Арагон Луи
Наши добрые соседи
Луи Арагон
НАШИ ДОБРЫЕ СОСЕДИ
Все произошло как в кино. Эти господа просто ворвались к нам в квартиру. Только у нас нет вращающейся двери, и когда в комнату, на третий этаж под самую крышу, набивается восемь человек, то дышать становится нечем. К тому же стояло лето, так что можете себе представить. Мы как раз собирались сесть за стол, теперь мы обедаем рано, экономим электричество, и Полина крикнула мне из кухни, чтобы я выставил их вон, иначе все остынет. Это их здорово рассмешило. Полина вошла в комнату с суповой миской и чуть было не выронила ее от изумления.
Квартира у нас небольшая и роскошью не отличается, но мы дорожим тем, что имеем, а вещи, которые прослужили вам много лет, могут поведать множество историй. Воспоминаний у нас больше, чем мебели, что поделаешь.
Их было восемь. Распоряжался всем толстяк, который то и дело сдвигал на затылок бежевого цвета борсалино, чтобы почесать висок. У одного из них, очень худого, были длинные, точно клешни омара, руки, которые постоянно находились в движении и хватали все, что подвернется. Что до остальных... именно такими их рисуют на картинках, так что узнать не трудно.
Не прошло и двух минут, как все в квартире было перевернуто вверх дном. А я тем временем объяснялся с толстяком, протестовал, вспомнив, что они должны были предъявить мне какой-то документ, ордер вероятно. Это тоже здорово их рассмешило.
Кажется, в наши дни можно обойтись и без него. Полина сразу же подняла крик из-за покрывала. Они его тотчас сорвали. А как они простыни скомкали, трудно даже себе вообразить, словно это грязные носовые платки, один из них тем временем уже рылся в буфете, а другой-в зеркальном шкафу, кругом летали всякие бумаги, на полу валялась коробочка с булавками, они заглядывали под стулья, протыкали гвоздем обивку. Двое или трое ничего не делали, просто мешались под ногами. А грубияны какие! Когда этот худющий назвал Полину "мамаша", я возмутился:
- Нет, позвольте, позвольте.
Это тоже их рассмешило. В общем, смеяться они готовы были по любому поводу. Тот, который меня обыскивал, потому что один из них принялся меня обыскивать, вытряхнул все, что у меня было в бумажнике, с десяток ненужных бумажонок, которые я все собирался выбросить в мусорную корзину и карточку на мыло. и обо всем меня расспрашивал, ему во что бы то ни стало хотелось, чтобы у связки моих ключей было бы какое-то особое назначение, о котором сам я и не подозревал.
Толстяк завладел шкатулкой, украшенной ракушками, которую мы привезли из Трепора и где храним письма и бумаги, он читал все подряд-счета от прачки, письма Альфреда, и ему непременно надо было знать, что это за люди на фотографиях
Я никак не мог ответить, кто стоит позади кузена Мориса на групповом снимке, сделанном за три года до воины в Медоне: молодой парень с родимым пятном на щеке, кажется, какой-то цруг Пишерелей. пожалуй, вот и все, что я о нем знал. Толстяку это показалось подозрительным, и он начал приставать со своими вопросами к Полине, надеясь, что мы вдруг проговоримся, выдадим себя. Полина же. как всегда, только чтобы сказать мне что-нибудь наперекор, заявила:
- Друг Пишерелей? Откуда ты это взял? Это же возлюбленный корсетницы, мадам Жанэ...
Я имел несчастье сказать, что возлюбленный мадам Жанэ был блондином, а этот - брюнет...
Ну а уж когда начинаешь спорить о цвете волос... Толстяка спор наш очень заинтересовал.
- Ля ля. ля, - повторял он. - договоритесь же наконец.
Меня это совсем вывело из себя. Ему-то какое дело. друг это мадам Жанэ или нет...
- Не портите себе кровь, - сказал он мне, - это уж моя он снова взялся за свое борсалино. Те двое. что ничего не делали, торчали истуканами. А жара стояла просто нестерпимая.
В конце концов я не выдержал: когда приходят в дом, снимают шляпу. И без того в квартире все вверх дном перевернуто. Полина кричала. Один из них принялся трясти наволочки. Теперь, когда они их заляпали своими грязными ручищами, наверняка придется отдавать все белье в стирку... Худющий угрожающе свистнул.
- Толстуха,-сказал он, не обращая внимания на мои протестующий жест, постарайтесь быть повежливей!
Ну мыслимое ли это дело!
Один из них, коренастый, с рыжими усами, по лицу сразу видно-развратник, заинтересовался швейной машинкой-и что же он с ней сделал! Он выдвинул ящичек, вывалил содержимое на пол, вынул челнок, размотал нитки, даже шелковые нитки с маленьких катушек, с чрезвычайным любопытством стал разглядывать каждую металлическую деталь, все эти штуковины, с помощью которых делают складки или какую-то там особую строчку, одним словом, распотрошил все, что мог, в общем, всю эту чепуховину, которой Полина дорожит больше всего на свете.
И к тому же швырял он железки прямо через плечо. И они падали куда попало. Из-за этого он даже поругался с одним из своих коллег, которому какая-то штуковина угодила прямо по затылку. Тогда уж я вмешался: "Господа, господа!" Но на этот раз они не стали смеяться, а оба набросились на меня с вопросами, стали спрашивать, что я думаю о правительстве.
Я просто не мог им ответить, потому что Полина так громко кричала, стараясь вырвать у высоченного парня нашу фотографию, сделанную в день свадьбы, ту, что в серебряной рамке. А затем чайные ложки со звоном полетели из буфета на пол, так что голоса моего все равно никто бы не услышал. Наконец я показал им на фотографию маршала, стоявшую на почетном месте, на камине, ту, где он ласкает своего кобеля (семейный портрет, как говорит Альфред), но это не произвело на них никакого впечатления. Толстый ухмыльнулся и заявил тоном, не допускающим возражений:
- Этим нас не проведешь, старина. У вашего брата у всех имеется такая.
И остальные поддержали его. Да, уж опыта им было не занимать стать.
- Но в чем же вы нас обвиняете? - жалобно спросила Полина.
Толстяк бросил на нее грозный взгляд.
- Вас не обвиняют, мадам, - проговорил он, - вас подозревают, а это еще хуже...
И действительно это, должно быть, было еще хуже. Худющий возился теперь с ковровой подушкой, которую вышила моя свояченица Мишо, когда ослепла, и вдруг испустил торжествующий крик:
- Что я вам говорил!
Не знаю, что он там им говорил, знаю только, что он рванул вышивку, и все перья из подушки разлетелись в разные стороны.
Потом он стал уверять, что нащупал в подушке какой-то твердый предмет, но не нашел его. Полина орала благим матом. У худющего хватило наглости зажать ей рот своей клешней, а чего я только не наслушался, когда попробовал протестовать. Заметьте, мне шестьдесят два года, я умею вести себя в обществе, я уважаю правосудие своей страны, но все-таки когда так обращаются с дамами...
- Не кипятитесь, здесь и так жарко, - посоветовал мне рыжий.
Действительно, духота была ужасная.
Два инспектора спокойно уселись за стол и принялись есть наш суп. Потом налили себе вина, чокнулись. Когда же я попытался обратить на это внимание толстяка, тот ответил мне:
- Не пытайтесь уйти от вопроса.
Я и впрямь был в затруднении. Да и на какой вопрос отвечать?
Я ломал себе голову, стараясь понять, чему мы обязаны этим визитом: верно, какое-то анонимное письмо... В наши дни люди стали такими злыми... Но, в конце концов, что могли написать в таком доносе?
Полина захотела присесть на пуфик. Но в ту же минуту худющий, заподозривший что-то неладное, бросился к пуфу. выхватил его из-под нее, сорвал бахрому и принялся в нем копаться. Другой, несмотря на жару, не дал Полине открыть окно, видно решил, что она собирается привлечь внимание соседей.
- Скажете ли вы наконец, господа, чему мы обязаны честью?..
- Честью, честью, вы что, издеваетесь над нами7 Я согласен, что переборщил: своим посещением эти господа уж никак не оказывали нам чести... а...
- А что?-спросил толстяк, с таким видом опускаясь в мое темно-красное вольтеровское кресло, словно он от всего этого бесконечно устал. - До чего вы мне надоели с этим вашим лицемерием, со всеми этими "если", "но", "что". Может, это вы собираетесь меня допрашивать? Ну просто мир перевернулся, Пфеффер.
Худощавый обернулся, он как раз в это время разбирал мои стенные часы, прекрасные стенные часы, весь механизм у которых виден через стекло, а заводятся они раз в три месяца...
Их уж точно придется теперь ремонтировать...
- Что вы сказали, шеф? - спросил он.
Толстяк вздохнул.
- Пфеффер, я должен допрашивать этого господина или этот господин будет допрашивать меня? Как вы полагаете, Пфеффер?
Пфеффер высоко поднял брови, выражая полнейшее недоумение.
- Какой может быть вопрос...
- Так вот, вся эта история уже достаточно долго длится...
Где ты прячешь бумаги, отвечай, где ты прячешь бумаги, и побыстрее.
- Какие бумаги?
Клянусь, я не имел ни малейшего представления, о каких бумагах идет речь, но он решил, что я просто прикидываюсь, и сказал мне это без обиняков. После чего ему, видимо, пришла в голову какая-то мысль, и он спросил меня вдруг в упор:
- Что ты думаешь о политике премьера Лаваля?
Что я думаю о его политике... отвечать следовало не размышляя. А раз я размышляю, значит, наверняка считаю, что его и повесить мало.
- Простите, - пробормотал я, - но это же вы сами сказали...
Тот пожал плечами.
- Не хватает даже мужества отстаивать свои убеждения.
Я попытался убедить его, что вопрос застал меня врасплох.
Никто никогда не спрашивал меня об этом...
- Сразу видно, - с торжеством воскликнул человек в борсалино, - с какими людьми вы водитесь!
Худющий поддержал его, чуть присвистнув. Бесполезно было оправдываться.
Я хотел сказать, что ничего не думаю о политике премьера Лаваля, как и о политике любого другого премьера. Есть люди, которых это интересует, меня же-нет. Если человека поставили во главе правительства, значит, на это были какие-то основания.
А раз я не знаю, что это были за основания, то на каком основании могу я судить о его политике? Раз он проводит такую политику, то его, вероятно, для этого и поставили на это место, так что... Конечно, я не смог объяснить это толстяку, который и не думал меня слушать, а задавал вопросы лишь ради удовольствия их задавать.
Все платья Полины, да и мои костюмы тоже, валялись на полу. Коренастый с рыжими усами залез на стул и рылся в коробках, которые стояли на шкафу, вытащил оттуда старые искусственные цветы, черный фартучек, в котором Альфред ходил в детский садик, всякие тряпки... Комната выглядела ужасно. Сидящие за столом доели суп, и один из них крикнул:
- А где же второе?
Все снова расхохотались. Когда смех немного утих, толстяк надвинул шляпу на глаза.
- Вы, кажется, слушаете иностранные передачи?
Так я и думал: анонимное письмо, да, это было несомненно анонимное письмо.
- Я, - совершенно искренне удивился я, - я даже национальное радио не слушаю.
- Ах вот как, вы не слушаете национальное радио. Заметьте, Пфеффер, что у мсье хватает наглости хвастаться тем, что он не слушает национальное радио.
- Но...
- Никаких "но". Так почему же это вы не слушаете национальное радио, а слушаете иностранные передачи? Вы считаете, что они интереснее? Может быть, у них более точная информация? Они лучше составлены, как знать... Вот уж наглость!
- А чем я, по-вашему, могу принимать передачи национального радио? вставил наконец я.
- Чем, чем! Не стройте из себя дурака. Не моим же задом, конечно... вашим радиоприемником...
- Но у меня нет зада...
Эти слова вырвались у меня, сами понимаете, невольно, я хотел сказать: у меня нет радиоприемника.
Ну и шум тут поднялся.
- Подумайте только, вы еще и острите, голубок? А если я вас поймаю на слове и проверю, есть у вас зад или нет?
Я покраснел до корней волос и стал извиняться. Но, право, эти господа своими вопросами совсем сбили меня с толку, я уже и сам не понимал, что говорю, я только хотел сказать, что у меня нет приемника и потому как же я могу, по их мнению, слушать национальное радио?
- Конечно... раз у вас нет приемника... Но надо еще проверить, действительно ли у вас нет приемника... а как же тогда, если у вас нет приемника, вы слушаете иностранные передачи?
- Вот об этом я как раз и хотел вас спросить...
- Вы хотели меня спросить! Пфеффер! Он хотел меня спросить. Ну просто мир перевернулся. Кто кого допрашивает?
Постарайтесь вести себя прилично. Итак, каким образом вы ловите иностранные передачи?..
- Но я вовсе их не ловлю...
Толстяк протяжно свистнул.
- Ну как вам это нравится. Вы их не ловите. Не мало вам понадобилось времени, чтобы придумать такой ответ... Значит, вы не слушаете иностранные передачи... Все говорят одно и то же.
Фантазии у вас, что ли, не хватает изобрести что-нибудь пооригинальнее...
- Но мне вовсе не нужна фантазия...
- Фантазия всегда пригодится. Особенно в том положении, в какое вы по собственной вине попали...
- Но в какое такое положение...
- Поймите же вы наконец, что это я вас допрашиваю.
Подойдите-ка сюда, мадам...
Тот, кою звали Пфеффер, подтолкнул Полину ко мне.
Молчавшие полицейские по-прежнему торчали в комнате как канделябры. Мне захотелось сказать Полине, чтобы она не волновалась, что все выяснится, что это, верно, из-за какого-то доноса. Но Пфеффер закрыл мне своей клешней рот и сказал угрожающим тоном:
- Ну нет, шалишь... Разговаривать запрещено.
А в это время рыжий, который вот уже несколько минут возился с занавесками на окнах, сорвал одну из них с крючков, и она, бедная, упала на пол.
Толстяк начал теперь приставать к Полине со своими вопросами о национальном радио и иностранных передачах... Когда же она поклялась, что у нас нет никакою приемника, он воскликнул:
- Вы это говорите, потому что слышали ответы своего мужа!
Я попытался было объяснить, что это был бы первый случай за тридцать пять лет нашей совместной жизни, но никто не обратил внимания на мои слова.
- Но вы же сами прекрасно видите, - воскликнула Полина, - что у нас нет приемника!
Борсалино снова было сдвинуто на затылок, обнажился потный лысеющий лоб. Толстяк поднял указательный палец.
- Немного логики, мадам, немного логики. Как же я могу прекрасно видеть то, чего здесь нет? Вот так всегда с женщинами, Пфеффер... У женщин никогда не следует требовать двух вещей: чтобы они рассуждали логично и знали, который час...
- Особенно теперь, когда вы сломали часы.
Это была чистая правда, но дерзость Полины заставила меня содрогнуться, и в то же время я испытывал чувство восхищения.
Вот уже тридцать пять лет, как я злюсь на нее и в то же время восхищаюсь ею.
- Мадам, выбирайте слова поосторожнее. Легко сказатьсломали часы.
- Да и сделать-тоже легко.
- А вот как это доказать? Откуда я знаю, шли ваши часы или нет? Может, вы чуда листовки спрятали...
- Сами подумайте, как можно там что-то прятать, ведь через стекло все видно?
- В этом-то и вся хитрость, дорогая мадам, в этом-то и вся хитрость. И сказать-то ничего ловко не умеете...
Полина возмутилась, она не расслышала и решила, что ее обвиняют в наглых уловках, мне пришлось вмешаться, объяснить Полине, что она ошиблась, но что нам тем не менее не в чем себя упрекнуть. Тогда Полина рассвирепела и обрушилась на меня. Все еще больше запуталось.
- Все-таки, - вновь заговорил толстяк, - давайте-ка вернемся к иностранным передачам. Вы утверждаете, что не слушаете иностранные передачи, потому что у вас нет приемника.
Мне это казалось совершенно очевидным. А ему-нет.
- Все заявляют, у меня нет приемника, и думают, что этого достаточно. Но...
Тут он пододвинул поближе вольтеровское кресло и наклонился вперед, упершись руками в колени.
Я заметил у него на левой руке золотую цепочку.
- Но... можете ли вы мне доказать, что у вас нет приемника?
- Смотрите сами...
- Не я, - заявил он торжественным тоном, - должен предъявлять доказательства, а вы.
И он ткнул указательным пальцем сначала в меня, а затем в Полину.
- Не хватает еще, чтобы я стал доказывать, что у вас нет приемника! Откуда я могу знать, есть у вас приемник или нет? Вы возразите, конечно, что здесь я не вижу приемника. Но разве этого достаточно? Во-первых, я еще не все здесь осмотрел...
Он обвел взглядом комнату, где царил беспорядок.
- Мои ребята, - добавил он с улыбкой, - провели лишь поверхностный осмотр вашей квартиры... В кухне ничего нет, Петипон?
Петипон и другой, те, что сразу набросились на еду, рылись теперь в кухне в ящиках. Они хором ответили с набитым ртом:
- Нет, шеф.
Не знаю, что они сумели отыскать там съестного в наше-то время, хотя Полине порой удается спрятать от меня кое-какие продукты, которые она, уж не знаю как, умудряется раздобыть.
- А потом, все равно, разве это что-то доказывает? - продолжал толстяк. - Ваш приемник может находиться гденибудь в другом месте, быть в починке к примеру. Возможно, вас предупредили, и вы успели его кому-нибудь передать. К тому же наш визит не слишком вас удивил, вы успели подготовить все ответы заранее, знали, как защищаться.
1 2