Вот то, что мы называем: «вернуться в дом Россия ищет тропы». И мы это имеем, нам есть куда возвращаться. Неважно, что это было восемь веков назад. Это никогда не прекращалось. Блестки этого золота — они всюду блестят. От Филиппа Колычева, который не побоялся Иоанну Грозному кинуть в лицо обвинение (не сбежал, кстати, на Запад, как Курбский), и до последних времен. Ведь маниакально-депрессивный психоз свойственен и русской истории, даже не народу, а истории. Это не единственный образ. Я обычно употребляю в своих лекциях другой образ: Россия играет в шахматы с роком. Каждый раз, как в фильме «Рыцарь и смерть», замечательный фильм, там рыцарь играет со смертью в шахматы. Каждое поколение садиться играть. Мы пытаемся отыграть свою историю. Мы пытаемся переписать ее заново. Мы пытаемся сделать официозную историю столь же возвышенной и благородной, какой была наша катакомбная история. И какие здесь доли, там одна десятая к девяти десятых, половина на половину, и три четверти на одну четверть — это варьируется. На последних выборах, по-моему, только 30% проголосовало за коммунистов и где-то 25% не пришли на выборы. Значит, все остальные выпали в ту самую 1/10, которая была в 1993 году, число может меняться. Но мы находимся в XX веке, в 1996 году и поверх нашей древней истории хочется понять, что все-таки в современной-то происходит. А в современной истории происходит совершенно очевидная попытка коммунистического реванша. Я бы назвала ее заговором, совершенно сознательным заговором. Новым ГКЧП-3. И связано это с болезнью Президента. Нисколько не сомневаюсь, что если бы Борис Ельцин не ждал операции, не готовился к ней, этого процесса бы не было. Те, кто хотел Зюганова на царство, воспряли. По-моему, зря воспряли, не бросит Борис Ельцин в такой ситуации страну, видит, что как бы не на кого оставить, какова ситуация. Сразу начинают какие-то нехорошие мышки бегать по паркету. Так что, я думаю, все это кончится для мышек неблагоприятно. Но пока мы видим сознательную попытку государственного переворота. Попытку явочным порядком отменить Конституцию. И еще суду предлагают в этом поучаствовать. Предлагают совершить убийство. Сознательное убийство. Предлагают омочить руки в крови. Я бы лично очень обиделась, если бы мне сделали такое предложение, и ни за что бы на него не согласилась. И, я полагаю, что найти противоядие от этого мы можем опять таки в нашей истории. У Юрия Левитанского есть совершенно великолепное стихотворение, которое кончается так — это образ русской истории:
И летчик летел в облаках,
И слово летело бессонное,
И пламя гудело высокое
В бескрайних российских снегах.
Понимаете, бескрайние снега и в них всегда гудит пламя, и его всегда хватало на то, чтобы вытащить страну. Хватило и в 91-м году, и в 93-м году. В 1941 году хватило тоже. Что там Жуков, что там Рокоссовский. А почему не поговорить об ополченцах, почти безоружных интеллигентах, которых бросили без всякой подготовки на гитлеровские войска и никуда они не бежали, как вы (взгляд в сторону прокурора) в 93-м году. Они то и есть герои этой войны. Именно они, а не маршалы, не Иосиф Виссарионович Сталин. И потом, почему обязательно глумление? А если взять Юрия Бондарева, фронтовика, человека совершенно иных убеждений, он в своей «Тишине» что описывает? Возвращается Сергей Вохминцев с фронта, вся грудь в орденах, возвращается сильный, живой, умный, ни разу даже не раненый. Возвращается к себе в Москву. И что происходит в этой его Москве? Его отца ни за что, ни про что арестовывают, ему самому угрожают, его выкидывают из института. И вот они, эти фронтовики, оказываются безоружными перед этим. Почему они остались перед этим безоружными? Не я задаю этот вопрос. Это Виктор Астафьев, еще один фронтовик, сейчас он задает этот вопрос. Когда стало можно его задавать. Бондарев тогда не смел его задать, в начале первой оттепели. Почему они, имея оружие в руках, пройдя всю Европу, разбив Гитлера, ничего не сделали со Сталиным? Это их вопрос. Я только озвучиваю его в несколько иной форме. И я не думаю, что хоть один настоящий фронтовик на меня обидится. Юрий Левитанский прошел всю войну. Он был полностью солидарен со мной. И эти художественные эссе я ему подарила. И он сказал: правильно, мы виноваты, мы должны были вас защитить, у нас было в руках оружие, мы должны были вернуться с фронта, мы должны были свергнуть и своего тирана. А Юрий Пиляр еще хуже. «Люди остаются людьми». Честные солдаты, взятые гитлеровцами в плен, прошедшие ужасы немецкого концлагеря, вот, наконец, — освобождение. Они видят родные танки, они счастливы, они предвкушают возвращение домой. Что они видят? Их перегружают в эшелон и везут в сибирские концлагеря. И они тоже ничего не могут сделать. Так что, наверное, в русской литературе есть более знаменитые и более весомые имена, которые ставили эти вопросы. Вы тоже для них смертной казни потребуете? Кажется, для Юрия Пиляра это уже не страшно. А Юрий Бондарев еще жив. И раз уж мы занимаемся здесь русским национальным характером, и здесь одна часть России, не лучшая, я думаю, судит другую часть России за то, что эта часть хочет идти не назад, а вперед, давайте выясним все-таки, каков наш национальный характер, какова наша история. Есть у Максимилиана Волошина совершенно потрясающее стихотворение «Дикое поле». У нас художественный процесс, мы читаем стихи, а потом — последнее слово, последнее желание приговоренного к смерти, поэтому давайте почитаем:
Голубые просторы, туманы,
Ковыли, да полынь, да бурьяны,
Ширь земли, да небесная лепь!
Разлилось, развернулось на воле,
Припонтийское Дикое Поле,
Киммерийская темная степь.
Вся могильниками покрыта -
Без имян, без конца, без числа,
Вся копытом да копьями взрыта,
Костью сеяна, кровью полита,
Да народной тугой поросла!
Только ветер закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет, развалист и хляб,
По оврагам, увалам, излогам,
По немереным скифских дорогам,
Меж курганов да каменных баб!
Вихрят вихрями клочья бурьяна
И гудит, и звенит, и поет…
Эти поприща — дно океана,
От великих обсякшие вод.
Распалял их полуденный огнь,
Индевела заречная синь,
Доползла желтолицая погань
Азиатских бездонных пустынь.
За хазарами шли печенеги…
Ржали кони, пестрели шатры,
Пред рассветом скрипели телеги,
По ночам разгорались костры,
Раздувались обозами тропы
Перегруженных степей,
На зубчатые стены Европы
Низвергались внезапно потопы
Колченогих, раскосых людей.
И орлы на Равеннских воротах
Исчезали в водоворотах
Всадников и лошадей.
Было много их — люты, хоробры,
Но исчезли, «изникли, как обры»,
В темной распре улусов и ханств,
И смерчи, что росли и сшибались,
Разошлись, растеклись, растерялись
Средь степных безысходных пространств.
Долго Русь раздирали по клочьям
И усобицы, и татарва…
Но в лесах по речным узорочьям
Завязалась узлом Москва.
Кремль, овеянный сказочной славой,
Встал в парче облачений и риз,
Белокаменный и златоглавый,
Над скудою закуренных изб.
Отразился в лазоревой ленте,
Развитой по лугам-муравам,
Аристотелем-Фиоравенти
На Москва-реке строенный храм.
И московские Иоанны
На татарские веси и страны
Наложили тяжелую пядь
И пятой наступили на степи…
От кремлевских глухих благолепий
Стало трудно в Москве дышать.
Голытьбу с темноты да неволи
Потянуло на Дикое Поле
Под высокий степной небосклон:
С топором, да с косой, да с оралом
Уходили на Север — к Уралам,
Убегали за Волгу, за Дон.
Их разлет был широк и несвязен -
Жгли, рубили, взимали ясак…
Правил парус на Персию Разин,
И Сибирь покорял Ермак.
С Беломорья до Приазовья
Подымались на клич удальцов
Воровские круги Понизовья
Да концы вечевых городов.
Лишь Никола-угодник, Егорий -
Волчий пастырь, строитель земли,
Знают были пустынь и поморий,
Где казацкие кости легли…
Русь! Встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих богородиц
На оградах Печорских церквей.
Все, что было, повторится ныне,
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне:
В небе — Бог, на земле — богатырь.
Эх! Не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь…
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.
Вот это нас всегда и спасает. Тот же древний образ: в небе Бог, на земле богатырь. Сила, добродетель и мужество. Поэтому, я думаю, и с ГКЧП-3 точно так же ничего не выйдет, как и с ГКЧП-2, и с ГКЧП-1, потому, что в небе есть по-прежнему Бог, а на земле есть богатырь. Тот самый русский западник, который не на Запад бежит, а цивилизацию Запада несет к русской культуре, чтобы она стала еще богаче и еще благороднее. Поэтому, мне совершенно не жалко как бы для этого дела трупа, и если это удовлетворит ту партию войны, которая похоронила в свинцовых гробах и в чеченских аулах 100 тысяч человек, то это адекватный обмен, то есть даже не адекватный, я согласна: вместо новых 50 тысяч трупов будет один мой. Никаких проблем. Но давайте будем говорить правду. Если вы хотите убивать — я, конечно, обращаюсь не к суду, мне неизвестно мнение суда на этот счет, я обращаюсь к государственному обвинению, к тому, кто за ним стоит, — давайте будем говорить правду. Давайте прибавим, вернее, изменим цифру. Причем здесь 74-я статья? Вы же судите меня по 64-й статье. Измена Родине, но не моей Родине, а родине государственного обвинителя — Советскому Союзу. Эти родины несовместимы. Будет Советский Союз — не будет России. Будет Россия — не будет Советского Союза. Давайте людям говорить правду — вы судите за это. И давайте не будем ничего скрывать. Поэтому у меня есть к суду деловое предложение. Безусловно, наилучший выход из этой ситуации — это оправдание. Это даст надежду на то, что в России будет независимый суд, который не станет служить орудием политических распрей, а то ведь может получиться, что какой-нибудь другой прокурор, какая-нибудь прокуратура возьмут и притащат дело там на Зюганова, неизвестно, что им не понравится, потом на Бабурина, потом на Проханова. Я рада, что мы никогда не опускались до того, чтобы требовать смертной казни или тюремного заключения для наших врагов. Мы хотели, чтобы они больше не мешали, не осуществляли государственную власть, но мы никогда и в мыслях не держали посадить Проханова за его газету «Завтра». Посадить Эдуарда Лимонова за его политические лозунги, посадить Сергея Бабурина за его мнение. То есть, мы в этом отношении чисты. Мы никогда не хотели быть палачами, и до такой степени не хотели, что, кажется, стали жертвами. Что, может быть, и нехорошо. Это оптимальный вариант. И мы все должны к этому стремиться. При жизни, после смерти, как знать. Но если есть намерение выносить обвинительный приговор, то я прошу переквалифицировать 74-ю статью на 64-ю. Там есть эти буквы — четыре — СССР. И пусть тогда будет хотя бы понятно, что происходит у нас в стране. Что если судят за измену Родине под названием Советский Союз, то значит, нужно что-то делать. Может быть, наконец, воплощать программу ДС, запрещать экстремистскую деятельность в стране. Поэтому я оставляю это на усмотрение суда. Каждый выбирает для себя. Каждый решает вопросы своей совести сам. Каждый сам решает: убивать или не убивать, предавать или не предавать, идти по дороге истины или идти по дороге зла. Я здесь ничего не могу советовать, и ни к чему даже не стану призывать. А просто, на прощание, прочту стихотворение о русской истории Олега Чухонцева, которое, может быть, объяснит, почему в моих художественных эссе так часто встречаются исторические образы:
Я сойду на последней странице,
Где березы обступят кругом,
Где взлетит полуночная птица,
Капли с ветки сбивая крылом.
Я войду в край боярской измены,
В ту страну, где секира и мох…
Вы до мозга костей современны,
Реставраторы темных эпох.
Где ваш дом? У чужого предела
Запрокинется в ров голова.
И лежит безымянное тело,
И в зенит прорастает трава.
Красна— девица в черном платочке.
Чем помочь? Не отпишешь пером.
Это, как говориться, цветочки,
То— то ягодки будут потом!
И не вихрь долетит до столицы,
А глухой человеческий вздох…
Я сойду на последней странице,
Где беспамятство глуше, чем мох.
О история — Дело и Слово, -
Славословие тебе не к лицу.
Я живу. Это право живого -
Имя дать и творцу и глупцу!

Всё.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41