Захват Джорджи и ее сынишки он намеревался использовать как средство для еще неслыханного доселе шантажа. Однако этот дипломированный эксперт по нравственным и физическим пыткам не понимал, что шантаж, каким бы «беспроигрышным» он ни казался, иногда бывает совершенно бесполезен.
27. РАЗЫСКИВАЕТСЯ ВСЕМИ ПОЛИЦЕЙСКИМИ ИНСТАНЦИЯМИ
Я никак не мог взять в толк, как же им все-таки удалось арестовать Джорджи. Вплоть до освобождения Парижа меня мучил этот вопрос. В самом деле, — почему этот арест оказался возможным, когда все, кто готовил ее отъезд, заслуживали полного доверия и когда все они были на свободе? Сколько я не ломал себе голову, сколько не анализировал различные варианты, ответа я не находил. А ведь все дело только в одном: мы не знали о существовании злосчастной бумажки с записанным на ней адресом, находившейся в кармане мадам Мэй. Это стало нам известно только после войны.
Итак, вечером 17 октября новость об аресте Джорджи до меня не дошла. Несостоявшаяся встреча в Отейле — достаточно тревожный сигнал, чтобы моя настороженность удвоилась. Гестапо рыщет по всей округе, пора кончать бродяжничать по парижским улицам. День клонится к вечеру, и начать какое-нибудь серьезное дело уже не имеет смысла. Продолжаю блуждать по городу, высматривая открытое бистро, и на улице Шабане вижу объявление: «Nur fur Deutsche». Это один из самых известных публичных домов, обслуживающий офицеров вермахта. «Деятели» из зондеркоманды частенько рассказывали мне о посещаемых ими заведениях этого рода в районе Елисейских Полей.
Уже полночь, и мне необходимо где-нибудь отдохнуть. Хотя бы четыре или пять часов. Из дома доносятся пьяные крики, нестройное пение. В атмосфере продажной любви хмельная солдатня позабыла про войну… Все они наверняка наклюкались и не обратят на меня никакого внимания. А что до всех этих «мамзелей», чье ремесло велит им веселить «победителей» (если так можно выразиться), то для них я буду просто одним из бошей, таким же, как и все остальные. Значит, будь что будет! Толкаю дверь и вхожу. В салоне царит чрезвычайное оживление, я прошу главную распорядительницу отвести меня прямо «на этаж». Обстановка комнаты вполне соответствует ее назначению. Устраиваюсь в удобном кресле. Через минуту одна из «служащих» дома без всяких стеснений спрашивает меня:
— На полчаса или на всю ночь?
Вот уж о чем я не подумал!.. Полчаса? Маловато… Какой же мне тогда прок от этого притона?.. Я ей отвечаю, что совсем не тороплюсь и что бутылка шампанского позволит нам завязать приятное знакомство. Моя «подружка» подчиняется, выходит и вскоре приносит какое-то поило. Я начинаю пить, но едва осушил первую рюмку, как чувствую необычайно сильное головокружение. С трудом встаю на ноги, неверным шагом подхожу к кровати и, не раздевшись, валюсь на нее. Девушка в ужасе смотрит. Примерно через полчаса прихожу в себя… Оглядываюсь и вспоминаю, где нахожусь. Девушка спокойно и терпеливо наблюдала, как я то ли спал, то ли дремал, и ждала моего пробуждения. Теперь я как бы встряхиваюсь и мы возобновляем наш незатейливый разговор. Она отлично поняла, что перед ней какой-то «особый посетитель», явившийся сюда отнюдь не для того, чтобы предаваться утехам, предусмотренным в подобных злачных местах.
Она смотрит мне прямо в глаза и говорит:
— Но зачем вы здесь, лучше бы пошли в какой-нибудь отель… Может, вы чего-то боитесь? Так бояться вам нечего, «Feldgendar-merie» никогда к нам не заглядывает… Можете оставаться, сколько захотите, здесь вы в большей безопасности, чем где-нибудь еще…
Я отвечаю, что нет у меня никаких поводов чего-либо опасаться, показываю ей мое удостоверение, но все — напрасный труд, она мне не верит. Потом начинает рассказывать нескончаемые истории про немецких офицеров, посещающих этот дом. Мимоходом я отмечаю про себя, что Паннвицу и многим другим можно бы посоветовать требовать от всех этих «хозяек дома» побольше держать язык за зубами. Я узнаю массу подробностей о «возвышенной» морали чинов вермахта, особенно в эту осень 1943 года. Мораль эта столь же мутна, как и днища бутылок, которые они в эту минуту распивают в салоне первого этажа…
В пять утра я покидаю гостеприимную обитель. Спрашиваю девушку, сколько я ей должен…
— Ничего я от вас не возьму! — говорит она. — Я не сделала ничего, чтобы заработать эти деньги…
— Возьмите просто так, в знак дружбы!
Наконец она соглашается и, прощаясь, советует мне:
— Будьте настороже, не шатайтесь по улицам! Если не знаете, куда деваться, приходите сюда ко мне, здесь вы как у Христа за пазухой…
Может, и так, подумал я, но истинному воину не пристало отдыхать в таком доме вечно!
18 октября. Вот и настал четвертый день моих странствий. Я брожу то тут, то там, толком не зная, как сложится мой маршрут. Сворачиваю из одной улицы на другую, и опять, и опять… и вдруг стою перед зданием, в котором обосновался штаб пронацистской партии Марселя Деа. Вспоминаю знаменитую статью Деа «Умереть за Данциг», напечатанную в его газетенке «Эвр». Этот давний социалистический лидер ныне призывает стадо своих одураченных сторонников умирать за Гитлера. Что ж — это вопрос выбора.
Помимо этих воспоминаний в памяти внезапно всплыла еще одна подробность: да ведь в этом самом доме жила мадам Люси, медсестра, которая когда-то делала мне уколы. И тут мне, беглецу, человеку, затравленному гестапо, приходит на ум довольно сумасшедшая идея — искать прибежище в здании штаба «национального народного объединения» — движения, которое больше всех превозносит прелести коллаборационизма. Больше того: повернув голову, я заметил неподалеку улицу де Соссэ, откуда Паннвиц руководит розыском. Словом — тот еще район!
Да, пришедшая мне в голову идея свидетельствует о полном психическом расстройстве. На первый взгляд эта мысль абсурдна. Но только на первый. Ибо из всех моих знакомых никто не знал о существовании мадам Люси. К тому же Шерлокам Холмсам из зондеркоманды никогда не придет в голову искать меня так близко, никогда они не подумают, что я прячусь в двух шагах от их логова. Но меня удерживает лишь одно: я вижу несколько постовых и решаю подождать, пока они не удалятся. Набравшись терпения, я дотягиваю до двадцати двух часов и уверенным шагом направляюсь к той части здания, которая не занята коллаборационистами.
Поднимаюсь на четвертый этаж, звоню. Мадам Люси открывает мне, вглядывается и становится белее савана.
— Что с вами, месье Жильбер, — восклицает добрая женщина, — уж не больны ли вы?
Я ее легонько подталкиваю за порог, чтобы наше объяснение могло продлиться внутри квартиры.
— Вы страшно изменились! — добавляет она. — Вы уже не тот мужчина, которого я знала…
Мужчина, которого она знала прежде, был бельгийским промышленником, проводившим часть недели в Париже.
— Мадам Люси! Я еврей, я бежал из гестапо, и они меня разыскивают. Можете вы оставить меня в своей квартире на несколько дней? Прошу вас, ответьте мне честно — да или нет? Если это невозможно, я не обижусь и немедленно уйду…
В ее глазах заблестели слезы.
— Как вы могли хотя бы на секунду подумать, что я вам откажу? — отвечает она срывающимся голосом. Она ведет меня в комнату.
— Здесь, — говорит она, — вы будете в безопасности. Живите столько, сколько вам будет угодно. Сейчас принесу вам что-нибудь выпить…
Я раскрываю постель: белые простыни, теплое одеяло. Тут последние силы покидают меня, и я погружаюсь в обморок. Прихожу в сознание в тот момент, когда мадам Люси возвращается. По-видимому, у меня вид кандидата на тот свет, ибо она то и дело повторяет:
— Что они с вами сделали… Что они с вами сделали!.. Немного подкрепившись, я укладываюсь в постель. Напряжение несколько спало, но перед глазами стоит пережитое за последние часы, и я все не могу уснуть. Около полуночи раздается звонок в дверь квартиры. Я машинально привстаю и прислушиваюсь. Кто позвонил? Что, если соседи с улицы де Соссэ пришли сюда с визитом? Быстро достаю ампулу с цианистым калием.
Мужской голос. Неразборчивый, тихий разговор. Шаги в коридоре. Стук в мою дверь. Входит мадам Люси. Сквозь дверную щель пробивается слабый свет из коридора.
— Кто это? — спрашиваю.
Она чувствует мое волнение и, приблизившись к моей кровати, самым доверительным тоном и с какой-то обезоруживающей трогательной наивностью шепчет:
— О, пожалуйста, успокойтесь, месье Жильбер, это один из моих друзей, офицер французской армии. Он участвует в Сопротивлении, и проведет здесь ночь…
Два участника движения Сопротивления под одной крышей, прямо под носом у Паннвица. Это уже слишком… Я осторожно объясняю суть дела мадам Люси и добавляю, что готов покинуть ее дом. Но она и слушать меня не желает. В коридоре снова тихий разговор. Через минуту Люси возвращается. Одновременно я слышу щелчок замка двери на лестницу.
— Дело улажено, — говорит она. — Он ушел по другому адресу… Назавтра, 19 октября, я проснулся с высокой температурой. Не в силах подняться, я остался в постели, и впервые в жизни забылся неспокойным сном, полным галлюцинаций. Из глубин моего подсознания на поверхность всплывали какие-то кинокадры, какие-то кошмарные видения. В общем, фильм о моей жизни. Словно в некоем сумасшедшем калейдоскопе эти образы ударялись, распадались на части, вытесняли друг друга. Сцены из моей юности в Польше, в палестинской тюрьме, сцены моей московской жизни, Париж… И все в беспорядочной последовательности. И все кажется далеким и близким, мрачным и светлым, запутанным и упорядоченным. Я увидел смерть отца. С поразительной силой и реализмом я заново переживал эмоции прошлого, мои радости и горести, чувства печали и любви.
Наконец я вырвался из этого тяжкого сна, избавился от лихорадочных фантазий. Постепенно настоящее вновь утвердилось в моем мозгу. Настоящее, окрашенное черной краской, очень тревожное. Через два дня я должен встретиться с Клодом Спааком у церкви Святой Троицы. 22 октября — с Ковальским в Бур-ля-Рэн, в доме, где временно поселилось гестапо! Меня охватил страх: что со Спааками? В безопасности ли они? Удалось ли Клоду предупредить Ковальского? Измученный этими думами, я вновь провалился в сон и очнулся лишь поздним утром 20 октября.
«Эдгар, почему ты не звонишь мне? Джорджи». Я перелистываю «Пари-Суар», грязный листок коллаборационистов, и вдруг мне бросается в глаза это лаконичное объявление, напечатанное дважды на второй полосе.
Изумленный, перечитываю это «послание» несколько раз. Все стало ясно: Паннвицу удалось наложить лапу на Джорджи. Втайне торжествуя, он предупреждал, что скоро заставит меня «расколоться». Намного позже я узнал, что это была вторая попытка начальника зондеркоманды возвестить о своей победе через прессу.
Арест Джорджи явился страшным и непредвиденным ударом, вынудившим меня снова, и причем немедленно, взять инициативу в свои руки. Вечером 20 октября я вышел из квартиры Люси, чтобы два раза позвонить по телефону. Первый звонок на улицу Божоле — проверить, занята ли квартира Спаака гестаповцами. Никто не снял трубку. Я не мог себе представить, что жилище моих друзей не взято под контроль зондеркоманды. Или они устроили там западню? Тогда молчание телефона понятно.
Затем я позвонил в «белый дом», в Бур-ля-Рэн. Попросил позвать мадам Парран. Голос с иностранным акцентом и отнюдь не мелодичный ответил мне, что в настоящий момент ее нет на месте. Тогда я попросил передать моей тетке, что я не вернусь в Бур-ля-Рэн и увижусь с ней у нее дома в Париже. Мой телефонный собеседник как-то нервно попросил меня повторить это поручение: я последовал его просьбе, медленно и тщательно выговаривая каждое слово. Чего я этим добивался? Хотелось — насколько возможно — отвлечь внимание гестапо от «белого дома», прежде чем Ковальский мог бы попасться в ловушку. Казалось бы, почти безнадежная и отчаянная затея, но я повторял про себя пресловутый девиз: «Отчаянных положений нет, есть только отчаявшиеся люди…»
Тем временем 21 октября, согласно договоренности, я должен был встретиться с Клодом Спааком у церкви Святой Троицы. Чтобы убить время и рассеять всякие страхи, я целый день смотрел, как под моими окнами по улице Соссэ сновали автомашины зондеркоманды. Мне казалось, что этих господ подхватил и крутит какой-то нескончаемый лихорадочный вихрь… Около двадцати одного часа я подошел к церкви Святой Троицы. Было темно, видимость ограничивалась несколькими метрами. Я старался сохранять спокойствие, что после событий последних дней было не так уж и легко. Наконец увидел ожидавшего меня Клода. Мы бросились друг другу в объятия, не в силах вымолвить хоть единое слово.
Мне не терпелось узнать новости. Когда прошел момент особенно сильного волнения, я с трудом произнес:
— Ну так как же?
Мы направились к улице де Клиши, и Клод рассказал мне, что его жена и дети 17 октября уехали в Бельгию. Сюзанна, уточнил он, как и всегда, не могла понять всей серьезности угрожающей опасности и ни за что не хотела покинуть Париж. Ее пришлось чуть ли не силком затолкнуть в поезд. На всякий случай они условились: если она будет подписывать свои письма ласкательным именем «Сюзетта», значит, все в порядке, если же в конце письма будет стоять «Сюзанна», то он не должен верить его содержанию.
Сюзанна Спаак… С каким волнением пишу я эти строки… Через три недели, 8 ноября 1943 года, Сюзанна Спаак оказалась жертвой доноса. Тогда-то и начались ее мучения, завершившиеся лишь смертью в августе 1944 года…
Но 21 октября я был просто счастлив, узнав, что она с детьми далеко от Парижа. Затем мы с Клодом обсудили вопрос о назначенном на следующий день рандеву с Ковальским. То, что он мне сообщил, звучало не слишком утешительно. Доктор Шерток должен был ему позвонить 19 октября, чтобы согласовать час встречи. Клод отправился к себе на квартиру, чтобы ждать там звонка Шертока. Ровно в полдень — как и было условлено — зазвонил телефон. Спаак снял трубку и громко крикнул в нее:
— Горит! Всем стоять смирно! На том конце провода тут же повесили трубку. Понял ли доктор Шерток, в чем дело? Удастся ли ему предупредить Ковальского? Тревожные вопросы… То была моя последняя встреча с Клодом Спааком в военное время. Лишь при освобождении мы увиделись вновь. А тем временем на мостовые Парижа пролилось немало крови…
Я вернулся к мадам Люси озабоченный, весь в мыслях о рандеву, назначенном в Бур-ля-Рэн. Единственным способом отвлечь зондеркоманду от «белого дома» было вызвать огонь на себя, так как для Паннвица я продолжал оставаться самой желанной дичью. Пораскинув умом, я разработал такой сценарий.
Ранним утром следующего дня, 22 октября, я позвонил Клоду Спааку. Мне ответил женский голос. Завязался совершенно невероятный диалог:
— С кем имею честь говорить?
— Я секретарша месье Спаака…
Секретарша Клода? Никогда у него не было никакой секретарши, во всяком случае личной. Значит, там гестапо. Эта мнимая сотрудница моего друга в действительности сообщница палачей.
Я продолжал, стараясь казаться очень серьезным:
— Могли бы вы передать ему, что его друг Анри придет повидаться с ним в четырнадцать часов… Благодарю за любезность, это очень важно…
— Хорошо, обязательно передам…
И я и она повесили трубки.
Конечно, я работал несколько грубо. Но если речь идет о гестапо, то не всегда нужно действовать в белых перчатках с кружевными манжетами. Не стану обобщать, но скажу, что иной раз наспех придуманные ловушки оказывались самыми стоящими. Так или иначе, но мой провокационный маневр в тот день сразу же принес свои плоды: в четырнадцать часов Паннвиц во главе своего подразделения окружил здание на улице Божоле. В это самое время в Бур-ля-Рэн адвокат Ледерман и доктор Шерток встали поблизости от «белого дома» и сумели перехватить Ковальского. Счастье было на нашей стороне!
22 октября — день рождения Клода Спаака. Чтобы отпраздновать торжественную дату, Клод намеревался зайти к себе и прихватить несколько бутылок доброго вина. Но прежде чем отправиться, он позвонил своей экономке, мадам Меланд, с которой согласовал некоторые условности: слова «дорогой месье» означали путь свободен, можно прийти, ничем не рискуя. Если же она скажет просто «месье», — значит, есть опасность.
Итак, Клод Спаак снимает трубку и набирает собственный номер. Мадам Меланд откликаемся на том конце и несколько раз повторяет:
— Месье, месье… — затем очень громко спрашивает: — И это все, что я должна ему сказать?
Если бы Клод Спаак не смекнул, что к чему, все могло бы окончиться очень скверно… Но сразу вслед за последней репликой экономки соединение резко прервалось. Видимо, рассвирепевшие агенты гестапо набросились на бедную мадам Меланд.
В тот же день, 22 октября, в «Пари-Суар» появляется следующее маленькое объявление: «Эдгар, почему ты мне не звонишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
27. РАЗЫСКИВАЕТСЯ ВСЕМИ ПОЛИЦЕЙСКИМИ ИНСТАНЦИЯМИ
Я никак не мог взять в толк, как же им все-таки удалось арестовать Джорджи. Вплоть до освобождения Парижа меня мучил этот вопрос. В самом деле, — почему этот арест оказался возможным, когда все, кто готовил ее отъезд, заслуживали полного доверия и когда все они были на свободе? Сколько я не ломал себе голову, сколько не анализировал различные варианты, ответа я не находил. А ведь все дело только в одном: мы не знали о существовании злосчастной бумажки с записанным на ней адресом, находившейся в кармане мадам Мэй. Это стало нам известно только после войны.
Итак, вечером 17 октября новость об аресте Джорджи до меня не дошла. Несостоявшаяся встреча в Отейле — достаточно тревожный сигнал, чтобы моя настороженность удвоилась. Гестапо рыщет по всей округе, пора кончать бродяжничать по парижским улицам. День клонится к вечеру, и начать какое-нибудь серьезное дело уже не имеет смысла. Продолжаю блуждать по городу, высматривая открытое бистро, и на улице Шабане вижу объявление: «Nur fur Deutsche». Это один из самых известных публичных домов, обслуживающий офицеров вермахта. «Деятели» из зондеркоманды частенько рассказывали мне о посещаемых ими заведениях этого рода в районе Елисейских Полей.
Уже полночь, и мне необходимо где-нибудь отдохнуть. Хотя бы четыре или пять часов. Из дома доносятся пьяные крики, нестройное пение. В атмосфере продажной любви хмельная солдатня позабыла про войну… Все они наверняка наклюкались и не обратят на меня никакого внимания. А что до всех этих «мамзелей», чье ремесло велит им веселить «победителей» (если так можно выразиться), то для них я буду просто одним из бошей, таким же, как и все остальные. Значит, будь что будет! Толкаю дверь и вхожу. В салоне царит чрезвычайное оживление, я прошу главную распорядительницу отвести меня прямо «на этаж». Обстановка комнаты вполне соответствует ее назначению. Устраиваюсь в удобном кресле. Через минуту одна из «служащих» дома без всяких стеснений спрашивает меня:
— На полчаса или на всю ночь?
Вот уж о чем я не подумал!.. Полчаса? Маловато… Какой же мне тогда прок от этого притона?.. Я ей отвечаю, что совсем не тороплюсь и что бутылка шампанского позволит нам завязать приятное знакомство. Моя «подружка» подчиняется, выходит и вскоре приносит какое-то поило. Я начинаю пить, но едва осушил первую рюмку, как чувствую необычайно сильное головокружение. С трудом встаю на ноги, неверным шагом подхожу к кровати и, не раздевшись, валюсь на нее. Девушка в ужасе смотрит. Примерно через полчаса прихожу в себя… Оглядываюсь и вспоминаю, где нахожусь. Девушка спокойно и терпеливо наблюдала, как я то ли спал, то ли дремал, и ждала моего пробуждения. Теперь я как бы встряхиваюсь и мы возобновляем наш незатейливый разговор. Она отлично поняла, что перед ней какой-то «особый посетитель», явившийся сюда отнюдь не для того, чтобы предаваться утехам, предусмотренным в подобных злачных местах.
Она смотрит мне прямо в глаза и говорит:
— Но зачем вы здесь, лучше бы пошли в какой-нибудь отель… Может, вы чего-то боитесь? Так бояться вам нечего, «Feldgendar-merie» никогда к нам не заглядывает… Можете оставаться, сколько захотите, здесь вы в большей безопасности, чем где-нибудь еще…
Я отвечаю, что нет у меня никаких поводов чего-либо опасаться, показываю ей мое удостоверение, но все — напрасный труд, она мне не верит. Потом начинает рассказывать нескончаемые истории про немецких офицеров, посещающих этот дом. Мимоходом я отмечаю про себя, что Паннвицу и многим другим можно бы посоветовать требовать от всех этих «хозяек дома» побольше держать язык за зубами. Я узнаю массу подробностей о «возвышенной» морали чинов вермахта, особенно в эту осень 1943 года. Мораль эта столь же мутна, как и днища бутылок, которые они в эту минуту распивают в салоне первого этажа…
В пять утра я покидаю гостеприимную обитель. Спрашиваю девушку, сколько я ей должен…
— Ничего я от вас не возьму! — говорит она. — Я не сделала ничего, чтобы заработать эти деньги…
— Возьмите просто так, в знак дружбы!
Наконец она соглашается и, прощаясь, советует мне:
— Будьте настороже, не шатайтесь по улицам! Если не знаете, куда деваться, приходите сюда ко мне, здесь вы как у Христа за пазухой…
Может, и так, подумал я, но истинному воину не пристало отдыхать в таком доме вечно!
18 октября. Вот и настал четвертый день моих странствий. Я брожу то тут, то там, толком не зная, как сложится мой маршрут. Сворачиваю из одной улицы на другую, и опять, и опять… и вдруг стою перед зданием, в котором обосновался штаб пронацистской партии Марселя Деа. Вспоминаю знаменитую статью Деа «Умереть за Данциг», напечатанную в его газетенке «Эвр». Этот давний социалистический лидер ныне призывает стадо своих одураченных сторонников умирать за Гитлера. Что ж — это вопрос выбора.
Помимо этих воспоминаний в памяти внезапно всплыла еще одна подробность: да ведь в этом самом доме жила мадам Люси, медсестра, которая когда-то делала мне уколы. И тут мне, беглецу, человеку, затравленному гестапо, приходит на ум довольно сумасшедшая идея — искать прибежище в здании штаба «национального народного объединения» — движения, которое больше всех превозносит прелести коллаборационизма. Больше того: повернув голову, я заметил неподалеку улицу де Соссэ, откуда Паннвиц руководит розыском. Словом — тот еще район!
Да, пришедшая мне в голову идея свидетельствует о полном психическом расстройстве. На первый взгляд эта мысль абсурдна. Но только на первый. Ибо из всех моих знакомых никто не знал о существовании мадам Люси. К тому же Шерлокам Холмсам из зондеркоманды никогда не придет в голову искать меня так близко, никогда они не подумают, что я прячусь в двух шагах от их логова. Но меня удерживает лишь одно: я вижу несколько постовых и решаю подождать, пока они не удалятся. Набравшись терпения, я дотягиваю до двадцати двух часов и уверенным шагом направляюсь к той части здания, которая не занята коллаборационистами.
Поднимаюсь на четвертый этаж, звоню. Мадам Люси открывает мне, вглядывается и становится белее савана.
— Что с вами, месье Жильбер, — восклицает добрая женщина, — уж не больны ли вы?
Я ее легонько подталкиваю за порог, чтобы наше объяснение могло продлиться внутри квартиры.
— Вы страшно изменились! — добавляет она. — Вы уже не тот мужчина, которого я знала…
Мужчина, которого она знала прежде, был бельгийским промышленником, проводившим часть недели в Париже.
— Мадам Люси! Я еврей, я бежал из гестапо, и они меня разыскивают. Можете вы оставить меня в своей квартире на несколько дней? Прошу вас, ответьте мне честно — да или нет? Если это невозможно, я не обижусь и немедленно уйду…
В ее глазах заблестели слезы.
— Как вы могли хотя бы на секунду подумать, что я вам откажу? — отвечает она срывающимся голосом. Она ведет меня в комнату.
— Здесь, — говорит она, — вы будете в безопасности. Живите столько, сколько вам будет угодно. Сейчас принесу вам что-нибудь выпить…
Я раскрываю постель: белые простыни, теплое одеяло. Тут последние силы покидают меня, и я погружаюсь в обморок. Прихожу в сознание в тот момент, когда мадам Люси возвращается. По-видимому, у меня вид кандидата на тот свет, ибо она то и дело повторяет:
— Что они с вами сделали… Что они с вами сделали!.. Немного подкрепившись, я укладываюсь в постель. Напряжение несколько спало, но перед глазами стоит пережитое за последние часы, и я все не могу уснуть. Около полуночи раздается звонок в дверь квартиры. Я машинально привстаю и прислушиваюсь. Кто позвонил? Что, если соседи с улицы де Соссэ пришли сюда с визитом? Быстро достаю ампулу с цианистым калием.
Мужской голос. Неразборчивый, тихий разговор. Шаги в коридоре. Стук в мою дверь. Входит мадам Люси. Сквозь дверную щель пробивается слабый свет из коридора.
— Кто это? — спрашиваю.
Она чувствует мое волнение и, приблизившись к моей кровати, самым доверительным тоном и с какой-то обезоруживающей трогательной наивностью шепчет:
— О, пожалуйста, успокойтесь, месье Жильбер, это один из моих друзей, офицер французской армии. Он участвует в Сопротивлении, и проведет здесь ночь…
Два участника движения Сопротивления под одной крышей, прямо под носом у Паннвица. Это уже слишком… Я осторожно объясняю суть дела мадам Люси и добавляю, что готов покинуть ее дом. Но она и слушать меня не желает. В коридоре снова тихий разговор. Через минуту Люси возвращается. Одновременно я слышу щелчок замка двери на лестницу.
— Дело улажено, — говорит она. — Он ушел по другому адресу… Назавтра, 19 октября, я проснулся с высокой температурой. Не в силах подняться, я остался в постели, и впервые в жизни забылся неспокойным сном, полным галлюцинаций. Из глубин моего подсознания на поверхность всплывали какие-то кинокадры, какие-то кошмарные видения. В общем, фильм о моей жизни. Словно в некоем сумасшедшем калейдоскопе эти образы ударялись, распадались на части, вытесняли друг друга. Сцены из моей юности в Польше, в палестинской тюрьме, сцены моей московской жизни, Париж… И все в беспорядочной последовательности. И все кажется далеким и близким, мрачным и светлым, запутанным и упорядоченным. Я увидел смерть отца. С поразительной силой и реализмом я заново переживал эмоции прошлого, мои радости и горести, чувства печали и любви.
Наконец я вырвался из этого тяжкого сна, избавился от лихорадочных фантазий. Постепенно настоящее вновь утвердилось в моем мозгу. Настоящее, окрашенное черной краской, очень тревожное. Через два дня я должен встретиться с Клодом Спааком у церкви Святой Троицы. 22 октября — с Ковальским в Бур-ля-Рэн, в доме, где временно поселилось гестапо! Меня охватил страх: что со Спааками? В безопасности ли они? Удалось ли Клоду предупредить Ковальского? Измученный этими думами, я вновь провалился в сон и очнулся лишь поздним утром 20 октября.
«Эдгар, почему ты не звонишь мне? Джорджи». Я перелистываю «Пари-Суар», грязный листок коллаборационистов, и вдруг мне бросается в глаза это лаконичное объявление, напечатанное дважды на второй полосе.
Изумленный, перечитываю это «послание» несколько раз. Все стало ясно: Паннвицу удалось наложить лапу на Джорджи. Втайне торжествуя, он предупреждал, что скоро заставит меня «расколоться». Намного позже я узнал, что это была вторая попытка начальника зондеркоманды возвестить о своей победе через прессу.
Арест Джорджи явился страшным и непредвиденным ударом, вынудившим меня снова, и причем немедленно, взять инициативу в свои руки. Вечером 20 октября я вышел из квартиры Люси, чтобы два раза позвонить по телефону. Первый звонок на улицу Божоле — проверить, занята ли квартира Спаака гестаповцами. Никто не снял трубку. Я не мог себе представить, что жилище моих друзей не взято под контроль зондеркоманды. Или они устроили там западню? Тогда молчание телефона понятно.
Затем я позвонил в «белый дом», в Бур-ля-Рэн. Попросил позвать мадам Парран. Голос с иностранным акцентом и отнюдь не мелодичный ответил мне, что в настоящий момент ее нет на месте. Тогда я попросил передать моей тетке, что я не вернусь в Бур-ля-Рэн и увижусь с ней у нее дома в Париже. Мой телефонный собеседник как-то нервно попросил меня повторить это поручение: я последовал его просьбе, медленно и тщательно выговаривая каждое слово. Чего я этим добивался? Хотелось — насколько возможно — отвлечь внимание гестапо от «белого дома», прежде чем Ковальский мог бы попасться в ловушку. Казалось бы, почти безнадежная и отчаянная затея, но я повторял про себя пресловутый девиз: «Отчаянных положений нет, есть только отчаявшиеся люди…»
Тем временем 21 октября, согласно договоренности, я должен был встретиться с Клодом Спааком у церкви Святой Троицы. Чтобы убить время и рассеять всякие страхи, я целый день смотрел, как под моими окнами по улице Соссэ сновали автомашины зондеркоманды. Мне казалось, что этих господ подхватил и крутит какой-то нескончаемый лихорадочный вихрь… Около двадцати одного часа я подошел к церкви Святой Троицы. Было темно, видимость ограничивалась несколькими метрами. Я старался сохранять спокойствие, что после событий последних дней было не так уж и легко. Наконец увидел ожидавшего меня Клода. Мы бросились друг другу в объятия, не в силах вымолвить хоть единое слово.
Мне не терпелось узнать новости. Когда прошел момент особенно сильного волнения, я с трудом произнес:
— Ну так как же?
Мы направились к улице де Клиши, и Клод рассказал мне, что его жена и дети 17 октября уехали в Бельгию. Сюзанна, уточнил он, как и всегда, не могла понять всей серьезности угрожающей опасности и ни за что не хотела покинуть Париж. Ее пришлось чуть ли не силком затолкнуть в поезд. На всякий случай они условились: если она будет подписывать свои письма ласкательным именем «Сюзетта», значит, все в порядке, если же в конце письма будет стоять «Сюзанна», то он не должен верить его содержанию.
Сюзанна Спаак… С каким волнением пишу я эти строки… Через три недели, 8 ноября 1943 года, Сюзанна Спаак оказалась жертвой доноса. Тогда-то и начались ее мучения, завершившиеся лишь смертью в августе 1944 года…
Но 21 октября я был просто счастлив, узнав, что она с детьми далеко от Парижа. Затем мы с Клодом обсудили вопрос о назначенном на следующий день рандеву с Ковальским. То, что он мне сообщил, звучало не слишком утешительно. Доктор Шерток должен был ему позвонить 19 октября, чтобы согласовать час встречи. Клод отправился к себе на квартиру, чтобы ждать там звонка Шертока. Ровно в полдень — как и было условлено — зазвонил телефон. Спаак снял трубку и громко крикнул в нее:
— Горит! Всем стоять смирно! На том конце провода тут же повесили трубку. Понял ли доктор Шерток, в чем дело? Удастся ли ему предупредить Ковальского? Тревожные вопросы… То была моя последняя встреча с Клодом Спааком в военное время. Лишь при освобождении мы увиделись вновь. А тем временем на мостовые Парижа пролилось немало крови…
Я вернулся к мадам Люси озабоченный, весь в мыслях о рандеву, назначенном в Бур-ля-Рэн. Единственным способом отвлечь зондеркоманду от «белого дома» было вызвать огонь на себя, так как для Паннвица я продолжал оставаться самой желанной дичью. Пораскинув умом, я разработал такой сценарий.
Ранним утром следующего дня, 22 октября, я позвонил Клоду Спааку. Мне ответил женский голос. Завязался совершенно невероятный диалог:
— С кем имею честь говорить?
— Я секретарша месье Спаака…
Секретарша Клода? Никогда у него не было никакой секретарши, во всяком случае личной. Значит, там гестапо. Эта мнимая сотрудница моего друга в действительности сообщница палачей.
Я продолжал, стараясь казаться очень серьезным:
— Могли бы вы передать ему, что его друг Анри придет повидаться с ним в четырнадцать часов… Благодарю за любезность, это очень важно…
— Хорошо, обязательно передам…
И я и она повесили трубки.
Конечно, я работал несколько грубо. Но если речь идет о гестапо, то не всегда нужно действовать в белых перчатках с кружевными манжетами. Не стану обобщать, но скажу, что иной раз наспех придуманные ловушки оказывались самыми стоящими. Так или иначе, но мой провокационный маневр в тот день сразу же принес свои плоды: в четырнадцать часов Паннвиц во главе своего подразделения окружил здание на улице Божоле. В это самое время в Бур-ля-Рэн адвокат Ледерман и доктор Шерток встали поблизости от «белого дома» и сумели перехватить Ковальского. Счастье было на нашей стороне!
22 октября — день рождения Клода Спаака. Чтобы отпраздновать торжественную дату, Клод намеревался зайти к себе и прихватить несколько бутылок доброго вина. Но прежде чем отправиться, он позвонил своей экономке, мадам Меланд, с которой согласовал некоторые условности: слова «дорогой месье» означали путь свободен, можно прийти, ничем не рискуя. Если же она скажет просто «месье», — значит, есть опасность.
Итак, Клод Спаак снимает трубку и набирает собственный номер. Мадам Меланд откликаемся на том конце и несколько раз повторяет:
— Месье, месье… — затем очень громко спрашивает: — И это все, что я должна ему сказать?
Если бы Клод Спаак не смекнул, что к чему, все могло бы окончиться очень скверно… Но сразу вслед за последней репликой экономки соединение резко прервалось. Видимо, рассвирепевшие агенты гестапо набросились на бедную мадам Меланд.
В тот же день, 22 октября, в «Пари-Суар» появляется следующее маленькое объявление: «Эдгар, почему ты мне не звонишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54