Вот тогда-то наш старый солдат, кузнец снял с себя серую прокопченную, пропитанную дымом костров шинель, сдал винтовку на склад, расстался с солдатчиной и вернулся домой, к семье, к своей кузне, жадно взялся за молот – истосковался мастеровой по мирному труду, по наковальне, горну. Он стал в Деражне уважаемым человеком, пользовался у земляков, у местных властей большим уважением. Человек воевал за власть Советов. В лихую годину с винтовкой в руках защищал революцию, дрался с контрой. Как же было не уважать такого солдата?За годы, что пришлось воевать на фронтах, немного отстал от кузнечных дел. Да и инструмент изрядно заржавел. Руки отвыкли от молота. Но беда невелика – вскоре он привел все в порядок, приноровился к ковадлу, и все пошло по-прежнему. Мастер он был отменный. Руки были золотые – всем кузнецам в округе кузнец!Когда, бывало, он брался подковать коня, это делалось тонко, с большим знанием дела. Всю душу вкладывал в работу. А бывало, когда отремонтирует бричку, повозку – хоть руки ему целуй!И приезжали к нему из окрестных деревень. Имя кузнеца славилось везде и всюду. Без дела он редко сидел.Однако не только этим славился в Деражне Авром Гинзбург. Кроме кузнецкого ремесла, он еще был обременен множеством других забот. Обучал молодых ребят своей сложной профессии, помогал инвалидам, солдаткам, следил за тем, чтобы людей не обижали, восстановил добровольную пожарную дружину, ибо в Деражне, как известно, нет каменных дворцов – вся она из деревянных избушек – и надо было зорко следить за тем, чтобы, избави бог, Деражня не сгорела, а если уж начинало что-либо гореть, он тут же со своими бравыми ребятами-пожарниками бросал работу и мчался тушить. И не одну ночь он проводил на самодельной каланче, охраняя покой местечка, всматриваясь в дымоходы, а заодно любуясь красотой окружающей природы.Сколько пожаров здесь потушили – не сосчитать!Уж как испытанные зубоскалы, шутники над кузнецом ни потешались, как ни подмигивали многозначительно, мол, что ж ты зеваешь, солдат, не лучше ли в такую ночку обворожить какую-нибудь красивую молодицу, чем стоять на каланче и считать звезды, – наш пожарник не обращал ни на что внимания. Пусть болтают, что хотят, а он свое дело знает. Он в ответе перед целым местечком. Если все ребята, говорил он, пойдут к молодицам, кто же будет здесь тушить пожары, если, не к ночи будь сказано, пожары вспыхнут? Кто – граф Бобринский или графиня Потоцкая?Постепенно и настойчиво кузнец втягивался в мирную жизнь. Забывались солдатские повадки и грубоватые словечки, остроты, от которых девчата краснели до ушей. Он запрятал подальше свой солдатский мундир. Правда, тяжелых сапог он не сбрасывал и только жалел, что, уходя со службы, не успел их сменить у старшины на новые. Но ничего! И эти, скособоченные, латка на латке, ему неплохо служили.Исподволь зажили его раны, почти перестали докучать осколки, оставшиеся в теле, которые врачи на войне не успели извлечь. Теперь эти „железки“ только изредка напоминали о себе, подсказывая, как хороший барометр, погоду.Полностью в местечке водворилась мирная, нормальная жизнь. Дети шумели на улицах, бегали в школу. Тут и там гремели „клезмер“ – музыканты известной на всю округу капеллы. Играли шумные свадьбы. Люди трудились, радовались, горевали, ссорились, мирились. Жена кузнеца по-прежнему была в него влюблена, но частенько пилила понемногу по любому поводу и так, без всякого повода. А главным образом обижалась на то, что человек, мол, не может сидеть дома, все куда-то спешит, занят общественными делами, часами пропадает на собраниях и заседаниях.К этому он уже тоже привык и не обращал никакого внимания. Пусть, мол, ворчит. Надоест – перестанет.А в общем он был доволен судьбой и окружающим миром. И так надеялся прожить отпущенных ему всевышней канцелярией сто двадцать положенных лет.В труде и вечных заботах шли годы. Шли быстро, незаметно. Хоть наш кузнец не относился к большим грамотеям, но в газеты он любил заглядывать.Старого солдата с некоторых пор стало беспокоить то, что происходило на свете. А было довольно-таки тревожно. В особенности с тех пор, как появился в Германии какой-то маньяк с целой ордой новых головорезов. И звали его, этого маньяка, Адольфом Гитлером. Эта братия решила перекроить мир на свой лад и завести во всем мире новый порядок.Какой это был порядок – можно себе представить, учитывая, что главарь этой банды был шизофреником, а воинское звание у него было – ефрейтор.Началось дело у них с крикливых, сумасбродных сборищ в мюнхенских пивнушках и кончилось тем, что захватили власть в Германии и превратили страну в сумасшедший дом, в концлагерь.Наш кузнец, узнав об этом, сказал во всеуслышание землякам: „Пусть там бьются головой об стенку, эти немцы, коль они допустили у себя эту банду к власти“. Но, учитывая то, что Авром Гинзбург не принадлежал к большим дипломатам и политикам, он кое-что не предвидел. Этот крикун-ефрейтор решил стать властелином не только Германии, но и во всем мире. Новоявленный кровожадный диктатор стал захватывать чужие земли, страны и поверг весь мир в страх.Некоторые соседние с Германией государства сдались на милость ефрейтора без единого выстрела, и тот возомнил себя непобедимым или, как выразился наш кузнец, пупом земли.Кое-кто подумывал, что фашистский бес насытится чужими землями, чужим добром, кровью сотен тысяч и миллионов ни в чем не повинных людей, остепенится, остановится.Но не тут-то было!Фюрер, расправившись легко и молниеносно с малыми соседними государствами, набросился со своими кровожадными ордами на нашу страну. Когда эта страшная весть дошла до местечка, наш кузнец, окруженный взволнованной толпой земляков, пожелавших услышать от бывалого солдата, что же теперь будет, подумав минутку, взвесив все, сказал:– Что же будет. Будет нам нелегко. Очень трудно. Но здесь будет конец этому проклятому Гитлеру и всей его банде. Это как пить дать. 3 В тот страшный рассвет, когда над Деражней зловещей тенью пронеслись фашистские бомбовозы с черными крестами на крыльях и донесся туда отдаленный гром бомб, молодые ребята, наскоро простившись с родными и близкими, отправились в военкомат, а оттуда на фронт.В тот же день наш кузнец твердо решил, что хотя годы его уже не те и здоровье подводит понемногу, но если такое горе обрушилось на Отчизну, то он оставит свою кузню и каланчу, бросит свой дом и семью и отправится на фронт наравне с молодежью. Солдат он бывалый и кто этого не знает, что за одного битого солдата трех небитых дают?– Такая грозная туча движется на нас со всех сторон, – сказал он домочадцам, – как же я могу сидеть дома? Сюда рвутся гитлеровские палачи и хотят затоптать родную нашу землю, за которую не раз кровь проливали, ту самую землю, в которой покоится прах моих дедов и прадедов, как же можно стоять в стороне? К тому же у меня с фашистами свои старые счеты…Оглянув убитую горем жену и детей, кузнец продолжал:– В те далекие времена, когда на этой земле верховодили разные цари-батюшки, губернаторы и прочие жандармы-исправники, а страна была для меня и таких, как я, мачехой, даже и тогда я не собирался, не хотел очутиться под иноземным игом и, не задумавшись, пошел воевать, защищать нашу землю. А вот теперь, когда уж столько лет живем в своей настоящей, Советской державе, когда это наша, народная власть и я стал полноправным гражданином, как и все мы, и земля эта для меня и для всех вас стала родной, как мать, усижу ли в такое тяжелое время на месте? Нет, я солдат. И руки мои еще могут держать винтовку.Спустя несколько дней он собрал кое-какие пожитки в доме, отвез жену, детей, старушку-мать на станцию. С огромным трудом втиснул их в теплушку, не успел как следует попрощаться с ними и сказать напутственные слова, как набитый битком эвакуированными эшелон отправился на восток, куда-то на Урал или в Сибирь.Мучительная тоска овладела им. Сердце обливалось кровью, когда он переступил порог опустевшего дома. Когда придется встретиться с семьей? И суждено ли вообще встретиться, когда вокруг полыхает такая страшная война?!Несколько дней бродил он по местечку, места себе не находил. Пустынно и жутко было везде. Молодые ушли воевать. Пожилые, женщины, дети уехали и ушли на восток, а кое-кто подался в соседние села.Хотя в первый день многим казалось, что удастся Красной Армии остановить фашистских громил и отбросить туда, откуда они пришли, но все больше убеждались, что это не так. Тучи вражеских бомбовозов громили города и села, железнодорожные узлы, перли бронированные фашистские полчища, и радио приносило тяжелые вести.Наши войска отступали. Немцы рвались в глубь страны.Наш помрачневший кузнец крепко забил досками крест-накрест окна и двери дома. И хотя в эти годы не так уж просто было расставаться с насиженным гнездом, построенным еще прадедом, но, вспомнив, что солдату нельзя унывать, отправился за местечко, туда, где проходили разрозненные группы солдат, уходившие на восток.К одной из этих групп он пристроился и двигался вместе с ними.Он выглядел заправским воином, ибо сохранились у него солдатская вылинявшая на солнце гимнастерка и истоптанные, видавшие виды сапоги. Только оружия у него пока еще не было. Но это не беда. Был бы солдат – винтовка найдется.Шагали день и ночь, падая от усталости и жары. Вокруг все полыхало и дымилось. Тут и там слышались тупые взрывы бомб, грохот артиллерийских батарей, скрежет танков. Низко над полями проносились вражеские самолеты, сжигая, разрушая все, что было на их пути. Гнались на бреющем полете за толпами беженцев, крестьянскими обозами, стадами коров.В густой пыли, в дыму и пламени, все двигалось на восток. Отступали войска. Тянулись по пыльным дорогам повозки, подводы с ранеными, изнывающими от жажды и зноя.Все чаще доносились слухи о вражеских десантах. Паника, страх охватывали людей, измученных этим страшным, тяжелым походом.Раненые, еле шевеля губами, рассказывали о вражеских танковых колоннах, окружениях, диких расправах над пленными…Старый солдат, нахмурив густые, черные брови, сросшиеся на переносице, злился сам не зная на кого. Не укладывалось в голове, как это враг так быстро сумел прорваться сюда, смешать, перепутать все, и не понятно, где нынче фронт и где тыл. Как это фашистам дают так нагло и свободно орудовать в нашем небе и на земле? Что произошло? Он не мог понять, почему так быстро нарастают события. Куда не повернешь – натыкаешься на немецкие танки, засады. Неужели у нас нет такой силы, таких. мудрых полководцев, которые в состоянии остановить и разгромить врага? На что это похоже – все двигается на восток, а не на запад, на врага…Горько было солдату на душе. Сердце разрывалось на части. Ужас леденил его. Больно до слез, хоть ложись да помирай.Но батя, как с первого дня назвали его солдаты, артиллеристы, с которыми он отступал, не собирался умирать. Всеми силами он отгонял от себя мрачные мысли. Что ж это, скажите на милость, за солдат, что только думает о смерти? Не может быть, чтобы долго так отступали. Не может вечно так продолжаться. Мы теперь покамест под конем оказались, но придет время, когда будем на коне.Эти мысли подбадривали его и его соседей – солдат, с которыми он познакомился в пути и подружился за эти тяжелые дни.Он переживал еще и оттого, что шагает среди измученных, запыленных солдат и офицеров тяжкой дорогой отступления, солдат в гимнастерке и светлых штанах – ни штатский, ни военный. К тому же еще без винтовки-. Правда, в пути он нашел солдатскую лопатку и сунул ее за ремень. В тяжелую минуту для солдата это тоже оружие. Не бог весть какое, но не с пустыми руками.Правда, когда прут на тебя танки и идут за ними вражеские автоматчики, лопаткой мало чего сделаешь. И в самом деле, что будет, думал он мучительно, если немцы нежданно-негаданно высадят десант и придется вступить с ним в бой, чем он фрицев будет колотить – одной лишь лопаткой? И человек, как никогда, завидовал тем, у кого было оружие.Но дня два спустя счастье привалило. В овраге он нашел кем-то брошенную винтовку с патронами и сумку с гранатами.Он тут же вооружился и почувствовал себя на седьмом небе, подлинным солдатом. Веселее стало на душе. И настроение сразу изменилось. Он стал шутить с солдатами, подбадривать людей, рассказывать о первой войне. Ничего, мол, ребята, не надо падать духом. Война есть война. Всяко здесь бывает. Сегодня нам очень плохо – вот так отступать, не зная, на каком свете находимся, а завтра наш враг заплачет кровавыми слезами. Ничего, скоро очнемся от неожиданного первого удара. Быть немцу битым. Это как пить дать. Он, старый кузнец и солдат, отлично знает нрав пруссаков. Ой, как заплачут, как побегут, но вряд ли ноги унесут из России. 4 А радио приносило неутешительные вести с фронтов. Несмотря на весь оптимизм солдата-кузнеца, дела шли очень плохо.На рассвете третьего дня, на околице деревни, группа заняла старые, оставленные кем-то окопы и вступила в бой с вражескими десантниками. Немцев было с полсотни. Вооруженные автоматами и ручными пулеметами, они бросились в атаку, решив с ходу разгромить окопавшихся. Приблизившись к окопам, заорали во всю глотку, чтобы русские сложили оружие, ибо сопротивление влечет за собой смерть, капут, но из окопов солдаты открыли огонь, и мало кому из самонадеянных фрицев удалось унести ноги.Бой длился недолго. Начался неожиданно и так же быстро закончился победой.Бойцы воспрянули духом. Выбрались из укрытий и с чувством невыразимой солдатской гордости осмотрели убитых, разбросанные по всему полю автоматы и пулеметы.Ребята подобрали оружие, патроны. Люди почувствовали прилив свежих сил, бодрости. Для старого солдата это было новое боевое крещение. Он видел, как падали немцы-автоматчики, которые еще несколько минут назад гордо шли к окопам и орали, чтобы русские в плен сдались – мол, все равно все для них потеряно…Сердце радовалось. Значит, можно этих извергов бить. Так вот какие они вояки. Могут наступать, когда бегут от них.Жаль, что нет линии фронта. Солдаты окопались бы по всей линии, и тогда пусть попробует враг пройти. Но пришлось группе отходить дальше. Слева и справа никого не видно было.И ночью отправились дальше в путь.Где-то на железнодорожной станции, разбитой вражескими бомбами, среди полусожженных вагонов, солдаты нашли новое, с иголочки солдатское обмундирование. Переоделись, переобулись и почувствовали себя, как вновь рожденные. Особенно обрадовался батя. Сбросив насквозь промокшую гимнастерку, натянул на себя все новое, свежее, пилотку, и, если б не обросшее густой щетиной лицо, он вполне сошел бы за молодого бравого солдата.Теперь он себя почувствовал посвежевшим. Он уже ничем не отличался от остальных солдат.В небольшом городке, куда собралось несколько групп солдат, отступавших с самой границы, всех построили. Создали новые части. Распределили кого куда, выделив командиров.Хоть Авром Гинзбург две войны проходил в пехоте, но в спешке определили его в артиллерийскую батарею, назначив подносчиком снарядов.Новая должность ему понравилась, беда состояла, однако, в том, что выделили три орудия, но снарядов к ним не оказалось. Приходилось в пути искать боеприпасы и пускать их в ход. Несколько раз батарея разворачивалась и отбивала натиск вражеских танков. Днем сражались с напирающим врагом, а под покровом ночи отходили все дальше на восток.После нескольких сильных боев с вражескими танками в открытом поле вышли из строя машины, перебиты пушки, погибло несколько пушкарей и уцелевшим пришлось отступать в пешем строю.Измученные, насквозь промокшие от пота, шли, понурив головы, бойцы по пыльным проселочным дорогам, то и дело падая на землю, прячась от фашистских бомбардировщиков.Среди них шагал наш деражнянский кузнец. Снова он приуныл и меньше стал шутить, успокаивать и подбадривать товарищей. Просвета пока что не видно было. Приходилось отступать с короткими боями. А людей становилось все меньше и меньше. Приходилось носить на плечах раненых. Не оставлять же их на съедение немецким палачам. Тяжелораненых доводилось оставлять в деревнях на попечение преданных людей. Легко раненные тащились вслед за отрядом, стараясь всеми силами не отставать. Все понимали, что лучше упасть в чистом поле, умереть, чем попасть в руки фашистов.Давным-давно земляки Гинзбурга поражались, глядя на него:– Столько ты на своем веку настрадался, – говорили они, – нюхал порох, валялся в окопах, госпиталях. В какие только переплеты не попадал, а на голове у тебя, голубчик, ни единого седого волоса. Черная чуприна прямо-таки как у молодого человека…– А я и есть молодой человек… – отшучивался кузнец. – Я просто не считаю мрачные годы, только хорошие, а таких не так уж много. Вот и считайте, что я молод…Большие карие глубоко посаженные глаза задорно улыбались.
1 2 3 4 5 6