Но где в таком случае был сам Василий?
В дверь постучали. Иван встал и пошел открывать.
— Востряков Иван Андреевич? — поинтересовался худой высокий молодой человек с холодными глазами.
— Это я, — подтвердил он. — А в чем дело, товарищи?
— Начальник районного отдела ГПУ Снегов Владимир Михайлович, — представился его собеседник, предъявляя документы.
— Начальник? — удивился Иван, ничего не понимая. — А как же Мохов?
— Мохов снят, — коротко ответил Снегов.
Иван почувствовал, как холодок пробежал по его коже. Василия сняли!.. Где он теперь, что с ним?.. Видно, Трофимов все-таки добился своего…
— Товарищ Востряков, — продолжил тем временем новый начальник районного ГПУ, — по имеющимся у нас сведениям у вас в доме хранится оружие. Вы должны сдать его, или мы вынуждены будем произвести обыск и конфисковать его.
Иван с интересом рассматривал Снегова. Раньше он никогда не видел его. Ни в станице, ни среди сотрудников Мохова. По всей видимости, его прислали из окружного ГПУ. Да и говор выдавал в нем городского человека. В станицах и на хуторах так не говорили…
Он понял, что спорить было бесполезно. Да и не хотелось, честно говоря. Ради чего? Бывшие его единомышленники теперь, после гибели Атаманчукова и Беспалова, вряд ли пойдут ловить Фролова, если тот объявится…
— Проходите, — сказал Иван и пошел в комнату.
Он не оглядывался, зная и так, что сотрудники ГПУ следуют за ним. Подошел к стене, снял с нее винтовку, достал из кармана наган и отдал оружие Снегову. Потом наступила очередь патронов.
— Это все? — поинтересовался начальник ГПУ.
— Все, — ответил Иван.
— А это? — Снегов кивнул на стену, где висела шашка.
— Это — наградное оружие.
— Покажите.
Иван снял шашку со стены, вытащил из ножен и показал Снегову надпись: «Вострякову Ивану Андреевичу за проявленную доблесть в боях с врагами революции». Начальник ГПУ удовлетворенно кивнул и сказал:
— Товарищ Востряков, я надеюсь, что вы сдали все оружие. В противном случае вы будете арестованы за незаконное хранение. Я знаю о ваших прошлых заслугах и о том, что вас поддерживал предыдущий начальник ГПУ Мохов. Но, товарищ Востряков, закон одинаков для всех. И для вас тоже…
Иван вернул шашку на место. Снегов, забрав сданное оружие, ушел со своими оперативниками. Иван догадывался, что они пошли к другим его бывшим соратникам. Но он не знал того, что Снегов прибыл в их хутор не только за этим…
Аксинья Гришина в то утро проснулась с ощущением надвигающейся беды. Она не знала, что должно было случиться, но была уверена в том, что это было что-то нехорошее для их семьи…
Дарья уехала к отцу два дня назад, и Аксинья была в хате совсем одна. Она встала, наскоро поела и занялась делами по хозяйству. Ощущение тревоги не проходило, а только усиливалось, словно неведомая беда неумолимо приближалась к ее дому…
Этим утром Аксинья заметила, что захворала ее любимица, корова Зорька. Бедное животное лежало на полу пластом и не вставало. Бока ее ходили ходуном, глаза были закрыты, и Аксинья подумала, что Зорька не дотянет до ночи. Это была повальная беда, какая-то эпидемия, внезапно захлестнувшая хутор. Скотина стала дохнуть, и никто ничего не мог сделать. Ветеринар говорил какие-то мудреные слова, но люди не понимали его. Они хотели, чтобы он вылечил их скотину или, по крайней мере, оградил от болезни. Но, похоже, ветеринар и сам был бессилен что-либо сделать…
Но не эта беда породила в душе Аксиньи тревогу. Она чувствовала, что должно произойти что-то более страшное. Что-то, что будет пострашнее внезапного падежа скота…
Когда она увидела заходящих на баз вооруженных людей, ее тревога усилилась, заполнив всю ее сущность. Женщина готова была закричать в голос, потому что поняла, что это и было тем, чего она ожидала и так боялась. Настоящая беда пришла в ее дом…
— Гражданка Гришина? — поинтересовался высокий молодой человек в форме работника ГПУ.
— Да, это я, — ответила Аксинья, вытирая испачканные руки о подол простенькой юбки. — Что-то стряслось?
— Стряслось, — усмехнулся молодой человек. — Решением суда ваш муж признан виновным в организации заговора с целью свержения Советской власти и приговорен к расстрелу. Ваше имущество конфискуется, а семья высылается на постоянное место жительства на Урал. Вот постановление.
Он протянул ей какую-то бумагу, но она уже не слышала его. Боль стальными тисками сдавила сердце, перед глазами все завертелось в каком-то бешеном танце, а потом на сознание опустилась тьма…
Дарья в нерешительности остановилась перед зданием окружного ГПУ. Сердце подсказывало, что ей не стоит заходить туда. Она не знала, откуда возникло это ощущение, но верила ему. В последнее время ее колдовская сила настолько возросла, что она иной раз сама пугалась. Дарья боялась, что в один прекрасный момент не сможет ее контролировать, и то Зло, которое таилось в ней, вырвется наружу, сметая все на своем пути.
И, тем не менее, она не могла не пойти, хотя и чувствовала, что не стоит этого делать. Девушка назвала дежурному цель своего визита. Молодой парень велел ей ждать, а сам куда-то ушел. Когда через несколько минут к ней подошли два дюжих сотрудника ГПУ и предложили ей следовать за ней, она послушно пошла, уже зная, что будет дальше…
Ее заперли в камере. Странно, но страха или безысходности не было, хотя она прекрасно понимала, что случилось то, что она так долго и безуспешно пыталась предотвратить. Дарья знала, что в любой момент может выбраться из этого здания, она была просто уверена в этом. Но ей хотелось, чтобы ее опасения кто-нибудь подтвердил.
Через некоторое время пришел следователь и объявил, что ее отец приговорен к расстрелу, а семья — к высылке. Завтра ее должны были под конвоем отправить на пересыльный пункт, откуда ее дорога лежала на Урал.
Девушка слушала его рассеянно. Следователь удивился, с каким ледяным спокойствием она встретила это известие. Единственный вопрос, который задала девушка, был о том, когда приговор приведут в исполнение.
— Не думаю, что его исполнение будут затягивать, — ответил следователь. — С такими у нас не церемонятся…
Дверь заскрипела несмазанными петлями, надзиратель задвинул засов. Дарья осталась одна. Необходимо было срочно предпринимать какие-то меры, но она знала, что до ночи все равно не сможет ничего сделать. Поэтому девушка закрыла глаза и постаралась уснуть…
Ночь опустилась на город. В камере тускло светила лампочка, еле-еле разгоняя темноту. Дарья открыла глаза и прислушалась. Все ее чувства были обострены до предела. Она слышала, как шуршат крысы в поисках чего-нибудь съестного, как сопит на своей табуретке в конце коридора надзиратель. Мысленно прощупав здание, девушка определила, что в нем осталось совсем мало людей: только охрана, дежурный, надзиратели и несколько заключенных. Отца среди них не было…
Она улыбнулась. Настало ее время действовать…
— Эй, кто-нибудь! — закричала Дарья и забарабанила кулаками в железную дверь.
Послышались шаги, маленькое окошечко в двери открылось, и в камеру заглянул надзиратель.
— Ты чего это шумишь, а? Чего порядок…
Договорить он не успел. Дарья уставилась своим завораживающим взором ему прямо в глаза, и надзиратель умолк, так и не договорив фразы. Затем он достал ключи и отпер камеру. Дарья вышла, и надзиратель запер за ней дверь, словно ничего и не произошло. Девушка легонько коснулась его лба рукой, и он послушно поплелся следом за ней, глядя бессмысленным взглядом прямо перед собой.
В конце коридора была еще одна дверь. Надзиратель отпер ее, выпуская Дарью, потом закрыл и уселся на свое прежнее место, на табурет. Его взгляд постепенно приобретал осмысленность…
Через несколько минут он встал. Какая-то непонятная тревога глодала его. Он не мог объяснить, откуда взялось это ощущение, но ему казалось, что что-то идет не так, как должно быть. Надзиратель встал и прошел по коридору, заглядывая в те камеры, в которых сидели задержанные. Все они были на месте. Да и куда могли деться эти несчастные? Двери были надежными, решетки на окнах тоже, здание очень хорошо охранялось. Никто не мог сбежать из стен ГПУ…
Оставалась последняя камера, в которую сегодня посадили эту странную девушку. Тревога вспыхнула с новой силой. Ему казалось, что там кроется что-то страшное, и он боялся открывать окошечко, опасаясь неведомо чего. Вроде, и причин-то для беспокойства не было, и, тем не менее, надзиратель долго стоял перед дверью, не решаясь заглянуть в камеру…
Наконец, он открыл окошечко и заглянул внутрь. То, что он увидел, заставило его расслабиться и облегченно вздохнуть. Девушка лежала на деревянных нарах, стоявших в каждой камере… Закрыв окошечко, успокоенный надзиратель отправился на свое обычное место.
В эту ночь он больше не проверял своих подопечных…
XVIII
Не одних только Гришиных выселили с хутора и конфисковали имущество. Под это же постановление попали семьи Фроловых, Курковых, Бородиных и даже Ушаковы, которые, в общем-то, не имели к этому делу никакого отношения…
После смерти Афанасия Куркова Тит Фролов прятался на чердаке своего дома, выходя из этого убежища только по ночам, и то с большой осторожностью, чтобы, не дай бог, его не заметил кто-нибудь из соседей. Была бы его воля, он и не покидал бы его, но надо же было как-то добывать себе пропитание. Работники разбежались сразу же после смерти Куркова, потому что теперь за ними некому было следить. Скотина стояла некормленая, и по ночам Тит подкармливал ее. Он знал, что это опасно, что его могут заметить, но хозяйское сердце не могло допустить, чтобы его быки, коровы, утки и другая живность сдохла с голоду.
В этот день на баз Фроловых пришли вооруженные люди. Фролов скрипел зубами от бессильной ярости, глядя, как выводят его скотину, вытаскивают имущество, но ничего не мог сделать. Несколько раз он порывался выскочить на улицу и перестрелять этих гадов, но сдерживал себя. Тит прекрасно осознавал, что шансов у него не было никаких. Его бы просто пристрелили…
А потом два оперативника полезли на чердак. Тит едва успел зарыться в сено, когда голова первого из них показалась в проеме чердачной дверцы. Он лежал, затаив дыхание, еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть от сенной трухи, набившейся в ноздри, а оперативники ходили совсем рядом, что-то разыскивая. У него даже заболела рука от того напряжения, с которым он стискивал наган. Люди переворошили все на чердаке, но по какой-то странной случайности не обнаружили его. Словно какая-то неведомая сила охраняла Тита…
Оперативники ушли, и Фролов выбрался из сена. Слезы обиды и ярости катились по его щекам. Все, что он так долго наживал, у него отобрали в одночасье, оставив его нищим. И от этого его ненависть разгорелась с еще большей силой. Он поклялся, что этой же ночью кое-кому придется расстаться с жизнью за то, что они с ним сотворили…
Ночь раскинула свои черные крылья над хутором. Еще с вечера хуторские казаки и их семьи почувствовали какое-то смутное беспокойство. Надвигалась что-то нехорошее, заставляя людей с тревогой выглядывать из окон, выходить на улицу, бесцельно слоняться по хутору. Даже обычных для такого времени гуляний молодежи под гармошку в этот вечер не было. Чувствовалась какая-то напряженность, заставлявшая людей нервничать. Внезапно вспыхивали беспричинные ссоры, случались и драки между соседями, которым, вроде бы, и делить было нечего. Драки были жестокими, били друг друга до крови, пока их кто-нибудь не разнимал.
С наступлением ночи все, вроде бы, утихомирились. Но даже во сне люди ворочались с боку на бок. Им снились кошмары…
Титу Фролову тоже приснился кошмар. Во сне он увидел Степана Гришина. С первого взгляда было понятно, что этот человек — мертв. Лицо было неестественно бледным, все в запекшейся крови, один уцелевший глаз горел каким-то дьявольским огнем. Второго глаза у него не было, вместо него чернел провал, из которого вытекала какая-то жидкость. Мокрые окровавленные волосы свалялись и торчали в разные стороны.
— Ну, здравствуй, Тит, — сказал Степан, буравя его своим страшным взглядом.
Фролов не ответил. У него язык не ворочался, парализованный тем ужасом, который он испытал при виде мертвеца.
— Вот видишь, чего ты добился, — продолжал тем временем Степан. — Убили ить меня, Тит. И виноватый в этом ты!
— Нет! — прохрипел Фролов, пятясь от мертвеца. — Это не я!
— Брось, Тит! — улыбнулся Гришин, обнажив рот с выбитыми зубами. — Ить это ты стрелял в Ваньку, это ты украл, а затем подкинул мне мои же сапоги! Я это точно знаю…
В темном углу послышался шорох, и на свет вышел Фрол Бородин. Его лицо тоже было мертвенно бледным, во лбу чернела маленькая ранка пулевого отверстия.
— А меня ты за что в расход пустил, а, Тит? — сказал мертвец, скаля зубы в улыбке. — Ить я ничего тебе не сделал!
Фролов отшатнулся назад и уперся спиной во что-то твердое. В ноздри ударил тошнотворный запах горелого мяса. Он обернулся…
Перед ним стоял Афанасий Курков. Поначалу Тит не узнал его: волос не было, глаза зияли черными провалами, кожа почернела, полопалась и все еще дымилась, словно в него только что ударила испепеляющая молния. Но все-таки это был Афанасий…
Невыразимый ужас захлестнул Фролова. Ему захотелось проснуться, но он не мог, как не мог ни кричать, ни убежать. Тит понял, что мертвецы пришли по его душу, что спасения ждать не приходится, и рухнул перед ними на колени.
— Не губите, за-ради Христа! Все сделаю, что хотите!
Гришин достал откуда-то сложенный вчетверо листок бумаги и карандаш.
— Пиши.
— Чего писать-то? — удивленно поинтересовался Фролов, принимая от него письменные принадлежности.
— Все пиши. Как стрелял, с кем стрелял, как меня подставил…
— Но…
Тяжелая ладонь мертвеца опустилась на его левое плечо, и рука мгновенно онемела от пронизывающего ледяного холода, которым веяло от Гришина.
— Не балуй, Тит! — предупредил он Фролова.
— Что ты, что ты, Степан? — испуганно забормотал тот, поспешно склоняясь над бумагой. — Разве ж можно!.. А, черт! — выругался он. — Темень-то какая, ни зги не видать!
Вдруг откуда-то возник яркий луч света, упавший на бумагу.
— Пиши! — приказал Гришин.
Фролов поспешно стал выводить неровные от страха каракули на бумаге. Все время, пока он занимался этим делом, мертвецы стояли вокруг него, карауля каждое его движения. Но у Тита в мыслях даже не было бежать или сопротивляться. Он знал, что это бесполезно…
Наконец, он закончил свою исповедь и отложил карандаш в сторону.
— Все, я все описал, как было! — сказал Тит и оглянулся по сторонам.
Вокруг него никого не было. Он встал на ноги и обошел весь чердак. Ничто не указывало на то, что совсем недавно здесь кто-то был. Тит вздохнул с облегчением и…
…проснулся. С удивлением Фролов огляделся по сторонам. Он находился в своем доме. На столе перед ним горела керосиновая лампа, рядом лежал карандаш и лист бумаги.
Тит поднял его и поднес к глазам. Корявым подчерком на нем было написано признание. Под текстом стояла его подпись. Он не помнил, как спустился сюда, как писал это заявление. Он знал одно, — этот клочок бумаги был его погибелью…
Воровато оглядевшись по сторонам, Фролов собирался уже было порвать заявление на мелкие кусочки, но тут его слух уловил, как в конюшне заржал конь. Он застыл на месте, не веря своим ушам (всю живность-то ведь увели накануне с база), но ржание повторилось. Тит сложил вчетверо листок бумаги с признанием, засунул его в карман штанов и пошел к выходу…
Он осторожно вышел на улицу. Было свежо, на небе мерцали холодные звезды. Тит поежился, сердце гулко колотилось в груди. Ему было страшно…
Он достал из кармана наган, взвел курок и осторожно двинулся к конюшне. Ржание больше не повторялось, но Фролов точно знал, что внутри там кто-то есть. Он подошел к воротам, поставил лампу, которую захватил с собой из дома, на землю и потянул за тяжелую створку, держа оружие наготове…
Дверь отворилась. Послышался тонкий писк, какая-то возня, и вдруг через порог хлынул черный поток.
Тит отшатнулся, испугавшись. Он чуть не выстрелил, но вовремя опомнился. Это были всего лишь крысы. Правда, их было очень много, они лавиной перекатывались через порог, но его не трогали, уходя куда-то в темноту…
Дождавшись, когда последняя крыса покинула конюшню, Тит поднял лампу и вошел внутрь. Его окутала тишина. Не было обычных, в случае присутствия коней, постукивания копыт о деревянный пол, пофыркивания, всхрапывания. Конюшня была пуста…
И все же там кто-то был, Фролов чувствовал это. Он осторожно пошел к пустым стойлам. То, что он увидел, заставило его остановиться. Липкий пот страха покрыл его тело. Тит попятился к выходу…
Он ошибался, думая, что коней в стойлах не было. Они все были там. Мертвые животные лежали на полу, на них копошились большие жирные черви, а вокруг тучами вились мухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
В дверь постучали. Иван встал и пошел открывать.
— Востряков Иван Андреевич? — поинтересовался худой высокий молодой человек с холодными глазами.
— Это я, — подтвердил он. — А в чем дело, товарищи?
— Начальник районного отдела ГПУ Снегов Владимир Михайлович, — представился его собеседник, предъявляя документы.
— Начальник? — удивился Иван, ничего не понимая. — А как же Мохов?
— Мохов снят, — коротко ответил Снегов.
Иван почувствовал, как холодок пробежал по его коже. Василия сняли!.. Где он теперь, что с ним?.. Видно, Трофимов все-таки добился своего…
— Товарищ Востряков, — продолжил тем временем новый начальник районного ГПУ, — по имеющимся у нас сведениям у вас в доме хранится оружие. Вы должны сдать его, или мы вынуждены будем произвести обыск и конфисковать его.
Иван с интересом рассматривал Снегова. Раньше он никогда не видел его. Ни в станице, ни среди сотрудников Мохова. По всей видимости, его прислали из окружного ГПУ. Да и говор выдавал в нем городского человека. В станицах и на хуторах так не говорили…
Он понял, что спорить было бесполезно. Да и не хотелось, честно говоря. Ради чего? Бывшие его единомышленники теперь, после гибели Атаманчукова и Беспалова, вряд ли пойдут ловить Фролова, если тот объявится…
— Проходите, — сказал Иван и пошел в комнату.
Он не оглядывался, зная и так, что сотрудники ГПУ следуют за ним. Подошел к стене, снял с нее винтовку, достал из кармана наган и отдал оружие Снегову. Потом наступила очередь патронов.
— Это все? — поинтересовался начальник ГПУ.
— Все, — ответил Иван.
— А это? — Снегов кивнул на стену, где висела шашка.
— Это — наградное оружие.
— Покажите.
Иван снял шашку со стены, вытащил из ножен и показал Снегову надпись: «Вострякову Ивану Андреевичу за проявленную доблесть в боях с врагами революции». Начальник ГПУ удовлетворенно кивнул и сказал:
— Товарищ Востряков, я надеюсь, что вы сдали все оружие. В противном случае вы будете арестованы за незаконное хранение. Я знаю о ваших прошлых заслугах и о том, что вас поддерживал предыдущий начальник ГПУ Мохов. Но, товарищ Востряков, закон одинаков для всех. И для вас тоже…
Иван вернул шашку на место. Снегов, забрав сданное оружие, ушел со своими оперативниками. Иван догадывался, что они пошли к другим его бывшим соратникам. Но он не знал того, что Снегов прибыл в их хутор не только за этим…
Аксинья Гришина в то утро проснулась с ощущением надвигающейся беды. Она не знала, что должно было случиться, но была уверена в том, что это было что-то нехорошее для их семьи…
Дарья уехала к отцу два дня назад, и Аксинья была в хате совсем одна. Она встала, наскоро поела и занялась делами по хозяйству. Ощущение тревоги не проходило, а только усиливалось, словно неведомая беда неумолимо приближалась к ее дому…
Этим утром Аксинья заметила, что захворала ее любимица, корова Зорька. Бедное животное лежало на полу пластом и не вставало. Бока ее ходили ходуном, глаза были закрыты, и Аксинья подумала, что Зорька не дотянет до ночи. Это была повальная беда, какая-то эпидемия, внезапно захлестнувшая хутор. Скотина стала дохнуть, и никто ничего не мог сделать. Ветеринар говорил какие-то мудреные слова, но люди не понимали его. Они хотели, чтобы он вылечил их скотину или, по крайней мере, оградил от болезни. Но, похоже, ветеринар и сам был бессилен что-либо сделать…
Но не эта беда породила в душе Аксиньи тревогу. Она чувствовала, что должно произойти что-то более страшное. Что-то, что будет пострашнее внезапного падежа скота…
Когда она увидела заходящих на баз вооруженных людей, ее тревога усилилась, заполнив всю ее сущность. Женщина готова была закричать в голос, потому что поняла, что это и было тем, чего она ожидала и так боялась. Настоящая беда пришла в ее дом…
— Гражданка Гришина? — поинтересовался высокий молодой человек в форме работника ГПУ.
— Да, это я, — ответила Аксинья, вытирая испачканные руки о подол простенькой юбки. — Что-то стряслось?
— Стряслось, — усмехнулся молодой человек. — Решением суда ваш муж признан виновным в организации заговора с целью свержения Советской власти и приговорен к расстрелу. Ваше имущество конфискуется, а семья высылается на постоянное место жительства на Урал. Вот постановление.
Он протянул ей какую-то бумагу, но она уже не слышала его. Боль стальными тисками сдавила сердце, перед глазами все завертелось в каком-то бешеном танце, а потом на сознание опустилась тьма…
Дарья в нерешительности остановилась перед зданием окружного ГПУ. Сердце подсказывало, что ей не стоит заходить туда. Она не знала, откуда возникло это ощущение, но верила ему. В последнее время ее колдовская сила настолько возросла, что она иной раз сама пугалась. Дарья боялась, что в один прекрасный момент не сможет ее контролировать, и то Зло, которое таилось в ней, вырвется наружу, сметая все на своем пути.
И, тем не менее, она не могла не пойти, хотя и чувствовала, что не стоит этого делать. Девушка назвала дежурному цель своего визита. Молодой парень велел ей ждать, а сам куда-то ушел. Когда через несколько минут к ней подошли два дюжих сотрудника ГПУ и предложили ей следовать за ней, она послушно пошла, уже зная, что будет дальше…
Ее заперли в камере. Странно, но страха или безысходности не было, хотя она прекрасно понимала, что случилось то, что она так долго и безуспешно пыталась предотвратить. Дарья знала, что в любой момент может выбраться из этого здания, она была просто уверена в этом. Но ей хотелось, чтобы ее опасения кто-нибудь подтвердил.
Через некоторое время пришел следователь и объявил, что ее отец приговорен к расстрелу, а семья — к высылке. Завтра ее должны были под конвоем отправить на пересыльный пункт, откуда ее дорога лежала на Урал.
Девушка слушала его рассеянно. Следователь удивился, с каким ледяным спокойствием она встретила это известие. Единственный вопрос, который задала девушка, был о том, когда приговор приведут в исполнение.
— Не думаю, что его исполнение будут затягивать, — ответил следователь. — С такими у нас не церемонятся…
Дверь заскрипела несмазанными петлями, надзиратель задвинул засов. Дарья осталась одна. Необходимо было срочно предпринимать какие-то меры, но она знала, что до ночи все равно не сможет ничего сделать. Поэтому девушка закрыла глаза и постаралась уснуть…
Ночь опустилась на город. В камере тускло светила лампочка, еле-еле разгоняя темноту. Дарья открыла глаза и прислушалась. Все ее чувства были обострены до предела. Она слышала, как шуршат крысы в поисках чего-нибудь съестного, как сопит на своей табуретке в конце коридора надзиратель. Мысленно прощупав здание, девушка определила, что в нем осталось совсем мало людей: только охрана, дежурный, надзиратели и несколько заключенных. Отца среди них не было…
Она улыбнулась. Настало ее время действовать…
— Эй, кто-нибудь! — закричала Дарья и забарабанила кулаками в железную дверь.
Послышались шаги, маленькое окошечко в двери открылось, и в камеру заглянул надзиратель.
— Ты чего это шумишь, а? Чего порядок…
Договорить он не успел. Дарья уставилась своим завораживающим взором ему прямо в глаза, и надзиратель умолк, так и не договорив фразы. Затем он достал ключи и отпер камеру. Дарья вышла, и надзиратель запер за ней дверь, словно ничего и не произошло. Девушка легонько коснулась его лба рукой, и он послушно поплелся следом за ней, глядя бессмысленным взглядом прямо перед собой.
В конце коридора была еще одна дверь. Надзиратель отпер ее, выпуская Дарью, потом закрыл и уселся на свое прежнее место, на табурет. Его взгляд постепенно приобретал осмысленность…
Через несколько минут он встал. Какая-то непонятная тревога глодала его. Он не мог объяснить, откуда взялось это ощущение, но ему казалось, что что-то идет не так, как должно быть. Надзиратель встал и прошел по коридору, заглядывая в те камеры, в которых сидели задержанные. Все они были на месте. Да и куда могли деться эти несчастные? Двери были надежными, решетки на окнах тоже, здание очень хорошо охранялось. Никто не мог сбежать из стен ГПУ…
Оставалась последняя камера, в которую сегодня посадили эту странную девушку. Тревога вспыхнула с новой силой. Ему казалось, что там кроется что-то страшное, и он боялся открывать окошечко, опасаясь неведомо чего. Вроде, и причин-то для беспокойства не было, и, тем не менее, надзиратель долго стоял перед дверью, не решаясь заглянуть в камеру…
Наконец, он открыл окошечко и заглянул внутрь. То, что он увидел, заставило его расслабиться и облегченно вздохнуть. Девушка лежала на деревянных нарах, стоявших в каждой камере… Закрыв окошечко, успокоенный надзиратель отправился на свое обычное место.
В эту ночь он больше не проверял своих подопечных…
XVIII
Не одних только Гришиных выселили с хутора и конфисковали имущество. Под это же постановление попали семьи Фроловых, Курковых, Бородиных и даже Ушаковы, которые, в общем-то, не имели к этому делу никакого отношения…
После смерти Афанасия Куркова Тит Фролов прятался на чердаке своего дома, выходя из этого убежища только по ночам, и то с большой осторожностью, чтобы, не дай бог, его не заметил кто-нибудь из соседей. Была бы его воля, он и не покидал бы его, но надо же было как-то добывать себе пропитание. Работники разбежались сразу же после смерти Куркова, потому что теперь за ними некому было следить. Скотина стояла некормленая, и по ночам Тит подкармливал ее. Он знал, что это опасно, что его могут заметить, но хозяйское сердце не могло допустить, чтобы его быки, коровы, утки и другая живность сдохла с голоду.
В этот день на баз Фроловых пришли вооруженные люди. Фролов скрипел зубами от бессильной ярости, глядя, как выводят его скотину, вытаскивают имущество, но ничего не мог сделать. Несколько раз он порывался выскочить на улицу и перестрелять этих гадов, но сдерживал себя. Тит прекрасно осознавал, что шансов у него не было никаких. Его бы просто пристрелили…
А потом два оперативника полезли на чердак. Тит едва успел зарыться в сено, когда голова первого из них показалась в проеме чердачной дверцы. Он лежал, затаив дыхание, еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть от сенной трухи, набившейся в ноздри, а оперативники ходили совсем рядом, что-то разыскивая. У него даже заболела рука от того напряжения, с которым он стискивал наган. Люди переворошили все на чердаке, но по какой-то странной случайности не обнаружили его. Словно какая-то неведомая сила охраняла Тита…
Оперативники ушли, и Фролов выбрался из сена. Слезы обиды и ярости катились по его щекам. Все, что он так долго наживал, у него отобрали в одночасье, оставив его нищим. И от этого его ненависть разгорелась с еще большей силой. Он поклялся, что этой же ночью кое-кому придется расстаться с жизнью за то, что они с ним сотворили…
Ночь раскинула свои черные крылья над хутором. Еще с вечера хуторские казаки и их семьи почувствовали какое-то смутное беспокойство. Надвигалась что-то нехорошее, заставляя людей с тревогой выглядывать из окон, выходить на улицу, бесцельно слоняться по хутору. Даже обычных для такого времени гуляний молодежи под гармошку в этот вечер не было. Чувствовалась какая-то напряженность, заставлявшая людей нервничать. Внезапно вспыхивали беспричинные ссоры, случались и драки между соседями, которым, вроде бы, и делить было нечего. Драки были жестокими, били друг друга до крови, пока их кто-нибудь не разнимал.
С наступлением ночи все, вроде бы, утихомирились. Но даже во сне люди ворочались с боку на бок. Им снились кошмары…
Титу Фролову тоже приснился кошмар. Во сне он увидел Степана Гришина. С первого взгляда было понятно, что этот человек — мертв. Лицо было неестественно бледным, все в запекшейся крови, один уцелевший глаз горел каким-то дьявольским огнем. Второго глаза у него не было, вместо него чернел провал, из которого вытекала какая-то жидкость. Мокрые окровавленные волосы свалялись и торчали в разные стороны.
— Ну, здравствуй, Тит, — сказал Степан, буравя его своим страшным взглядом.
Фролов не ответил. У него язык не ворочался, парализованный тем ужасом, который он испытал при виде мертвеца.
— Вот видишь, чего ты добился, — продолжал тем временем Степан. — Убили ить меня, Тит. И виноватый в этом ты!
— Нет! — прохрипел Фролов, пятясь от мертвеца. — Это не я!
— Брось, Тит! — улыбнулся Гришин, обнажив рот с выбитыми зубами. — Ить это ты стрелял в Ваньку, это ты украл, а затем подкинул мне мои же сапоги! Я это точно знаю…
В темном углу послышался шорох, и на свет вышел Фрол Бородин. Его лицо тоже было мертвенно бледным, во лбу чернела маленькая ранка пулевого отверстия.
— А меня ты за что в расход пустил, а, Тит? — сказал мертвец, скаля зубы в улыбке. — Ить я ничего тебе не сделал!
Фролов отшатнулся назад и уперся спиной во что-то твердое. В ноздри ударил тошнотворный запах горелого мяса. Он обернулся…
Перед ним стоял Афанасий Курков. Поначалу Тит не узнал его: волос не было, глаза зияли черными провалами, кожа почернела, полопалась и все еще дымилась, словно в него только что ударила испепеляющая молния. Но все-таки это был Афанасий…
Невыразимый ужас захлестнул Фролова. Ему захотелось проснуться, но он не мог, как не мог ни кричать, ни убежать. Тит понял, что мертвецы пришли по его душу, что спасения ждать не приходится, и рухнул перед ними на колени.
— Не губите, за-ради Христа! Все сделаю, что хотите!
Гришин достал откуда-то сложенный вчетверо листок бумаги и карандаш.
— Пиши.
— Чего писать-то? — удивленно поинтересовался Фролов, принимая от него письменные принадлежности.
— Все пиши. Как стрелял, с кем стрелял, как меня подставил…
— Но…
Тяжелая ладонь мертвеца опустилась на его левое плечо, и рука мгновенно онемела от пронизывающего ледяного холода, которым веяло от Гришина.
— Не балуй, Тит! — предупредил он Фролова.
— Что ты, что ты, Степан? — испуганно забормотал тот, поспешно склоняясь над бумагой. — Разве ж можно!.. А, черт! — выругался он. — Темень-то какая, ни зги не видать!
Вдруг откуда-то возник яркий луч света, упавший на бумагу.
— Пиши! — приказал Гришин.
Фролов поспешно стал выводить неровные от страха каракули на бумаге. Все время, пока он занимался этим делом, мертвецы стояли вокруг него, карауля каждое его движения. Но у Тита в мыслях даже не было бежать или сопротивляться. Он знал, что это бесполезно…
Наконец, он закончил свою исповедь и отложил карандаш в сторону.
— Все, я все описал, как было! — сказал Тит и оглянулся по сторонам.
Вокруг него никого не было. Он встал на ноги и обошел весь чердак. Ничто не указывало на то, что совсем недавно здесь кто-то был. Тит вздохнул с облегчением и…
…проснулся. С удивлением Фролов огляделся по сторонам. Он находился в своем доме. На столе перед ним горела керосиновая лампа, рядом лежал карандаш и лист бумаги.
Тит поднял его и поднес к глазам. Корявым подчерком на нем было написано признание. Под текстом стояла его подпись. Он не помнил, как спустился сюда, как писал это заявление. Он знал одно, — этот клочок бумаги был его погибелью…
Воровато оглядевшись по сторонам, Фролов собирался уже было порвать заявление на мелкие кусочки, но тут его слух уловил, как в конюшне заржал конь. Он застыл на месте, не веря своим ушам (всю живность-то ведь увели накануне с база), но ржание повторилось. Тит сложил вчетверо листок бумаги с признанием, засунул его в карман штанов и пошел к выходу…
Он осторожно вышел на улицу. Было свежо, на небе мерцали холодные звезды. Тит поежился, сердце гулко колотилось в груди. Ему было страшно…
Он достал из кармана наган, взвел курок и осторожно двинулся к конюшне. Ржание больше не повторялось, но Фролов точно знал, что внутри там кто-то есть. Он подошел к воротам, поставил лампу, которую захватил с собой из дома, на землю и потянул за тяжелую створку, держа оружие наготове…
Дверь отворилась. Послышался тонкий писк, какая-то возня, и вдруг через порог хлынул черный поток.
Тит отшатнулся, испугавшись. Он чуть не выстрелил, но вовремя опомнился. Это были всего лишь крысы. Правда, их было очень много, они лавиной перекатывались через порог, но его не трогали, уходя куда-то в темноту…
Дождавшись, когда последняя крыса покинула конюшню, Тит поднял лампу и вошел внутрь. Его окутала тишина. Не было обычных, в случае присутствия коней, постукивания копыт о деревянный пол, пофыркивания, всхрапывания. Конюшня была пуста…
И все же там кто-то был, Фролов чувствовал это. Он осторожно пошел к пустым стойлам. То, что он увидел, заставило его остановиться. Липкий пот страха покрыл его тело. Тит попятился к выходу…
Он ошибался, думая, что коней в стойлах не было. Они все были там. Мертвые животные лежали на полу, на них копошились большие жирные черви, а вокруг тучами вились мухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21