Скучно. Книжный человек Раф цитировал как-то стих о «езде в незнаемое». Так себе стишок, рукоделие на подушке. Но запомнилась Олегу одна строка: «Не каждый приедет туда, в незнаемое». Верно, не каждый. А Олег приедет. Должен приехать. Ради этого стоит жить. Он и к Старкову пошел, потому что вся его теория обратного времени — езда в незнаемое. Старков — это сила, считал Олег. И если не молился на него, как восторженный Димка, то уважал его безоглядно. Как и должен уважать талантливый ученик талантливого учителя. Старков тоже любил риск. В конце концов, вся его жизнь была риском. Начиная с сорок первого военного года, когда он мальчишкой пришел в партизанский отряд. Тем самым бородатым мальчишкой, который сейчас собрал на поляне невеликий личный состав отряда. В отличие от Димки Олег не делил Старкова пополам: на партизана и физика. Олег чуждался подсознательных эмоций, обуревавших приятеля, и относился к комиссару с той же ученической почтительностью, как и к профессору. Что ему было до молодости комиссара! Он твердо верил: зелень узнают не по возрасту, а по цвету. Он и на собственный возраст скидок не делал.
…Они втроем по-прежнему сидели на мокром бревне, смотрели на неровный разномастный строй бойцов на поляне, прислушивались к тому, что говорил Старков. Слышно было плохо: комиссар говорил тихо-тихо, и слова его гасли в монотонном шуршании дождя.
— …обойдется… на рожон не лезть… предупредить… — Даже не целые фразы, а отдельные слова доносились до землянки Макарыча.
Олег сам складывал из них предложения. Получалось так: все обойдется, не стоит лезть на рожон, необходимо предупредить жителей деревни. Что ж, если Олег верно понял Старкова, тот не рвался первым вступать в бой, выбрал политику выжидания. Верное решение. Сил у отряда мало, главная задача — сохранить обоз и помочь деревне. Если гитлеровцы не собираются идти к ней, пройдут мимо, то и Бог с ними. Другое дело, если это те самые каратели, которые существовали в действительном — не моделированном — сорок втором году. Олег спрашивал Старкова о точном дне сражения. Тот не помнил даты. Не мудрено: в те дни о календаре некогда было вспоминать. Но все события, все грустные перипетии сражения Олег — со слов Старкова — знал назубок. И все могло повториться — как тогда. Дополнительным фактором было присутствие здесь их самих — гостей из будущего. Тем самым дополнительным фактором, который перечеркивал всю запрограммированность событий, столь ненавистную Олегу. И хотя Старков строго-настрого приказал им ни во что не вмешиваться, Олег скептически отнесся к приказу. Что ж, по-вашему, сидеть сложа руки, с холодным любопытством наблюдать за тем, как убивают людей, не помочь им? Ну нет, фигушки!
Олег встал — нарочито лениво, медленно пошел к комиссару. Тот уже закончил инструктаж, и партизаны разошлись. Пятеро из них, забрав автоматы, ушли в лес, — видимо, на разведку. Остальные разбрелись по поляне, томясь ожиданием, собирались малыми группками, курили, с любопытством поглядывали на незнакомцев. Кто-то — заметил Олег — уже подошел к Рафу с Димкой, сел рядом, завел разговор.
— Что случилось, комиссар? — спросил Олег Старкова. — Может, поделишься всеведением?
— Отчего бы нет? — Старков будто впервые видел Олега, осматривал его с головы до ног, изучал, что-то прикидывал в уме. — Наша разведка обнаружила фашистов километрах в четырех отсюда.
— Много ли?
— Девять человек в пешей цепи. Идут осторожно, высматривают. Похоже — дозор.
— А основные силы? Старков пожал плечами:
— Не видно. Где-то позади. Гитлеровцы не рискуют ходить по лесу малым числом.
— Вас ищут?
— Сдается, что так и есть.
— Они знают о вашем местоположении?
— Точно — вряд ли. Ориентировочно — наверняка.
— Примешь бой, комиссар?
— Не хотелось бы… Сколько их там? А нас — три десятка.
— Плюс три единицы.
— Себя считаешь?
— А ты не считаешь?
— С устным счетом не в ладах.
— Не прибедняйся, комиссар. Не до красивых слов, а скажу: рассчитывай на нас. Да и сами мы прохлаждаться не станем. Приставишь Севку, скрутим его — и в бой. Ты проверить нас хотел, комиссар? Так вот она, проверка, куда точнее.
Олег напрягся, видел, что Старков готов отступить: три лишних человека ох как не помешают.
— Не дрейфь, комиссар. Ты нас всегда кокнуть успеешь, ежели не по-твоему будет.
— Вы без оружия, — отступал Старков, — а у нас лишнего нет.
— А бой на что? Добудем.
— Ладно, посмотрим, — вроде бы сдался Старков. — Будете при мне.
— Есть! — гаркнул Олег, даже Раф с Димкой услыхали, глянули на него: что он там задумал?
— Ждите команды, — сказал Старков, пошел к землянке, куда уже скрылся Торопов.
Да только не сдавался Старков, Олег сие понимал прекрасно. Сыграл этакую неуверенность, мучительные колебания, а на самом деле все давно решил. Бессмысленно оставлять пришельцев под чьим-то присмотром, даже под самым строжайшим глазом. Бой и вправду — лучшая проверка. Если друг, его помощь пригодится. А враг — так в бою партизанская пуля достанет.
Олег уселся на бревно рядом с друзьями, сказал им:
— Уломал комиссара.
— Поверил? — спросил Раф.
— Поверить не поверил, а проверить решил.
— Бой всех проверит, — сказал партизан, сидевший напротив. Это он давеча прискакал на поляну с вестью о немцах.
Парень лет девятнадцати—двадцати, черный, цыганистый, даже с медной серьгой в ухе, буравил Олега взглядом, а глаза тоже черные, непрозрачные, колючие глаза. Улыбался в сто зубов.
— Дело говоришь, — поддакнул ему Олег. — Звать как?
— Василием нарекли. А по фамилии — Рытов.
— Сам-то откуда?
— Степь мне матушка. Эх и приволье там!.. А туточки тесно, душно… — Он передернулся.
Что-то наигранное было в его поведении, искусственное. И голос с надрывом, с ноткой истерики, и банальщина насчет степи-матушки, и мимика третьесортного актера из провинции, и серьга в ухе. Олег сказал зло:
— Не задохнешься в лесу?
— Терплю, из сил выбиваюсь. А ты, громила, не шути шутки с Васенькой, обжечься можно.
— Ладно, поберегусь, — отмахнулся Олег, подумал: что-то все здесь на ссору набиваются. И рыжий Севка, и Васенька этот, лицедей липовый.
Севка — тот хоть естественный, вся его задиристость — от молодости да глупости, от избытка сил молодецких. А этот хитер, себе на уме. Старков ничего не говорил о нем. Может, забыл? Он всех и не назвал, не вспомнил. Мудрено ли: сколько времени утекло! Да и остались тогда с обозом под началом Старкова люди случайные. Не сам он их выбирал из двухсот с лишним бойцов отряда Петровича. А сродниться не успел: и пяти дней вместе не прожили. Так что на многих самим придется характеристики составлять и Старкову подсказывать. На Рытова, к примеру…
— Карабинчик бы сюда, — мечтательно протянул Димка, представил, видать, старковский карабин, зажмурился.
— А что ж это вы безоружными по лесу шастаете? — съехидничал Рытов. — Аль посеяли где?
— Тебя не спросили, — огрызнулся Димка, которому надоел цыган со своими прибаутками.
И снова Олег вмешался:
— Не только по лесу шли, в деревни заходили. С оружием опасно. Зарыли мы его.
Не хотел он ссор и скандалов, избегал их, сторонился — не к месту они, не ко времени. В другой раз не стал бы церемониться с подначиком показал бы ему пару приемов самбо, а сейчас не стоило. И не потому, что любая грызня или не дай Бог! — драка осложнила бы их пребывание в отряде. Не это главное, хотя и это со счетов сбрасывать не годится. Олег понимал, что любое происшествие внутри отряда может лишить его сплоченности, организованности, взорвать и без того напряженную атмосферу. Тут искры малой достаточно. Да еще накануне боя! Нет, лучше смолчать, смириться, пусть цыган задирается, еще зачтется ему.
— А оружие мы достанем, — успокоил Димку Олег. — У немцев автоматы неплохие, хотя и не сравнить их со шпагинскими. Кучности нет, а убойная сила — не придерешься.
— Может, без стрельбы обойдемся? — спросил Раф.
Ах как не хотелось ему стрелять, тяготила его предстоящая схватка, никогда не любил он ни драк, ни боев, даже фильмы про войну не смотрел.
— Будем надеяться, — сказал Олег.
И Рытов не вмешался, не вякнул чего-нибудь про трусость, потому что сам понимал опасность, чуял ее. Не для себя опасность — для отряда, для трех десятков не шибко вооруженных людей, для вовсе безоружных и беззащитных жителей деревни.
— Давно партизанишь? — миролюбиво спросил Олег.
Рытов сощурился, грязной ладонью потер грудь под расстегнутым воротом рубахи. Блеснула под пальцами тонкая цепочка.
— Третий месяц на исходе.
— А раньше?
— Бродяжил по тылам у фашистских гадов. Сыпал им солюшку на хвост.
— И много насыпал?
— Курочка по зернышку… Где дом подожгу, где черепушку камнем прошибу, где вещички «помою»…
— Цепочку тоже «помыл»?
Рытов помрачнел, запахнул ворот, зажал его в кулаке.
— Не суй нос куда не след. Материна цепочка.
— А мать где?
— Нету матери… — Он отвернулся. Видно было, как натянулась кожа на скулах, заплясали желваки. Проговорил глухо: — Убили ее. Год с того прошел. Она шла, никого не трогала, а они на машине, мимо, полоснули очередью… Просто так, от нечего делать. Я ее у дороги и похоронил… — Он повернул к Олегу искаженное яростью лицо. — Знаешь, как я их ненавижу?
— Знаю, — сказал Олег.
Он смотрел на Рытова и думал, что ошибся, вероятно, в парне. Вся его опереточная «цыганистость» — только поза, не слишком убедительная игра во взрослого, много повидавшего человека, за которой — изломанная войной судьба мальчишки, кутенка, чижа, потерявшего мать, бездомного, вечно голодного, ожесточенного, злого.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать стукнуло…
Девятнадцатилетний комиссар, девятнадцатилетний боец. Война не смотрит в метрики, не отдает предпочтения мудрости и опыту, не разбирает — где овцы, а где дети. Она берет за шиворот вчерашнего школьника, швыряет в водоворот событий — плыви. И надо плыть, надо выплыть, не сдаться, преодолеть свою беспомощность, неумелость, слабость. И придет мудрость и опытность, потому что руководит таким мальчишкой всемогущее чувство ненависти, которую по справедливости назвали святой.
Именно оно руководило мальчишкой Кошевым и мальчишкой Матросовым, мальчишкой Гастелло и совсем юным Ваней Солнцевым, чьи имена еще неизвестны их ровесникам, сражающимся на фронте, в подполье, в партизанских отрядах. Чувство ненависти и чувство любви. Любви к Родине, к матери, к дому своему. Ненависти к врагам, посягнувшим на эту любовь.
Девятнадцать лет… Честно говоря, Олег дал бы Рытову побольше — года на три—четыре.
— Погибнуть не страшно? Ты же не жил еще…
Тот зыркнул глазом, будто ожег.
— Погибать не собираюсь. Еще поплясать охота, на гитаре струны поласкать. Да чтоб под конем степь простыней стлалась.
Опять театр. «Ромэн» или оперетта? Да пусть играет — нет в том худа. Как там в песне: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в семнадцать мальчишеских лет». В эти годы и вправду петь хочется, танцевать, любить. А он недопел, недолюбил — не успел, не научился. Успеет?
Где-то вдалеке раздалась короткая автоматная очередь, словно рванули полотно, пополам разорвали. Василий вскочил:
— Наши?
Смолк автомат, и снова пришла тишина — напряженная тишина ожидания. Из леса вышли двое партизан, высланных Старковым в дозор. Старков пошел им навстречу, перекинулся парой слов, обернулся:
— Отряд в ружье!
Быстро и бесшумно выстроились в короткую колонну, потекли в мокрый лес. Димка, Раф и Олег пристроились в хвост. Случайно или нет — сзади них шли Торопов с Севкой, шли замыкающими.
Глава 6
— Что он хочет делать? — спросил Димка Олега.
— Кто? — не понял Олег.
— Наш милый шеф.
Привычное определение и здесь не стало натянутым: Старков оставался их шефом, только в новой — партизанской — ипостаси.
— Полагаю, уводит людей.
— Куда?
— Не куда, а откуда. От немцев уводит.
— А деревню, значит, побоку?
Олег пожал плечами:
— Не думаю. Непохоже это на Старкова.
— Ты бы спросил…
— Считаешь, что он мне скажет? — огрызнулся Олег, но все-таки вышел из строя, стал пробираться вперед, к Старкову.
— Эй, куда? — взволновался Севка.
— По ягоды, — бросил Олег, не оборачиваясь.
Севка рванулся за ним, но Раф поймал его за рукав:
— Да не суетись ты! К комиссару он…
Севка выдернул рукав, вернулся в строй, шел позади, что-то ворчал под нос — недоволен был самостоятельностью Олега.
Олег догнал Старкова, пристроился рядом.
— Может, поделишься планами, комиссар?
Старков шел, втянув голову в поднятый воротник шинели, смотрел на мокрые, обшарпанные носы своих сапог, помалкивал. Олег не повторил вопроса, ждал.
— Какие там планы… — Старков по-прежнему не поднимал лица. — Поживем — увидим.
Темнит комиссар, не хочет делиться с посторонним военной тайной. Да какой тайной? Через полчаса—час все тайны станут явью — и для своих, и для посторонних. Что задумал Старков? Олег мог предположить, что комиссар пошел на какой-то отвлекающий маневр, хотел отвести гитлеровцев от деревни, принять их удар на себя. А если не деревня — цель карательного отряда? Если эта цель — сама партизанская база? Все это можно было бы решить точно, если знать численность атакующих. Для деревни хватило бы и взвода. Для базы необходима рота, если не больше.
— Увидеть-то мы увидим, — сказал Олег. — Боюсь, как бы поздно не было. Не надо играть в прятки, комиссар, не в школьном дворе войну организуем. Ум хорошо, а вече умнее.
Старков хмыкнул, оторвался от изучения собственных сапог.
— А я на отсутствие умов не жалуюсь. Вон у меня их сколько, — кивнул назад, где неторопливо тянулась колонна отряда.
— Со всеми посоветовался?
— С кем надо.
— Может, и я пригожусь?
— Попробуй.
— Фашистов много?
— Хватает. На каждого из нас по трое выйдет.
Олег присвистнул:
— Ого! Выходит, рота!
— Выходит. Три бронетранспортера.
— Автоматчики?
— Если бы только! Еще и пулеметов пять стволов.
— Сдается мне, что не в деревню они направляются.
— Вот-вот. Их наш отряд интересует.
— Видимо, весь отряд, а не твой взвод охранения.
— Верно.
— И они не знают, что отряда нет.
— Логично мыслишь, товарищ, — не без издевки сказал Старков. — А я добавлю к твоей логике: тот, кто навел на нас фашистов, не знал, что отряд ушел к Черному бору.
— Подозреваешь кого?
— Тебя вот подозреваю. Ты тоже не знал об этом.
Олег засмеялся. Искренне засмеялся, без натянутости. Его забавлял и этот разговор, и сердитая недоверчивость Старкова, хотя он и понимал его, прекрасно понимал, сам на его месте точно так же подозревал бы чужака.
— Ладно, комиссар, допустим: я — шпион. Тогда на кой черт мне идти в лес, рисковать, нарываться на твою пулю, если за мной — рота со взводом пулеметчиков. А я — вот он весь да еще с двумя «провокаторами». Какой смысл в том, а, комиссар?
— Смысла особого нет, — осторожно сказал Старков.
— То-то и оно. Хочешь совет? Наплюй на свои подозрения. Оставь людей здесь: место вроде подходящее, густое место, не три десятка — три сотни укроешь. А мы с тобой да еще с учителем или с Рытовым прогуляемся до немцев. Поглядим, куда они намылились.
Старков оглянулся. Люди шли один за другим — почти вплотную, без уставных интервалов, шли молча: слишком велико было напряжение. «Два наихудших занятия: ждать и догонять», — вспомнил Олег. А тут не просто ждешь — ждешь опасность, может быть, смерть. Куда хуже!
Старков поднял руку. Колонна остановилась. Партизаны подтягивались к своему комиссару, вытирали мокрые лица — рукавами телогреек, пальто, шинелей, просто ладонями, ждали.
— Передохнем малость, — сказал Старков. — Не курить, громко не разговаривать, оружие из рук не выпускать. Старший — Рытов. Мы с ним, — указал на Олега, — пойдем на разведку. Петр Сергеевич, — это к Торопову, — пойдете с нами.
Олег поймал Димкин взгляд, в котором — удивление, нетерпение, обида. Кивнул легонько, едва заметно пожал плечами: мол, не я так решил, потерпите ребята.
— Немцы — километрах в трех отсюда, — негромко произнес Рытов, глядя куда-то вбок.
Ему не хотелось оставаться старшим в группе, бездействовать, выжидать. Он не понимал, почему комиссар предпочел взять в разведку не его — аса, опытного бойца, а неизвестного сомнительного парня. Сомнительного во всем: и возник невесть откуда, и кто такой — неясно, и каков в бою — никто не знает.
Но Старков не собирался давать объяснения по этому поводу. Он просто сунул руки в карманы и пошел не оборачиваясь, даже не усомнившись в том, что его приказ может быть нарушен. И Олег подхватился за ним, и Торопов закинул автомат за спину, следом пошел. И только успел сказать Рытов:
— Будь осторожным, комиссар…
Кого он наказывал сторожиться — немцев? Олега?..
До немцев они дошли довольно быстро. Три бронетранспортера, негромко урча, легко катили по грязной, податливой, но никем не разъезженной лесной дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
…Они втроем по-прежнему сидели на мокром бревне, смотрели на неровный разномастный строй бойцов на поляне, прислушивались к тому, что говорил Старков. Слышно было плохо: комиссар говорил тихо-тихо, и слова его гасли в монотонном шуршании дождя.
— …обойдется… на рожон не лезть… предупредить… — Даже не целые фразы, а отдельные слова доносились до землянки Макарыча.
Олег сам складывал из них предложения. Получалось так: все обойдется, не стоит лезть на рожон, необходимо предупредить жителей деревни. Что ж, если Олег верно понял Старкова, тот не рвался первым вступать в бой, выбрал политику выжидания. Верное решение. Сил у отряда мало, главная задача — сохранить обоз и помочь деревне. Если гитлеровцы не собираются идти к ней, пройдут мимо, то и Бог с ними. Другое дело, если это те самые каратели, которые существовали в действительном — не моделированном — сорок втором году. Олег спрашивал Старкова о точном дне сражения. Тот не помнил даты. Не мудрено: в те дни о календаре некогда было вспоминать. Но все события, все грустные перипетии сражения Олег — со слов Старкова — знал назубок. И все могло повториться — как тогда. Дополнительным фактором было присутствие здесь их самих — гостей из будущего. Тем самым дополнительным фактором, который перечеркивал всю запрограммированность событий, столь ненавистную Олегу. И хотя Старков строго-настрого приказал им ни во что не вмешиваться, Олег скептически отнесся к приказу. Что ж, по-вашему, сидеть сложа руки, с холодным любопытством наблюдать за тем, как убивают людей, не помочь им? Ну нет, фигушки!
Олег встал — нарочито лениво, медленно пошел к комиссару. Тот уже закончил инструктаж, и партизаны разошлись. Пятеро из них, забрав автоматы, ушли в лес, — видимо, на разведку. Остальные разбрелись по поляне, томясь ожиданием, собирались малыми группками, курили, с любопытством поглядывали на незнакомцев. Кто-то — заметил Олег — уже подошел к Рафу с Димкой, сел рядом, завел разговор.
— Что случилось, комиссар? — спросил Олег Старкова. — Может, поделишься всеведением?
— Отчего бы нет? — Старков будто впервые видел Олега, осматривал его с головы до ног, изучал, что-то прикидывал в уме. — Наша разведка обнаружила фашистов километрах в четырех отсюда.
— Много ли?
— Девять человек в пешей цепи. Идут осторожно, высматривают. Похоже — дозор.
— А основные силы? Старков пожал плечами:
— Не видно. Где-то позади. Гитлеровцы не рискуют ходить по лесу малым числом.
— Вас ищут?
— Сдается, что так и есть.
— Они знают о вашем местоположении?
— Точно — вряд ли. Ориентировочно — наверняка.
— Примешь бой, комиссар?
— Не хотелось бы… Сколько их там? А нас — три десятка.
— Плюс три единицы.
— Себя считаешь?
— А ты не считаешь?
— С устным счетом не в ладах.
— Не прибедняйся, комиссар. Не до красивых слов, а скажу: рассчитывай на нас. Да и сами мы прохлаждаться не станем. Приставишь Севку, скрутим его — и в бой. Ты проверить нас хотел, комиссар? Так вот она, проверка, куда точнее.
Олег напрягся, видел, что Старков готов отступить: три лишних человека ох как не помешают.
— Не дрейфь, комиссар. Ты нас всегда кокнуть успеешь, ежели не по-твоему будет.
— Вы без оружия, — отступал Старков, — а у нас лишнего нет.
— А бой на что? Добудем.
— Ладно, посмотрим, — вроде бы сдался Старков. — Будете при мне.
— Есть! — гаркнул Олег, даже Раф с Димкой услыхали, глянули на него: что он там задумал?
— Ждите команды, — сказал Старков, пошел к землянке, куда уже скрылся Торопов.
Да только не сдавался Старков, Олег сие понимал прекрасно. Сыграл этакую неуверенность, мучительные колебания, а на самом деле все давно решил. Бессмысленно оставлять пришельцев под чьим-то присмотром, даже под самым строжайшим глазом. Бой и вправду — лучшая проверка. Если друг, его помощь пригодится. А враг — так в бою партизанская пуля достанет.
Олег уселся на бревно рядом с друзьями, сказал им:
— Уломал комиссара.
— Поверил? — спросил Раф.
— Поверить не поверил, а проверить решил.
— Бой всех проверит, — сказал партизан, сидевший напротив. Это он давеча прискакал на поляну с вестью о немцах.
Парень лет девятнадцати—двадцати, черный, цыганистый, даже с медной серьгой в ухе, буравил Олега взглядом, а глаза тоже черные, непрозрачные, колючие глаза. Улыбался в сто зубов.
— Дело говоришь, — поддакнул ему Олег. — Звать как?
— Василием нарекли. А по фамилии — Рытов.
— Сам-то откуда?
— Степь мне матушка. Эх и приволье там!.. А туточки тесно, душно… — Он передернулся.
Что-то наигранное было в его поведении, искусственное. И голос с надрывом, с ноткой истерики, и банальщина насчет степи-матушки, и мимика третьесортного актера из провинции, и серьга в ухе. Олег сказал зло:
— Не задохнешься в лесу?
— Терплю, из сил выбиваюсь. А ты, громила, не шути шутки с Васенькой, обжечься можно.
— Ладно, поберегусь, — отмахнулся Олег, подумал: что-то все здесь на ссору набиваются. И рыжий Севка, и Васенька этот, лицедей липовый.
Севка — тот хоть естественный, вся его задиристость — от молодости да глупости, от избытка сил молодецких. А этот хитер, себе на уме. Старков ничего не говорил о нем. Может, забыл? Он всех и не назвал, не вспомнил. Мудрено ли: сколько времени утекло! Да и остались тогда с обозом под началом Старкова люди случайные. Не сам он их выбирал из двухсот с лишним бойцов отряда Петровича. А сродниться не успел: и пяти дней вместе не прожили. Так что на многих самим придется характеристики составлять и Старкову подсказывать. На Рытова, к примеру…
— Карабинчик бы сюда, — мечтательно протянул Димка, представил, видать, старковский карабин, зажмурился.
— А что ж это вы безоружными по лесу шастаете? — съехидничал Рытов. — Аль посеяли где?
— Тебя не спросили, — огрызнулся Димка, которому надоел цыган со своими прибаутками.
И снова Олег вмешался:
— Не только по лесу шли, в деревни заходили. С оружием опасно. Зарыли мы его.
Не хотел он ссор и скандалов, избегал их, сторонился — не к месту они, не ко времени. В другой раз не стал бы церемониться с подначиком показал бы ему пару приемов самбо, а сейчас не стоило. И не потому, что любая грызня или не дай Бог! — драка осложнила бы их пребывание в отряде. Не это главное, хотя и это со счетов сбрасывать не годится. Олег понимал, что любое происшествие внутри отряда может лишить его сплоченности, организованности, взорвать и без того напряженную атмосферу. Тут искры малой достаточно. Да еще накануне боя! Нет, лучше смолчать, смириться, пусть цыган задирается, еще зачтется ему.
— А оружие мы достанем, — успокоил Димку Олег. — У немцев автоматы неплохие, хотя и не сравнить их со шпагинскими. Кучности нет, а убойная сила — не придерешься.
— Может, без стрельбы обойдемся? — спросил Раф.
Ах как не хотелось ему стрелять, тяготила его предстоящая схватка, никогда не любил он ни драк, ни боев, даже фильмы про войну не смотрел.
— Будем надеяться, — сказал Олег.
И Рытов не вмешался, не вякнул чего-нибудь про трусость, потому что сам понимал опасность, чуял ее. Не для себя опасность — для отряда, для трех десятков не шибко вооруженных людей, для вовсе безоружных и беззащитных жителей деревни.
— Давно партизанишь? — миролюбиво спросил Олег.
Рытов сощурился, грязной ладонью потер грудь под расстегнутым воротом рубахи. Блеснула под пальцами тонкая цепочка.
— Третий месяц на исходе.
— А раньше?
— Бродяжил по тылам у фашистских гадов. Сыпал им солюшку на хвост.
— И много насыпал?
— Курочка по зернышку… Где дом подожгу, где черепушку камнем прошибу, где вещички «помою»…
— Цепочку тоже «помыл»?
Рытов помрачнел, запахнул ворот, зажал его в кулаке.
— Не суй нос куда не след. Материна цепочка.
— А мать где?
— Нету матери… — Он отвернулся. Видно было, как натянулась кожа на скулах, заплясали желваки. Проговорил глухо: — Убили ее. Год с того прошел. Она шла, никого не трогала, а они на машине, мимо, полоснули очередью… Просто так, от нечего делать. Я ее у дороги и похоронил… — Он повернул к Олегу искаженное яростью лицо. — Знаешь, как я их ненавижу?
— Знаю, — сказал Олег.
Он смотрел на Рытова и думал, что ошибся, вероятно, в парне. Вся его опереточная «цыганистость» — только поза, не слишком убедительная игра во взрослого, много повидавшего человека, за которой — изломанная войной судьба мальчишки, кутенка, чижа, потерявшего мать, бездомного, вечно голодного, ожесточенного, злого.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать стукнуло…
Девятнадцатилетний комиссар, девятнадцатилетний боец. Война не смотрит в метрики, не отдает предпочтения мудрости и опыту, не разбирает — где овцы, а где дети. Она берет за шиворот вчерашнего школьника, швыряет в водоворот событий — плыви. И надо плыть, надо выплыть, не сдаться, преодолеть свою беспомощность, неумелость, слабость. И придет мудрость и опытность, потому что руководит таким мальчишкой всемогущее чувство ненависти, которую по справедливости назвали святой.
Именно оно руководило мальчишкой Кошевым и мальчишкой Матросовым, мальчишкой Гастелло и совсем юным Ваней Солнцевым, чьи имена еще неизвестны их ровесникам, сражающимся на фронте, в подполье, в партизанских отрядах. Чувство ненависти и чувство любви. Любви к Родине, к матери, к дому своему. Ненависти к врагам, посягнувшим на эту любовь.
Девятнадцать лет… Честно говоря, Олег дал бы Рытову побольше — года на три—четыре.
— Погибнуть не страшно? Ты же не жил еще…
Тот зыркнул глазом, будто ожег.
— Погибать не собираюсь. Еще поплясать охота, на гитаре струны поласкать. Да чтоб под конем степь простыней стлалась.
Опять театр. «Ромэн» или оперетта? Да пусть играет — нет в том худа. Как там в песне: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в семнадцать мальчишеских лет». В эти годы и вправду петь хочется, танцевать, любить. А он недопел, недолюбил — не успел, не научился. Успеет?
Где-то вдалеке раздалась короткая автоматная очередь, словно рванули полотно, пополам разорвали. Василий вскочил:
— Наши?
Смолк автомат, и снова пришла тишина — напряженная тишина ожидания. Из леса вышли двое партизан, высланных Старковым в дозор. Старков пошел им навстречу, перекинулся парой слов, обернулся:
— Отряд в ружье!
Быстро и бесшумно выстроились в короткую колонну, потекли в мокрый лес. Димка, Раф и Олег пристроились в хвост. Случайно или нет — сзади них шли Торопов с Севкой, шли замыкающими.
Глава 6
— Что он хочет делать? — спросил Димка Олега.
— Кто? — не понял Олег.
— Наш милый шеф.
Привычное определение и здесь не стало натянутым: Старков оставался их шефом, только в новой — партизанской — ипостаси.
— Полагаю, уводит людей.
— Куда?
— Не куда, а откуда. От немцев уводит.
— А деревню, значит, побоку?
Олег пожал плечами:
— Не думаю. Непохоже это на Старкова.
— Ты бы спросил…
— Считаешь, что он мне скажет? — огрызнулся Олег, но все-таки вышел из строя, стал пробираться вперед, к Старкову.
— Эй, куда? — взволновался Севка.
— По ягоды, — бросил Олег, не оборачиваясь.
Севка рванулся за ним, но Раф поймал его за рукав:
— Да не суетись ты! К комиссару он…
Севка выдернул рукав, вернулся в строй, шел позади, что-то ворчал под нос — недоволен был самостоятельностью Олега.
Олег догнал Старкова, пристроился рядом.
— Может, поделишься планами, комиссар?
Старков шел, втянув голову в поднятый воротник шинели, смотрел на мокрые, обшарпанные носы своих сапог, помалкивал. Олег не повторил вопроса, ждал.
— Какие там планы… — Старков по-прежнему не поднимал лица. — Поживем — увидим.
Темнит комиссар, не хочет делиться с посторонним военной тайной. Да какой тайной? Через полчаса—час все тайны станут явью — и для своих, и для посторонних. Что задумал Старков? Олег мог предположить, что комиссар пошел на какой-то отвлекающий маневр, хотел отвести гитлеровцев от деревни, принять их удар на себя. А если не деревня — цель карательного отряда? Если эта цель — сама партизанская база? Все это можно было бы решить точно, если знать численность атакующих. Для деревни хватило бы и взвода. Для базы необходима рота, если не больше.
— Увидеть-то мы увидим, — сказал Олег. — Боюсь, как бы поздно не было. Не надо играть в прятки, комиссар, не в школьном дворе войну организуем. Ум хорошо, а вече умнее.
Старков хмыкнул, оторвался от изучения собственных сапог.
— А я на отсутствие умов не жалуюсь. Вон у меня их сколько, — кивнул назад, где неторопливо тянулась колонна отряда.
— Со всеми посоветовался?
— С кем надо.
— Может, и я пригожусь?
— Попробуй.
— Фашистов много?
— Хватает. На каждого из нас по трое выйдет.
Олег присвистнул:
— Ого! Выходит, рота!
— Выходит. Три бронетранспортера.
— Автоматчики?
— Если бы только! Еще и пулеметов пять стволов.
— Сдается мне, что не в деревню они направляются.
— Вот-вот. Их наш отряд интересует.
— Видимо, весь отряд, а не твой взвод охранения.
— Верно.
— И они не знают, что отряда нет.
— Логично мыслишь, товарищ, — не без издевки сказал Старков. — А я добавлю к твоей логике: тот, кто навел на нас фашистов, не знал, что отряд ушел к Черному бору.
— Подозреваешь кого?
— Тебя вот подозреваю. Ты тоже не знал об этом.
Олег засмеялся. Искренне засмеялся, без натянутости. Его забавлял и этот разговор, и сердитая недоверчивость Старкова, хотя он и понимал его, прекрасно понимал, сам на его месте точно так же подозревал бы чужака.
— Ладно, комиссар, допустим: я — шпион. Тогда на кой черт мне идти в лес, рисковать, нарываться на твою пулю, если за мной — рота со взводом пулеметчиков. А я — вот он весь да еще с двумя «провокаторами». Какой смысл в том, а, комиссар?
— Смысла особого нет, — осторожно сказал Старков.
— То-то и оно. Хочешь совет? Наплюй на свои подозрения. Оставь людей здесь: место вроде подходящее, густое место, не три десятка — три сотни укроешь. А мы с тобой да еще с учителем или с Рытовым прогуляемся до немцев. Поглядим, куда они намылились.
Старков оглянулся. Люди шли один за другим — почти вплотную, без уставных интервалов, шли молча: слишком велико было напряжение. «Два наихудших занятия: ждать и догонять», — вспомнил Олег. А тут не просто ждешь — ждешь опасность, может быть, смерть. Куда хуже!
Старков поднял руку. Колонна остановилась. Партизаны подтягивались к своему комиссару, вытирали мокрые лица — рукавами телогреек, пальто, шинелей, просто ладонями, ждали.
— Передохнем малость, — сказал Старков. — Не курить, громко не разговаривать, оружие из рук не выпускать. Старший — Рытов. Мы с ним, — указал на Олега, — пойдем на разведку. Петр Сергеевич, — это к Торопову, — пойдете с нами.
Олег поймал Димкин взгляд, в котором — удивление, нетерпение, обида. Кивнул легонько, едва заметно пожал плечами: мол, не я так решил, потерпите ребята.
— Немцы — километрах в трех отсюда, — негромко произнес Рытов, глядя куда-то вбок.
Ему не хотелось оставаться старшим в группе, бездействовать, выжидать. Он не понимал, почему комиссар предпочел взять в разведку не его — аса, опытного бойца, а неизвестного сомнительного парня. Сомнительного во всем: и возник невесть откуда, и кто такой — неясно, и каков в бою — никто не знает.
Но Старков не собирался давать объяснения по этому поводу. Он просто сунул руки в карманы и пошел не оборачиваясь, даже не усомнившись в том, что его приказ может быть нарушен. И Олег подхватился за ним, и Торопов закинул автомат за спину, следом пошел. И только успел сказать Рытов:
— Будь осторожным, комиссар…
Кого он наказывал сторожиться — немцев? Олега?..
До немцев они дошли довольно быстро. Три бронетранспортера, негромко урча, легко катили по грязной, податливой, но никем не разъезженной лесной дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9