Мне только хотелось бы понять, в чем тут заключалась для вас проблема?
– Придумать, что с ней делать, куда девать…
– Но почему именно с головой?
– Голова есть голова. Ее ведь не выбросишь в первый попавшийся поезд.
И потом, корзинка, ее куда девать?
Я похоронила ее по всем правилам. Даже молитву прочитала за упокой души. Это единственное, что мне пришло в голову, хотя мой кагорский полицейский разлучил меня с Богом и я так никогда и не обрела его снова.
Вот видите, в конце концов я все-таки рассказала вам об этом, хоть и не хотела.
– Скажите, это ведь только в тот момент вы до конца осознали, что совершили убийство, что она действительно мертва, да?
– А как вы догадались?
Да, это правда, только в тот самый момент. Вы мне верите?
– Верю.
– Сперва было это родимое пятно на шее – и с этим пятном, стоило мне посмотреть на него, она будто вроде стала понемногу оживать… А уж потом, с головой, когда я ее увидела, она окончательно воскресла из мертвых.
Они бы должны отрубить голову и мне тоже в наказание за то, что я сделала. Око за око… На их месте, я бы так и поступила. Мне не хватает сада. В тюремном дворе нет ни травинки. Это чтобы покрепче наказать нас. Неплохо придумано. Ничто не заменит мне моего сада.
Вообще-то мужу надо бы быть повнимательней. Иногда мне и в самом деле кажется, будто у меня не все дома…
Все-таки странная у меня была жизнь.
– Выходит, вы считаете себя сумасшедшей?
– Да, по ночам я чувствую себя сумасшедшей. Слышу какие-то странные звуки. Мерещится, будто где-то убивают людей. Случалось, что я вправду во все это верила.
– Но вы ведь никогда не делились этим с мужем, как же ему было догадаться?
– Попробовала бы я рассказать ему что-нибудь подобное, он бы мигом упек меня в психушку, уж я-то его знаю. У него в голове все по полочкам, все по порядку. Говорит: у каждой вещи должно быть свое место и каждая вещь должна лежать на своем. Представляете?
Послушайте-ка, в ту ночь, когда я ее убила, она так кричала, что мне показалось, будто она мешает мне спать. Я подумала, уж не Альфонсо ли ее там ублажает? Знаете, Альфонсо, ему все еще нужны были женщины. Он моложе меня. Эта разница в возрасте, она всегда стояла между нами. Никогда не уменьшалась. Так вот, мне и подумалось, может, это он там кувыркается с Марией-Терезой Буске… Она ведь моя кузина, мы с ней одной крови. Носили одну фамилию, обе родом из Кагора, ели одну и ту же пищу, жили под одной крышей, только она глухонемая…
Я спустилась вниз. Альфонсо там не было.
Теперь я не говорю об этом ни слова.
Я ведь знала, что не застану там Альфонсо. Обычно у них это происходило в хижине, по субботам, после обеда – только там, и никогда по ночам. Вы спросите, в чем же тогда дело?
А знаете ли вы, что преступление никогда не совершают вдруг, ни с того ни с сего? Ни-ког-да!.. Оно наползает на вас медленно, постепенно, как танк. Потом останавливается. И вот вам, пожалуйста… Оно здесь, совсем рядом. В Виорне только что кого-то убили. И сделала это Клер Ланн. И уже нет пути назад. На Виорн обрушилось убийство. Висело где-то высоко-высоко в воздухе и упало именно там, где был Виорн, на тот самый дом, на кухню этого дома, на ту, кто совершил его, ах… и надо же было, чтобы это оказалась именно Клер Ланн. Уж ей ли было не знать о существовании этого преступления и о том, что оно на тонкой-тонкой ниточке висело прямо над Виорном?
Вот так, месье, все и случилось. Я знаю, что люди теперь и слышать не хотят имени Клер Ланн и даже газет избегают, но они неправы. Ну как донести до поезда тело весом в сотню кило? Как распилить кости, если у вас нет под рукой пилы? Говорят, в погребе все было залито кровью… Но представьте себя на моем месте, как можно было проделать все это без крови?
Если будут осматривать дом, не забудьте сказать, что двери – когда спускаешься с лестницы – всегда закрывались не с той стороны.
Мне всегда ужасно хотелось понять, неужели всякий, кто сделал такое, чувствует то же самое, что и я?
– Думаю, да.
– Разве это не объяснение?
– Нет.
– Вот видите, я все время кручусь вокруг одного и того же. Тем хуже для меня. Теперь я чувствую себя совсем разбитой. Но это такая усталость, от которой отдыхаешь. Может, я вот-вот сойду с ума. Или умру… Или оживу… Кто знает?
– Давайте поговорим о книге, которую ваш муж каждый вечер заставлял вас читать вслух, припоминаете?
– Да, это было много лет назад. Муж считал, что я недостаточно образованна. И заставлял меня читать какую-то географическую книжку. Но он был разочарован. До меня так ничего и не дошло.
Это все, что вас интересовало насчет той книжки?
– А все-таки что же именно до вас не дошло?
– Никак не могла взять в толк, почему ему приспичило, чтобы я знала географию всех этих стран.
Каждый день новая страна, по стране на день, это была какая-то бесконечная книга. Он заставлял меня читать, чтобы удержать возле себя и еще чтобы наказать за то, что я не переставала думать о своем кагорском полицейском. Но кое-что из этой книги я все-таки запомнила – насчет голода в Индии, про Тибет и еще про город Мехико, который сорок пять метров высотой.
Ну что, уж теперь-то все, хватит насчет этой книжки?
– Да, теперь все. А вы помните те книжки с картинками, что воровали когда-то в школе?
– Очень смутно… почти не помню.
А я вам уже рассказала насчет головы, куда я ее девала?
– Нет, не сказали.
– Хорошо. Эту тайну я должна сохранить. Только она одна у меня теперь и осталась, слишком уж я разговорилась.
Мне никогда не задавали вопросов. Я прямиком шла к этому убийству. И все мои секреты взлетели в воздух. Мне хочется спрятать лицо. Если бы я сидела в саду, если бы меня отпустили на свободу, все жители Виорна наверняка стали бы глазеть на меня и следить за мной, так что мне все равно пришлось бы уехать оттуда. А куда мне, спрашивается, податься? Так что пусть уж лучше они оставят меня здесь. Тем хуже для сада, я буду о нем вспоминать…
Теперь вот живу здесь, в женской уголовной тюрьме. Тут есть и другие женщины, они спрашивают друг у друга: «Как тебе нравится эта дамочка из Виорна?» – и смеются надо мной из-за этой идеи с пересечением железнодорожных путей. Просят объяснить, что это за штука такая, пересечение путей, узловые станции… Я объясняю.
Ко мне тут приходил один адвокат и сказал, что меня скоро переведут в другое место, в какой-то дом, где я забуду обо всем, что случилось. Да только мне что-то не верится.
Другие заключенные говорят, будто я невменяема и не могу отвечать за свои поступки. Я ведь не глухая, слышу, когда они разговаривают между собой. Но что они могут об этом знать? Веду я себя как следует, даже очень. Так мне сказали. Я отказалась снова встретиться с мужем.
Я знаю, Альфонсо никогда не придет ко мне сюда. Так и умру, не увидев больше никого из них троих. Тем хуже.
Жизнь у меня была какая-то однообразная, день за днем одно и то же, ничего не происходит… а ведь как все чудесно начиналось, с тем полицейским из Кагора. Что ж, ничего не поделаешь…
Что это вы вдруг замолчали? Знаете, а мне дали бумагу и ручку, чтобы я могла писать. Сказали записывать все, что придет в голову. Вам это неинтересно?
Я было попробовала писать, да так и не нашла первого слова, чтобы начать страницу.
А ведь когда-то я довольно часто писала в газеты – Господи, как же давно все это было – длинные-предлинные письма. Я уже говорила вам об этом? Само собой, они так никогда и не доходили.
– В одном из этих писем вы спрашивали, как сохранить зимой английскую мяту…
– Вот как, в самом деле? Иногда я ела ее понемножку, чтобы очищать себя изнутри. Может, я написала это письмо, потому что хотела узнать, как сделать, чтобы она всегда оставалась зеленой, такой же зеленой, как летом, теперь уж не припомню, может, поэтому, а может, и нет… Я столько всяких писем написала… Пятьдесят три письма… или даже целую дюжину. Мне так хотелось… ах, если бы вы знали, как мне хотелось все объяснить.
Знаете, до убийства я была хуже сточной канавы. Теперь все меньше и меньше…
Пересечение железнодорожных путей, они то и дело смеются над этим. А у меня ведь и в мыслях-то не было, что такое вообще существует… Была уверена, что им ни за что меня не найти.
Мне и в голову не приходило про этот виадук, просто иду себе к реке, а он оказался на пути.
Вот тут-то я и подумала… никогда… а если еще надежно зарыть где-нибудь голову… никогда, ни за что на свете… что они найдут в поездах, одному Богу известно, да что бы они там ни нашли, уж меня-то им ни за что не найти… никогда. Но, видите, я все-таки ошиблась. В газете напечатали схему пересечения железнодорожных путей: представляете, Виорн оказался в самом центре, крупнейшая узловая станция, и кто бы мог подумать, все поезда проходили через него, даже те, которые шли куда-то далеко-далеко. Выходит, любой железнодорожный состав волей-неволей должен был проходить через Виорн. А вы знали об этом? Оказывается, это самый важный железнодорожный узел во всей Франции… надо же, столько прожить в Виорне и даже не подозревать об этом. Выходит, я просто неудачно выбрала виадук.
Но другие все равно были слишком далеко, чтобы тащиться туда пешком, да еще глубокой ночью. Какой у меня еще был выход?
Так что они все нашли, все учли, все собрали, все до последнего кусочка – кроме головы…
Никогда бы не подумала, что такое возможно.
Вы опять все молчите…
– А теперь вы должны мне сказать, где же вы спрятали голову.
– Значит, вы все к этому вопросу и подбираетесь, потому и задавали мне все остальные, так, что ли?
– Да нет.
– Если это следователь попросил вас задать мне такой вопрос, можете передать ему, что я ничего не ответила.
А вот вы, что бы вы мне ответили, если бы я сказала, что они собираются отправить меня в Версальский сумасшедший дом?
– Я отвечу вам, что так оно и есть. Вот видите, я ответил на ваш вопрос.
– Выходит, я не в своем уме, так, значит? А что бы вы ответили, если бы я спросила вас, сумасшедшая я или нет?
– Ответ все тот же: да.
– Так, значит, вы разговариваете с сумасшедшей?
– Да.
– Но ведь тогда, что бы ни наговорила вам сумасшедшая, это все равно не имеет никакого значения. Зачем же тогда без конца расспрашивать меня, где голова, где голова, раз, что бы я вам ни ответила, это все равно не в счет? Может, я уже вообще не помню, куда ее запрятала, позабыла то место, и все?
– Хватило бы любого намека, пусть даже самого малого. Одного слова. Лес… Железнодорожная насыпь…
– Но зачем вам это?
– Просто из любопытства.
– Выходит, только одно это слово и имеет для вас значение, а все остальные не в счет? И вы надеетесь, что я позволю сорваться этому слову? Чтобы все остальные слова так и остались заживо погребенными… вместе со мной… в этой психушке?
Ну уж нет, этот номер не пройдет, вы должны пробыть со мной вместе долго-долго, послушать, поговорить… вы и другие, прежде чем я наконец произнесу это слово.
Вы слышите меня?
– Да, слышу.
– Есть вещи, которых я вам еще не сказала. Вы не хотите узнать, что это такое?
– Нет, не хочу.
– Тем хуже. А если я расскажу вам, куда девала голову, тогда вы еще останетесь поговорить со мной?
– Нет.
– Вижу, вы расстроены.
– Да, пожалуй.
– А если бы мне удалось объяснить вам, почему я убила эту глухую толстуху, тогда бы вы согласились поговорить со мной еще немножко?
– Да нет, вряд ли.
– Ну давайте попробуем еще, согласны? Я говорила вам, что она по любому поводу всегда звала Пьера? И что между нами никогда не было никаких скандалов, это я вам тоже говорила, ведь так? Никогда, ни малейших ссор… И догадываетесь почему? Да потому, что я всегда боялась, как бы они раньше времени не упекли меня в психушку, вот в чем все дело. А что я такого сказала, что это вас вдруг так сильно расстроило?
Думаете, теперь уже слишком поздно? Время упущено, да? Так всегда бывает, не важно, убил ты кого-нибудь или и мухи не обидел…
Эти детские иллюстрашки, они были такие симпатичные… такие интересные, жалко, что это запрещено законом. Хорошо, что Пьер вовремя предупредил меня об этом.
– И что же он вам сказал?
– Ах, вот вы и проснулись. Он сказал… уже не помню, что именно. Сказал, что это запрещено законом, вот и все.
– Что запрещено законом?
– Воровать у учеников. Нет, не читать. А читать – это уж он сам нам запретил, нам с Марией-Терезой…
А еще иногда я работала гардеробщицей на ужинах муниципальных советников, об этом я вам говорила?
На первом этаже, когда спускаешься с лестницы, три двери, первая – в столовую, вторая – в коридор, а третья – в ее комнату, они были вечно открыты, в ряд, все с одной стороны, давили на одну и ту же стенку, и тогда можно было подумать, будто весь дом накренился в ту сторону, будто она… она сама скатывается на самое дно, прямо под откос, мимо всех дверей, приходилось держаться за перила…
А вот я бы на вашем месте послушала. Выслушайте же меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Придумать, что с ней делать, куда девать…
– Но почему именно с головой?
– Голова есть голова. Ее ведь не выбросишь в первый попавшийся поезд.
И потом, корзинка, ее куда девать?
Я похоронила ее по всем правилам. Даже молитву прочитала за упокой души. Это единственное, что мне пришло в голову, хотя мой кагорский полицейский разлучил меня с Богом и я так никогда и не обрела его снова.
Вот видите, в конце концов я все-таки рассказала вам об этом, хоть и не хотела.
– Скажите, это ведь только в тот момент вы до конца осознали, что совершили убийство, что она действительно мертва, да?
– А как вы догадались?
Да, это правда, только в тот самый момент. Вы мне верите?
– Верю.
– Сперва было это родимое пятно на шее – и с этим пятном, стоило мне посмотреть на него, она будто вроде стала понемногу оживать… А уж потом, с головой, когда я ее увидела, она окончательно воскресла из мертвых.
Они бы должны отрубить голову и мне тоже в наказание за то, что я сделала. Око за око… На их месте, я бы так и поступила. Мне не хватает сада. В тюремном дворе нет ни травинки. Это чтобы покрепче наказать нас. Неплохо придумано. Ничто не заменит мне моего сада.
Вообще-то мужу надо бы быть повнимательней. Иногда мне и в самом деле кажется, будто у меня не все дома…
Все-таки странная у меня была жизнь.
– Выходит, вы считаете себя сумасшедшей?
– Да, по ночам я чувствую себя сумасшедшей. Слышу какие-то странные звуки. Мерещится, будто где-то убивают людей. Случалось, что я вправду во все это верила.
– Но вы ведь никогда не делились этим с мужем, как же ему было догадаться?
– Попробовала бы я рассказать ему что-нибудь подобное, он бы мигом упек меня в психушку, уж я-то его знаю. У него в голове все по полочкам, все по порядку. Говорит: у каждой вещи должно быть свое место и каждая вещь должна лежать на своем. Представляете?
Послушайте-ка, в ту ночь, когда я ее убила, она так кричала, что мне показалось, будто она мешает мне спать. Я подумала, уж не Альфонсо ли ее там ублажает? Знаете, Альфонсо, ему все еще нужны были женщины. Он моложе меня. Эта разница в возрасте, она всегда стояла между нами. Никогда не уменьшалась. Так вот, мне и подумалось, может, это он там кувыркается с Марией-Терезой Буске… Она ведь моя кузина, мы с ней одной крови. Носили одну фамилию, обе родом из Кагора, ели одну и ту же пищу, жили под одной крышей, только она глухонемая…
Я спустилась вниз. Альфонсо там не было.
Теперь я не говорю об этом ни слова.
Я ведь знала, что не застану там Альфонсо. Обычно у них это происходило в хижине, по субботам, после обеда – только там, и никогда по ночам. Вы спросите, в чем же тогда дело?
А знаете ли вы, что преступление никогда не совершают вдруг, ни с того ни с сего? Ни-ког-да!.. Оно наползает на вас медленно, постепенно, как танк. Потом останавливается. И вот вам, пожалуйста… Оно здесь, совсем рядом. В Виорне только что кого-то убили. И сделала это Клер Ланн. И уже нет пути назад. На Виорн обрушилось убийство. Висело где-то высоко-высоко в воздухе и упало именно там, где был Виорн, на тот самый дом, на кухню этого дома, на ту, кто совершил его, ах… и надо же было, чтобы это оказалась именно Клер Ланн. Уж ей ли было не знать о существовании этого преступления и о том, что оно на тонкой-тонкой ниточке висело прямо над Виорном?
Вот так, месье, все и случилось. Я знаю, что люди теперь и слышать не хотят имени Клер Ланн и даже газет избегают, но они неправы. Ну как донести до поезда тело весом в сотню кило? Как распилить кости, если у вас нет под рукой пилы? Говорят, в погребе все было залито кровью… Но представьте себя на моем месте, как можно было проделать все это без крови?
Если будут осматривать дом, не забудьте сказать, что двери – когда спускаешься с лестницы – всегда закрывались не с той стороны.
Мне всегда ужасно хотелось понять, неужели всякий, кто сделал такое, чувствует то же самое, что и я?
– Думаю, да.
– Разве это не объяснение?
– Нет.
– Вот видите, я все время кручусь вокруг одного и того же. Тем хуже для меня. Теперь я чувствую себя совсем разбитой. Но это такая усталость, от которой отдыхаешь. Может, я вот-вот сойду с ума. Или умру… Или оживу… Кто знает?
– Давайте поговорим о книге, которую ваш муж каждый вечер заставлял вас читать вслух, припоминаете?
– Да, это было много лет назад. Муж считал, что я недостаточно образованна. И заставлял меня читать какую-то географическую книжку. Но он был разочарован. До меня так ничего и не дошло.
Это все, что вас интересовало насчет той книжки?
– А все-таки что же именно до вас не дошло?
– Никак не могла взять в толк, почему ему приспичило, чтобы я знала географию всех этих стран.
Каждый день новая страна, по стране на день, это была какая-то бесконечная книга. Он заставлял меня читать, чтобы удержать возле себя и еще чтобы наказать за то, что я не переставала думать о своем кагорском полицейском. Но кое-что из этой книги я все-таки запомнила – насчет голода в Индии, про Тибет и еще про город Мехико, который сорок пять метров высотой.
Ну что, уж теперь-то все, хватит насчет этой книжки?
– Да, теперь все. А вы помните те книжки с картинками, что воровали когда-то в школе?
– Очень смутно… почти не помню.
А я вам уже рассказала насчет головы, куда я ее девала?
– Нет, не сказали.
– Хорошо. Эту тайну я должна сохранить. Только она одна у меня теперь и осталась, слишком уж я разговорилась.
Мне никогда не задавали вопросов. Я прямиком шла к этому убийству. И все мои секреты взлетели в воздух. Мне хочется спрятать лицо. Если бы я сидела в саду, если бы меня отпустили на свободу, все жители Виорна наверняка стали бы глазеть на меня и следить за мной, так что мне все равно пришлось бы уехать оттуда. А куда мне, спрашивается, податься? Так что пусть уж лучше они оставят меня здесь. Тем хуже для сада, я буду о нем вспоминать…
Теперь вот живу здесь, в женской уголовной тюрьме. Тут есть и другие женщины, они спрашивают друг у друга: «Как тебе нравится эта дамочка из Виорна?» – и смеются надо мной из-за этой идеи с пересечением железнодорожных путей. Просят объяснить, что это за штука такая, пересечение путей, узловые станции… Я объясняю.
Ко мне тут приходил один адвокат и сказал, что меня скоро переведут в другое место, в какой-то дом, где я забуду обо всем, что случилось. Да только мне что-то не верится.
Другие заключенные говорят, будто я невменяема и не могу отвечать за свои поступки. Я ведь не глухая, слышу, когда они разговаривают между собой. Но что они могут об этом знать? Веду я себя как следует, даже очень. Так мне сказали. Я отказалась снова встретиться с мужем.
Я знаю, Альфонсо никогда не придет ко мне сюда. Так и умру, не увидев больше никого из них троих. Тем хуже.
Жизнь у меня была какая-то однообразная, день за днем одно и то же, ничего не происходит… а ведь как все чудесно начиналось, с тем полицейским из Кагора. Что ж, ничего не поделаешь…
Что это вы вдруг замолчали? Знаете, а мне дали бумагу и ручку, чтобы я могла писать. Сказали записывать все, что придет в голову. Вам это неинтересно?
Я было попробовала писать, да так и не нашла первого слова, чтобы начать страницу.
А ведь когда-то я довольно часто писала в газеты – Господи, как же давно все это было – длинные-предлинные письма. Я уже говорила вам об этом? Само собой, они так никогда и не доходили.
– В одном из этих писем вы спрашивали, как сохранить зимой английскую мяту…
– Вот как, в самом деле? Иногда я ела ее понемножку, чтобы очищать себя изнутри. Может, я написала это письмо, потому что хотела узнать, как сделать, чтобы она всегда оставалась зеленой, такой же зеленой, как летом, теперь уж не припомню, может, поэтому, а может, и нет… Я столько всяких писем написала… Пятьдесят три письма… или даже целую дюжину. Мне так хотелось… ах, если бы вы знали, как мне хотелось все объяснить.
Знаете, до убийства я была хуже сточной канавы. Теперь все меньше и меньше…
Пересечение железнодорожных путей, они то и дело смеются над этим. А у меня ведь и в мыслях-то не было, что такое вообще существует… Была уверена, что им ни за что меня не найти.
Мне и в голову не приходило про этот виадук, просто иду себе к реке, а он оказался на пути.
Вот тут-то я и подумала… никогда… а если еще надежно зарыть где-нибудь голову… никогда, ни за что на свете… что они найдут в поездах, одному Богу известно, да что бы они там ни нашли, уж меня-то им ни за что не найти… никогда. Но, видите, я все-таки ошиблась. В газете напечатали схему пересечения железнодорожных путей: представляете, Виорн оказался в самом центре, крупнейшая узловая станция, и кто бы мог подумать, все поезда проходили через него, даже те, которые шли куда-то далеко-далеко. Выходит, любой железнодорожный состав волей-неволей должен был проходить через Виорн. А вы знали об этом? Оказывается, это самый важный железнодорожный узел во всей Франции… надо же, столько прожить в Виорне и даже не подозревать об этом. Выходит, я просто неудачно выбрала виадук.
Но другие все равно были слишком далеко, чтобы тащиться туда пешком, да еще глубокой ночью. Какой у меня еще был выход?
Так что они все нашли, все учли, все собрали, все до последнего кусочка – кроме головы…
Никогда бы не подумала, что такое возможно.
Вы опять все молчите…
– А теперь вы должны мне сказать, где же вы спрятали голову.
– Значит, вы все к этому вопросу и подбираетесь, потому и задавали мне все остальные, так, что ли?
– Да нет.
– Если это следователь попросил вас задать мне такой вопрос, можете передать ему, что я ничего не ответила.
А вот вы, что бы вы мне ответили, если бы я сказала, что они собираются отправить меня в Версальский сумасшедший дом?
– Я отвечу вам, что так оно и есть. Вот видите, я ответил на ваш вопрос.
– Выходит, я не в своем уме, так, значит? А что бы вы ответили, если бы я спросила вас, сумасшедшая я или нет?
– Ответ все тот же: да.
– Так, значит, вы разговариваете с сумасшедшей?
– Да.
– Но ведь тогда, что бы ни наговорила вам сумасшедшая, это все равно не имеет никакого значения. Зачем же тогда без конца расспрашивать меня, где голова, где голова, раз, что бы я вам ни ответила, это все равно не в счет? Может, я уже вообще не помню, куда ее запрятала, позабыла то место, и все?
– Хватило бы любого намека, пусть даже самого малого. Одного слова. Лес… Железнодорожная насыпь…
– Но зачем вам это?
– Просто из любопытства.
– Выходит, только одно это слово и имеет для вас значение, а все остальные не в счет? И вы надеетесь, что я позволю сорваться этому слову? Чтобы все остальные слова так и остались заживо погребенными… вместе со мной… в этой психушке?
Ну уж нет, этот номер не пройдет, вы должны пробыть со мной вместе долго-долго, послушать, поговорить… вы и другие, прежде чем я наконец произнесу это слово.
Вы слышите меня?
– Да, слышу.
– Есть вещи, которых я вам еще не сказала. Вы не хотите узнать, что это такое?
– Нет, не хочу.
– Тем хуже. А если я расскажу вам, куда девала голову, тогда вы еще останетесь поговорить со мной?
– Нет.
– Вижу, вы расстроены.
– Да, пожалуй.
– А если бы мне удалось объяснить вам, почему я убила эту глухую толстуху, тогда бы вы согласились поговорить со мной еще немножко?
– Да нет, вряд ли.
– Ну давайте попробуем еще, согласны? Я говорила вам, что она по любому поводу всегда звала Пьера? И что между нами никогда не было никаких скандалов, это я вам тоже говорила, ведь так? Никогда, ни малейших ссор… И догадываетесь почему? Да потому, что я всегда боялась, как бы они раньше времени не упекли меня в психушку, вот в чем все дело. А что я такого сказала, что это вас вдруг так сильно расстроило?
Думаете, теперь уже слишком поздно? Время упущено, да? Так всегда бывает, не важно, убил ты кого-нибудь или и мухи не обидел…
Эти детские иллюстрашки, они были такие симпатичные… такие интересные, жалко, что это запрещено законом. Хорошо, что Пьер вовремя предупредил меня об этом.
– И что же он вам сказал?
– Ах, вот вы и проснулись. Он сказал… уже не помню, что именно. Сказал, что это запрещено законом, вот и все.
– Что запрещено законом?
– Воровать у учеников. Нет, не читать. А читать – это уж он сам нам запретил, нам с Марией-Терезой…
А еще иногда я работала гардеробщицей на ужинах муниципальных советников, об этом я вам говорила?
На первом этаже, когда спускаешься с лестницы, три двери, первая – в столовую, вторая – в коридор, а третья – в ее комнату, они были вечно открыты, в ряд, все с одной стороны, давили на одну и ту же стенку, и тогда можно было подумать, будто весь дом накренился в ту сторону, будто она… она сама скатывается на самое дно, прямо под откос, мимо всех дверей, приходилось держаться за перила…
А вот я бы на вашем месте послушала. Выслушайте же меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12