И упреждающе кивнул. Но он хоть бы что. Не здоровается. У меня похолодело в груди. Опять неудачная попытка пересадки сердца с отторжением! Может, нам и нечего было сказать друг другу, но это "нечего" было, и оно было общим. А теперь он стоит, жует крутое яйцо, прихлебывает кофе и ни гуту. Правда, вид у него довольный, но тому причиной не я, а кофе. Уму непостижимо, сколько добрых чувств могут люди излить на какую-то ничтожную чашку кофе. Наконец он все-таки обратился ко мне, очевидно, сработало чутье и он решил приобщить меня к своей вере в ручное освобождение, в смысле "своею собственной рукой".
- Л я как раз вчера о тебе думал. My прямо наповал!
- И кое-что тебе принес, держи-ка... С этими словами вынимает из кармана какой-то печатный листок и открыто протягивает мне:
- Выучи наизусть. Хоть будешь знать, что такие вещи возможны и доступны, и то прок.
Он бросил на стойку франк и с независимым видом, будто ему сам черт не брат, направился к выходу. Не напади он сразу на дверь, небось не поздоровилось бы стенке. Меня такие типы раздражают.
Я взглянул на листок. Отпечатано скверно, на ротаторе. Пришлось надеть очки. Ага, вот заголовок. "Изготовление бомб в домашних условиях из подручных материалов"...
Не знаю, как у меня не остановилось сердце! А если в кафе сидят личности в штатском и не спускают с меня глаз? Скорее порвать бумажку! Все вокруг поплыло, туман прорезали слепящие лучи фонарей, они впивались в душу, обшаривали все углы, мне звонили в дверь в шесть утра, в неизменных кожаных плащах. А я-то забыл снять Жана Мулена и Пьера Броссолета, теперь они пропали, засветились. Прямо здесь, в кафе, за стойкой, среди рогаликов и крутых яиц, я ясно услышал этот звонок в шесть утра. Паника охватила меня, разыгралась не на шутку, а она у меня всегда разыгрывается в лицах и крупных масштабах, например в виде военного переворота в Чили, пыток в Алжире, ближневосточного конфликта или мира во Вьетнаме. Иначе говоря, горячие точки полыхают локально, а вокруг тишь да гладь. Не все отдают себе отчет в том, что жуткий страх и ужас свидетельствуют о ясности сознания и адекватном восприятии окружающей действительности во всех ее проявлениях. При нынешнем положении вещей полное физическое расстройство - самое здоровое состояние. Поэтому тревогу и смятение у недород-ков следует всячески стимулировать в целях окончательного рождения. Страх ускоряет роды - это общеизвестно.
Однако я взял себя в руки - и очень вовремя, еще чуть-чуть, и я бы сознался, что укрываю ползучего еврея. Выручила закалка старого подпольщика: да здравствует родина! - я устоял.
Не моргнув глазом допил кофе и даже заказал еще чашку - пусть видят: я не спешу удрать. Хоть я и прочитал о Сопротивлении все, что можно" но времена изменились, теперь расстрелом на Мон-Валерьен не отделаешься.
Я вытер пот со стойки и закурил трубку с наибританским видом. Похоже, уборщик за мной шпионит. Глядит простачком, а видит насквозь все мои узлы и извилины. Где же неприкосновенность частной жизни?..
Для живых существ, лишенных защитных приспособлений и затравленных принудительной свободой, один выход - уйти в подполье. Впрочем, есть и другой: порвать с Сопротивлением и обрести душевный покой в фашистской форме, но такой костюм я соглашусь надеть лишь при наличии торговой марки левых сил. На этот счет я очень щепетилен и должен знать, какого происхождения вещь. Душевный покой - тонкая материя, а где тонко, там и рвется, тут марка особенно важна. К счастью, в настоящее время реальной фашистской угрозы нет, да в ней и нет нужды - обходимся своими силами. Кто стращает фашистской угрозой, тот просто хватается за соломинку в стоге сена. Что и говорить, фашистский мундир укрыл бы меня надежнее, чем внутреннее сопротивление, но предмет данного исследования - удавы, а их, как подсказывают мне интуиция, опыт и убеждение, их такая мимикрия не прельщает, они точно знают, чем это кончится: им спустят шкуры и наделают из них ремней, щитов, сапог и черных кожаных плащей для утренних визитов. Поэтому я обзавелся укромными норами с отнорочками, чтобы можно было вернуться и спрятаться в себя. Для удава в мегаполисе с десятимиллионным населением, перенасыщенном уличным движением, жилищный вопрос имеет первостепенное значение. И даже если я по необходимости вылезаю наружу иду, например, на работу или в бордель, - то не подвергаюсь особому риску, поскольку прохожим в парижской давке не до удавов.
Наконец мне удалось покинуть кафе, сохраняя внешнюю невинность, и у лифта я встретил мадемуазель Дрейфус - было ровно девять. Мы вошли в кабину, и она озарила меня великолепнейшей, с привлечением всей лицевой мускулатуры, улыбкой. У меня гора свалилась с плеч, ведь обычно после первой интимной встречи влюбленные испытывают вполне понятные неловкость и волнение. Такая психологика. Я даже не знал, есть у мадемуазель Дрейфус родные в Париже и поставила ли она их в известность. Если нет, то оно, может, и к лучшему, есть вещи, которым лучше не обнаруживаться и не высказываться. Судьба затоптанных окурков да будет им наглядным предостережением.
- Добрый день. Все было так мило в субботу. И тут я не ударил в грязь лицом. Схватил удачу на лету и сделал гигантский скачок:
- Вы ходите в кино?
Вот так, непринужденно, запросто. В лифте было еще пять человек, и мой вопрос произвел эффект разорвавшейся бомбы. По меньшей мере, на меня. Остальные не выказали никакой реакции. Верно, не поняли масштаба события: я взял и пригласил мадемуазель Дрейфус в кино.
- Очень редко. Устаю после работы... а в выходные отдыхаю.
Ага, она дает понять, что для меня готова сделать исключение. И еще: что вечерами не болтается невесть где, а занимается хозяйством, стряпней, нашими детьми и ждет меня со службы. Разогнавшись, я уже собрался так же лихо предложить ей сходить в кино в ближайшее воскресенье, но лифт остановился.
В коридоре, не доходя до своей двери, мадемуазель Дрейфус сказала с особым смыслом:
- Вы, должно быть, и правда очень одиноки. Точное попадание. Яснее в присутственном месте не выскажешься.
- Жить с удавом - это надо, чтобы у человека совсем-совсем никого не было... Ладно, пока, как-нибудь на днях увидимся.
На прощание мадемуазель Дрейфус еще одним мускульным усилием преподнесла мне вторую улыбку, которая осталась витать в коридоре вместе с ароматом ее духов. Я тоже витал и потому предстал перед своим IBM с опозданием на четверть часа.
События набирали темп. Я решил сделать мадемуазель Дрейфус ответный подарок - букетик цветов. Завтра дождусь ее у лифта, но не внизу, как обычно, а наверху - пусть поволнуется всю дорогу, поломает голову, что могло случиться, не заболел ли я, а выйдет из лифта - я тут как тут, с букетом фиалок наготове. Дальше все пойдет как по маслу: наплыв чувств, признания, скамейка в Люксембургском саду под цветущим каштаном.
Ночь была потрясающей! Я стал вместилищем концерта. Песни, пляски, бубны, народные костюмы - представление на славу, переполненный зал, ни одного пустого местечка! Я улыбался в темноте под бурные аплодисменты. Выходил кланяться на бис. Фиалки поставил в стакан с водой - больше им не требуется. Стоит женщине появиться на пороге сердца - и весь внутренний мир ликует, просто невероятно!
Без четверти восемь - вдруг мадемуазель Дрейфус не утерпит и придет пораньше - я стоял на площадке десятого этажа. С фиалками в руке, готовый распахнуть дверь лифта.
Девять. Пять минут десятого. Мадемуазель Дрейфус нет. Служащие прибывали порциями, и я уже перестал открывать им дверь - не нанялся.
Девять пятнадцать.
Двадцать.
Мадемуазель Дрейфус нет.
Не сдамся. Не дрогну, не уступлю ни пяди. Пусть ухмыляются - люди есть люди, ведут себя чисто по-человечески... или нечисто... все равно, пусть... На том стою с букетиком фиалок, фиалки тоже стойко пахнут.
Девять двадцать пять. Мадемуазель Дрейфус все нет. Меня бросало в жар и в холод и постепенно скручивало в узел. Но вдруг осенило: она, наверно, ждет меня внизу, чтобы, как обычно, подняться вместе, навеки вместе, а меня нет, и она все стоит и стоит. Я бросился по лестнице вниз как ошпаренный, но опоздал, перед лифтом никого, а кабина уже спускается. Что ты будешь делать, сплошные накладки, не дай Бог, мадемуазель Дрейфус решит, что я морочил ей голову или в последний момент передумал, потому что она черная. Эта мысль буквально подкосила меня, я сел на ступеньку, не выпуская из рук стаканчика с фиалками. Ведь это ужасно! Я только и мечтаю, чтобы у нас были черные детишки и чтобы мы все: они, я, мадемуазель Дрейфус и Голубчик сплотились в крепкое семейное ядро. Готов хоть в пещере с ними жить, по обычаю предков - пожалуйста! Во мне нет ни капли расизма, вот уж за что ручаюсь. Покончить с этим недоразумением во что бы то ни стало! Наверно, мадемуазель Дрейфус сидит у себя и переживает, покинутая и униженная.
Надо действовать, и немедленно! Я обошел все кабинеты, не расставаясь со стаканом и букетом. Заглянул в каждую дверь, невзирая на смеющиеся лица. Ходил с протянутой рукой, пока вконец не потерял голову. И не только голову - меня казнили, четвертовали. Не чуя рук и ног, открывал я дверь за дверью, входил, озирался, ни с кем не здоровался - в тот момент я был способен на все. В конце концов я сунулся со своими фиалками в кабинет директора.
- Что с вами, Кузен? - спросил он.
Я стоял, задыхаясь от гонки по этажам и злости на весь мир.
- Вы хотите преподнести мне цветочки?
- Да не вам, черт побери! - Я распалился так, что в одиночку учинил бы штурм Бастилии. - Я ищу знакомую, мадемуазель Дрейфус.
- Так фиалки для нее?
- Это мое личное дело.
Гори все огнем. Чего бояться, когда такой ужас. Конечно, я рисковал своим будущим, но на самом деле рисковать было нечем: будущее есть там, где есть двое, а где их нет, там нет и будущего. Это каждый знает с колыбели, и не заводите меня, не то, мать вашу за ногу, как одичаю да как начну изготавливать домашние бомбы из подручных материалов!
- Успокойтесь, старина.
Конечно, так всегда, этим сволочам главное - покой. Я тебе устрою покой, старый хрыч. Сам покойничком станешь, ни забот, ни хлопот, лафа да и только!
Отчаянным усилием воли я все же загнал себя в рамки и сказал:
- Простите, господии директор. Я ошибся. Я ищу одну из наших служащих, мадемуазель Дрейфус.
После чего повернулся и пошел к двери.
- Мадемуазель Дрейфус у нас больше не работает. Она уволилась.
Я застыл, вцепившись в дверную крючку. То есть кручку. Да тьфу ты, ручку!
- Когда?
- Ну, подала заявление заранее, как положено. А вы не знали?
Дверь заклинило. Или не дверь, а меня. Словом, что-то где-то заклинило, это факт. Я никак не мог повернуть ручку. Такая круглая медная штуковина. Скользкая, не ухватишь.
Крутил направо и налево - ни в какую. Заклинило внутри. Заело. От натуги я весь затянулся узлами, но открыть дверь не мог.
Директор подошел и положил руку мне на плечо.
- Ну-ну! Не расстраивайтесь... Успокойтесь... Это что же, так серьезно?
- Мы собираемся пожениться.
- И она не предупредила вас, что уходит?
- Всего не упомнишь, нам надо столько всего обсудить, что мелочи забываются.
- Но как же она не сказала вам, что уезжает на родину, в Гвиану?
- Извините, господин директор, но тут что-то заклинило, дверь не открывается.
- Позвольте, я... Вот. Надо было просто повернуть.
- Знаете, на мой взгляд, старые, дедовские ручки без всяких выкрутасов были куда практичней. А эта дрянь скользкая - не ухватишься.
- Понимаю... Никак не ухватишься. Выскальзывает из рук. Возможно, вы и правы, Кузен.
- Все это с самого начала ни к черту не годится, если хотите знать мое мнение, господин директор.
- Да-да.
- Отвратительно, из рук вон, господин директор. Чего уж там, говорю, что думаю, а думать я не разучился, уж не обессудьте.
- Разумеется, но все равно не стоит. Послушайте меня, Кузен. Ну же, возьмите мой платок.
- Такая скользкая дрянь, другого слова нет - дрянь, да и все! И чихать я хотел!
- Что-что?
- Чихать, господин директор, чихать с высокой колокольни! Я и сам знаю: если схватить покрепче да надавить... Но двери должны открываться свободно.
- Правильно... Придите в себя. Мало ли что бывает. Все уладится, вы у нас на хорошем счету. А двери бывают другие, знаете, электронные, открываются, как только протянешь ногу.
- Ну, когда протянешь ноги, никаких проблем.
- Надо подумать, может, заведем что-нибудь в этом духе.
- Впрочем, я здесь не у себя дома, прошу меня извинить. Сбой в программе.
- Что вы, Кузен, напротив, вы здесь у себя, я хочу, чтобы вы это поняли, прочувствовали, запомнили и передали другим. Мы все здесь делаем общее дело. Общее - вот что важно. Ваш коллектив - ваш дом.
- Благодарю вас, господин директор, но все-таки я не у себя, потому что я тут никто. И мои замечания насчет вашей двери и ручки совершенно неуместны. Поверьте, к вам лично они никак не относятся.
- Дорогой Кузен, вы очень взволнованы, у вас неприятности личного свойства, и я в свою очередь заверяю вас, что искренне вам сочувствую, ведь мы все - одна большая семья.
- Я знаю, господин директор, знаю, и как раз об этом пишу труд.
- Отлично, это можно только приветствовать. Кстати, я слышал, вы держите удава? ., , . .
- Да. В нем уже два метра двадцать сантиметров.
- И он будет еще расти?
- Вряд ли. Больше некуда, он уже занял все место, которым я располагаю.
- Наверно, нелегко жить бок о бок с пресмыкающимся.
- Не знаю, я его никогда не спрашивал. Пользуясь случаем, благодарю вас за доброе отношение и участие. Не премину упомянуть об этом в своем сочинении.
- Что вы, Кузен, голубчик, не стоит благодарности. Повторяю: мы все одна семья. И я всегда рад случаю поговорить по душам с любым сотрудником. Я придаю большое значение духу товарищества. Сплоченный коллектив - это самое главное. А теперь до свидания. И не думайте больше об этом инциденте. Впрочем, не исключено, я и правда закажу автоматические двери. Пусть распахиваются сами. Жизнь достаточно сложна, надо облегчать ее где можно. Кланяйтесь домашним.
Вырвавшись от директора, я помчался в отдел кадров, узнал адрес мадемуазель Дрейфус и поехал к ней. В метро снисходительно улыбались моему стакану фиалок, чтобы они не завяли раньше времени.
Мадемуазель Дрейфус жила на улице Руа-ле-Бо, на шестом этаже без лифта. Я взбежал по лестнице на одном дыхании и не пролив ни капли воды, но в квартире никого не было. Я спросил у привратницы, не оставлено ли мне записки, но она, как и следовало ожидать, захлопнула дверь у меня перед носом. Пришлось вернуться в управление и до семи часов воевать с цифрами, что далось мне нелегко - я непреодолимо стремился к нулю. Цветы стояли на столе передо мной. И я даже проникся симпатией к IBM за его чистую бесчеловечность. В половине восьмого я снова звонил в дверь мадемуазель Дрейфус, снова не застал ее и прождал до одиннадцати, сидя на лестнице со своим неразлучным стаканом.
Когда и к одиннадцати она не пришла, терпение мое лопнуло, что случается со мной крайне редко, поскольку я неприхотлив и неизбалован. Это ведь только слова, что "чаша терпения переполнилась", на самом деле капли капают и капают, а чаша не переполняется. Так и задумано. Каждому, кто сидел на темной лестнице с букетом фиалок в стакане, знакомо это ни с чем не сравнимое чувство лютого душевного холода и голода. Не может быть, чтобы она совсем уехала. Не бывает, чтобы человек просто так взял и уехал в Гвиану, даже не попрощавшись. Десять минут двенадцатого. Никого. Последние четверть часа я высидел только потому, что привык "терпеть еще немного".
К половине двенадцатого я так затосковал по любви и ласке, что пришлось прибегнуть к помощи профессионалок. Пошел, как обычно, на улицу Помье. Хотел найти Грету, у которой такие длинные руки, но вспомнил, что она перешла на надомную работу. Оставалась высоченная блондинка, по всем статьям уступавшая подругам, и я подумал, что, может, она будет поласковее со мной из благодарности. Мы пошли в ближайшую гостиницу на углу.
Девушка назвалась Нинеттой, а я, сам не знаю почему, Роланом. Терять времени она не стала:
- Присядь-ка, миленький, я тебе помою зад.
Знакомая музыка. Скрепя сердце я оседлал биде. Напрасно думают, что вещи тоже бездушны. Лично я испытываю к ним христианские чувства. Вот и теперь, сидя на биде в одних носках, я размышлял, что за скверная у него, должно быть, жизнь.
Шлюшка опустилась на колени с мылом па изготовку.
Я вспомнил объяснения знакомой пожилой дамы, в прошлом хозяйки борделя: в ее время девицы подмывали клиента только спереди, но потом вкусы утончились. Поднялся уровень жизни, расстаралась реклама, наступило изобилие благ на душу - и теперь каждый ценит качество, знает, чего вправе требовать, разбирается, какой кусочек полакомее и какой курорт пошикарнее.
- Вот так, - приговаривала шлюха, орудуя мылом. - Теперь, если захочешь розочку, пожалуйста!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15