ему не терпелось поскорее обработать результаты последнего опыта, которые обещали быть довольно интересными.
Навстречу ему по коридору шагал высокий широкоплечий парень, в руках он нес большой пластиковый контейнер.
– Добрый день, доктор Асакино, – проговорил парень, когда поравнялся с ученым, немного отодвигаясь к стене, уступая дорогу.
– Да, да… спасибо… – рассеянно сказал Мицуто, занятый своими мыслями.
Парень с контейнером улыбнулся ответу и продолжил свой путь – в институте все давно привыкли к рассеянности и чудаковатости старого японца.
Но старик, пройдя несколько шагов, вдруг остановился как вкопанный и, круто повернувшись, почти крикнул вслед уходящему парню:
– Альберт?!
Альберт, так звали парня, остановился и, поставив контейнер на пол, вопросительно уставился на ученого.
– Вы подготовились к поездке? Материал надежно упакован? Кто вас будет сопровождать? Один – ни в коем случае! – зачастил профессор, глядя на собеседника поверх очков.
Альберт медлил с ответом, соображая, на какой из вопросов следует отвечать в первую очередь.
– Да, профессор, – наконец начал он, – все готово. Материалы вот… – И он указал на пластиковый контейнер. – Со мной едут лейтенант Гаррисон и сержант Смит, вы же сами согласовали их кандидатуры с майором Свенсоном.
– Да, да… – опять пробормотал доктор Асакино, скорее всего он уже и забыл об этом согласовании. Все, что не касалось напрямую науки, в голове у него долго не задерживалось. -…А документация? Сыворотка?
– Документация у меня дома, в сейфе, – спокойно ответил Альберт, – а материал и сыворотка вот… – И он опять указал на контейнер.
– Ну, что ж, тогда… – Профессор задумался. – Счастливого пути вам, Альберт!
– Спасибо, профессор!
Альберт Гольдберг был научным сотрудником института, ему предстояла командировка в Вашингтон. Он должен был передать лично в руки генерала Кларка материалы и документацию по последней законченной теме. Таков был раз и навсегда заведенный порядок – всю информацию сразу же по закрытии очередной темы доставлял один из сотрудников института в Вашингтон лично генералу, и никому другому.
* * *
Боб Холанд, в шутку прозванный Крохой из-за своих габаритов, которыми он выделялся даже среди рослых спецназовцев, стоял на северной вышке и скучающим взглядом обозревал простиравшиеся перед ним бесконечные джунгли.
Его немного мутило, настроение было паскудным. Несмотря на свой рост и отменное здоровье, алкоголь он переносил плохо, а вчера они с ребятами хватили явно лишнего.
Жара, высокая влажность и несметное количество насекомых – рядом были болота – не способствовали скорому выздоровлению после вчерашних возлияний. Боб считал минуты, с нетерпением ожидая смену.
Вдруг ему показалось, что кусты как-то неестественно зашевелились. Он всмотрелся внимательнее, поднеся к глазам бинокль.
«Да нет там ничего, – подумал Боб, опуская бинокль, – да и кому там…»
Но эту мысль он не успел додумать до конца. В правом виске у него, прямо под краем каски, появилась небольшая дырочка, вокруг которой даже крови не было, кровь и мозги брызнули слева. Звука выстрела тоже слышно не было. Боб умер абсолютно беззвучно – ни крика, ни стона, только выпавший из рук бинокль слабо звякнул об «М-16».
Глава 3
Россия, Чукотка, Анадырь
Старое трехэтажное здание больницы, построенное в виде буквы «П», было видно издалека. Первый этаж занимала просторная поликлиника, второй и третий – стационар. Инфекционное отделение имело собственное отдельное одноэтажное здание с шестью палатами разной вместимости, как правило, пустовавшими. Теперь же отделение было переполнено, а больные все прибывали и прибывали – мужчины, женщины, дети.
Заведующий отделением Виктор Павлович Вдовин не выходил из отделения уже пятые сутки, если не считать частых «пятиминуток»: так здесь назывались совещания основных специалистов у главврача. Само название «пятиминутка» ни в коей мере не отражало реальной продолжительности совещаний, оно вообще к продолжительности не имело отношения. Вот и сейчас он только что вернулся с очередной «пятиминутки», растянувшейся на добрых полтора часа и в конце концов превратившейся в открытую ругань с главврачом Петрушевским. Виктор Павлович сидел у себя в кабинете, нервно курил и никак не мог успокоиться. Койки в отделении освобождались лишь одним способом, когда скончавшегося больного перевозили в морг, который тоже был забит под завязку.
Вдовин уже не первый день требовал от Петрушевского связаться с Москвой, сообщить о неожиданно начавшейся эпидемии, попросить помощи, но главврач и шага не мог ступить без одобрения городского начальства. Начальство же заняло, как это теперь стало принято после «укрепления вертикали власти», выжидательную позицию, авось все само собой образуется. Оно не желало беспокоить неприятными новостями верховное руководство, надеясь обойтись собственными силами, а уж потом отрапортовать. Даже была дана установка слово «эпидемия» не применять к данному заболеванию.
«Идиоты!» – с досадой думал Виктор Павлович, наливая себе в мензурку ровно пятьдесят граммов спирта, это количество он мог отмерить с точностью до грамма в любой посуде – многолетняя тренировка.
«Неужели это так трудно понять, что мы столкнулись с неизвестной, страшной болезнью, количество заболевших нарастает как снежный ком, почти точно в геометрической прогрессии, а средств борьбы никаких нет. Невозможно даже определить, что это за болезнь и откуда она пришла. Если так дальше пойдет, то к концу месяца город просто вымрет. Пять дней от момента заболевания до летального исхода, а других не было и не предвидится, максимум пять дней. Как это ни странно, дольше всех сопротивляются старики и дети. Чем здоровее, чем сильнее организм, тем агрессивнее и беспощаднее ведет себя болезнь. Но в этом же нет никакой логики! Ну почему же нет? А если…» На этом месте его мысли оборвала вошедшая медсестра.
– Виктор Павлович, еще один… мальчик… двенадцать лет. Вы идете? – сказала она.
– Да-да, сейчас, – ответил Вдовин, встав и по привычке надевая марлевую повязку, но, подумав, зло бросил ее на кушетку, он давно уже понял, что заболевание не передается воздушно-капельным путем.
В приемном покое на носилках лежал мальчик. Вдовин узнал его сразу, это был его сосед по подъезду. Рядом на лавочке сидела мать и, уткнувшись в скомканный в ладонях платок, беззвучно плакала.
– Вера. – Вдовин тронул ее за плечо.
Женщина с трудом подняла к нему заплаканное лицо и сквозь всхлипы прошептала:
– Вот, Витя… вот…
– Вера, температура когда поднялась?
Женщина смотрела на него непонимающими глазами и молчала: сквозь свое горе вопроса врача она не слышала.
Вдовин знал, что это ее поздний ребенок, с трудом ей доставшийся, единственный и последний, после его рождения она больше не могла иметь детей, ее тогда еле-еле отходили.
– Вера, Вера, – тормошил ее Виктор Павлович, – когда он заболел?
– Позавчера, Витенька… позавчера.
«Значит, не считая сегодняшнего, еще два дня», – сосчитал врач.
– Витенька, сделай что-нибудь. Очень тебя прошу! Пожалуйста, Витенька, – причитала женщина.
– Сделаем, Вера, сделаем, – пряча глаза, говорил доктор, уж он-то лучше других знал, что ничего они сделать не в состоянии и что жить осталось Петьке не больше двух дней.
– Анализы – и в третью палату его, я туда подойду, – распорядился врач.
– Витя! – Вскочила женщина, когда увидела, что ее сына увозят. – Петя!
Она не знала, куда кинуться, то ли вслед за носилками с сыном, то ли к доктору.
– Витя, может, в Москву, самолетом, а? Я заплачу, Витя, ты ведь знаешь, деньги у нас есть. Я заплачу, сколько надо… Вить, а?
– Не надо, Вера, не надо… – отводя ее руки от себя, говорил Виктор Павлович. – О, да ты сама-то горячая! Рая, измерь ей температуру, – сказал он, обращаясь к медсестре.
Он провел не перестающую рыдать женщину в процедурную, уложил на кушетку.
– Ну-ка, Вера, попробуй достать подбородком грудную клетку, – попросил он.
Вера потянула голову, пытаясь выполнить просьбу врача, но непроизвольно поднесла руку к виску, поморщилась.
– Что, голова болит? – спросил Виктор Павлович, наблюдая за действиями женщины.
– Очень…
«Все ясно, температура, головная боль, ригидность затылочных мышц, боль в пояснице…»
– Вера, спина болит?
– Немного.
– Покажи язык… Мочилась давно?
– Да…
– Кровотечения из носа, из влагалища были?
– Так я думала – месячные… просто раньше, а носом нет… Витя, ну с Петей-то что?
«Язык обложен, анурия, сосуды склер инъецированы… все симптомы налицо…» – думал Вдовин.
– Рая, ее в четвертую… Но сначала пункцию…
Виктор Павлович заранее знал, каким будет результат анализа спинно-мозговой жидкости, но пункцию он обязан был сделать, как и бороться за их жизни до конца.
Симптоматика этого заболевания была довольно разнообразна, она сочетала в себе признаки нескольких болезней, таких как энцефалит, грипп, и все это с ярко выраженным геморрагическим синдромом, что поначалу и сбило врачей с толку.
Виктор Павлович сам первому заболевшему поставил диагноз геморрагическая лихорадка, но снял его буквально через несколько часов, пронаблюдав динамику болезни. Болезнь развивалась стремительно, ни с чем подобным он раньше не сталкивался. Инкубационный период они отследить не могли, но, по всей вероятности, его либо не было вообще, либо он был достаточно мал. Резкое повышение температуры, головная боль, боль в пояснице, анурия, тяжелое поражение почек с острой почечной недостаточностью – и все это с геморрагическими явлениями и менингеальными симптомами. На следующий день, как правило, температура падала, наступало кратковременное улучшение самочувствия. Но это было началом конца, головная боль резко усиливалась, становясь нестерпимой, сознание затемнялось, бред, кома, смерть. Вскрытие ничего не проясняло.
Пока он занимался с Верой, привезли еще двоих: старуху лет восьмидесяти и молодого мужчину. Виктор Павлович осмотрел их, распределил по палатам и отправился к себе в кабинет, твердо решив выполнить обещание, которым он на «пятиминутке» пригрозил главврачу, крикнув тогда:
– Если ты сейчас же не свяжешься с Москвой, то вечером я сам позвоню, и не только в Москву! Девидсону позвоню, в Сиэтл! Будь уверен, я это сделаю! – И вышел, хлопнув дверью. Тогда он еще и сам не был уверен в том, что это сделает, но теперь…
«А что мне, собственно, мешает? Я-то чего боюсь? Я-то не чиновник, у меня-то кресла нет… А вдруг это поможет!» – думал Виктор Павлович, поднимая трубку телефона и садясь за стол.
Но в Москву из своего кабинета он позвонить не смог – видно, восприняв его угрозу всерьез, главврач заблокировал выход на межгород.
От злости у Вдовина аж в глазах потемнело.
«Ну, ладно, ублюдки. Вот теперь-то я раззвоню во все колокола, мало не покажется», – думал он про себя, набирая городской пятизначный номер.
– Володя? Привет! Хорошо, что ты дома. Слушай, у тебя сканер работает? Отлично! Так я подъеду через полчасика?.. Володь, не вопрос, все будет… Ладно, пока, еду.
Минут через сорок Виктор Павлович был уже в квартире своего друга с толстой пачкой историй болезней и большой бутылкой водки.
Они сели, выпили по рюмочке, и Вдовин все рассказал другу.
– Ни хрена себе! Слушай, Витек, неужели это так все серьезно?
– Серьезней не бывает, Вова!
– Но почему же тогда не объявят карантин, или что там еще?..
– О, господи! А ты не понимаешь? О чем я тебе сейчас толковал? Мы даже эпидемию гриппа не можем назвать эпидемией без согласования с… – и Виктор Павлович зло махнул рукой куда-то в потолок.
– Да-а-а! Дела! – сказал Владимир, наливая по второй. – Ладно, давай по второй и займемся делом. Тебе помочь, наверное, надо? – пододвинул рюмку Владимир, косясь на кипу документов, которые принес с собой его друг.
Выпили, закусили копченой корюшкой и приступили к делу.
– Так, давай, ты вот это все сканируй, – Виктор указал глазами на пачки историй болезней, – а я пока составлю текст писем.
– Что, все вот это сканировать?! – удивился Владимир.
– Нет, сейчас я тебе покажу. – Врач взял одну из папок и показал: – Вот… Вот и… вот здесь.
– Понял! Ладно.
Виктор Павлович решил действительно бить во все колокола, не опасаясь выглядеть смешным: он лучше других осознавал всю опасность создавшейся ситуации. Вопрос стоял – жизнь или смерть, ни больше ни меньше.
Он решил написать в министерство, в администрацию Президента и Полу Девидсону – своему давнему другу, тоже врачу. Тот занимал какой-то пост в одной из комиссий ООН, и он уж разберется, как поступить с этой информацией, а возможно, даже что-то посоветует, вдруг ему известно о схожих инцидентах?
Во всяком случае, на Пола Виктор Павлович возлагал гораздо большие надежды, нежели на родное министерство и администрацию Президента иже с ним. В административных органах Виктор Павлович в последние годы совершенно разуверился.
Когда Володя закончил сканировать документы, письма уже были готовы, Виктор Павлович еще раз проверил текст письма в Сиэтл: в английском он был не особенно силен, а русского Пол не знал, вернее, почти не знал. При встречах они общались на дикой англо-русско-латинской смеси и прекрасно понимали друг друга.
Наконец все было готово, и Виктор нажал на клавишу почтовой программы «Отправить». Скорость, правда, оставляла желать много-много лучшего, и они за это время успели выпить еще по рюмочке, затем Виктор Павлович собрал документы и, поблагодарив друга, отправился в свое инфекционное отделение бессильно наблюдать, как один за другим умирают его больные.
* * *
В инфекционном отделении не осталось ни одной свободной койки, были заняты даже все дополнительные. Больные лежали везде: в коридоре, подсобку приспособили под палату, заняли еще два служебных помещения, и все равно мест не хватало. Больные прибывали быстрее, чем умирали. Вдовин понимал, что положение катастрофическое, но реакции на его письма не было, ответил только Девидсон, выяснял подробности, просил результаты анализов. Вдовину было стыдно признаться американскому коллеге, но даже этих элементарных анализов они сделать не могли по известным причинам – отсутствие оборудования. После долгой ругани и взаимных угроз главврач все же согласился выделить часть первого этажа поликлиники, имевшую отдельный вход, под временное размещение инфекционных больных.
Местные власти наконец-то зашевелились, но только после того, как в больницу попал сын одного из высокопоставленных городских чиновников. На властей предержащих вдруг нашло прозрение, они поняли, что живут на той же земле, что и простые смертные. А загадочная и зловещая болезнь в чинах и партийной принадлежности не разбирается. В местном бюджете неожиданно нашлись деньги, небольшие, правда, но все же, на медикаменты и кое-какое оборудование. Но все это положение не спасало и даже не улучшало. Вдовина по-прежнему не слышали, карантин в городе так и не был объявлен, самолеты продолжали взлетать и садиться, суда – приходить и уходить из порта.
Все изменилось однажды поздно вечером, когда уставший, невыспавшийся Вдовин вместе со своим коллегой Николаем Николаевичем Осеткиным сидели в кабинете и в ожидании закипающего чайника принимали свои законные «пятьдесят» – без этого допинга они бы давно свалились с ног. Николай Николаевич был прекрасным врачом, якутом по национальности и добрейшей души человеком, для врача, как считал Вдовин, излишне чувствительным.
– Знаешь, Витя, не дает мне покоя, однако, одна особенность этой болезни, – тихо проговорил Николай, когда дожевал бутерброд.
Он всегда говорил тихо и медленно, как бы с трудом подбирая слова, за многие годы совместной работы Виктор Павлович не помнил случая, чтобы Николай Николаевич кричал на кого-нибудь; сам-то Виктор, что говорить, частенько грешил этим.
– О чем это ты?
– А о том, Витя, что среди больных только русские.
– Ты, наверное, хотел сказать – белые, европеоиды, – уточнил Виктор Павлович.
– Ну, да, именно это я и хотел сказать.
– Я тоже обратил на это внимание, но, возможно, это просто случайность.
– Э-э-э, Витя, ты сам ведь в это не веришь. Слишком большая выборка, как сказал бы специалист по статистике, – усмехнулся Николай, глядя на коллегу своими узкими умными глазами.
– Ну и?
– Не знаю. Только если это так, то возбудитель каким-то образом отличает расу одну от другой. На мой взгляд, это фантастика.
– Ну, почему? Ведь у каждой расы наверняка есть свои генетические особенности и если…
Разговор их прервал громкий стук в дверь, не успел никто из врачей сказать «да», как дверь распахнулась, и высокий человек в темном костюме, из-за спины которого торчала голова насмерть перепуганного главврача, произнес низким голосом:
1 2 3 4 5
Навстречу ему по коридору шагал высокий широкоплечий парень, в руках он нес большой пластиковый контейнер.
– Добрый день, доктор Асакино, – проговорил парень, когда поравнялся с ученым, немного отодвигаясь к стене, уступая дорогу.
– Да, да… спасибо… – рассеянно сказал Мицуто, занятый своими мыслями.
Парень с контейнером улыбнулся ответу и продолжил свой путь – в институте все давно привыкли к рассеянности и чудаковатости старого японца.
Но старик, пройдя несколько шагов, вдруг остановился как вкопанный и, круто повернувшись, почти крикнул вслед уходящему парню:
– Альберт?!
Альберт, так звали парня, остановился и, поставив контейнер на пол, вопросительно уставился на ученого.
– Вы подготовились к поездке? Материал надежно упакован? Кто вас будет сопровождать? Один – ни в коем случае! – зачастил профессор, глядя на собеседника поверх очков.
Альберт медлил с ответом, соображая, на какой из вопросов следует отвечать в первую очередь.
– Да, профессор, – наконец начал он, – все готово. Материалы вот… – И он указал на пластиковый контейнер. – Со мной едут лейтенант Гаррисон и сержант Смит, вы же сами согласовали их кандидатуры с майором Свенсоном.
– Да, да… – опять пробормотал доктор Асакино, скорее всего он уже и забыл об этом согласовании. Все, что не касалось напрямую науки, в голове у него долго не задерживалось. -…А документация? Сыворотка?
– Документация у меня дома, в сейфе, – спокойно ответил Альберт, – а материал и сыворотка вот… – И он опять указал на контейнер.
– Ну, что ж, тогда… – Профессор задумался. – Счастливого пути вам, Альберт!
– Спасибо, профессор!
Альберт Гольдберг был научным сотрудником института, ему предстояла командировка в Вашингтон. Он должен был передать лично в руки генерала Кларка материалы и документацию по последней законченной теме. Таков был раз и навсегда заведенный порядок – всю информацию сразу же по закрытии очередной темы доставлял один из сотрудников института в Вашингтон лично генералу, и никому другому.
* * *
Боб Холанд, в шутку прозванный Крохой из-за своих габаритов, которыми он выделялся даже среди рослых спецназовцев, стоял на северной вышке и скучающим взглядом обозревал простиравшиеся перед ним бесконечные джунгли.
Его немного мутило, настроение было паскудным. Несмотря на свой рост и отменное здоровье, алкоголь он переносил плохо, а вчера они с ребятами хватили явно лишнего.
Жара, высокая влажность и несметное количество насекомых – рядом были болота – не способствовали скорому выздоровлению после вчерашних возлияний. Боб считал минуты, с нетерпением ожидая смену.
Вдруг ему показалось, что кусты как-то неестественно зашевелились. Он всмотрелся внимательнее, поднеся к глазам бинокль.
«Да нет там ничего, – подумал Боб, опуская бинокль, – да и кому там…»
Но эту мысль он не успел додумать до конца. В правом виске у него, прямо под краем каски, появилась небольшая дырочка, вокруг которой даже крови не было, кровь и мозги брызнули слева. Звука выстрела тоже слышно не было. Боб умер абсолютно беззвучно – ни крика, ни стона, только выпавший из рук бинокль слабо звякнул об «М-16».
Глава 3
Россия, Чукотка, Анадырь
Старое трехэтажное здание больницы, построенное в виде буквы «П», было видно издалека. Первый этаж занимала просторная поликлиника, второй и третий – стационар. Инфекционное отделение имело собственное отдельное одноэтажное здание с шестью палатами разной вместимости, как правило, пустовавшими. Теперь же отделение было переполнено, а больные все прибывали и прибывали – мужчины, женщины, дети.
Заведующий отделением Виктор Павлович Вдовин не выходил из отделения уже пятые сутки, если не считать частых «пятиминуток»: так здесь назывались совещания основных специалистов у главврача. Само название «пятиминутка» ни в коей мере не отражало реальной продолжительности совещаний, оно вообще к продолжительности не имело отношения. Вот и сейчас он только что вернулся с очередной «пятиминутки», растянувшейся на добрых полтора часа и в конце концов превратившейся в открытую ругань с главврачом Петрушевским. Виктор Павлович сидел у себя в кабинете, нервно курил и никак не мог успокоиться. Койки в отделении освобождались лишь одним способом, когда скончавшегося больного перевозили в морг, который тоже был забит под завязку.
Вдовин уже не первый день требовал от Петрушевского связаться с Москвой, сообщить о неожиданно начавшейся эпидемии, попросить помощи, но главврач и шага не мог ступить без одобрения городского начальства. Начальство же заняло, как это теперь стало принято после «укрепления вертикали власти», выжидательную позицию, авось все само собой образуется. Оно не желало беспокоить неприятными новостями верховное руководство, надеясь обойтись собственными силами, а уж потом отрапортовать. Даже была дана установка слово «эпидемия» не применять к данному заболеванию.
«Идиоты!» – с досадой думал Виктор Павлович, наливая себе в мензурку ровно пятьдесят граммов спирта, это количество он мог отмерить с точностью до грамма в любой посуде – многолетняя тренировка.
«Неужели это так трудно понять, что мы столкнулись с неизвестной, страшной болезнью, количество заболевших нарастает как снежный ком, почти точно в геометрической прогрессии, а средств борьбы никаких нет. Невозможно даже определить, что это за болезнь и откуда она пришла. Если так дальше пойдет, то к концу месяца город просто вымрет. Пять дней от момента заболевания до летального исхода, а других не было и не предвидится, максимум пять дней. Как это ни странно, дольше всех сопротивляются старики и дети. Чем здоровее, чем сильнее организм, тем агрессивнее и беспощаднее ведет себя болезнь. Но в этом же нет никакой логики! Ну почему же нет? А если…» На этом месте его мысли оборвала вошедшая медсестра.
– Виктор Павлович, еще один… мальчик… двенадцать лет. Вы идете? – сказала она.
– Да-да, сейчас, – ответил Вдовин, встав и по привычке надевая марлевую повязку, но, подумав, зло бросил ее на кушетку, он давно уже понял, что заболевание не передается воздушно-капельным путем.
В приемном покое на носилках лежал мальчик. Вдовин узнал его сразу, это был его сосед по подъезду. Рядом на лавочке сидела мать и, уткнувшись в скомканный в ладонях платок, беззвучно плакала.
– Вера. – Вдовин тронул ее за плечо.
Женщина с трудом подняла к нему заплаканное лицо и сквозь всхлипы прошептала:
– Вот, Витя… вот…
– Вера, температура когда поднялась?
Женщина смотрела на него непонимающими глазами и молчала: сквозь свое горе вопроса врача она не слышала.
Вдовин знал, что это ее поздний ребенок, с трудом ей доставшийся, единственный и последний, после его рождения она больше не могла иметь детей, ее тогда еле-еле отходили.
– Вера, Вера, – тормошил ее Виктор Павлович, – когда он заболел?
– Позавчера, Витенька… позавчера.
«Значит, не считая сегодняшнего, еще два дня», – сосчитал врач.
– Витенька, сделай что-нибудь. Очень тебя прошу! Пожалуйста, Витенька, – причитала женщина.
– Сделаем, Вера, сделаем, – пряча глаза, говорил доктор, уж он-то лучше других знал, что ничего они сделать не в состоянии и что жить осталось Петьке не больше двух дней.
– Анализы – и в третью палату его, я туда подойду, – распорядился врач.
– Витя! – Вскочила женщина, когда увидела, что ее сына увозят. – Петя!
Она не знала, куда кинуться, то ли вслед за носилками с сыном, то ли к доктору.
– Витя, может, в Москву, самолетом, а? Я заплачу, Витя, ты ведь знаешь, деньги у нас есть. Я заплачу, сколько надо… Вить, а?
– Не надо, Вера, не надо… – отводя ее руки от себя, говорил Виктор Павлович. – О, да ты сама-то горячая! Рая, измерь ей температуру, – сказал он, обращаясь к медсестре.
Он провел не перестающую рыдать женщину в процедурную, уложил на кушетку.
– Ну-ка, Вера, попробуй достать подбородком грудную клетку, – попросил он.
Вера потянула голову, пытаясь выполнить просьбу врача, но непроизвольно поднесла руку к виску, поморщилась.
– Что, голова болит? – спросил Виктор Павлович, наблюдая за действиями женщины.
– Очень…
«Все ясно, температура, головная боль, ригидность затылочных мышц, боль в пояснице…»
– Вера, спина болит?
– Немного.
– Покажи язык… Мочилась давно?
– Да…
– Кровотечения из носа, из влагалища были?
– Так я думала – месячные… просто раньше, а носом нет… Витя, ну с Петей-то что?
«Язык обложен, анурия, сосуды склер инъецированы… все симптомы налицо…» – думал Вдовин.
– Рая, ее в четвертую… Но сначала пункцию…
Виктор Павлович заранее знал, каким будет результат анализа спинно-мозговой жидкости, но пункцию он обязан был сделать, как и бороться за их жизни до конца.
Симптоматика этого заболевания была довольно разнообразна, она сочетала в себе признаки нескольких болезней, таких как энцефалит, грипп, и все это с ярко выраженным геморрагическим синдромом, что поначалу и сбило врачей с толку.
Виктор Павлович сам первому заболевшему поставил диагноз геморрагическая лихорадка, но снял его буквально через несколько часов, пронаблюдав динамику болезни. Болезнь развивалась стремительно, ни с чем подобным он раньше не сталкивался. Инкубационный период они отследить не могли, но, по всей вероятности, его либо не было вообще, либо он был достаточно мал. Резкое повышение температуры, головная боль, боль в пояснице, анурия, тяжелое поражение почек с острой почечной недостаточностью – и все это с геморрагическими явлениями и менингеальными симптомами. На следующий день, как правило, температура падала, наступало кратковременное улучшение самочувствия. Но это было началом конца, головная боль резко усиливалась, становясь нестерпимой, сознание затемнялось, бред, кома, смерть. Вскрытие ничего не проясняло.
Пока он занимался с Верой, привезли еще двоих: старуху лет восьмидесяти и молодого мужчину. Виктор Павлович осмотрел их, распределил по палатам и отправился к себе в кабинет, твердо решив выполнить обещание, которым он на «пятиминутке» пригрозил главврачу, крикнув тогда:
– Если ты сейчас же не свяжешься с Москвой, то вечером я сам позвоню, и не только в Москву! Девидсону позвоню, в Сиэтл! Будь уверен, я это сделаю! – И вышел, хлопнув дверью. Тогда он еще и сам не был уверен в том, что это сделает, но теперь…
«А что мне, собственно, мешает? Я-то чего боюсь? Я-то не чиновник, у меня-то кресла нет… А вдруг это поможет!» – думал Виктор Павлович, поднимая трубку телефона и садясь за стол.
Но в Москву из своего кабинета он позвонить не смог – видно, восприняв его угрозу всерьез, главврач заблокировал выход на межгород.
От злости у Вдовина аж в глазах потемнело.
«Ну, ладно, ублюдки. Вот теперь-то я раззвоню во все колокола, мало не покажется», – думал он про себя, набирая городской пятизначный номер.
– Володя? Привет! Хорошо, что ты дома. Слушай, у тебя сканер работает? Отлично! Так я подъеду через полчасика?.. Володь, не вопрос, все будет… Ладно, пока, еду.
Минут через сорок Виктор Павлович был уже в квартире своего друга с толстой пачкой историй болезней и большой бутылкой водки.
Они сели, выпили по рюмочке, и Вдовин все рассказал другу.
– Ни хрена себе! Слушай, Витек, неужели это так все серьезно?
– Серьезней не бывает, Вова!
– Но почему же тогда не объявят карантин, или что там еще?..
– О, господи! А ты не понимаешь? О чем я тебе сейчас толковал? Мы даже эпидемию гриппа не можем назвать эпидемией без согласования с… – и Виктор Павлович зло махнул рукой куда-то в потолок.
– Да-а-а! Дела! – сказал Владимир, наливая по второй. – Ладно, давай по второй и займемся делом. Тебе помочь, наверное, надо? – пододвинул рюмку Владимир, косясь на кипу документов, которые принес с собой его друг.
Выпили, закусили копченой корюшкой и приступили к делу.
– Так, давай, ты вот это все сканируй, – Виктор указал глазами на пачки историй болезней, – а я пока составлю текст писем.
– Что, все вот это сканировать?! – удивился Владимир.
– Нет, сейчас я тебе покажу. – Врач взял одну из папок и показал: – Вот… Вот и… вот здесь.
– Понял! Ладно.
Виктор Павлович решил действительно бить во все колокола, не опасаясь выглядеть смешным: он лучше других осознавал всю опасность создавшейся ситуации. Вопрос стоял – жизнь или смерть, ни больше ни меньше.
Он решил написать в министерство, в администрацию Президента и Полу Девидсону – своему давнему другу, тоже врачу. Тот занимал какой-то пост в одной из комиссий ООН, и он уж разберется, как поступить с этой информацией, а возможно, даже что-то посоветует, вдруг ему известно о схожих инцидентах?
Во всяком случае, на Пола Виктор Павлович возлагал гораздо большие надежды, нежели на родное министерство и администрацию Президента иже с ним. В административных органах Виктор Павлович в последние годы совершенно разуверился.
Когда Володя закончил сканировать документы, письма уже были готовы, Виктор Павлович еще раз проверил текст письма в Сиэтл: в английском он был не особенно силен, а русского Пол не знал, вернее, почти не знал. При встречах они общались на дикой англо-русско-латинской смеси и прекрасно понимали друг друга.
Наконец все было готово, и Виктор нажал на клавишу почтовой программы «Отправить». Скорость, правда, оставляла желать много-много лучшего, и они за это время успели выпить еще по рюмочке, затем Виктор Павлович собрал документы и, поблагодарив друга, отправился в свое инфекционное отделение бессильно наблюдать, как один за другим умирают его больные.
* * *
В инфекционном отделении не осталось ни одной свободной койки, были заняты даже все дополнительные. Больные лежали везде: в коридоре, подсобку приспособили под палату, заняли еще два служебных помещения, и все равно мест не хватало. Больные прибывали быстрее, чем умирали. Вдовин понимал, что положение катастрофическое, но реакции на его письма не было, ответил только Девидсон, выяснял подробности, просил результаты анализов. Вдовину было стыдно признаться американскому коллеге, но даже этих элементарных анализов они сделать не могли по известным причинам – отсутствие оборудования. После долгой ругани и взаимных угроз главврач все же согласился выделить часть первого этажа поликлиники, имевшую отдельный вход, под временное размещение инфекционных больных.
Местные власти наконец-то зашевелились, но только после того, как в больницу попал сын одного из высокопоставленных городских чиновников. На властей предержащих вдруг нашло прозрение, они поняли, что живут на той же земле, что и простые смертные. А загадочная и зловещая болезнь в чинах и партийной принадлежности не разбирается. В местном бюджете неожиданно нашлись деньги, небольшие, правда, но все же, на медикаменты и кое-какое оборудование. Но все это положение не спасало и даже не улучшало. Вдовина по-прежнему не слышали, карантин в городе так и не был объявлен, самолеты продолжали взлетать и садиться, суда – приходить и уходить из порта.
Все изменилось однажды поздно вечером, когда уставший, невыспавшийся Вдовин вместе со своим коллегой Николаем Николаевичем Осеткиным сидели в кабинете и в ожидании закипающего чайника принимали свои законные «пятьдесят» – без этого допинга они бы давно свалились с ног. Николай Николаевич был прекрасным врачом, якутом по национальности и добрейшей души человеком, для врача, как считал Вдовин, излишне чувствительным.
– Знаешь, Витя, не дает мне покоя, однако, одна особенность этой болезни, – тихо проговорил Николай, когда дожевал бутерброд.
Он всегда говорил тихо и медленно, как бы с трудом подбирая слова, за многие годы совместной работы Виктор Павлович не помнил случая, чтобы Николай Николаевич кричал на кого-нибудь; сам-то Виктор, что говорить, частенько грешил этим.
– О чем это ты?
– А о том, Витя, что среди больных только русские.
– Ты, наверное, хотел сказать – белые, европеоиды, – уточнил Виктор Павлович.
– Ну, да, именно это я и хотел сказать.
– Я тоже обратил на это внимание, но, возможно, это просто случайность.
– Э-э-э, Витя, ты сам ведь в это не веришь. Слишком большая выборка, как сказал бы специалист по статистике, – усмехнулся Николай, глядя на коллегу своими узкими умными глазами.
– Ну и?
– Не знаю. Только если это так, то возбудитель каким-то образом отличает расу одну от другой. На мой взгляд, это фантастика.
– Ну, почему? Ведь у каждой расы наверняка есть свои генетические особенности и если…
Разговор их прервал громкий стук в дверь, не успел никто из врачей сказать «да», как дверь распахнулась, и высокий человек в темном костюме, из-за спины которого торчала голова насмерть перепуганного главврача, произнес низким голосом:
1 2 3 4 5