OCR Roland, spellcheck Calliope
«Полынь и порох: [роман] Дмитрий Вернидуб»: ACT, Астрель-СПб; Москва, Санкт-Петербург; 2006
ISBN 5-17-036797-Х, 5-9725-0421-9
Аннотация
Россия, залитая огнем Гражданской войны, кровавая мясорубка на Дону, некогда прозванным Тихим…
Трое молодых парней, недавних гимназистов, сражаются против красных. В их душах любовь к тому миру, который рушится на глазах. В их сердцах ненависть к захлестнувшим родину бесовским ордам.
Как выжить в этом кошмаре и остаться людьми? Как победить предательство, пустившее корни в самом сердце белого казачества?
Дмитрий Вернидуб
Полынь и порох
Глава 1

«…По приглашению атамана Каледина во дворец на утреннее экстренное заседание собрались члены Донского Правительства, прибывшие, кстати сказать, далеко не в полном составе.
Каледин в сжатой форме доложил обстановку.
– В моем распоряжении, – докладывал Атаман, – находится сто, самое большее – сто пятьдесят штыков, которые и сдерживают большевиков на Персиановском направлении. Перед вашим приходом я получил сведения от приехавшего помещика, что колонна красной кавалерии, по-видимому, обойдя Добровольческую армию, движется по направлению к станице Грушевской. От генерала Корнилова мною получена телеграмма. Корнилов извещает о своем намерении покинуть Ростов и настоятельно просит срочно отправить офицерский батальон с Персиановского фронта в его распоряжение. Как видите, дальнейшая борьба невозможна. Она приведет к бессмысленным жертвам и напрасно пролитой крови. Прихода большевиков в Новочеркасск можно ожидать с часу на час. Мое имя, как говорят, „одиозно”. Поэтому я решил сложить свои полномочия, что предлагаю сделать и Правительству. Прошу высказываться, но как можно короче. Разговоров и так было достаточно. Проговорили Россию…
Впервые за все время никто из членов парламента не протестовал. Слова Атамана и его решительный тон с одной стороны, с другой – безысходная, жуткая обстановка, угрожавшая их личной безопасности, – очевидно, произвели на присутствующих удручающее впечатление. Все быстро согласились с Калединым, сложили свои полномочия, решив передать власть Городской Думе и „демократическим организациям”. Предполагалось составить официальный акт о передаче власти к четырем часам пополудни. Но не успели последние члены Правительства покинуть дворец, как с быстротой молнии пронеслась весть, что Донской атаман Алексей Максимович Каледин выстрелом покончил счеты с жизнью…
В конце января – начале февраля 1918 года объединенные красногвардейские отряды, используя как плацдарм близлежащие, населенные шахтерами территории, повели наступление на донскую столицу. Падение Новочеркасска становилось неизбежным, и предчувствие неотвратимой катастрофы овладело всеобщим сознанием, сгущая нездоровую предгрозовую атмосферу. Страх и отчаяние, озлобление и разочарование, а вместе с ними преступная беспечность захватывали массы.
Новочеркасск, в сущности, был открыт и легко уязвим, и всякая мысль об ответной наступательной операции отпадала сама собой. Добровольческая армия Корнилова и Алексеева покинула город, сейчас она оставляла Ростов, а главный источник подпитки ополченческих частей (по аналогии с Отечественной войной 1812 года именовавшихся партизанскими отрядами) – юнкера, студенты, гимназисты и редкие, верные присяге офицеры и казаки – почти совсем прекратился».
Из дневников очевидца
Два человека, один в штатском, другой – в военной форме, стаяли посреди улицы на пронизывающем февральском ветру.
– Я сам видел, как полковник Федорин пересчитывал и принимал ящики! – поправляя пенсне, возбужденно шептал фотограф Ценципер. – Я даже снимок сделал! Вот, смотрите: в штатском – представитель Добрармии. Он в чине генерала. Я месяц назад его при всем параде… художественно… А это ваш полковник Смоляков, а это…
– Послушайте, маэстро, – перебил его казачий офицер в чине подъесаула, – то, что вы отменный портретист, весь Новочеркасск знает. А по мне, так лучше бы «физиономию» ящика предъявили, как говорится, анфас и профиль.
– Обижаете, Валерьян Николаевич. Я и так сильно рисковал. Шутка ли – два часа в пакгаузе сидеть. А если б они его проверили? Да и что, у меня труба подзорная вместо объектива, что ли?
– Ладно, ладно… Дальше.
– Как только ящики выгрузили – а они, замечу вам, хоть и невелики, но два казака еле тянут, – сам Походный атаман пожаловал. С бо-ольшой охраной!
Тут, пропуская мимо офицерский патруль, подъесаул Валерьян Николаевич Ступичев отвернулся и сделал вид, что прикуривает.
– А что же, полковник Смоляков с чинами отбыл?
– Да нет, – замотал головой фотограф, – с грузом.
– Вот это уже утешает, – собеседник Ценципера провожал взглядом ссутуленные холодом спины патрульных, выдерживая паузу.
– Итак, – продолжил он, подводя черту, – вы помните, что делать. Лошадей наймите получше, да не торгуйтесь. И матросов, и грузовик ждите у кладбища. Могилу выройте подальше и поглубже. Ясно?
– Да. Но зачем могилу?
– В одном из ящиков превосходные клише для печати немецких марок. Это имущество бывшего разведотдела Генерального штаба. Вы хотите стать миллионером, Ценципер?
– Очень хочу. Только вот… – Похожий на клетчатого грача фотограф замялся. – Сейчас денег дадите?
Офицер досадливо поморщился, сунул клетчатому пачку кредиток и, подняв воротник, зашагал прочь.
* * *
Собранный с миру по нитке отдел оперативной связи включал в себя нескольких штабных офицеров во главе с полковником Смоляковым, по совместительству вторым генерал-квартирмейстером, десяток штатских телеграфистов и взвод полевой связи численностью не более отделения, мотавшийся вокруг Новочеркасска на чихающем грузовике. Подъесаулу Ступичеву, поступившему на службу сравнительно недавно, было поручено составление ежедневной оперативной сводки на основе телефонных и телеграфных сообщений. Валерьян Николаевич, по документам – демобилизованный офицер, был исполнителен, аккуратен и у начальства нареканий не вызывал. В сложившейся обстановке, когда красные все туже сжимали петлю осады на горле агонизирующего города, такие качества были весьма похвальны.
После трагического самоубийства донского атамана Каледина мысли большинства офицеров штаба были направлены в основном на изобретение планов наиболее безопасного бегства. Об этом говорили открыто, не стесняясь. Тем более что на следующий день после рокового выстрела недосчитались нескольких высших чинов. Возник большой спрос на штатское платье, транспортные средства и накладные бороды. Градом посыпались рапорта о болезнях.
В этой обстановке вновь назначенный Походный атаман Попов и его начальник штаба полковник Федорин проявляли удивительную таинственность. Они только и делали, что созывали закрытые совещания. А их равнодушие и беспечность в отношении подчиненных вынуждали каждого заботиться о себе самостоятельно.
Казалось, в штабе остались только два самоотверженно работающих офицера – полковник Смоляков, назначенный исполнять обязанности «заболевшего» 2-го генерал-квартирмейстера, и подъесаул Ступичев.
Последний явно зачастил с визитами к хозяину фотоателье Ценциперу. Их пару раз видели за богато накрытым столом в ресторане гостиницы «Московская» в обществе фривольных дам, а также хорошо одетого, похожего на часовщика господина с акцентом.
А десятого числа Ценципер заявился прямо в штаб.
– Вы с ума сошли! – зашипел на него Ступичев. – Позвонить нельзя, что ли?
– Да бросьте уже, Валерьян Николаевич, не сегодня-завтра начнется такой драп… Сиверс уже вошел в Ростов! Сами знаете, что пора. Мне сообщили: матросы на подходе.
– Пора будет, когда побегут, – Ступичев схватил Ценципера под руку, увлекая в отдельную комнату. – Голубовцы заняли Бессергеневку – я никому не докладывал. Да и некому. Одно слово – бардак. Подождем «внезапного» штурма.
Всю ночь ружейная трескотня и пулеметные очереди сотрясали окраины Новочеркасска. Рабочие и уличный сброд неказачьего происхождения, вооруженные заводскими комитетами, нападали на патрули и принялись выбивать ополченские караулы из предместий.
Алешка Лиходедов и начальник караула старший урядник Угода то и дело осторожно выходили на улицу, вслушиваясь в хлопающую выстрелами темноту.
Где-то в районе вокзала настойчиво, длинными очередями лупил пулемет. Слева, судя по всему, в районе Барочной, и справа, у Петербургского спуска, шли ожесточенные перестрелки.
– Пока держатся юнкера! – одобрительно кивнул Угода.
Пожилой урядник атаманской сотни ломал не одну войну, и его словам можно было верить.
– А это что? – взволнованно спросил Алексей, после того как квартала за три бухнула одна, а затем вторая граната.
– Немецкие, – важно покрутил ус казак. – Кажись, отходят.
– Кто отходит? Куда? – не понял Алексей.
– Ну, ты даешь! Я те че, гадалка? Те, кто на ваших партизан наскочил. Голодранцы, наверное. По-крупному, видать, только поутру начнут.
– Черт! – Алексей вдруг вспомнил про партизанское общежитие на Барочной, куда собирался накануне его друг – Серега Мельников. Больше недели назад они с Шуркой Пичугиным записались в партизанский отряд полковника Чернецова, вместе с другими отрядами народного ополчения оборонявший подступы к Донской столице.
– Пошто нечистого поминаешь? – покосился урядник.
– Серега – да вы его знаете – туда пошел! У нашего ротного вчера именины были.
Угода сокрушенно покачал головой.
В Казначействе их было трое: Алексей, урядник и очкарик Шурка – вторая караульная смена, приставленная охранять какие-то ящики.
Массивные кованые двери и зарешеченные окна здания внушали уверенность, что до утра их караул продержится. А утром из штаба Походного атамана обещали приехать за грузом, доставленным несколько дней назад из Ростова. Судя по сопровождению, груз был очень ценный, и это означало, что о нем вряд ли забудут.
Закрыв двери на засов, Алешка уселся на мощный, с зеленым сукном стол. Наверное, это массивное сооружение из дуба служило не одному поколению счетоводов, а вот теперь стояло, разжалованное, в большом и гулком коридоре. Выдвинув ящик, бывший гимназист зевнул, вынул оттуда котелок с давно остывшей кашей и принялся лениво ковырять содержимое ложкой. Каша плохо отставала от стенок и была жутко невкусной. Через силу жуя, Лиходедов старался думать о чем-нибудь приятном, чтобы забыть о стрельбе на улице и требованиях собственного желудка.
Шестнадцатилетнему пареньку, чью судьбу подлым образом изменила грянувшая в прошлом году революция, представилось, будто он танцует на выпускном балу с очаровательной барышней. У нее зеленые глаза, тонкая талия и светло-русые, заплетенные в косу волосы.
Как у той девушки.
Он видел ее всего несколько раз, но образ запечатлелся столь ярко, что Алешка постоянно воображал себя на месте «счастливчика». Так именовался каждый из гимназистов-выпускников, которому не было отказано в приглашении на танец.
В прошлом году Алексей с ребятами проник на выпускной бал через окно, и старшие разрешили постоять в сторонке. А та девушка, легкая и сияющая, все кружилась в вальсе, одаряя партнеров счастливой непринужденной улыбкой. Он попытался узнать ее имя, но «счастливчики» только посмеялись.
Образ загадочной незнакомки будоражил сознание паренька несколько месяцев. Наконец, проследив, он узнал ее имя, которое оказалось неожиданно простым и мягким – Ульяна.
Потом было еще несколько случайных встреч. Юноша завороженно смотрел вслед красавице, не решаясь подойти и заговорить. А что если она посмеется над ним? Нет уж, лучше так, издали любоваться ёе плавной походкой, мягкими жестами, слушать грудной журчащий голосок.
Алешка уже целовался с девчонками, дважды… Первый раз в детстве, на заднем дворе, с влюбленной в него соседской девочкой Танюшей, а второй – с кузиной Элеонорой, приезжавшей с родителями летом погостить. Кузина, томная девица, была старше на два года и сразу расставила точки над «i»: «Нам обоим нужна практика, чтобы при случае не ударить в грязь лицом». Но все эти волнительные для юной души воспоминания меркли перед воображаемой встречей с предметом тайного поклонения.
Однажды он встретил Ульяну в хлебной лавке. Но между ними встрял какой-то упитанный господин, плечо которого и приняло нечаянный толчок упругой девичьей груди. Красавица охнула и покраснела, но толстяку было плевать. А он, Алешка, дорого бы дал за такое прикосновение.
Из узенькой ладошки на пол высыпались монетки, и девушка, присев, принялась их подбирать. Одну подал Лиходедов, обратившись к ней по имени. Ульяна поблагодарила и посмотрела с удивлением:
– Мы знакомы?
Упустить столь удобный момент было бы полным идиотизмом. Выйдя из булочной, Алешка, набравшись смелости, спросил:
– Уля, вы не станете возражать, если я провожу вас до дома?
Она не возражала. Ульяна оказалась общительной, совсем не ломакой. Оживленно болтая, прошли по Горбатой до ее двора, посидели немного на лавочке. Оказалось, что Улин отец – доктор. Алешка вспомнил, что однажды попадал к нему на прием с ангиной.
Ульяна, Уля… Красивое русское имя. Где теперь эта легкая, очаровательная плясунья? Последняя встреча случилась неделю назад и вышла совсем не радостной. С тех пор они больше не виделись.
Даже если обоюдная обида прошла, до свиданий ли сейчас? Вокруг идет настоящая война, в детстве казавшаяся желанной и героической. С непременно побежденными врагами и победителями – «нашими», среди которых бывают только раненые. А на войне, оказывается, убивают. Откуда эта напасть взялась, откуда примчалась, калеча привычный мир, заливая улицы кровью? Может, Улина семья уже отправилась за границу, как многие? Лучше бы так… Или нет? Завтра после дежурства он сбегает к ним домой и все узнает. И, если увидит ее, извинится… Эх, дурак!
Алешка, записавшись вместе с друзьями в партизанский отряд полковника Чернецова, дома ничего говорить не стал. Живо представил себе рыдающую в голос мать, растерянного отца и решил оставить записку. Наверное, это получилось жестоко, но сил на объяснения не было.
Увидев его издалека, Серега Мельников, стоявший с другими гимназерами у входа в канцелярию Походного атамана, замахал руками. С минуты на минуту ждали выхода начальства и построения. Пичугина не наблюдалось.
Шурка опоздал. Вид у него был унылый.
– Что, телеграфист не приехал?
У тщедушного очкарика Пичугина на руках оказались заболевшие старики-родители и младшая сестренка. Но Шурка упрямо утверждал, что на днях к ним приедет тетка с мужем-телеграфистом, драпанувшим из-под Воронежа, и все устаканится.
Пока друзья обсуждали Шуркину ситуацию, на крыльце появился ротный Осниченко. Лихо заломленная папаха очень шла студенту четвертого курса Донполитеха. Гораздо больше, нежели форменная фуражка. Подтянутый, в ремнях и начищенных сапогах, с маузером на боку, ротный имел героический вид.
– Вновь прибывшие, построиться! – скомандовал он – Так. Раз-два-три-четыре… Двадцать один. Почти взвод. С чем вас и поздравляю!
Осниченко торжественно выдержал паузу.
– Господа партизаны! Сейчас мы пойдем в Арсенал и получим оружие. Затем дождемся поручика Курочкина – и на вокзал. Там будет теплушка до Сулина.
– Александр Николаевич, разрешите обратиться! – Алексей выступил вперед. – Партизан Пичугин сегодня никак не может ехать со всеми.
– Это еще почему?
Пришлось объяснить ситуацию.
– А вы чего ж молчите? – упрекнул ротный потупившегося Шурку. – Ладно, все равно просили двух человек оставить пока при штабе, для охраны Казначейства. Вот вы, Пичугин, и вы… Как ваша фамилия? Лиходедов? Вот вы и останетесь.
– Да не переживайте, – ротный посмотрел на возмущенного таким поворотом Алешку, разлученного с Мельниковым, – на фронт успеете. Я через неделю опять за пополнением, тогда вас и товарища вашего очкастенького прихвачу.
Пичугин сразу воспрял духом. В отличие от Мельникова, Шурка был натурой крайне впечатлительной. Когда маленький, похожий на воробья парнишка чувствовал угрызения совести, у него начинал дрожать голос, а на голубые глаза-пуговки наворачивались слезы.
– Ну вот, Пичуга, а ты боялся, – Мельников большой ручищей, аккуратно, боясь сбить очки, нахлобучил на Шурку фуражку. – Теперь спокойно дождешься телеграфиста, в тряпки его душу! Да не дрейфь, поправятся твои, так-разэтак!
В Серегином лексиконе, который он в основном позаимствовал от отца, было много всяческих «вертких» выражений, и он не задумываясь их применял. Однажды на уроке географии Мельников, отвечая на вопрос о Мадагаскаре, пробасил: «Да остров это такой, тяни его налево». Учителя чуть удар не хватил, а Серегу с тех пор прозвали «бурлаком». Прозвище свое он оправдывал, поднимая, таская и толкая больше всех.
1 2 3 4 5