После завтрака (корки хлеба и обрезков сыра) они вышли из дому и
взобрались на южную башню. Собор был такой же, как всегда, только
стены не такие закопченные, как в 1961 году, но вид с башни поразил
Пенниуизера. Внизу лежал совсем небольшой городок. Два островка
застроены домами; на правом берегу теснятся, обнесенные крепостной
стеной, еще дома; на левом - несколько улочек огибают здание
университета; и это все. Между химерами собора, на теплом от солнца
камне, ворковали голуби. Ленуар, которому этот вид был не внове,
выцарапывал на парапете (римскими цифрами) дату.
- Надо отпраздновать этот день, - сказал он. - Сьездим-ка за город.
Уже два года я не выбирался из Парижа. Поедем вон туда... - Он
показал на зеленый холм вдали, там сквозь утреннюю дымку чуть
виднелись несколько хижин и ветряная мельница.- ...На Монмартр, а?
Говорят, там есть неплохие кабачки.
Их жизнь быстро вошла в покойную колею. Поначалу Барри чувствовал
себя неуверенно на людных улицах, но Ленуар отдал ему запасной
черный плащ с капюшоном, и в этом одеянии он если и выделялся в толпе,
то разве лишь высоким ростом. Во Франции пятнадцатого века он,
вероятно, был самый рослый из людей. Условия жизни убогие, вши -
неизбежное зло, но Барри и прежде не очень гнался за комфортом;
всерьез ему недоставало только чашки кофе к завтраку. Они купили
кровать, бритву (свою Барри забыл прихватить), Жеан представил его
домовладельцу как мсье Барри, своего родича из Оверни, и теперь их
повседневная жизнь окончательно устроилась. Часы Пенниуизера принесли
им баснословное богатство - четыре золотых монеты, довольно, чтобы
прокормиться целый год. Продали они эти часы как диковинную новинку,
сработанную в Иллирии; покупатель, камергер его величества, как раз
подыскивал достойную вещицу в подарок королю; он поглядел на марку
фирмы: "Братья Гамильтон, Нью Хейвен, 1881",- и с понимающим видом
кивнул. К несчастью, не успев еще вручить свое подношение, он угодил
за решетку, в одну из клеток в замке Тур, куда Людовик ХI сажал
провинившихся придворных, и те часы, быть может, поныне лежат в
тайнике за каким-нибудь кирпичом в развалинах Плесси; однако двум
ученым мужам это ничуть не повредило. С утра они разгуливали по
городу, любовались Бастилией и парижскими храмами либо навещали разных
второстепенных поэтов, которыми интересовался Барри; после завтрака
рассуждали об электричестве, о теории атома, о физиологии и прочих
материях, коими интересовался Ленуар, производили небольшие химические
и анатомические опыты - как правило, неудачные; после ужина просто
беседовали. В долгих непринужденных беседах они переносились через
века, но под конец неизменно возвращались сюда, в полутемную комнату с
окном, настежь открытым весенней ночи, к своей дружбе. Через две
недели уже казалось, будто они знают друг друга всю жизнь. Они были
совершенно счастливы. Оба понимали: им не удастся применить знания,
полученные друг от друга. Как мог бы Пенниуизер в 1961-м доказать
истинность своих познаний о старом Париже? Как мог бы Ленуар в 1482-м
доказать истинную ценность научного метода познания? Обоих это ничуть
не огорчало. Они и прежде всерьез не надеялись, что хоть кто-то их
выслушает. Они жаждали только одного - познавать.
Итак, впервые за всю свою жизнь оба они были счастливы; настолько
счастливы, что в них стали пробуждаться кое-какие желания, которые
прежде задушены были жаждой знаний. Однажды вечером, сидя за столом
напротив Жеана, Барри сказал:
- Я полагаю, ты никогда особенно не помышлял о женитьбе?
- Да нет, - неуверенно ответил друг. - Все же я духовное лицо, хоть
сан мой и скромен... да и как-то было не до женитьбы...
- И это дорогое удовольствие. Да притом, в мое время ни одна
уважающая себя женщина не захотела бы жить, как жил я. Американки до
дьявола самоуверенны и деловиты, блистательны, но наводят на меня
страх...
- А наши женщины маленькие и черные, как жуки, и у них гнилые
зубы,- мрачно сказал Ленуар.
В тот вечер о женщинах больше не говорили. Но заговорили назавтра, и
на следующий вечер, а на третий - друзья удачно препарировали
лягушку, выделили нервную систему, распили, чтобы отпраздновать такой
успех, две бутылки Монраше 1474 года и порядком опьянели.
- Читай-ка заклятие, Жеан, вызовем женщину,- сладострастным басом
предложил Барри и ухмыльнулся, точно химера на соборе.
- А вдруг на этот раз я вызову дьявола?
- Пожалуй, разница невелика.
- Они неудержимо расхохотались и начертили пентаграмму.
- Haere, haere...- начал Ленуар.
Тут его одолела икота, и за дело взялся Барри. Дочитал до конца.
Налетел порыв холодного ветра, запахло болотом - и в пентаграмме
возникло совершенно обнаженное существо с длинными черными волосами и
дикими от ужаса глазами, оно отчаянно визжало.
- Ей-богу, это женщина,-- сказал Барри.
- Разве?
Да, это была женщина.
- На, вот тебе мой плащ,- сказал Барри, потому что несчастная вся
тряслась, испуганно тараща глаза.
И накинул ей плащ на плечи. Женщина машинально завернулась в плащ,
пробормотала:
- Gratios ago, domine. (Благодарю, господин (Лат.)).
- Латынь! - вскричал Ленуар.- Женщина - и говорит по-латыни?!
Он был этим столь глубоко потрясен, что даже Бота быстрей оправилась
от перенесенного ужаса. Оказалось, что она была рабыней в доме
супрефекта Северной Галлии, жил супрефект на меньшем из островов
затерянного в болоте островного города, называемого Лютециа. По-латыни
Бота говорила с сильным кельтским акцентом и даже не знала, кто был
римским императором в то время, из которого она явилась. Истинная
дочь варварского племени, презрительно заметил Ленуар. Да, правда, она
была невежественной, молчаливая, смиренная дикарка с гривой спу-
танных волос, белой кожей и ясными серыми глазами. Заклятие вырвало ее
из глубины крепчайшего сна. Когда два приятеля наконец убедили ее, что
они ей не снятся, она, видимо, приписала случившееся какой-то прихоти
своего чужеземного всемогущего господина-супрефекта, и приняла свою
участь, не задаваясь больше никакими вопросами.
- Я должна вам служить, господа мои? - осведомилась она робко, но не
хмуро, глядя то на одного, то на другого.
- Мне - нет, - проворчал Ленуар и прибавил по-французски, обращаясь
к Барри: - Валяй, действуй; я буду спать в чулане.
Он вышел.
Бота подняла глаза на Барри. Никто из галлов и мало кто из римлян
отличался таким великолепным высоким ростом; ни один галл и ни один
римлянин никогда не говорил с нею так по-доброму.
- Светильник почти догорел,- сказала она (то была свеча, но Бота
никогда прежде не видела свеч).- Задуть его?
За добавочную плату - два соля в год - домовладелец разрешил им
устроить в чулане вторую спальню, и Ленуар теперь опять спал в главной
комнате мансарды один. На идиллию друга он смотрел с хмурым интересом,
но без зависти. Профессора и рабыню соединила нежная, восторженная
любовь. Их счастье переливалось через край, обдавая и Ленуара волнами
радостной заботливости. Горька и жестока была прежняя жизнь Боты, все
видели в ней только женщину, но никто не обращался с нею как с
человеком. А тут за какую-то неделю она расцвела, воспрянула духом - и
оказалось, под кроткой покорностью таилась натура жизнерадостная,
быстрый ум. Однажды ночью Жеан услышал (стенки чердака были тонкие),
как Барри упрекнул ее:
- Ты становишься заправской парижанкой.
И она ответила:
- Знал бы ты, как я счастлива, что не надо всегда ждать опасности,
всего бояться, всегда быть одной...
Ленуар сел на своей койке и глубоко задумался. К полуночи, когда все
кругом стихло, он поднялся, бесшумно приготовил щепотки серы и
серебра, начертил пентаграмму, раскрыл драгоценную книгу. И чуть
слышно, опасливо прочитал заклятие.
Внутри пентаграммы появилась маленькая белая собачка. Она съежилась,
поджав хвостик, потом несмело подошла к Ленуару, понюхала его руку,
поглядела в лицо ему влажными ясными глазами и тихонько, просительно
заскулила. Щенок, потерявший хозяина... Ленуар ее погладил. Собачонка
лизнула ему руку и стала прыгать на него вне себя от радости. На белом
кожаном ошейнике, на серебряной пластинке, выгравирована была надпись:
"Красотка. Принадлежит Дюпону, улица Сены, 36, Париж, VI округ".
Красотка погрызла хлебную корку и уснула, свернувшись в клубок под
стулом Ленуара. Тогда алхимик опять раскрыл книгу и начал читать, все
так же тихо, но на сей раз без смущения, без страха, уже зная, что
произойдет.
Наутро Барри вышел из чулана-спальни, где проводил он медовый месяц,
и на пороге остолбенел. Ленуар сидел на своей постели, гладил белого
щенка и увлеченно беседовал с особой, что сидела в изножье кровати, -
высокой огненно-рыжей женщиной в серебряном одеянии. Щенок залаял.
Ленуар сказал:
- Доброе утро!
Рыжая женщина чарующе улыбнулась.
- Черт меня побери,- пробормотал Барри (по-английски). Потом сказал:
- Доброе утро. Откуда вы взялись?
Эта женщина походила на кинозвезду Риту Хейворс, только
облагороженную... Пожалуй, сочетание Риты Хейворс и Моны Лизы...
- Я с Альтаира, примерно из седьмого тысячелетия после вашего
времени,- ответила она и улыбнулась еще очаровательней.
По-французски она говорила похуже какого-нибудь первокурсника-футбо-
листа из американского колледжа.- Я археолог, веду раскопки в
развалинах Третьего Парижа. Извините мое прескверное произношение, ваш
язык мы, понятно, знаем только по надписям.
- С Альтаира? Со звезды? Но вы с виду совсем земная женщина... так
мне кажется...
- Люди с Земли поселились на нашей планете примерно четыре тысячи
лет назад... то есть через три тысячи лет от вашего времени.- Она
засмеялась еще того очаровательней и взглянула на Ленуара. - Жеан мне
все объяснил, но я еще немного путаюсь.
- Опасно было повторять этот опыт, Жеан! - с упреком сказал Барри. -
До сих пор нам, знаешь ли, просто на редкость везло.
- Нет, - возразил француз, - это не просто везение.
- Но в конце концов ты шутки шутишь с черной магией... Послушайте...
не имею чести знать вашего имени, сударыня...
- Кeслк,- назвалась она.
- Послушайте, Кеслк,- без малейшей запинки продолжал Барри.- В ваше
время наука, должно быть, невообразимо ушла вперед... скажите, есть на
свете какое-то колдовство? Существует оно? Можно ли и вправду нарушить
законы Природы - ведь вот, похоже, мы их нарушаем?
- Я никогда не видела подлинного колдовства и не слыхала ни об одном
научно подтвержденном случае.
- Тогда что же происходит я! - завопил Барри. - Почему это дурацкое
старое заклятие служит Жеану, всем нам - только оно одно и только
здесь, больше ни у кого и нигде не случалось ничего подобного за
пять... нет, за восемь, нет, за пятнадцать тысяч лет, что существует
история? Почему так? Почему? И откуда взялась эта чертова собачонка?
- Собачка потерялась,- сказал Ленуар, смуглое лицо его было очень
серьезно.- Потерялась на острове Сен-Луи, где-то неподалеку от этого
дома.
- А я разбирала черепки на месте Жилого дома на Втором острове,
четвертый участок раскопок, сектор <Д>. Такой чудесный весенний
день, а мне он был ненавистен. Просто отвратителен. И этот день, н
работа, и все люди вокруг. - Кеслк опять поглядела на сурового
маленького алхимика долгим, спокойным вэглядом.- Сегодня ночью я
пыталась объяснить это Жеану. Понимаете, мы усовершенствовали
человечество. Все мы теперь очень рослые, здоровые, красивые. Не
знаем, что такое пломбы. У всех черепов, раскопанных в Ранней Америке,
в зубах пломбы... Среди нас есть люди с коричневой кожей, и с белой, и
с золотистой. Но все красивые, здоровые, уравновешенные, напористые,
преуспевающие. Профессию и степень успеха для нас заранее определяют в
государственных детских домах. Но изредка попадаются гены с изъяном.
Вот как у меня. Меня учили на археолога, потому что наши учителя
видели, что я, в сущности, не люблю детей, живых людей. Люди наводили
на меню скуку. С виду все такие же, как я, а внутренне все мне чужие.
Если всюду кругом одно и то же, где найти дом... А теперь я увидела не
слишком чистое и не слишком теплое жилище. Увидела собор, а не
развалины. Встретила человека меньше меня ростом, с испорченными
зубами и пылким нравом. Теперь я дома, здесь я могу быть сама собой, я
больше не одна!
- Не одна,- негромко сказал Ленуар Пенниуизеру.- Одиночество, а?
Одиночество и есть колдовство, одиночество сильней всякого
колдовства... в сущности, это не противоречит законам Природы.
Из-за двери выглянула Бота. Лицо ее, обрамленное непослушными
черными волосами, разрумянилось. Она застенчиво улыбнулась и по-латыни
учтиво поздоровалась с гостьей.
- Кеслк не понимает по-латыни,- с истинным наслаждением сказал
Ленуар. - Придется поучить Боту французскому. И ведь французский - это
язык любви, так? Вот что, выйдем-ка в город, купим хлеба, я
проголодался.
Он завернулся в свой траченный молью черный балахон.
А потом все отправились добывать завтрак. Впереди шли алхимик с
межзвездным археологом и разговаривали по-французски; за ними
следовали галльская рабыня и профессор колледжа из штата Индиана,
держась за руки и разговаривая по-латыни. На узких улицах было людно,
ярко светило солнце. Высоко в небо вздымались квадратные башни Собора
Парижской Богоматери. Рядом играла мягкой зыбью река. Был апрель, и
в Париже, по берегам Сены, цвели каштаны.

1 2