Ирина Одоевцева: «Стихи. Избранное»
Ирина Одоевцева
Стихи. Избранное
Ирина ОдоевцеваСтихи ТОЛЧЕНОЕ СТЕКЛО К. И. Чуковскому Солдат пришел к себе домой -Считает барыши:"Ну, будем сыты мы с тобой -И мы, и малыши. Семь тысяч. Целый капиталМне здорово везло:Сегодня в соль я подмешалТолченое стекло". Жена вскричала: "Боже мой!Убийца ты и зверь!Ведь это хуже, чем разбой,Они умрут теперь". Солдат в ответ: "Мы все умрем,Я зла им не хочу -Сходи-ка в церковь вечерком,Поставь за них свечу". Поел и в чайную пошел,Что прежде звали «Рай»,О коммунизме речь повелИ пил советский чай. Вернувшись, лег и крепко спал,И спало все кругом,Но в полночь ворон закричалТак глухо под окном. Жена вздохнула: "Горе нам!Ах, горе, ах, беда!Не каркал ворон по ночамНапрасно никогда". Но вот пропел второй петух,Солдат поднялся зол,Был с покупателями сухИ в «Рай» он не пошел. А в полночь сделалось черноСолдатское жилье,Стучало крыльями в окно,Слетаясь, воронье. По крыше скачут и кричат,Проснулась детвора,Жена вздыхала, лишь солдатСпал крепко до утра. И снова встал он раньше всех,И снова был он зол.Жена, замаливая грех,Стучала лбом о пол. "Ты б на денек, — сказал он ей,-Поехала в село.Мне надоело — сто чертей!-Проклятое стекло". Один оставшись, граммофонЗавел и в кресло сел.Вдруг слышит похоронный звон,Затрясся, побелел. Семь кляч дощатых семь гробовВезут по мостовой,Поет хор бабьих голосовСлезливо: «Упокой». — Кого хоронишь, Константин?— Да Машу вот, сестру -В четверг вернулась с именинИ померла к утру. У Николая умер тесть,Клим помер и Фома,А что такое за болесть -Не приложу ума. Ущербная взошла луна,Солдат ложится спать,Как гроб тверда и холоднаДвуспальная кровать! И вдруг — иль это только сон?-Идет вороний поп,За ним огромных семь воронНесут стеклянный гроб. Вошли и встали по стенам,Сгустилась сразу мгла,"Брысь, нечисть! В жизни не продамТолченого стекла". Но поздно, замер стон у губ,Семь раз прокаркал поп.И семь ворон подняли трупИ положили в гроб. И отнесли его туда,Где семь кривых осинПитает мертвая водаЧернеющих трясин.
БАЛЛАДА ОБ ИЗВОЗЧИКЕ Георгию Адамовичу К дому по Бассейной, шестьдесят,Подъезжает извозчик каждый день,Чтоб везти комиссара в комиссариат -Комиссару ходить лень.Извозчик заснул, извозчик ждет,И лошадь спит и жует,И оба ждут, и оба спят:Пора комиссару в комиссариат.На подъезд выходит комиссар Зон,К извозчику быстро подходит он,Уже не молод, еще не стар,На лице отвага, в глазах пожар -Вот каков собой комиссар.Он извозчика в бок и лошадь в бокИ сразу в пролетку скок. Извозчик дернет возжей,Лошадь дернет ногой,Извозчик крикнет: «Ну!»Лошадь поднимет ногу одну,Поставит на земь опять,Пролетка покатится вспять,Извозчик щелкнет кнутомИ двинется в путь с трудом. В пять часов извозчик едет домой,Лошадь трусит усталой рысцой,Сейчас он в чайной чаю попьет,Лошадь сена пока пожует.На дверях чайной — засовИ надпись: «Закрыто по случаю дров».Извозчик вздохнул: «Ух, чертов стул!»Почесал затылок и снова вздохнул.Голодный извозчик едет домой,Лошадь снова трусит усталой рысцой. Наутро подъехал он в пасмурный деньК дому по Бассейной, шестьдесят,Чтоб вести комиссара в комиссариат -Комиссару ходить лень.Извозчик уснул, извозчик ждет,И лошадь спит и жует,И оба ждут, и оба спят:Пора комиссару в комиссариат.На подъезд выходит комиссар Зон,К извозчику быстро подходит он,Извозчика в бок и лошадь в бокИ сразу в пролетку скок.Но извозчик не дернул возжей,Не дернула лошадь ногой.Извозчик не крикнул: «Ну!»Не подняла лошадь ногу одну,Извозчик не щелкнул кнутом,Не двинулись в путь с трудом.Комиссар вскричал: "Что за черт!Лошадь мертва, извозчик мертв!Теперь пешком мне придется бежать,На площадь Урицкого, пять".Небесной дорогой голубойИдет извозчик и лошадь ведет за собой.Подходят они к райским дверям:«Апостол Петр, отворите нам!»Раздался голос святого Петра:«А много вы сделали в жизни добра?»— "Мы возили комиссара в комиссариатКаждый день туда и назад,Голодали мы тысячу триста пять дней,Сжальтесь над лошадью бедной моей!Хорошо и спокойно у вас в раю,Впустите меня и лошадь мою!"Апостол Петр отпер дверь,На лошадь взглянул: "Ишь, тощий зверь!Ну, так и быть, полезай!"И вошли они в Божий рай. БАЛЛАДА О ГУМИЛЕВЕ На пустынной ПреображенскойСнег кружился и ветер выл...К Гумилеву я постучала,Гумилев мне дверь отворил. В кабинете топилась печка,За окном становилось темней.Он сказал: "Напишите балладуОбо мне и жизни моей! Это, право, прекрасная тема",-Но я ему ответила: "Нет.Как о Вас напишешь балладу?Ведь вы не герой, а поэт". Разноглазое отсветом печкиОсветилось лицо его.Это было в вечер туманный,В Петербурге на Рождество... Я о нем вспоминаю все чаще,Все печальнее с каждым днем.И теперь я пишу балладуДля него и о нем. Плыл Гумилев по БосфоруВ Африку, страну чудес,Думал о древних герояхПод широким шатром небес. Обрываясь, падали звездыТонкой нитью огня.И каждой звезде говорил он:— «Сделай героем меня!» Словно в аду полгодаВ Африке жил Гумилев,Сражался он с дикарями,Охотился на львов. Встречался не раз он со смертью,В пустыне под «небом чужим».Когда он домой возвратился,Друзья потешались над ним: — "Ах, Африка! Как экзотично!Костры, негритянки, там-там,Изысканные жирафы,И друг ваш гиппопотам". Во фраке, немного смущенный,Вошел он в сияющий залИ даме в парижском платьеРуку поцеловал. "Я вам посвящу поэму,Я вам расскажу про Нил,Я вам подарю леопарда,Которого сам убил". Колыхался розовый веер,Гумилев не нравился ей.— "Я стихов не люблю. На что мнеШкуры диких зверей"... Когда войну объявили,Гумилев ушел воевать.Ушел и оставил в ЦарскомСына, жену и мать. Средь храбрых он был храбрейший,И, может быть, оттогоВражеские снарядыИ пули щадили его. Но приятели косо смотрелиНа георгиевские кресты:— «Гумилеву их дать? Умора!»И усмешка кривила рты. Солдатские — по эскадронуКресты такие не в счет.Известно, он дружбу с начальствомПо пьяному делу ведет. Раз, незадолго до смерти,Сказал он уверенно: "Да.В любви, на войне и в картахЯ буду счастлив всегда!.. Ни на море, ни на сушеДля меня опасности нет..."И был он очень несчастен,Как несчастен каждый поэт. Потом поставили к стенкеИ расстреляли его.И нет на его могилеНи креста, ни холма — ничего. Но любимые им серафимыЗа его прилетели душой.И звезды в небе пели: -«Слава тебе, герой!» * * * Нет, я не буду знаменита.Меня не увенчает слава.Я — как на сан архимандритаНа это не имею права. Ни Гумилев, ни злая прессаНе назовут меня талантом.Я — маленькая поэтессаС огромным бантом. * * * Январская луна. Огромный снежный сад.Неслышно мчатся сани.И слово каждое, и каждый новый взглядТревожней и желанней. Как облака плывут! Как тихо под луной!Как грустно, дорогая!Вот этот снег, и ночь, и ветер над НевойЯ вспомню умирая.
* * * По набережной ночью мы идем.Как хорошо — идем, молчим вдвоем. И видим Сену, дерево, соборИ облака...А этот разговорНа завтра мы отложим, на потом,На после-завтра...На когда умрем. * * * Я сегодня с утра весела,Улыбаются мне зеркала,Олеандры кивают в окно.Этот мир восхитителен... Но Если-б не было в мире зеркал,Мир на много скучнее бы стал.Если-б не было в мире стихов,Больше было бы слез и грехов И была бы, пожалуй, грустнейНевралгических этих днейКошки-мышкина беготня -Если б не было в мире меня. * * * Все о чем душа просила,Что она любила тут... Время зимний день разбилоНа бессмыслицу минут,На бессмыслицу разлуки,На бессмыслицу «прости». ...Но не могут эти рукиОт бессмертия спасти... * * * На дорожке мертвый листЗашуршал в тоске певучей.Хочется ему кружиться,С первым снегом подружиться,Снег так молод и пушист. Неба зимнего созвучья,Крыши и сухие сучьяПокрывает на вершокСеребристый порошок. Говорю на всякий случай:— Память, ты меня не мучай.Все на свете хорошо,Хорошо, и будет лучше... * * * Ночь глубока. Далеко до зари.Тускло вдали горят фонари. Я потеряла входные ключи,Дверь не откроют: стучи, не стучи. В дом незнакомый вхожу не звоня,Сколько здесь комнат пустых, без огня, Сколько цветов, сколько зеркал,Словно аквариум светится зал. Сквозь кружевную штору окна,Скользкой медузой смотрит луна. Это мне снится. Это во сне.Я поклонилась скользкой луне, Я заглянула во все зеркала,Я утонула. Я умерла... * * * К луне протягивая руки,Она стояла у окна.Зеленым купоросом скукиСветила ей в лицо луна. Осенний ветер выл и лаялВ самоубийственной тоске,И как мороженное таялИзмены вкус на языке. * * * Сквозь музыку и радость встречиБанально-бальный разговор -Твои сияющие плечи,Твой романтично-лживый взор. Какою нежной и покорнойТы притворяешься теперь! Над суетою жизни вздорной,Ты раскрываешь веер черный,Как в церковь открывают дверь. * * * В этот вечер парижский, взволнованно-синий,Чтобы встречи дождаться и время убить,От витрины к витрине, в большом магазинеПомодней, подешевле, получше купить. С неудачной любовью... Другой не бывает -У красивых, жестоких и праздных, как ты.В зеркалах электрический свет расцветаетФантастически-нежно, как ночью цветы. И зачем накупаешь ты шарфы и шляпки,Кружева и перчатки? Конечно, тебеНе помогут ничем эти модные тряпкиВ гениально-бессмысленной женской судьбе. — В этом мире любила ли что-нибудь ты?..— Ты должно быть смеешься! Конечно любила.— Что? — Постой. Дай подумать! Духи, и цветы,И еще зеркала... Остальное забыла. * * * Все снится мне прибойИ крылья белых птиц,Волшебно-голубойВесенний Биарриц. И как обрывок сна,Случайной встречи вздор,Холодный, как волна,Влюбленный, синий взор. * * * Над водой луна уснула,Светляки горят в траве,Здесь когда-то утонулаЯ, с венком на голове. ...За Днепром белеет Киев,У Днепра поет русалка.Блеск идет от чешуи...Может быть, меня ей жалко - У нея глаза такиеГолубые, как мои.
* * * Но кто такой Роберт Пентегью,И где мне его отыскать? Баллада о Роберте Пентегью. И. О. В такие вот вечераЦветут на столе георгины,А в окнах заката парча.Сегодня мои именины(Не завтра и не вчера). Поздравлять приходило трое,И каждый подарок принес:Первый — стихи о Трое,Второй — пакет папирос. А третий мне поклонился:— Я вам луну подарю,Подарок такой не снилсяЕгипетскому царю...(Ни Роберту Пентегью). * * * В легкой лодке на шумной рекеПела девушка в пестром платке. Перегнувшись за борт от тоски,Разрывала письмо на клочки. А потом, словно с лодки весло,Соскользнула на темное дно. Стало тихо и стало светло,Будто в рай распахнулось окно. * * * Потомись еще немножкоВ этой скуке кружевной. На высокой крыше кошкаГолосит в тиши ночной.Тянется она к огромной,Влажной, мартовской луне. По кошачьи я бездомна,По кошачьи тошно мне. * * * Сияет дорога райская,Сияет прозрачный сад,Гуляют святые угодники,На пышные розы глядят. Идет Иван ИвановичВ люстриновом пиджаке,С ним рядом Марья ФилиповнаС французской книжкой в руке. Прищурясь на солнце райскоеС улыбкой она говорит:— Ты помнишь, у нас в КургановкеТакой-же прелестный вид, И пахнет совсем по нашемуЧеремухой и травой...Сорвав золотое яблоко,Кивает он головой: Совсем как у нас на хуторе,И яблок какой урожай.Подумай — в Бога не верили,А вот и попали в рай! * * *Я помню только всегоВечер дождливого дня,Я провожала его,Поцеловал он меня. Дрожало пламя свечи,Я плакала от любви.— На лестнице не стучи,Горничной не зови!Прощай... Для тебя, о тебе,До гроба, везде и всегда... По водосточной трубеШумно бежала вода.Ему я глядела вслед,На низком сидя окне... ...Мне было пятнадцать лет,И это приснилось мне... * * * Каждый дом меня как-будто знает.Окна так приветливо глядят.Вот тот крайний чуть-ли не кивает,Чуть-ли не кричит мне: Как я рад! Здравствуйте. Что вас давно не видно?Не ходили вы четыре дня.А я весь облез, мне так обидно,Хоть бы вы покрасили меня. Две усталые, худые клячиКатафалк потрепанный везут.Кланяюсь. Желаю им удачи.Да какая уж удача тут! Медленно встает луна большая,Так по петербургски голуба,И спешат прохожие, не зная,До чего трагична их судьба. * * * — Теперь уж скоро мы приедем,Над белой дачей вспыхнет флаг.И всем соседкам и соседям,И всем лисицам и медведямИзвестен будет каждый шаг. Безвыездно на белой дачеМы проживем за годом год.Не будем рады мы удаче,Да ведь она и не придет. Но ты не слушаешь, ты плачешь,По-детски открывая рот... * * * Как неподвижна в зеркале луна,Как будто в зеркало вросла она. А под луной печальное лицо,На пальце обручальное кольцо. В гостиной плачет младшая сестра:От этой свадьбы ей не ждать добра. — О чем ты, Ася? Отчего не спишь?— Ах, Зоя, увези меня в Париж! За окнами осенний сад дрожит,На чердаке крысиный яд лежит. Игру разыгрывают две сестры,Но ни одной не выиграть игры. На свадьбе пировали, пили мед,Он тек и тек, не попадая в рот. Год жизни Зоиной. Последний год. * * * Облокотясь на бархат ложи,Закутанная в шелк и газ,Она, в изнеможеньи дрожи,Со сцены не сводила глаз. На сцене пели, танцевалиЕе любовь, ее судьбу,Мечты и свечи оплывали,Бесцельно жизнь неслась в трубу, Пока блаженный сумрак сценыНе озарил пожар сердецИ призрак счастья... Но изменыПростить нельзя. Всему конец. Нравоучительно, как в басне,Любовь кончается бедой... — Гори, гори, звезда, и гасниНад театральной ерундой!
1