. Два небритых уставших грузчика в темно-синих халатах и грязных кожаных передниках сошли по ступенькам с рампы. Они устроились в тени каштана, единственного на весь двор полноценно растущего дерева. Грузчики сидели на пластиковых ящиках и курили. Перед каждым стояло по бутылке пива.
Не прошло и минуты, как к рампе подлетел темно-синий легковой автомобиль «БМВ» седьмой модели, каких в Москве тысячи. Взвизгнули тормоза, машина замерла как вкопанная, двигатель мгновенно смолк. Между бампером и бетонной рампой расстояние измерялось сантиметрами.
– Во дает! Снайпер, – нервно затянувшись сигаретой без фильтра, пробурчал пожилой грузчик.
1 2 3 4 5 6
Густо татуированный арестант-«торпеда» подобострастно заржал, обнажив две желтые коронки.
Уже погасли экраны телевизоров. После отбоя камеру заливал мертвенно-синий свет. Кувалов никак не мог заснуть. Сегодняшняя встреча с Нардовым сломала его, потому что подарила надежду. А надеяться на лучшее – самое плохое для арестанта. Уж лучше приготовиться, что тебе впаяют «десятку», а потом получить «пятак», чем наоборот. Тогда и пять лет неволи покажутся детским сроком, который на одной ноге возле толчка пересидеть можно.
Во сне арестанты иногда вскрикивали. Было слышно, как плачет, не просыпаясь, под шконкой – «на вокзале» молодой шнырь. Кувалов повернулся на бок и отбросил одеяло. На втором ярусе нар поблескивали круглые стекла очков первохода. Парень боялся снимать их на ночь, чтобы ненароком не раздавить во сне. Руку он свесил вниз, то и дело сжимал пальцы, будто ловил что-то невидимое.
Кувадла сел, прислушался, никто не пошевелился. Он поднялся, прошел вдоль нар, всего на секунду задержался возле очкарика, сунул руку под самодельную подушку и тут же выдернул. И если бы не синий свет, то было бы видно, как прилила кровь к лицу видавшего виды блатного.
– Прости меня, господи, – прошептал он, уже вернувшись на место.
* * *
В тот самый день, когда адвокат Нардов появился в Бутырке, чтобы сделать Кувадле странное предложение, главный врач тюремной больницы Петр Алексеевич Барсуков слегка поправил свое материальное положение. На автомобильной стоянке, где он всегда оставлял свои «Жигули», Петр Алексеевич открыл машину, приспустил стекло в задней дверце, а затем хлопнул себя по лбу, словно что-то забыл, и заспешил прочь. Барсуков знал, что зря разыгрывает спектакль, что ничего он не забывал, а просто ему надо на время отойти в сторону. Но врач ничего не мог с собой поделать, ему было страшно, что кто-нибудь заподозрит, поймет, почему это он не спешит уехать домой, вот и прикинулся забывчивым.
Барсуков – высокий дородный мужчина с чуть обрюзгшим лицом, закурил и нервно затянулся. Сегодня ему уже пришлось поволноваться, когда по его распоряжению в тюремную больницу перевели трех воров в законе, сидевших в Бутырке. Перевод всей троицы он устроил по достойным веры диагнозам, почти не сочинял, ведь настоящих хворей у высоких авторитетов воровского мира хватало. Все-таки тюрьма – не курорт, и здоровья никому из сидельцев она еще не прибавила. По большому счету придраться было не к чему, даже если бы на доктора и наехало начальство.
«Ну да, подстраховался, – сказал бы он, – можно было и не госпитализировать, но сами же понимаете, если вдруг окажется, что законник умрет из-за того, что ему вовремя не оказали помощь… Это же грозит бунтом в тюрьме».
Начальство и слова не сказало. Сколько и кто, кроме него, получил денег за эту госпитализацию или же сделано это было взамен за услугу, Барсуков не знал и не хотел об этом думать. Его интересовала только его собственная доля.
В тюрьме работа не сахар, того и гляди подхватишь туберкулез или взбесившийся от безысходности арестант наградит тебя СПИДом, вцепившись зубами в руку. Корячиться за одну зарплату, проводя каждый божий день за решеткой в обществе преступников, нормальный человек не согласится. И потому взятки Петр Алексеевич считал справедливой добавкой к денежному довольствию. Он-то считал, но государство полагало иначе, вот и боялся всего Барсуков, боялся панически.
«Боже мой, – думал он, глядя на свою машину, поблескивающую лаком на солнце, – ведь могу же позволить купить себе хороший новый автомобиль – немецкий или японский, а езжу на отечественной развалюхе. Могу купить квартиру побольше и ближе к центру, но живу с женой в той, какую получил еще от государства. Могу поехать отдыхать за границу, но приходится ездить в Сочи и жить в дешевеньком доме отдыха… Но ничего, когда выйду на пенсию, оттянусь. Вот тогда и пригодятся мои сбережения. Пенсионерами никто не интересуется», – утешил себя тюремный врач.
Сигарета сотлела уже до самого фильтра, а Барсуков не выпускал ее из пальцев и даже время от времени делал вид, что затягивается. Он не боялся, что его обманут и не привезут обещанные деньги, он боялся, что его словят родные правоохранительные органы. На стоянку зарулил черный «БМВ» с тонированными стеклами. Автомобиль медленно ехал, словно водитель выбирал место для парковки. Барсуков следил за ним, не отрывая глаз. Возле «Жигулей» водитель даже не сбросил скорость. Вроде бы ничего и не произошло, но напряженный взгляд тюремного врача засек, как из окошка «БМВ» вылетел небольшой цилиндрик и прямиком угодил в приоткрытое окошко «Жигулей». Проехав стоянку насквозь, «БМВ» покинул ее и вскоре уже растворился среди других машин, на прощание мигнув Барсукову габаритами.
Петр Алексеевич задумчиво принялся насвистывать мелодию из Моцарта. Он возвращался к машине не прямиком, а заложив крюк, чтобы удостовериться – никто за ним не следит. Лишь оказавшись в салоне, он решился заглянуть в зеркальце заднего вида, укрепленное на ветровом стекле. Поправил его и разглядел на заднем сиденье небольшой, но тугой скруток долларов, завернутый в прозрачный полиэтилен и перетянутый аптекарской резинкой. Тут же отвел взгляд. Даже если бы сейчас на его машину налетели «маски-шоу», а омоновцы выволокли и бросили его лицом на асфальт, доказать потом было бы ничего невозможно. Отпечатков пальцев на деньгах нет.
«Подбросили!» – твердо стоял бы он на своем, и самое странное, что его оправдали бы.
В том, что при надобности у него окажется один из лучших адвокатов России, Барсуков не сомневался, сидельцы Бутырки, кому он оказывал услуги, пусть и платные, постарались бы. Лепила, если он не зверь, считай, единственная уважаемая арестантами профессия в тюрьме. И рассуждение типа: «Все равно на должность Барсукова не вернут. Зачем ему помогать?» – не прошла бы. Придет другой врач, но он будет твердо знать, что в беде его не оставят.
Примерно так рассуждал Петр Алексеевич, выезжая со стоянки. Он твердо знал, что не дотронется до денег, прежде чем не остановится в собственном дворе. Он даже дверки в машине не блокировал, чтобы потом в случае чего иметь возможность оправдаться: «Я же ни от кого не прятался. Да если бы я боялся, то закрылся бы наглухо».
Конечно, рассуждения врача были чем-то схожи с мальчишескими. Дети тоже любят по сотне раз прокручивать одну и ту же ситуацию, всякий раз пытаясь предугадать и предотвратить возможные ошибки. Они заранее придумывают, что скажут сами, и сами же отвечают за собеседника. А потом обязательно случается совсем не так, как они думали. Жизнь – она лучший режиссер.
Так же случилось и с Барсуковым…
Он старательно избегал оглядываться, чтобы случайно не наткнуться взглядом на доллары, полученные за переправку блатных в тюремную больничку. Город плох тем, что в нем много светофоров. На одном из них, когда Петр Алексеевич еще не успел заскучать, ожидая зеленого сигнала, из машины остановившейся за ним – темно-зеленого, почти черного «Гранд Чероки», вышел элегантный мужчина и тут же направился к «Жигулям». Барсуков вздрогнул, когда заметил за стеклом темный силуэт, его взгляд приковал к себе красный галстук. Рука сама собой потянулась к кнопке блокировки дверцы. Мужчина нагнулся и постучал в стекло согнутым пальцем.
– Разрешите к вам, Петр Алексеевич. Свет скоро переключат. Не стоять же мне посреди проезжей части.
У Барсукова немного отлегло от сердца, когда он признал в мужчине, обладателе красного галстука, адвоката – Святослава Нардова.
– А… это вы, – и тюремный врач приоткрыл дверцу, – садитесь.
Барсуков затравленно оглянулся, чтобы увидеть, кто же остался в машине, которую покинул адвокат. Но солнцезащитный козырек был опущен, и Петру Алексеевичу пришлось довольствоваться лишь созерцанием волевого, по-модному небритого подбородка.
– Не волнуйтесь, езжайте, как ехали, меня подберут, – адвокат улыбнулся одной из своих располагающих к искренности улыбок, – есть небольшой разговор.
«Улыбается, наверное, деньги заметил, – похолодело в душе у тюремного врача, – какого хрена ему надо?»
На перекрестке «Гранд Чероки» послушно свернул за «Жигулями».
– Я вас слушаю.
– Прошу об одной чисто товарищеской, профессиональной услуге. – Нардов довольно бесцеремонно открыл перчаточный ящик в машине и одну за другой положил на крышку пять стодолларовых купюр, придавил их пачкой сигарет. – В тюремной больнице…
«Далась им всем тюремная больница, – подумал Барсуков, – куда он клонит?»
– …так вот, в тюремной больнице, – продолжил адвокат, – завтра вам предстоит вызвать к одному пострадавшему консультанта – доктора Иванова, из двадцатой больницы. Скажете, что пострадавший, на ваш взгляд, нетранспортабельный, и доставить его в городскую больницу для консультации невозможно.
– Погодите, – возмутился Барсуков, – нет у меня сейчас в больнице нетранспортабельного больного. Нет.
– Завтра будет, к вечеру он будет точно, – голос Нардова переливался, как горный ручей, – фамилии, к сожалению, назвать еще не могу. Консультанта с реанимационной бригадой вызовите вечером, так, чтобы приехать они могли уже ночью.
– Если вы собираетесь устроить побег, то я…
– Какой побег? Стал бы я в этом участвовать! Просто одному человеку очень нужно побывать в тюремной больнице для важного разговора. Вы же знаете доктора Иванова?
– Конечно, знаю – он ведущий реаниматолог.
– Тогда чего вы опасаетесь? – Адвокат поигрывал откинутой крышкой перчаточного ящика, на которой лежали придавленные пачкой сигарет доллары.
– Начальник тюрьмы – не дурак. Мне и так уже пришлось сегодня рискнуть.
– Конечно, не дурак, и в этом я успел убедиться, мы беседовали совсем недавно. Смею вас заверить, больница в ближайшие дни его совсем не будет интересовать, – указательным пальцем Нардов прикоснулся к деньгам, – вы всего лишь перестрахуетесь, вызовете реаниматолога. Никому не хочется, чтобы арестант помер в больнице из-за того, что ему вовремя не оказали помощь. Журналисты любят обсасывать подобные трагедии. А вы проявите гуманность. Начальник подпишет пропуск на реанимобиль и спокойно уедет домой. Вы тоже.
Барсуков колебался. Подставы со стороны адвоката он не опасался, тот ни за что не стал бы рисковать своей репутацией, и не потому, что был очень честным и порядочным. Таких людей среди адвокатов, пожалуй, вовсе не отыскать – не та специфика профессии. Просто, подставив один раз, навсегда потеряешь доверие, тебе больше никто не сделает поблажки, ни за красивые глаза, ни за деньги. Единственный вариант, при котором Нардов мог пойти на подставу, если бы ему заплатили больше, чем он рассчитывал заработать на клиентах до конца жизни. А такие деньги предложить некому. Да и зачем?
«Хотя, если планируется побег, могут выложить огромные бабки, – подумал врач, – не стоит себя мучить, – решился он наконец, – надо соглашаться. Стоит только поторговаться».
– Я вас слушаю, – Барсуков бросил равнодушный взгляд на деньги.
– Я уже все сказал. Жду только вашего согласия.
В зеркальце заднего вида маячил «Гранд Чероки» с небритым мужчиной за рулем. Отражение в маленьком зеркальце прыгало, и тюремный врач никак не мог рассмотреть лицо.
– Даже не знаю, что вам и сказать. Вы меня толкаете на должностное преступление.
– Помилуйте, – засмеялся Нардов, – вся предыдущая часть разговора не более чем возможное допущение. Ведь пострадавший в больницу еще не поступал, он мирно сидит в Бутырке. Он даже знать не будет, почему угодил в больницу и почему к нему отнесутся там с подобающей цивилизованной стране гуманностью. Это только допущение, рассуждения. А факты…
Барсуков глянул на адвоката, в его глазах Нардов прочитал:
«Что ты мне втираешь? Неужели не понял, что денег мало предложил? А если тебя только на полштуки уполномочили, то выметайся из машины. За мелочовку не берусь».
Вновь раскрылось портмоне, Нардов вытащил еще две стодолларовые бумажки, подхватил сигаретную пачку, бросил их сверху пяти банкнот и тут же захлопнул перчаточный ящик.
– Вот и все, – сказал он и промокнул лоб носовым платком.
Барсуков только кивнул в ответ.
– Остановите. Дальше я сам, – попросил Нардов, – день выдался тяжелый. Но удачный благодаря вам. Теперь можно и расслабиться.
– У меня каждый день тяжелый.
– Сочувствую. Но терпение и усилия непременно вознаграждаются. Всего доброго.
«Жигули» притормозили у бордюра. Элегантно одетый Нардов выбрался из машины. Выходя, придержал рукой красный галстук. Тут же остановился и «Гранд Чероки», чтобы подобрать адвоката. Барсуков дождался, пока огромный и торжественный, словно дорогой лакированный гроб, джип отъедет. За рулем сидел явно не простой шофер – наемные люди так властно не смотрят на мир.
«Видел я его раньше или нет?» – задумался Барсуков.
Память на лица он имел плохую. Лица пациентов его никогда не интересовали, зато держал в памяти особенности строения тел тех, кого ему приходилось осматривать. Досконально помнил татуировки, но не лица.
«Взгляд у небритого странный, – решил тюремный врач, – вроде как правый глаз слегка косит, сразу и не поймешь, куда смотрит».
Барсуков благополучно доехал до своего двора, припарковал скромные «Жигули» между двумя иномарками и заглушил двигатель. На дворовой стоянке было пусто – ни одного человека. Деньги из перчаточного ящика он выгреб и, не пересчитывая, сунул в карман. Новенькие купюры захрустели. Скруток с баксами зажал в кулаке. Деньги буквально жгли руку, ему не терпелось от них избавиться. Тюремный врач не стал подниматься домой, а сразу спустился в подвал. Чем-то подвальный коридор напоминал ему бутырские переходы. Те же пронумерованные двери, такая же сырость, слабое освещение, только все исполнено в миниатюре и не хватает решеток-перегородок. Закрывшись в собственном сарае, Барсуков осторожно выдвинул из стены кусок чугунной канализационной трубы. Внешне она смотрелась как самый банальный «стояк», но на самом деле начиналась у потолка и кончалась в выемке бетонного пола. Деньги, для надежности завернутые в блестящий станиоль и закрученные в толстый полиэтилен, исчезли в ее недрах.
«Ну вот и все, – с облегчением вздохнул врач, – теперь можно по совету адвоката и расслабиться. Завтра еще немного поволноваться, а там и выходные».
Нардов тем временем еще не мог себе позволить отдых. Он вертел в пальцах изрядно опустевшую пачку сигарет. Наконец «Гранд Чероки» свернул в боковую улицу и замер у пустынного тротуара.
– Как понимаю, он взял? – поинтересовался чуть небритый мужчина, снял руки с руля и негромко включил в салоне музыку.
– Само собой разумеется, – в глазах адвоката уже не было прежней брезгливости, – я еще не встречал человека, который был бы способен отказаться от денег. Даже среди сумасшедших.
– А мне приходилось.
– Среди кого?
– Среди блатных.
– Значит, вы им мало предлагали. Барсуков тоже не сразу согласился. Половина штуки его не устроила, но семьсот взял.
– Оборзели менты, думают, что раз Москва – столица, то можно и ставки заламывать космические. Скоро за бутылку водки, пронесенную в СИЗО, по сотке станут требовать.
– Барсуков подумал, что побег замыслили.
– Ты ему объяснил?
– Как сумел. Если бы не поверил, не взял бы.
– Хорошо, теперь езжай в двадцатую больницу. Надо, чтобы реаниматолог не передумал.
– Все получится. – Нардов улыбнулся и прикоснулся ладонью ко лбу. – Я пошел?
– Валяй.
«Гранд Чероки» буквально взрыл асфальт шипованными протекторами и умчался по пустынной улице.
– С огнем играет Артист, – то ли восхищаясь, то ли осуждая, произнес адвокат вслед удаляющемуся джипу.
Глава 2
Грохоча алюминиевыми поддонами и распространяя запах тухловатой рыбы, «ЗИЛ» с ярко-голубым рефрижератором, на котором красовалась новенькая надпись «Рыба – Пеликанов и К°», отъехал от рампы. Металлическая дверь магазина с грохотом захлопнулась. Два небритых уставших грузчика в темно-синих халатах и грязных кожаных передниках сошли по ступенькам с рампы. Они устроились в тени каштана, единственного на весь двор полноценно растущего дерева. Грузчики сидели на пластиковых ящиках и курили. Перед каждым стояло по бутылке пива.
Не прошло и минуты, как к рампе подлетел темно-синий легковой автомобиль «БМВ» седьмой модели, каких в Москве тысячи. Взвизгнули тормоза, машина замерла как вкопанная, двигатель мгновенно смолк. Между бампером и бетонной рампой расстояние измерялось сантиметрами.
– Во дает! Снайпер, – нервно затянувшись сигаретой без фильтра, пробурчал пожилой грузчик.
1 2 3 4 5 6