— Чудь! — воскликнул не своим, хриплым и грозным, а, напротив, необычайно чистым и светлым голосом бритоголовый и бородатый Белый Магистр и тут же вторично рухнул в придорожный кювет, по дороге прихватив лопатообразной ладонью готового разрыдаться паренька с игральными картами, крепко зажатыми в правой руке. — Санька! — жарко зашептал Беляш, вглядываясь в двух совершенно первобытного вида всадников. На левом боку каждого блестел короткий бронзовый меч, одеяния, освещенные полуденным солнцем, заставляли жмуриться — красное, синее на белом фоне, но это была не ядовитая краска, нарисованная сингапурским фломастером, нет. — Санька! Получилось!
— Я думал, — всхлипывал подросток, дополнительно пораженный тем, что вождь впервые обратился к нему по имени, а стало быть, помнит его. — Я думал, кино снимают!
— Какое, к ешкиной коловерти, кино?! — Белосток отчетливо увидел на расстоянии доброй сотни метров, как электрической искрой блеснул сапфировый перстень на руке одного из конников, когда тот широким жестом обвел окружающую их всех благодать. — Это, Санька, самая, настоящая Чудь, исконное царство древних славян!
Санька горестно замолк. Его жизненный опыт насчитывал неоднократные обращения к потусторонним и мистическим силам. Он курил контрабандную коноплю, на поверку оказавшуюся полынью, ел экстази в клубе «Хамани», однажды на пикнике в Рощино попробовал отвар из мухоморов, после чего стойко возненавидел наркоманию вообще и наркоманов в частности. Ну не был он настроен на реализацию древних обрядов. После древнего обряда может два дня болеть голова, а потом притащишься домой и будешь полчаса мытариться в ванной, согнувшись в позе сломанной ветки карельской березы и подставив голову под холодную воду.
Саньке оставалось только искренне понадеяться, что бред, в данном случае уж больно неприятно реальный, рассосется и он вернется в привычную жизнь. «Ну, постою под холодной водой час». Пока же следует неукоснительно выполнять указания Магистра, которого тоже, видать, торкнуло крепко.
— Эти двое нас пока не видят, Санька. Я было подумал выйти к ним на дорогу. Это же Чудь, здесь все по-русски понимать должны. Но видишь, Санька, мы же не знаем заранее, кто это. Может, это друзья, а может, и враги? Может, это набег какой-нибудь. Ты голову не высовывай. Мы сейчас ящерицами вон до тех кустов, потом по лощинке до столба… Кстати, орел на столбе, видишь? Это тевтонский символ. Нет, Сань, ешкина шаланда, ты подумай… — Голос Белостока как приобрел торжествующее звучание, так и не смог от него избавиться.
Санька слышал такие голоса только в компьютерных клубах, когда кто-то, понахватав фрагов на карте, уже прет к вожделенному выходу с этапа, впереди уже чисто, патронов вдоволь, но бежать еще надо, еще один поворот, еще один тоннель…
— Ляжем давай, — захлебывался радостью Магистр Белый. — Задницу не оттопыривай, заметят. Ну, ты смотри, как они тут одеты, блин, белые все. Белые! Отобрать бы эти железки, тогда бы поговорили. Давай к тем камням наверху, там дорога ближе, там мы их и снимем. Чего лежишь-то? Бегом давай. Эх, Санька, в армии ты не служил…
* * *
Дмитрий Хромин лежал с закрытыми глазами. Открывать их не имело смысла: губы, нос и брови тонули в мягком, теплом, посапывающем, а щеку щекотали прядки волос, много мягче и гуще, чем его собственное желтоватое мочало. Вроде женщины пользуются разными шампунями, духами и всякими там притираниями, а разве спутаешь, только проснувшись, еще не вспомнив, кто за ночь порядочно отлежал тебе правую или левую руку, разве не распознаешь с первого осознанного вздоха запах женских волос?
— Ма-а-аш… — пробормотал Хромин, пытаясь пошевелить пальцами руки, на которой уютно пристроилось теплое и сопящее. Потом свободной рукой пошарил одеяло. Не было одеяла. Тепло, а одеяла нет…
— Ма-ары-сь… — еще более уверенно промурчал Промин. Ситуация сводилась к однозначной оценке: Пашкина дача.
Мария рисковала привести сюда жениха, только когда родители, вице-губернаторская чета, отправлялись, утомленные радением за нужды города, в оплаченные отпуска для поправки здоровья. За последние полгода такое случалось трижды. И всякий раз Дмитрий Хромин расплачивался за неземное блаженство общения с поднаторевшей в познании мужской и женской подсознательной страстности студентки факультета психологии, за необозримость кровати в вице-губернаторской спальне и за эвкалиптовый чай в маленькой сауне утренней головной болью.
Приученное финской баней к жаре семейство, выходцы из Краснодара, поддерживало в жилых помещениях температуру выше всяких гигиенических норм. Что они с Машкой, с Ма-ры-сей, пили в предыдущий вечер, красиво завернувшись в простыни, Дмитрий Хромин припомнить не смог и попытался угадать, прислушиваясь к молоточкам, вбивающим гвоздики в череп изнутри. Зеленое и липкое — это «Шатрез». Белое, с молочным привкусом, — это «Дюгонь»… Или «Дюпонь»… Легонький ликерчик на ночь бедному мальчику, правда, Дим?
Лежащее рядом существо ласково заскулило в ответ, и Хромин, поборов естественное желание прокашляться, просморкаться и протереть уголки глаз, поймал пару глотков теплого воздуха, который они надышали за все полноценные часы ночного блаженства. Потом облизал сухие губы шершавым языком и принялся размеренно поглаживать Машкин затылок, с переходом на шею, на позвоночник, там, где он выступает трогательным кошачьим хребетиком из-под шелковой ночнушки.
Разумеется, ни один нормальный мужик не испытывает потребности гладить хоть что-то, кроме собственных висков, пробудившись с отлежанной рукой и отбитыми воспоминаниями о предыдущей ночи, но гладить надо. Одно из правил жизненного опыта Хромина, сравнимое по непреложности с требованием не конфликтовать с правоохранительными органами, гласило: гладить! Потому что есть органы важнее правоохранительных! Потому что если будешь вспоминать кого, за что и почему гладишь, можешь упустить самые ключевые моменты, благодаря которым оказываешься в спальнях вице-мэров.
Обладательница пушистых волос благодарно обняла санитарного чиновника за шею и притянула к себе. Так, понятно. Дмитрий Хромин прислушался к внутренним голосам своего организма и пришел к выводу, что не может. Хотя это, в общем-то, так же необходимо, как и гладить. Если дочка вице-губера притягивает тебя к себе с утра пораньше, непременно следует понять ее потаенные желания, ну, а поняв — удовлетворить. Но такие вопросы с кондачка не решаются. Если решать их с кондачка, может оказаться, что удовлетворять желания нечем.
«Я сейчас встану, — подумал Хромин. — Аккуратненько вытащу руку и встану. Ничего ей не сделается, поскулит и снова засопит. Потом я схожу почищу зубы. Умоюсь холодной водой. Высунусь в форточку дачи и покурю, погляжу на сосны и остыну. А потом я вернусь, Марыся, потом я вернусь…»
Он сел и потянулся, хрустнув плечами и позвонками. Сладко потянулся, думая, что эти ночнушки и пижамы — бред, Машке дай волю, она его и в ботинки обрядит. Вот от этого и снятся кошмары, пагубно влияющие на утреннюю потенцию. «Надо будет рассказать, какой дикий сон… Какой дикий сон про киллера, начавшего охоту на вице-губернатора с простого санитарного чиновника… рассказывать этот сон ни в коем случае нельзя, правда, Маша?»
Санитарный инспектор Дмитрий, все еще заламывая одну затекшую руку другой, открыл глаза и поглядел на лежащую рядом на кремнистом гравии чернокосую девушку с обрывками скотча на запястьях и щиколотках. Перевел взгляд на свои ботинки — один оставался на ноге, другой, с ошметками шнурков, валялся поодаль, у массивной плиты из ракушечника. Этих плит кругом было полно, они торчали из черной, потрескавшейся от жары почвы, здоровенные, в рост человека, исчерченные непонятными символами.
А на самой крупной плите, где была когда-то выбита кайлом половина Солнца с половиной человеческого лица, стояли две дивные, как горячечный бред, белые кобылы в изукрашенной золотой фольгой упряжи. На кобылах же, и это казалось самым ужасным, сидели два санитара из психушки в белых халатах, полы которых служивые небрежно забросили каждый за левое плечо. У горловин халатов виднелась украинская вышивка крестом и гладью — бордового и лазурного цветов соответственно. При этом санитар постарше глядел на Хромина участливо, но как-то мимо.
Только тут чиновник центра санэпиднадзора города Петербурга сообразил: невнятное бормотание над ухом — это не двадцатисемидюймовый телевизор на первом этаже правительственной дачи. Дело обстояло намного хуже. Неторопливо и обстоятельно, к вящему благоговению своего молодого товарища, старший санитар читал Дмитрию Хромину незнакомые стихи на неизвестном языке.
Дмитрий Хромин закрыл глаза и вновь повалился навзничь рядом с чернокосой девушкой.
* * *
— Как ты видишь, это варвары! Заметь, мы не знали заранее, встретим ли здесь нечто необычное или выбивающееся из привычных представлений. И вот мы обнаруживаем вблизи древнего капища варваров. Может быть, это не совсем такие варвары, как те, кого ты привык встречать на северных границах империи. Но вместе с тем эти странно одетые люди удивительно похожи на тех двух дикарей, которых мы видели прячущимися в зарослях жимолости по ту сторону холма. Их нелепые попытки маскировки несомненно говорят о том, что они относятся к более примитивной культуре, чем народы, находящиеся под благотворным воздействием Рима.
— Не следует ли принять меры к их задержанию, учитель? Будучи верхом и при оружии, мы с легкостью смогли бы пленить их.
— Никогда! — Учитель наставительно и с легкой укоризной погрозил поднятым прямо к солнцу пальцем. — Не смешивай долг перед отчизной со слепым стремлением угодить власти. Разве здесь, на своей земле, мы на войне? Разве беглые рабы — враги нам, свободным гражданам Великого города? Разве знаешь ты, наконец, что вынудило здесь оказаться этих несчастных: жестокость господина или небрежность легионера, конвоирующего колонну на каторжные работы? Ну и, помимо всего прочего, разве есть нам на чем везти захваченных в плен варваров? Или ты хочешь, чтобы они плелись за нами своим ходом до самых Аппиевых ворот?
Ученик смолк и принялся разглядывать обнявшихся и, судя по всему, уснувших в процессе любовных утех желтоволосого мужчину и брюнетку со странными украшениями в виде пурпурных лент на щиколотках и предплечьях.
— Не кажется ли тебе странным, о учитель, что мужчина и женщина одного племени могут столь сильно отличаться друг от друга, — спросил он в результате умственных усилий. И тут же поспешил добавить: — Я, конечно, знаю, как различны на вид самец и самка родосского петуха или, скажем, пчелиная матка и трутень…
Учитель не слушал. Он медленно озирался вокруг, и чувствовалось, что, вполне возможно, сейчас будет произнесено одно из тех высказываний, которыми он рассчитывал, и весьма прозорливо, остаться в истории человеческой мысли. Уже и имя твое забудется, если ты не ражий полководец и не жестокий тиран, а из уст в уста будут передавать несколько слов, спаянные такой мудростью, что на многих языках сохранятся и смысл, и чувство, и даже интонация говорящего.
— Никогда ничему не удивляйся! — весомо проговорил он. — Возможно, тебе покажется странным это наставление именно сейчас, когда, казалось бы, количество произошедшего превзошло качество нашей способности к объяснению. Но сейчас я с тем большей убедительностью продемонстрирую бесплодность умозаключений, построенных на восхищении необычайным, перед суровым лицом фактов. Да, данные для логических построений наших пока недостаточны. Но ведь не исчерпаны и сами факты! И сейчас мы их заставим говорить самих за себя.
— Но как это возможно? — вскричал ученик, невольно поправляя перевязь меча, новую и потому за время путешествия здорово натершую ему правый бок. — Мыслимо ли обратиться за разъяснением к самой загадке? Это так же невозможно, как, скажем, допросить этих дикарей, хотя уже по их нелепому виду заметно, что они не разумеют ни слова на языке знания и просвещения.
— Именно это я и собираюсь сделать! — отвечал наставник. — Хотя и не изучал варварских языков за их примитивностью. Ты должен быть наслышан о моих успехах в изучении «Тео et Lingva».
Юноша кивнул. Перед тем как приступить к обучению, он послушно пытался вникнуть в фундаментальный труд, содержащийся в семидесяти восьми свитках, переведенный на персидский и халдейский языки, но завяз примерно на второй трети предисловия ко второму изданию.
— Вспомни двенадцатую главу! — потребовал учитель, после чего студенту стала так же безразлична валяющаяся рядом красавица, как это будет случаться и двадцатью веками позже с приходом темной для всякого молодого мыслителя поры, именуемой сессией. — Вспомни заключительные строфы изящного сатирического гекзаметра, где неоспоримо доказывается, что мысли есть неязыковая категория и, стало быть, язык — лишь аппарат выражения мысли и может быть, соответственно, заменен, слово за словом, флексия за перцепцией, без ведома говорящего, если только рассудок его этому не противится? Идеальным для этого условием является что?…
Юноша, чье лицо приобрело уже оттенок выдержанного фалернского вина, только в отчаянии кивнул на лежащих, что, однако, восхитило учителя:
— Вот именно! Полубессознательное состояние postcoitus immedii наряду с опьянением напитком из цикуты, а также hysteria sorbi дадут наиболее благоприятный результат в нечувственном освоении языком в объеме, достаточном для пристрастного допроса. Я неоднократно демонстрировал данное искусство в македонских бродячих цирках, а также на пирах, устраиваемых по случаю гонок колесниц и именуемых Диамедовыми. А ты говоришь, петух в кувшине!… — колко заметил философ-универсал и, дождавшись, когда пристыженный неофит окончательно потупит голову, выпростал руку из складок тоги и звучным голосом проговорил:
Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…
— Что ты делаешь, учитель? — изумился юноша. Учитель договорил строфу до конца и строго на него глянул:
— В чем, по-твоему, наша задача? Насытить их долбанутые цикутой, сексом или сотрясением мозга подкорковые центры максимальным словесным запасом. Ты можешь прочитать латинский словарь наизусть? Вот и я тоже не могу. А хороший поэт, как ты знаешь, обладает лексической мощью побольше, чем иной языковед. А поскольку стихов, равных Гомеровым, в нашем духовно бедном отечестве не создано, да и не будет создано, умные люди вынуждены обивать ноги по проселкам, обучая элементарным вещам великовозрастных недорослей. Вот я и начал с «Илиады». Думаю, пары глав будет достаточно. Не волнуйся, до списка кораблей дело не дойдет. А теперь, будь добр, не встревай, лучше слушай и учись. Мы это засчитаем за урок логопедии.
* * *
— Ты хоть понимаешь, что они там бормочут? — спросил Святослава Хромина Андрей Теменев. Левой рукой он придерживал ветку винограда, правая оставалась в кармане плаща. Леша Илюхин косился на Андрея, иногда демонстративно охая и постанывая, при этом не забывал по одной ягоде срывать недозрелые виноградины.
— Дизентерию заработаешь, — не глядя на него, пообещал Андрей. — Не стони ты, ради бога, не оторвал я тебе руку. Ну так что, историк?
— Насколько я понимаю, — осторожно проговорил Святослав Хромин в сомнении, покусывая нижнюю губу, — он читает моему брату Гомера в переводе на латынь. Но вы должны учитывать, что уровень преподавания в Университете водного транспорта…
— Всяко лучше, чем на юридическом, — нервно отрубил Андрей. — Мы, знаешь, тоже римское право учили… Думаешь, я что-то помню, кроме пары поговорок?
— Магистр говорил, что это Чудь, — неуверенно и невнятно, забитым виноградом ртом внес лепту в дискуссию Алексей Илюхин.
— Про Магистра ты лучше даже не заикайся, — мрачно посоветовал Андрей и снова обернулся к Святославу, нервно теребящему бороду: — А какого хрена он читает ему Гомера на языке оригинала?
— Не оригинала, — терпеливо поправил Святослав, — а в переводе…
— Вопрос был — «какого хрена?»! — мрачно уточнил Андрей. — Ты сможешь с ними общаться на каком бы то ни было языке?
— Это Чудь, — упрямо повторил подросток, дотягиваясь до винограда, висящего выше, отчего черная его рубашка выбилась из-под ремня подвернутых джинсов. — Здесь все должны говорить по-русски.
Андрей не удостоил его ответом.
— Вам не кажется, что сначала следовало бы разобраться…
— Как раз не кажется, — шепотом гаркнул Теменев, — разбираться мы будем, когда допросим этих двух клоунов на конях. Но для этого надо, чтоб они нас понимали.
— Что вы называете общением? — подумав, осторожно спросил Святослав.
— Ну, для начала, скажем: «Оружие бросить, лицом на пол!

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Римская рулетка'


1 2 3 4 5 6