Вообще надо будет поговорить
с ней, можно ли не смеяться, когда ты в постели с женщиной? Обязательно
поговорю, если придет. Наверно, ей захочется взглянуть на могилу. Я ни
разу еще могил не копал; зверей, правда, хоронить приходилось, но чело-
века - ни разу. Это будет первая могила, для отца. Она будет красивой, я
посажу там цветы: розы, гиацинты, гвоздики, тюльпаны.
Надо было мне передать с тем человеком, чтобы прислали черенки роз и
цветочные семена. Это уже сегодня случилось, ранним утром, когда я упа-
ковывал на дворе ненужную теперь отцову одежду: я вдруг обнаружил, что
кто-то стоит в тени, на опушке. Он пришел незаметно, как дневная жара.
Я к Копфу, сказал человек и вышел на свет.
Я давно не видел других мужчин - и теперь лишь молча смотрел на него;
смотрел, какой он высокий. Как отец. Его светлое, в шрамах лицо окаймля-
ла рыжевато-каштановая подстриженная бородка; он был скорее плотным, чем
толстым, и носил такую же зеленую рубаху с костяными пуговицами и такие
же зеленые штаны, какие присылали нам снизу, из деревни. Люди такие кра-
сивые! Человек улыбнулся и подошел ко мне.
Я к Копфу, повторил он.
Только теперь я увидел, что сапоги его тоже такие, как наши: корот-
кие, черные, резиновые, с белой суконной полоской по широкому верхнему
краю.
Отец умер, сказал я. Человек перешагнул через веревку, на которой
паслась коза, подошел еще ближе - и тут заметил покойника.
Когда?
Сегодня. На заре.
Он смотрел в землю. Вокруг валялись разбросанные инструменты, черенок
лопаты, грабли, несколько банок с бобовыми консервами, щепки; теперь все
это было уже мое.
Что теперь делать будешь? В деревню вернешься?
Надо похоронить его.
А потом?
Здесь останусь.
Один будешь жить?
Я пожал плечами: само собой.
Он подошел к отцу, присел рядом, смахнул с его лица лист лопуха. Дол-
го смотрел в мертвенно-белые глазницы; отец лежал очень бледный, на рес-
ницах его поблескивала роса, по лбу ползали мелкие рыжие муравьи. Чело-
век закрыл отцу глаза; губы его шевелились, шепча что-то. Я протянул ему
лопух.
Положите обратно, пожалуйста. Он так хотел.
Человек выпрямился, вытер о штаны волосатые руки - сначала ладони,
потом тыльные стороны. На штанах остались влажные полосы. Теперь он изу-
чал мое лицо. Набрал воздуха в грудь, медленно выпустил. Голос у него
был глубокий, привыкший к доброте.
Только вот что: норма останется прежней.
Не беспокойтесь, я знаю.
Он потряс головой. Странно было, что он так удивлен.
И что, совсем ничего не изменится?
Все останется, как было.
Человек двинулся прочь. Он опять был в тени, когда я крикнул вдогон-
ку.
Вы кто?
Младший брат Копфа, ответил он, но лица его я уже не видел.
Консервов бобовых больше не надо, крикнул я снова.
Человек кивнул, постоял несколько секунд на опушке - и исчез в лесу.
Я знал, теперь отца можно хоронить. Солнце поднималось все выше, дымка
над лесом растаяла. День опять будет жаркий. Очень жаркий. Сейчас я ко-
паю яму. Земля тут каменистая, дело движется медленно.
Первая сказка
Тебе четырнадцать, прошептала мать, четырнадцать. Так и скажи, если
спросят.
Мальчик не отвечал; он зажмурил глаза и старался не думать о той дев-
чонке. Автобус на неожиданном крутом повороте резко затормозил и затем с
трудом набрал прежнюю скорость. Шофер выругался. Они только что пересек-
ли границу; на севере громоздились могучие горные кручи, недалеко от до-
роги проплыли руины какой-то крепости, за нею мелькнул взорванный виа-
дук; наконец за грязным стеклом потянулся лес - бескрайние угрюмые
ельники, полумрак, тишина, нервный трепет в листве, нигде ни живой души.
Четырнадцать, понял, сказала мать.
Мальчишка опять не ответил. Перед ними сидел вонючий, в засаленной
шляпе мужик. Он как раз обернулся, открыв в широкой ухмылке все свои
желтые, с чернотой зубы. По лицу его ползали мухи, он иногда прогонял
их, взмахивая рукой, - и все ухмылялся, ухмылялся, будто ему за это пла-
тили. Мальчик вытащил свой складной ножик, раскрыл его и сверкающим лез-
вием стал пускать зайчиков. Девчонка сидела через проход; она ехала од-
на, волосы у нее были светлые, золотые, как солнечный свет. Она бросила
взгляд на ножик, потом на мужика в шляпе; но лицо ее было неподвижным,
словно она старалась сохранить какую-то тайну. Впереди разместились
семьи мешочников, там кто-то громко храпел. Вокруг сплошь были чужие,
незнакомые, пахнущие потом люди. Заплакал младенец, потом замолчал вне-
запно. Кто-то напевал, повторяя все время одну и ту же мелодию. Выбрав-
шись из леса, автобус снова замедлил ход и теперь держал скорость не
больше пятидесяти километров. Все время, пока они ехали, мальчик предс-
тавлял, как он совокупляется с белокурой девчонкой. Вот только мужик в
шляпе то и дело оборачивался назад. Он глазел на огромные груди женщины,
причмокивал, хлопал себя по лицу, отгоняя мух, и ухмылялся. Как-то у
лестницы, ведущей в подвал, мальчику довелось подслушать соседей. Они
рассказывали друг другу, какие у его матери тяжелые и большие груди: она
даже, слышь-ка, два лифчика носит, а тот, который внизу, еще укреплен
блестящей проволокой. Той ночью мальчик встал, подобрался к материной
постели и посмотрел, какой у нее лифчик.
Девчонка вдруг приподнялась и, вытянув шею, напряженно воззрилась ку-
да-то вперед. Потом натянуто улыбнулась, покосившись на мальчика: видно,
ничего не увидела. Окна в заржавленных металлических рамах густо запоте-
ли от тяжелого воздуха, пропитанного кислым запахом пота, а ветровое
стекло было слишком далеко отсюда. Женщина снова толкнула мальчика в
бок.
Четырнадцать, не забудь!
Автобус пополз совсем медленно и вскоре, скрипнув тормозами, остано-
вился. Стало тихо-тихо, словно после какой-то чудовищной лжи. Потом лю-
ди, все сразу, заерзали, завздыхали, зашептались, но это продолжалось
лишь несколько мгновений. Мальчик быстрым движением защелкнул ножик и
сунул его в карман. Он чувствовал, как мать придвигается ближе к нему.
Девчонка нервно засмеялась и тряхнула тоненькой белокурой косичкой. А
мужик, что сидел перед ними, сполз так низко, что почти ушел в драное
сиденье; теперь они видели только засаленный верх его шляпы.
В автобус вошли трое парней в рабочих блузах. Мальчик про них уже
слышал. Он знал, багаж их не интересует, они лишь смотрят тебе в лицо,
наклоняясь так близко, что дыхание их почти обжигает, и ждут, пока у те-
бя дрогнут веки, пока ты закроешь глаза и даже в мыслях перестанешь соп-
ротивляться. Только тогда можно надеяться на пощаду. Тут все точно, все
рассчитано, как в аптеке. Это был новый метод, и ввели его, видно, они,
молодые; старики, те были сосредоточены на узлах, на перевязанных шпага-
том чемоданах, во время досмотра громко ругались, а то и кулаки в ход
пускали. Парни же не говорили ни слова и никого пальцем не трогали.
Дальше всех в автобус прошел высокий бородатый блондин. Напряженно расс-
тавив локти, он улыбался и хищно принюхивался, медленно поворачивая го-
лову то туда, то сюда. Потом замер с широко раскрытыми глазами - и
вдруг, быстро нагнувшись к девчонке с белокурой косой, что сидела, неес-
тественно выпрямив спину, схватил ее и поднял, словно тряпичную куклу.
Девчонка, словно уже отдав Богу душу, покорно повисла у него в руках.
Руки у нее безвольно болтались, голова склонилась набок, глаза закры-
лись. Двое других, подняв головы, закивали, ухмыляясь. Блондин потащил
девчонку к двери; проходя мимо флегматично покуривающего шофера, он лишь
кивнул ему: дескать, можно ехать. Мальчик слышал, как сидевший перед ни-
ми мужик не переставая икал от страха.
Автобус въехал на площадь и возле обитого жестью навеса остановился.
Напротив была маленькая церковь, рядом - корчма, за ними - стройконтора
с национальным флагом над фронтоном и серое здание полиции. Мальчик с
матерью вышли последними; она крепко держала его за руку. На площади бы-
ло грязно, солнце светило ярче и резче, чем дома, ветровые потоки, вры-
ваясь из узеньких улиц, устраивали потасовку, швыряя друг в друга пусты-
ми картонными коробками, мятой газетой, пучками травы, гремя листами
ржавой жести на крыше навеса у автобусной остановки. Мальчик загляделся
на дохлую кошку, она валялась возле навеса, а рядом, в пыли, тянулась
кровавая полоса: видно, кто-то пинком отшвырнул туда кошачий труп с мос-
товой. Но женщина быстро потащила сына дальше. Возле корчмы блевал ста-
рикашка; мальчик по взгляду матери догадался, что она старика знает и
что она удивлена - потому, может, что старики блюют редко: напившись,
они валяются, хлюпают носом и делают под себя.
В корчме уже сидел и выпивал мужик в шляпе; когда они вошли и звонок
над дверью зазвякал, мужик поднял голову и оскалил зубы в ухмылке. Он
сидел в дальнем углу, под портретом негра-боксера с лентой на лбу.
Мальчик быстро сунул руку в карман. Женщина поздоровалась и, посадив сы-
на недалеко от мужика в шляпе, прошла к стойке. Корчмарь, маленький, то-
щий и желтый, кивнул и закрыл кран.
Здорово.
Не заходил, спросила женщина.
Две недели не видал, подумав, сказал человечек и налил ей стопку па-
линки. Женщина смотрела на шкалик; над ними медленно вращались лопасти
вентилятора, шевеля бумажные ленты с липучкой, свисающие над стойкой.
Мальчик заметил, как корчмарь через плечо женщины посмотрел на него.
А это кто?
Сын, сказала женщина, сжимая шкалик в ладони.
Я так и думал, улыбнулся корчмарь, потом вдруг помрачнел.
Там их уже неделю как двое, сказал он. Второй помоложе.
Женщина медленно поставила пустой стакан на стойку; плечи ее передер-
нулись.
Тогда налей еще, закашлялась она.
А ему, вопросительно посмотрел корчмарь на мальчика, который успел
положить перед собой раскрытый ножик и, уперев ладони в исчерканный,
весь в пятнах стол, не отрываясь смотрел на мужика в шляпе. Он подумал,
что, если сюда вернется, обязательно разыщет девчонку. А почему подумал,
и сам не знал. Наверно, все из-за этого мужика в засаленной шляпе.
Женщина повернулась и посмотрела на сына.
Давай и ему тоже.
Сколько парню годков-то, спросил человечек.
Женщина бросила на него быстрый взгляд и почти сердито ответила.
Четырнадцать.
Мужик в шляпе загоготал и бросил на стол мелочь.
Ладно, я ведь так, ты - мать, тебе виднее, пробурчал корчмарь и налил
женщине еще сто граммов, а один шкалик отнес мальчику. Тот посмотрел в
его удивительно голубые глаза. Корчмарь улыбнулся снова. Зубы у него бы-
ли желтые, волосы - жирные, в перхоти, и мальчик подумал, что человек
этот проживет недолго.
Ладно, парень, выпей-ка вот, улыбался корчмарь.
Мальчик взял шкалик, следя, как мужик в шляпе закрывает за собой
дверь. А тот, обернувшись на пороге, послал-таки им напоследок еще одну
свою ухмылку. Вентилятор вдруг замедлил вращение, загудел, защелкал и
совсем остановился. Корчмарь смотрел на ножик; рука его дернулась, слов-
но он хотел потрогать его. Но мальчик был быстрее.
Вы тут девчонку знаете, белобрысую такую, с косой?
Корчмарь вернулся к женщине, которая не мигая смотрела на пустой шка-
лик. Голос корчмаря звучал льстиво, заискивающе; но мальчик чувствовал:
то, что говорит этот человечек, матери все же приятно.
Прямо вылитый отец.
На другой склон горы, на территорию стройки, можно было попасть по
улочке, что отходила от площади возле полицейского участка. Миновал пол-
день, когда они отправились в путь. Ветер свистел и шуршал, блуждая в
щелях домов и в развалинах, потом, вырываясь оттуда, закручивал легкую
пыль городка в желтые прозрачные воронки. Женщина держала сына за руку.
Они торопливо прошли несколько одинаковых, убогих улочек и зашагали,
поднимаясь все выше, по прихотливо вьющейся тропе, глубоко врезающейся в
склон горы. Теперь с дороги уже невозможно было свернуть: слева срывался
в бездну крутой склон с каменными глыбами, меж которыми торчали колючие
сухие кусты; справа вздымалась почти отвесная, голая скальная стена.
Солнце палило нещадно, сгоняя с небосклона даже малейшее облачко. Женщи-
на не отпускала руку мальчика. Они подошли к выкрашенному в красный цвет
деревянному шлагбауму. Здесь тропа становилась шире; на поляне, в тени
деревянной будки, лежали два человека. Женщина остановилась и поздорова-
лась; мужчины привстали, потом поднялись. Один был пожилой, почти ста-
рик, второй - совсем молодой, как те трое, что вошли в автобус после
границы. Эти тоже были в рабочих блузах. Женщина полезла в корзину, дос-
тала грязный полиэтиленовый пакет, развернула его, вынула мятые, захва-
танные бумаги.
Удостоверение, сказала она, протягивая бумагу пожилому. Молодой нак-
лонился, заглянул в лицо мальчику. Так близко, что его дыхание обжигало
кожу. Мальчик медленно опустил руку в карман. Пожилой изучал бумагу, по
слогам разбирая слова.
Тебе сколько лет, неожиданно спросил парень. Мальчик смотрел на его
лицо с красным шрамом; видно было, что он еще не бреется. На подбородке
у него курчавился пушок; такой же пушок темнел там, где позже должны бу-
дут вырасти бакенбарды.
Четырнадцать, прошептал мальчик и зажмурился.
Молодой вдруг выпрямился.
Ха!..
Пожилой покопался в корзине, вытащил кусок печеного мяса, откусил,
пожевал, потом швырнул его за спину. Посмотрев на женщину, мотнул голо-
вой в сторону будки.
Туда ступайте!
Женщина было заколебалась, потом нахмурилась и бросила взгляд на сы-
на.
Его не трожьте!
Сколько ему, еще раз спросил молодой.
Женщина пристально посмотрела на него.
Тебе самому-то сколько?
Будка стояла в середине поляны. Мальчик остался сидеть на плоском го-
рячем камне. Те втроем ушли. Первой - женщина, потом - парень, последним
- старик. Однако старик вышел раньше. Мальчик, лежа, как ящерица, на
камне, ловил звуки, доносящиеся из будки. Там хрипели, скулили, тяжело
дышали - можно было подумать, что в будке убивают кого-то. Пожилой вер-
нулся, застегивая штаны. Со лба его градом лил пот, он изумленно качал
головой и усмехался мальчику. Ух ты, мать твою...
Потом, в распахнутой рубашке, вышел и молодой; за ним показалась жен-
щина. Грудь у парня была голой и белой; белой, как известь. Он даже не
вспотел. Женщина прятала в пакет бумаги.
Можно идти, спросила она.
Парень кивнул, глядя на мальчика. Тот встал перед ним.
Ты девчонку тут знаешь? Белобрысую, с косой?
Руку вынь из кармана, сказал, ухмыляясь, парень.
За поляной тропа неожиданно пошла вниз; земля оживала на глазах. Все
больше вокруг становилось зелени; меж камнями, вырываясь из-под земли,
журчали, играя друг с другом в прятки, шустрые ручейки. Потом, за плав-
ным поворотом, перед ними открылось сверкающее плоскогорье - сплошная
громадная стройка. С запада небосвод заволакивали тучи. Женщина наконец
отпустила руку мальчика; они смотрели на небо. Несколько минут они стоя-
ли молча; мальчик видел, что у матери катятся по щекам слезы. Потом тро-
па ненадолго стала опять такой узкой, что идти по ней можно было лишь
чуть ли не боком. Скальная стена, если дотронуться до нее, обжигала; ко-
варные выступы оставляли ссадины на спине и руках мальчика. Женщина, хо-
тя была крупнее и толще, да еще несла корзину, продвигалась вперед про-
ворнее.
Внизу, там, где начинался бескрайний барачный город, они встретили
группу людей в рабочей одежде. Их было примерно полдюжины, и они говори-
ли о каком-то несчастном случае. Один, заметив женщину, отделился от ос-
тальных, влез на кучу песка и, помахав рукой, крикнул.
В двести двадцатый он перебрался. Ступайте налево, прямо, потом нале-
во и опять прямо.
Но сведения оказались неверными: выяснилось, им нужен номер двести
десятый. Барак был небольшой, человек на двадцать от силы. Привилегиро-
ванный барак, для ветеранов. Мужчина лежал на нижних нарах на соломенном
тюфяке и спал. Во сне он громко храпел; иногда у него вздрагивали плечи.
Он тоже был в рабочей блузе. В глубине кто-то пиликал на губной гармош-
ке; еще кто-то молился. На дальних нарах играли в карты. Женщина села на
край тюфяка, поставила корзину у левой ноги. Мальчик остался стоять,
всматриваясь в полутьму; он поискал глазами того, кто играл на гармошке,
но не нашел. Зато силуэт того, кто молился, ему показался чем-то знако-
мым.
Мужчина внезапно проснулся и сел. Глаза его со сна были налиты
кровью. Он непонимающе моргал, озираясь. Волосы его были всклокочены,
подбородок щетинист и грязен.
Привет, сказала женщина, кладя руку ему на колено.
1 2 3 4